****
Время сильных дождей оказалось позади, оставляя после себя только насыщенную влагой землю. Корни растений тропического леса наполнились живительной жидкостью до краёв, а река Амазонка расширила своë русло, становясь ещё шире, чем прежде. В ярко-зелёных зарослях таятся хищные создания, ожидающие появления подходящей жертвы. Разноцветные полосатые змеи прячутся в кронах деревьев, обвивая гибкие ветви и замирая в дневном сне. Под большим ребристым листом папоротника, сквозь который просвечиваются извилистые жилки, сидит пушистый паук, пугающий мелких насекомых одним лишь своим размером. Территория Рики-Саба славится своей непроходимостью и опасностью, а всё из-за населяющего её огромного разнообразия ядовитой и плотоядной живности, начиная от маленьких насекомых — заканчивая дикими кошками. Мужчинам из лагеря Джегра́ не надо привыкать к столь сложным условиям существования. Они здесь не за тем, чтобы переживать о своей коже, сгорающей под палящим солнцем, и не за тем, чтобы думать о завтрашнем дне. Их давно не пугают личинки, развивающиеся в человеческих организмах, и яд от укусов насекомых и змей, после которых они месяцами отлëживаются в деревенском лазарете. Они всё равно, в конце концов, вновь возвращаются на земли родной Рики-Саба. На этой территории у людских душ и тел другое, иное, предназначение и они все осознанно, по собственной воле, выполняют любую порученную им работу. Все тут без исключения слышали местную байку про человека, чья душа отделилась от тела и была оставлена у подножия туманного водопада, но каждый мужчина в лагере, за время проведённое здесь, успел составить своё собственное мнение о пугающем божестве. Они знали наверняка — те рассказы не больше, чем дурная выдумка, ведь не ведали городские правды об их начальнике, который был куда более ужасающим и опасным, нежели воображаемая оболочка, названная странным именем: «Аджа». Так они зовут только его и страшатся только его гнева, потому как у любого, начинающего работать в Джегре́, сразу открываются глаза на правду — их руководитель лишён души. Каждый новый приезжий работник, ещё до вступления на запретную территорию, имеет знатный багаж незаконной деятельности за спиной. Река Амазонка и бесконечные лесные заросли, расположенные у поселения Икитос, жалуют только такие заблудшие души, потому и стекается сюда бурным потоком весь сброд, давно отказавшийся от нормальной жизни. Люди, работающие в этом месте, конечно, оказались тут по совершенно разным причинам, однако все как один не хотят нарушать правила, установленные их хозяином. И вовсе не по причине ужаса, который они испытывают перед ним, нет. Всё намного проще — они верны и благодарны, а яростный, непредсказуемый нрав начальника вызывает уважение в их сгнивших душах, призывая ровняться на этого влиятельного человека. — Где Фин? — не удосужившись даже поздороваться с медиком, спрашивает Джексон, входя в главный шатёр. — Наверное опять где-нибудь курит, — пожимая плечами, монотонно выдаёт своё предположение Чимин. Он склонен отдавать предпочтение более важным делам, нежели слежка за Фином Джерисом. — Чем занят сегодня наш самый лучший лекарь? — интересуется заместитель, подходя со спины к сидящему за столом Паку и заглядывая в непонятные бумаги, находящиеся в руках медика. — Эти документы мне оставил Чон, — с тяжёлым вздохом он кладёт листы на ровную поверхность, — но я ума не приложу, что с ними делать, — Чимин не врал. Уже третьи сутки он старательно вглядывался в написанное, анализировал, вчитываясь в каждое предложение, но от этого не становилось легче. Мужчина всей его жизни оставил для него совершенно непосильное дело — позволил подписать собственноручно необходимые бумаги о продаже груза, разрешил самому поставить печать в контракте о поставке чужих душ. Джексон хмурится, когда подхватывает один листок со стола, принимаясь рассматривать внимательно, выискивая ту самую «красную» строку, которая подтвердила бы его догадки. И он находит её, возвращая более неинтересную ему бумажку обратно. — Зря он доверил тебе это, — говорит мужчина, опуская ладонь на плечо Пака в знак поддержки. Но медику сейчас не нужна никакая поддержка. Ему нужен Чонгук. Обойдя стол, Джексон присаживается на стул, направляя свой взгляд на Чимина, который, по его мнению, чем-то сильно встревожен. — Есть кое-что, о чём мы должны поговорить, и это важнее твоих душевных терзаний. — А как же Фин? — спрашивает парень, прищурив хитрые глаза. Но его вопрос остаётся без ответа. — Я был в городе, как и велел Чон. Пытался раздобыть информацию о том парне, но случайно услышал от местных кое-что более интересное, — голос Джексона слишком серьёзный и Чимину становится понятно, почему никто не спешит звать на совещание Фина. Все в лагере давно наслышаны о том, что Джерис совершенно не умеет держать себя в руках, реагируя на каждую мелочь слишком агрессивно. Что уж говорить о важных сделках и других делах, нуждающихся в трезвом уме и тщательном подходе. Пак не успевает сказать и слова, прежде чем Джексон одним предложением вводит его в оцепенение: — Наш обожаемый господин Ким вывел из порта все лодки и об этом сейчас судачит весь Икитос. Но это ещё не всё, — нервная улыбка, появившаяся на лице зама, не внушала и грамма надежды на хорошее продолжение, а тяжёлый взгляд наводил на не самые лучшие мысли. — По всему городу развешаны чёртовы листовки! — неестественно усмехнувшись, Джексон облокачивается на спинку стула, вынимая из набедренного чехла нож, и с психом вонзает его в деревянный стол. — На Чонгука открыта охота и за его поимку назначили нехилое вознаграждение. У Чимина сердце удар пропускает, но он всё ещё держится, хватаясь за последнюю надежду: — Но… Они же не знают, кого именно ищут? Джексон, прошу! Скажи, что это так… — почти умоляет Пак, изо всех сил сжимая ладонями край стола, но мужчина молчит, продолжая гипнотизировать свою руку, держащую рукоять ножа. Тишина служит для Чимина ответом. Он хочет спросить, как они узнали, но понимает, что это уже не имеет никакого значения, поэтому произносит другое — правду, которая крутится у них обоих на кончике языка: — Чонгук ничего не знает… Главный помощник Чона наконец отмирает, обращая своё внимание на встревоженного медика. Джексон не эгоистичный мерзавец и поэтому поддерживает чужой настрой, обрушивая на их головы ужасную истину: — А мы не знаем, где сейчас он…****
Лучи солнца, ярко освещающие путь, активно испаряли влагу, поднимая над землёй горячий пар. Ужасная духота не щадила путника, буквально заставляя задыхаться от нехватки воздуха. Его кожу полностью покрыли капельки пота, а через некоторое время открытые участки тела покраснели, начиная чесаться, но это не останавливало мужчину, держащего в руках драгоценную ношу. Чонгуку так и не удалось узнать причину, по которой юнец был настолько встревожен во время их последнего разговора, поскольку в один момент парнишка просто не выдержал и внезапно потерял сознание. Благо провожатый оказался рядом и успел вовремя подхватить ослабевшее тело, предотвращая столкновение чужой головы с твёрдой землёй. Сначала Чон подумал, что дитя воспитанное в роскоши попросту не вынесло натиска жаркого климата и потому, не медля, скинул с юношы тёплое одеяло, оголяя ничем не прикрытое тело, нуждающееся, по его мнению, в прохладе. Он долго рассматривал юное лицо, пребывающее в спокойствии, но чуть погодя, когда парнишка лежащий у него на руках начал мелко дрожать, мужчина вновь заволновался, понимая, что дело вовсе не в духоте. Тогда он принялся осматривать парня с головы до ног, прощупывал абсолютно всë тело, проверяя на наличие вредоносных укусов, но тех, к счастью, Чонгук так и не обнаружил. В тот миг загнанный в угол чувством страха за ни в чём не повинную душу, провожатый принял единственное правильное решение — он отнесëт Кудряшку в свой лагерь и отправится туда кратчайшей дорогой. Не медля ни минуты, Чон спешно закутал юношу обратно в одеяло и, бережно подняв его на руки, направился вглубь джунглей. Уверенным, быстрым шагом пошёл туда, где с таким подарком его точно никто ждать не будет. Перехватив исхудавшее тельце поудобнее, Чонгук заботливо прикрывает тканью бледное лицо, надеясь таким образом сохранить необходимую прохладу для захворавшего юношы и защитить его от возможных царапин. Пробираясь через витиеватые колючие кусты, мужчина морщится от боли, но не останавливается, продолжая пробиваться сквозь зелёные ветви с острыми шипами. Одним словом, ему нет дела до собственного самочувствия, ведь сейчас разум Чона занимает лишь Кудряшка и его бессознательное состояние. Единственное, что на данный момент дарило ему надежду на лучшее, отвлекая от мнимого саморазрушения, так это умеренное дыхание, исходящее из-под одеяла, к которому мужчина периодически прислушивался. Своих ног от длительной нагрузки провожатый почти не чувствовал, но это было не важно. Главное, что его тело продолжало функционировать, продвигаясь вглубь густых джунглей. Чонгук, как мог, отгонял от себя реальность, которая вот-вот подкинет ему испытания. Он знал с самого начала — ещё когда решил пойти именно этой дорогой — что ему в одиночку придётся столкнуться с натиском водной стихии, но не позволил себе сомневаться — у него просто-напросто не было на это права. Не тогда, когда в его руках находится чья-то хрупкая жизнь. Неизвестно какой раз по счёту запинаясь о корень, торчащий из-под земли, мужчина наконец останавливается, вслушиваясь в шумное журчание реки. Дошёл. Амазонка, протекающая в этих местах, известна своим бурным течением и Чонгук со своими людьми всегда преодолевали её только с помощью специальных тросов, к которым присоединялась конструкция, перевозившая их на тот берег. И сейчас, затаив дыхание, он понятия не имел, как переберётся на ту сторону без нужных приспособлений. Поднимать глаза — страшно, сделать шаг в сторону мутной воды — ещё страшнее. И какой глупец сказал, что люди наделëнные властью ничего не боятся? По мнению Чонгука — это всего лишь выдумки тех самых людей, которых жизнь с рождения наградила благами. Вероятно, этот фарс был выдуман ими для самоутверждения, чтобы доказать самим себе, что они могут всё. Вот только Чон не был рождён с золотой ложкой во рту и потому весь этот спектакль с денежным господством, якобы гарантирующим бесстрашие, не был ему знаком. Он не боялся за свою жизнь — это было бы пустой тратой времени, ведь его почерневшую за годы преступной деятельности душу всё равно уже было не спасти, не очистить… Провожатый переживал совсем по другому поводу. За другого человека. Юноша, которому он пообещал помочь, ни в коем случае не должен пострадать. Не должен угодить в коварную ловушку природы. Всё место в его сознании заполонили только эти мысли. Лишь об этом мог думать мужчина, заходя по колено в воду, способную в любой момент забрать сразу две жизни, унося тела туда, где их уже никто и никогда не найдёт. Небо всё видит: провожатый впервые молится, ощутив наконец, насколько сильно онемели его руки и ноги. Но не торопится ветер отнести к адресату тихие мольбы о помощи, потому как не к Господу Богу они были посланы, а шёпотом спрятанному от постороних глаз юноше на ухо сказаны. И только Чонгуку будет известно, чем именно являлись его скромные слова. А парнишка, лежащий у него на руках, навсегда в себе сохранит его маленький секрет — Чонгук не знает ни одной из молитв… Поток мыслей рекой растекается в разные стороны, ускользая от Чона, пытающегося собрать в кучу последние силы для финального рывка. Перебраться на тот берег главная задача, но разум кричит — невыполнимая. Чонгук щурится, но больше не от разочарования заведомо проигранного боя с природной стихией, а от солнца, что на открытой местности ужасно печёт голову и так измотанного мужчины. Разглядывая противоположный берег, провожатый старается найти среди пальм своих дежурных ребят, которые могли бы позвать остальных к ним на помощь. Вот только из-за собственого пота и ярких лучей отсвечивающих от воды воспалëнные глаза видят лишь пятнистые разводы. Всё теряется в тот момент, когда в ушах вместо мелодичного журчания реки Амазонки появляется звон. Чон трясёт головой, пытаясь отогнать неприятное ощущение, но взамен звук становится громче, пронзая голову болезненным импульсом. Он не замечает, как его уставшие руки ослабевают, медленно выпуская из обьятий спящего парнишку и не чувствует своё тело, постепенно оседающее на мелководье. Только звенящий шум, мешающий наконец сдвинуться и перейти эту чёртову реку, заполоняет его разум. А после наступает спасительная тишина, неизвестно откуда появившаяся прохлада и лёгкость. Темнота. Его руки больше не чувствуют чужого веса. Чонгук так устал… Поэтому он позволяет себе минутную слабость и расслабляется. Голова больно ударяется обо что-то твёрдое, а его тело наполовину погружается под воду. Ладонь случайно касается чего-то намокшего — это одеяло, что от тяжести тонет, стремясь ко дну. Чон обещает себе — он отдохнёт всего пару минут… Всего секунду… И закрывает глаза.****
Джексон в сопровождении дежурных обходил принадлежащую им территорию, когда на другом берегу случайно заметил странное движение. Сначала подумал — ему показалось, а потом, присмотревшись повнимательнее, заместитель обомлел. Просто не мог поверить в увиденное. — Немедленно тащите сюда установку для переправы! — отдаёт он громкий приказ. Теперь он никогда не сможет забыть эту картину. Не сможет отделаться от мурашек, что пробежали по его спине от одного взгляда на своего начальника и по совместительству друга, что изо всех сил цеплялся левой рукой за корягу, торчащую в центре бурной реки, а правой прижимал к своей груди молодого, пока неизвестного Джексону, юношу.****
Весь лагерь Джегра́ прекратил все свои работы. Их Аджа впервые вернулся на территорию Рики-Саба не на своих двух. Ещё никто не видел его таким слабым и уязвимым, с ободранными руками, в кровавых разводах. Трудяги не могли поверить своим глазам, когда Джексон с дежурными проносили мимо них носилки, на одной из которых лежал их суровый начальник. Кто был на вторых — никому не было тогда никакого дела. Всех в тот момент беспокоила только одна мысль: оказывается, даже бездушных в своё время может настигнуть небесная кара. В шатре, который все рабочие между собой называли по-простому «медицинский блок», уже час стоял непрекращающийся гомон. Трое приближëнных к Чонгуку не могли прийти к одному мнению и бурно искали компромисс. — Я сказал, вы оба должны выйти и не мешать мне работать! Медик уже минут сорок изо всех сил препирался с мужчинами, почему-то решившими, что спасать нужно вовсе не их босса, а долговязого, бледного как смерть, парнишку. — Вряд ли Чонгук стал бы жертвовать своей собственной жизнью просто так. Разве что этот пацан ему для чего-то нужен, — рассуждал главный помощник. Разглядывая, по его мнению чересчур юного мальчишку, Джексон старался сложить картину случившегося воедино. Что-то тут было явно не так… Интуиция кричала ему — его друг уже как-то упоминал вскользь об этом парне. Но когда? Изучая чужое болезненное лицо на более близком расстоянии, ему и вовсе казалось, словно косвенно он знал этого юношу. Вот только каким образом донести появившиеся ещё не совсем точные догадки до ревнивого и озабоченного Пака, который точно не собирается пока оказывать помощь укутанному в простынь пареньку, было не совсем понятно. — Зам верно толкует, — вставляет свои пять копеек Фин, резко отталкивая Джексона от чужой постели, чтобы самому склониться над симпатичным парнишкой и рассмотреть его как следует. — Интересно, в какой части джунглей бродил наш начальник, что нашёл такую куколку? — улыбается Джерис, проводя пальцем по мягкой щеке. — Прекрати и займись мужиками сидящими без дела! — командует Джексон, оттаскивая Фина за шкирку от спящего парня. Преодолев короткое расстояние та же участь постигает и медика, что до этого намертво был приклеен к груди Чонгука. — А ты, — с силой сжимая чиминово запястье, зам одним предложением ставит ревнивца на своё место, — делай, что хочешь, но если малец помрёт — я лично верну тебя туда, откуда притащил тебя Чон. Я ясно изъясняюсь? — Джерис, стоявший в стороне, молча выходит из шатра, не желая в этом больше участвовать. Через пару секунд Чимин хмуро кивает, подтверждая, что всё понял, и только тогда Джексон отпускает Пака, наконец-то покидая пропитанный запахом крови и лекарств медицинский блок.****
Подходить к парню, которого, по словам Джексона, его любимый нёс на себе через самый непроходимый участок леса, Чимин совершенно не хотел, потому что даже просто смотреть в его сторону было крайне мучительно. Мужчина, что когда-то спас и забрал себе сердце медика, теперь сам же и разрывал его на части. Разве после такого отношения Пак должен помогать незнакомцу? Чон множество раз оставлял его одного, хоть у него и были для этого веские причины. Чимин долгое время смиренно принимал всё происходящее, не лез в их с Джексоном дела, не встревал в моменты важных переговоров. Он промолчал даже после той ночи, которую Чонгук провёл с ним. Тогда Пак по глупости подумал, что защитная стена толстокожего мужчины наконец пала, но на следующий день он разбился о землю словно птица, которой обрезали крылья, ведь всё осталось по-прежнему. Чон сделал вид, будто ничего не произошло. А теперь медик обязан лечить того, кто так просто пришёл и занял место, о котором он грезил почти три года? — Чимин… Услышав родной голос, парень тут же поворачивает голову в сторону источника звука, замечая упорные, но неудачные попытки начальника подняться на ноги. Не собираясь дожидаться, пока мужчина сам себя покалечит, Пак подходит к его кровати, аккуратно укладывая того обратно. — Чонгук, тебе нельзя вставать, — медик старался выглядеть естественно, сдерживая внутри себя ту бурю, что сейчас бушевала в нём, но была совсем не к месту. — Подожди, я дам тебе воды, — наверняка мужчина безумно хочет пить, ведь на это указывали его хриплый голос и потрескавшиеся губы. Чимин уже было тянется к тумбочке, на которой стоит графин со стаканом, но так и не успевает его коснуться. — Кудряшка… Он просчитался. Чонгук совершенно точно не хотел пить… Медленно переводя свой неверящий взгляд обратно на предателя со шрамами на лице, Пак опускает глаза чуть ниже. Туда, где кожу зажгло, в то место, где мозолистая ладонь крепко обхватила его запястье. Мужчина вовсе не звал того парня и не искал его, произнося такое болезненное для Чимина, но ласковое для самого Чона прозвище. Чонгук задал конкретный вопрос и он из последних сил крепко сжимал чужую руку, желая получить всего лишь один конкретный ответ… …он хотел знать, как себя чувствует долговязый юноша. Довольно громко Пак сглатывает накопившуюся слюну, тем самым привлекая к своей персоне больше внимания. Молчит, зная, что таким образом лишь сильнее раздражает начальника, но ничего не может с собой поделать, особенно сейчас, когда Чонгук такой… — Что с ним? — уже напрямую спрашивает Чон. Установив зрительный контакт с глазами цвета ночи, Чимин сдаётся под натиском собственных чувств, раскрывая для мужчины чистую правду: — Я ещё его не осматривал. И за свою честность он получает презрительный взгляд и сильный толчок в бок, заставляющий подняться с постели. — Тогда почему ты позволяешь себе рассиживаться? — чуть ли не кричит Чонгук, с шипением приподнимаясь на локтях. — Кто он? — несдержанно интересуется парень. Чимин здесь не местный простачок, которому можно раздавать приказы направо и налево без всяких объяснений. Пряча ладони в карманы белого халата, он надеется, что Чон тоже это понимает. — Ты оглох? — продолжает хрипеть мужчина, смотря на медика исподлобья, словно планируя напасть и задушить за непозволительную медлительность. — Я даю тебе час для того, чтобы выяснить, что с ним. И время до утра, чтобы привести его в сознание. Никаких возражений и никаких вопросов. Уяснил? Не произнеся ни слова, Пак крепко сжимает спрятанные в карманах ладони в кулаки, направляясь к койке, на которой лежит незнакомый парень. Скрипя зубами раскладывает на ближайшей тумбе нужные для обследования приборы. Медик сделает так, как ему сказали. «Он всё уяснил». Но только пока…****
По свету оранжевых лучей, проникающих в шатёр сквозь бежевые полотна, и личным подсчётам Чонгука, он находится тут уже довольно долгое время. Чимин строго-настрого запретил ему подниматься с постели и только поэтому он до сих пор её не покидает, хмуро восседая на белых простынях в позе лотоса, параллельно коршуном наблюдая за всеми перемещениями подозрительно молчаливого медика. — Уже закат, — как нечто очевидное озвучивает Пак, на пару секунд отвлекаясь от своего дела и оборачиваясь в сторону яркого свечения. — Пожалуй на сегодня моё время истекло. — Оно истечёт тогда, когда мой человек очнётся, но я пока не вижу никакого результата твоей работы, — произносит мужчина с явным упрёком в голосе. — Твой человек? — истерично уточняет Чимин, приближаясь вплотную к койке своего начальника. Тот молчит, взгляд волевой не отводит — смотрит Паку прямо в глаза, показывая, что не намерен сейчас раскидываться пустыми словами и тем более объяснять, почему позволил себе назвать парнишку своим. — Твой, как ты говоришь, человек, — наигранно улыбается медик, специально делая акцент на сказанном, — болен, но я не настолько хорош, чтобы понять наверняка, что это за заболевание. В целом его состояние не критичное, поэтому он должен очнуться и без моей помощи. Думаю, на нём сказалось утомление от ваших длительных похождений, — Пак, не таясь, с презрением косится в сторону спящего парня. — У него полопались глазные сосуды, — докладывает свои наблюдения Чимин, направляясь к столу, на котором стоит стеклянная баночка с неизвестным лекарством. — Намажь эту мазь ему прямо на веки, а сверху накрой марлей — я оставил её около его подушки. — А почему ты этого не сделал? — недоумевает мужчина. — Потому что я лучше руки себе отрежу, чем коснусь его! — не сдержавшись, на эмоциях выкрикивает Пак. Боязливо оглядываясь на начальника, он уверен — тот уж точно теперь его вышвырнет из лагеря за неподобающую дерзость по отношению к руководству, но к удивлению медика мужчина ничего не говорит, уводя недовольный взгляд в сторону спящего юношы. — Что я должен делать? — сдержанно спрашивает Чон. — То, что я озвучил тебе ранее. — Хорошо. А его нога? — Чонгук всё ещё слишком уставший — это понятно по его голосу, видно по лицу, на котором виднеется холодный пот, указывающий на слабость. Чимин задерживает дыхание, когда вспоминает, что до сих пор не обработал его раны. — Почти прошла. Если судить по оставшимся незначительным отёкам, то у него было очень сильное растяжение, — Пак ждёт пару минут. Он надеется, что Чон обмолвится хотя бы сырым «спасибо», но мужчина выглядит отрешённо и мыслями точно находится не здесь. Хорошо, что Пак не из гордых. — Я обработаю твои царапины, — он звучит так, будто уверен, что в нём нуждаются, но очевидно это не так. Просто парень закрыл на замок все внешние доказательства разрушительной реальности, в которой его любимый мужчина в нём не заинтересован. Но сокрытое становится явным, когда доставая из сумки с красным крестом бинты, он замирает, слыша невзрачное, но красноречивое: — Я сам. И на этом всё. Его руки на сегодня опускаются, ровно как и пыл бороться за мёртвую душу Чонгука. Парень поверженно смотрит в пол, совершая неторопливые шаги к выходу в сопровождении громких ударов собственного сердца раздающихся в голове. И только оказавшись наконец-то на улице выдыхает, вбирая в лёгкие свежий вечерний воздух. Сейчас ему точно ясно одно — в ближайшие сутки он не сможет вести себя как прежде. Его заряд надежды неожиданно кончился. Поэтому он принимает решение затаиться. Переждать. Но непременно это только пока…****
Красочный бальный зал и громкая музыка постепенно растворялись в сознании, а видение становилось менее чётким, чем прежде. Тело словно потихоньку оттаивало, медленно возвращая чувствительность каждой клеточке забитых мышц. Странная тяжесть, прижимающая его к мягкому матрасу, согревала и юноше в ещё сонной пелене представлялись глупые видения того, что именно могло являться своеобразной грелкой. Проснуться полностью удалось только тогда, когда странный шум тарахтения стал слышен более отчётливо, а нечто холодное и мокрое, видимо решив так обозначить своё нахождение рядом, уткнулось в его тёплую щёку. Весь его разум покрытый до этого сладостной дымкой тут же прояснился. И непроизвольно вздрогнув от испуга, он поспешил открыть глаза, чтобы увидеть то, что не даёт ему пошевелиться, но лишь больше запаниковал. Он ничего не видит… Дыхание учащается и он вертит головой, надеясь, что навалившаяся на него напасть исчезнет, пропадёт как страшный сон, но ничего не меняется. Его по-прежнему вдавливают в кровать, из-за чего юноша полностью обездвижен, а бесконечная темнота перед глазами не спешит рассеиваться, вгоняя и без того слабый организм в состояние паники. — Я тут, рядом, — раздаётся вблизи знакомый голос. И, боже, кто бы знал, насколько Тэхён счастлив его слышать! Беспорядочно поворачивая голову то вправо, то влево он пытается сообразить, в какой стороне находится его провожатый, но бесполезные резвые попытки парнишки неожиданно останавливают шершавые ладони, аккуратно касающиеся скул. — Я здесь, — медленно, без резких движений мужчина поворачивает к себе спрятанное под плотной марлей лицо и, не сдержавшись, расплывается в самой искренней улыбке. Он всю ночь не спал — просто не смог сомкнуть глаз под гнётом бесчисленных переживаний и потому до самого утра сидел у соседней кровати, оберегая чужой сон. А теперь он сходит с ума от неописуемой радости — Кудряшка наконец-то очнулся! — Почему я ничего не вижу? — более спокойно, но всё равно с некой каплей беспокойства спрашивает юноша, изо всех сил прижимая левой щекой чужую ладонь к подушке. Не хочет терять этот маленький контакт. Боится, что мужчина исчезнет. — Всё в порядке, — заверяет его Чон, внимательно разглядывая нервно поджатые бледно-розовые губы. — На твоих веках мазь, тебе нужно потерпеть какое-то время, а потом ты обязательно всё увидишь. — Где мы? — стремительно выдаёт последний, но не менее важный вопрос, наконец полностью успокаиваясь под влиянием размеренного тихого голоса. — Ты в безопасности и это главное, — сдавленно отвечает Чон, не желая сейчас говорить об этом. — И всё же, где мы? — никак не унимается. — В моём лагере. На время они оба замолкают. Но потом Тэхён вспоминает… — Всё это конечно хорошо, но Чонгук… Меня привязали к кровати? Провожатый с силой сжимает веки, пытаясь привести мысли в порядок. Не может позволить себе сейчас такой роскоши раскидываться первыми всплывшими в голове словами. Смотрит на очевидно взволнованного юношу. Думает. Переводит беглый взгляд на своего спящего товарища и снова возращается к человеческим бледным губам. Старается размышлять, дотошно раскладывая всё по полочкам, но потом понимает, что зря. Шумно вдыхает и всё-таки говорит: — Это Шезему, — странно, но на лице вновь появляется улыбка — вероятно просто от нервов, а может из-за появившейся возможности наконец-то поделиться с Кудряшкой чем-то личным, рассказать о ком-то важном — не знает. — Пару лет назад я нашёл в джунглях маленького котёнка. Поначалу думал, что это просто потерявшийся малыш, убежавший из деревни, но когда я принёс его домой и хорошенько поспрашивал у местных, оказалось, что это детеныш ягуара, — замолкает всего на секунду, изучает чужую реакцию, но не заметив признаков паники, мужчина продолжает свой рассказ. — Честно, я собирался вернуть его туда, куда и положено — в дикую природу, но в последний момент изменил маршрут и отнёс его к одному мужчине, который занимается лечением животных. Диких животных. Выяснилось, что у Шезему генетическое заболевание, которое иногда встречается у этого вида. Редко, но бывает, что у самок рождаются котята более маленьких размеров и на протяжении всей своей жизни они уступают в силе другим своим собратьям. Я узнал, что чаще всего такие малыши не выживают, потому что их съедают особи покрупнее и из-за этого не смог вернуть его… — Это всё? — совсем тихо интересуется паренёк, вводя Чонгука в недоумение. Неужели не испугался? Не стал кричать и просить увести отсюда опасного зверя? Осознание того, что юноша ему настолько доверяет, грело его недавно ожившую душу. Это подкупает… — Он вольный зверь и я никогда не ограничивал его свободу. Конечно, пока он рос, я отмечал для себя, что независимо от того, что он самец, его рост и размеры всё равно не превышали параметров самок. Переживал. Думал — однажды он больше не придёт. Боялся, что его всё-таки разорвут другие хищники, но нет. Этого не случилось, — поднимая ладонь с тёплой щеки, Чонгук чувствует, как вздрагивает парнишка, страшась в своём тёмном плену любого шороха, но не может сопротивляться желанию коснуться своего крепкого, мирно спящего малыша. Зарываясь пальцами в густую, мягкую и такую забавно пятнистую шерсть, Чон облегчëнно выдыхает, ощущая себя так, словно с его плеч свалился тяжёлый балласт так долго висевший на его шее. — Единственый мой промах заключается в том, что я не мог научить Шезему охотиться и позже его животные инстинкты стали проявляться ужасным образом. Он умный. Зачем ему охота, когда он знает, что можно прийти ко мне и без особых усилий получить еду. Я хотел попробовать не кормить его, надеялся, что он сообразит, как самому раздобыть себе пропитание, но страх за него был сильнее. Знаю наверняка — стоило бы ему позариться на чужую добычу и его тут же за это разорвал бы кто-нибудь покрупнее. Это проблема — он совсем не понимает законов своих сородичей. Мелкие животные, встречающиеся ему на пути, для него всего-то игрушки, с которыми он играет в кровавые игры. Мне каждый день кажется будто он больше не придёт, не вернётся, но он возвращается. Постоянно ходит поблизости, если я в джунглях. Никогда не выходит к незнакомцам, только если к людям из моего лагеря и то лишь, когда я здесь. И ты бы знал, Кудряшка, как сильно я удивлён, наблюдая за тем, насколько просто он тебя принял. Отнёсся к тебе так, будто ты это я, — прерывая непрекращающийся поток слов, Чонгук вспоминает о самом важном. О том, что точно стоит знать юнцу: — Но я прошу — не будь слишком активным, если вдруг останешься с ним наедине, — голос с мягкого сменяется на серьёзный, давая понять — он не шутит. Тэхён всё чувствует, понимает, потому легонько согласно кивает, успокаивая переживающего за него Чонгука. — Шезему не ручная кошка и об этом мне постоянно напоминают рисунки, оставленные им на моём лице. Вновь тишина поглощает пространство, призывая думать каждого о чём-то своём. Юноша старается дышать спокойнее, боясь потревожить сон, как выяснилось, большой и опасной кошки. Внезапный рассказ провожатого никак не хотел укладываться в голове. Ну как можно продолжать ухаживать за тем, кто чуть не лишил тебя лица? Или и вовсе — жизни. Старается понять, почему Чон так любовно говорил о хищном звере, но не может. В рассказе Чонгука много раз фигурировал факт того, что Шезему мельче других ягуаров, но Тэхёна эта новость ничуть не успокоила, а напротив напугала. Безо всяких дополнительных объяснений всё и так было предельно ясно — дикий зверь не полностью социализирован. Значило это только одно — полагаться на Чона и его авторитет перед представителем семейства кошачьих в случае чего было нельзя. Но почему-то он верил — мужчина не допустит, чтобы с ним что-то случилось. — Почему Вы постоянно мне врёте? — вдруг нарушает тишину едва слышный голос. Тэхён не знает, зачем задал этот вопрос — он просто не успевает уловить собственные мысли и вовремя перекрыть их поток. Слова вырвались совсем неожиданно и повернуть время вспять уже не получится. У провожатого отличный слух. — Что насчёт тебя, Кудряшка? Если меня не подводит моя память, то в день нашего знакомства ты говорил, что умрёшь через двое суток, — и снова Чонгук наблюдает за тем, как взволнованно поджимаются пухлые губы. Юноша явно занервничал. — Вы стали меньше ругаться и ворчать, — полушёпотом говорит паренёк о том, что заметил не так давно. Будто это теперь как-то поможет. Ким самолично подтолкнул мужчину к нежеланному разговору, поступил неправильно, вынуждая того защищаться. Поэтому не винит Чонгука в ответной атаке. Всё осознаёт. Подловили. Так бывает. Опрометчиво и безрассудно подставил сам себя. Он до последнего всем сердцем верит в чужое добродушие. Надеется, что провожатый закроет на это всё глаза и сделает вид, будто не было взаимных предъяв. Лишь бы позволил развить разговор в другом направлении. Лишь бы… — Видимо ты так на меня влияешь, — пожимает плечами Чон, зная, что парнишка всё равно этого не увидит. Всё прекрасно он услышал, параллельно читая по губам, но не спешит давить на юношу и вытягивать из него объяснения, которые вряд ли сейчас получит. Знает, придёт момент и парнишка всё расскажет сам — просто нужно дождаться. А ждать у Чонгука получается лучше всего. — Наш с Вами последний разговор… Что случилось? — Тэхён вспоминает об этом совершенно случайно и сразу же погружается в панику, понимая, что в его голове существует значительный провал в памяти. — Успокойся, — мужчина перестаёт гладить своего ягуара, возвращая ладонь на прежнее место, на нежную щеку юношы. Поднимается выше, неторопливо заправляет выбившуюся прядку волос за ухо, после аккуратно погружая пальцы в давно манящие его тёмные завитки. — Тебе стало плохо и я отнёс тебя сюда. Всё в порядке, — успокаивает паренька Чонгук, задумчиво перебирая пальцами чёрные кудряшки. Намеренно не говорит о небольшом происшествии, решая оставить все подробности при себе. Незачем и так настрадавшемуся парню переживать ещё и по этому поводу. — А наши вещи? Ваше ружьё? — почти вскрикивает юноша, словно его на самом деле так сильно волнует их потерянный багаж. — Чего ты так нервничаешь? — хмурится Чон совершенно не понимая такой реакции. — Всё осталось там, но это вовсе не повод для переживаний. Сейчас мы в моём лагере и тут безопасно. Полно еды, воды и есть какая-никакая, но медицинская помощь. Если это из-за нашего прерванного пути, то хочу тебе сообщить прескверную новость — мы в любом случае не смогли бы уйти дальше. Те твои слова про скорую смерть без лекарств хоть и были ложью с твоей стороны, но я не слепец и вижу, как ты взаправду угасаешь. Тебе хуже… — Чон вновь касается мозолистыми ладонями бледных щёк и, наклонившись вперёд, прижимается ко лбу прикрытому марлей своим. — Я обещаю, что что-нибудь придумаю. С тобой всё будет хорошо. Верь мне, Кудряшка! — заверительные слова льются горячим дыханием на юношеские дрожащие губы, но они лишь больше разбивают юношу. Нагрянувший ураган уже не остановить. Не может в это поверить. Не хочет признавать. Душа обливается слезами, когда до него доходит кошмарное осознание — он проиграл. Не успел. Не нашёл. Потратил столько времени и всё впустую. Преодолел полмира и по дороге развалился на части, так и не дотянувшись до финишной прямой. Ему хочется плакать, разреветься так, чтобы каждый услышал в этом месте, насколько невыносимо бывает горько, но вместо слёз только шумно выдыхает, ответно опаляя дыханием чужие уста. В один момент Шезему заставляет застыть их обоих. Ким чувствует, как зверь неуклюже поднимается, топчется по нему и только потом спрыгивает с кровати, наконец возращая его телу свободу. Он не медлит. Поднимает руки, на ощупь разыскивая в воздухе лицо провожатого, и как только находит, то тут же резко, совершенно неприлично и со всей силой обхватывает его скулы. Сжимает, возможно причиняя боль, но не может по-другому, потому что эмоции дали сбой, взяли над ним верх, захлëстывая всё его сознание. Тэхён потерял самоконтроль. Сдался. Отчаялся. — Прошу. Помогите мне. Не оставляйте. Я всё расскажу — честно. Обещаю. Только не бросайте. Не отдавайте ему, — бессвязно бормочет парнишка, чьи чувства обострились только благодаря окружающей его темноте. Он не позволяет Чонгуку выбраться из своего захвата, повторяя одно и то же по кругу. А Чон и не спешит освобождаться — ловит каждый выдох, находясь с юнцом в невероятной близости, и терпит. Терпит то, как тонкие пальцы болезненно сжимают кожу на его щеках. Неотрывно следит за движением светло-розовых губ, слушает абсолютно всё, что с них срывается. Не видит глаз, но пытается понять, старается прочитать, уловить чужое настроение. Жмурится, когда острый ноготь случайно проходится по шраму, но молчит. Всё понимает и поэтому позволяет, прощает, продолжая аккуратно поглаживать мягкие щёки. Успокаивает. — Тише… — Чон пытается вставить хоть слово, прервать этот безостановочный бред. — Чонгук… Не отдавайте… — Кому? Кому, Кудряшка? Скажи мне, кому? — спокойно и насколько это возможно нежно шепчет мужчина, чувствуя как руки юнца наконец останавливаются, спускаясь на его плечи. — Моему отцу, — по-прежнему тихо, но абсолютно осознанно отвечает юноша, говоря так, словно и не было никакого эмоционального срыва. — Отцу? — Чонгук в замешательстве. Неужели юнец боится собственного родителя? Почему? Юноша замолкает. Никакого ответа, ни каких-либо других пояснений не следует. И тогда, хорошо поразмыслив, мужчина решает, что стоит просто уточнить, задать парнишке более конкретный вопрос, с помощью которого ему уж точно получится понять всю серьёзность происходящего. — Кто твой отец, Кудряшка?