* * *
— Сдался тебе этот кофе, — они заходят в университет, следуют к лестнице, параллельно коротко здороваясь с многочисленными студентами. — У нас же есть автоматы. — В автоматах у нас отвратительное пойло, — морщится Арсений. Он делает последний глоток, выкидывает стаканчик в урну. — Обычно я беру кофе по дороге в универ, но сегодня не успел заехать. Впрочем, здесь тоже неплохо. Может быть, самое время сменить кофейню. — Я вообще не разбираюсь в кофе. Ты никогда мне не говорил про автоматы. Скажешь, какие купить — я куплю. — А я скажу, не сомневайся, — Попов улыбается уголками губ и открывает дверь своего кабинета, как всегда, пропуская вперёд ректора. — Кстати, в этой кофейне, как я слышал, наши ребята работают. Антон, с четвертого курса, Стас Шеминов, с пятого, и кто-то ещё… Ну, в общем. Не важно. Антон — этот парень, который обжёгся, — отвечает на безмолвный вопрос друга. Арсений кладёт портфель на стол, расстёгивает пуговицы пиджака и вздыхает. У него тоже скоро лекция у одной из групп, нужно хотя бы мимолётом просмотреть материал, несмотря на то, что он знает его наизусть. После работы в хирургическом отделении это всё кажется таким ненастоящим, муляжом. Эти лекции, студенты, рисунки и презентации — это всё так далеко от его некогда реальной жизни, от её подлинного смысла — хирургии. Он почему-то всегда надеялся, что сможет вернуться, сможет набрать этот номер и сказать, что наконец-то готов. Но чем дольше он работает в университете, тем всё более отдалённой кажется ему эта уже ставшая призрачной мечта — снова взять скальпель в руки и вернуться к работе. К своей настоящей работе. — То-то я думал, что уж очень он мне кого-то напоминает. Фамилия Шастун, теперь всё понятно. Я не удивлён, что именно он стал лучшим. — О чём ты? — беспечно спрашивает Воля, останавливаясь у двери. — Не люблю я эти семейные диаспоры. По-моему, — он поправляет очки большим и указательным пальцем, — тут всё ясно более чем. Глаза у него очень глупые, это я тебе говорю. — Ты ошибаешься, — открывает дверь и задерживается на пороге. — Ты очень ошибаешься по поводу этого парня. Но если что-то нароешь — сообщи мне. Арсений присаживается на край своего стола и несколько мгновений смотрит вслед другу, на закрытую дверь, затем вздыхает. Определённо, у него есть несколько причин, чтобы не любить таких, как Антон Шастун. В их отделении тоже работал сын чиновника из здравоохранения. Миловидный паренёк с такими пустыми и безразличными глазами. Заведующий отделением очень просил Арсения приглядывать за ним и взять к себе под крыло. И очень скоро стало понятно почему. Сам по себе он был неплохим молодым врачом, но после того, как Попов выхватил у него скальпель во время банальной операции на желчном пузыре, на которой тот очень резво потянулся резать печень, всё прояснилось. И спустя несколько месяцев он всё-таки понял, что тогда, в тот злосчастный день, это была абсолютно не случайная ошибка или побочный эффект от расшалившихся нервов. Неудачливого врача вроде как перевели в другую больницу, подальше от московской суеты. И Арсений был бессилен как-то этому помешать и что-то сделать. Сам же он учился в начале двухтысячных, зарабатывал на обучение самостоятельно. Он не любит вспоминать то время. Учёба, работа, бесконечная зубрёжка, попытка прокормиться самостоятельно — это очень сказалось на его здоровье. Он прогрызал себе тот путь, который сейчас какому-то сопливому мальчишке достался по щелчку пальцев просто потому, что он родился в семье врачей, а его мать заведует кафедрой в медицинском университете. И если Паша сомневается в его жизненном опыте, то он на примере докажет ему, что прав насчёт таких студентов. Впрочем, как и всегда. Берёт в руки журнал с расписанием. Во вторник у него первая лекция у группы Шастуна. А потом и экзамен на зимней сессии. Криво улыбается. Что ж, посмотрим, на что ты способен, Антон Шастун.* * *
— Антон! — Антон закатывает глаза, наполняет свои лёгкие воздухом. Ему очень хочется притвориться мёртвым, ну или, на крайний случай, глухим, но все любопытные пары глаз устремлены на него. По той простой причине, что заведующая кафедрой акушерства и гинекологии стоит прямо перед ним сейчас. И ещё это его мать. Наличие этих двух факторов очень мешает ему притворяться кем-либо. — Здрасьте, Майя Олеговна, — Серёжа сияет как начищенный пятак. — Здравствуйте, — вторит ему Дима. Он восторга друга не разделяет, но тоже учтиво вежлив. Мама Антона ему тоже нравится, но он не привык вываливать на своё лицо все имеющиеся у него эмоции. — Привет, мальчики, — женщина кивает ребятам и ласково улыбается. — Поможешь мне с презентацией? «А мне кто поможет?» — печально спрашивает себя Антон, разумеется, не вслух, потому что за такое его мать может и забыть, что они родственники, и сказать ему парочку ласковых. Нет, он не против помогать ей, но точно не сейчас. Когда все смотрят. Он вообще старается как можно меньше коммуницировать с мамой на учёбе. Не потому, что у него психологическая травма, а как раз потому, что он не хочет её заработать. Не хочет ассоциироваться с матерью, не хочет сплетен и слухов. Ещё не хватало, чтобы его заслуги и успехи в учёбе списывали на родство с ней. Это самое неприятное. Он и вправду очень старается, и у него, что самое приятное, получается. Не хочется испортить свою репутацию. — Что-то не запускается? Он, как приговорённый, спускается следом за ней по лестнице. Тоскливо слышит тихие перешёптывания сзади, аж спина чешется. Но не без гордости отмечает, как огрызается на шептунов Матвиенко. Одна отрада — его честь хотя бы как-то защищают. — Не могу открыть файл, — она трёт тонкими пальцами виски и устало кивает на монитор ноутбука. Майя Олеговна — очень умная и образованная женщина. С ней приятно и интересно общаться, в ней нет никаких отголосков разницы поколений, она очень спокойно принимает новшества и чувствует себя комфортно в окружении молодёжи, а эта самая молодёжь тянется к ней. Антон понимает: странно было бы попросить о помощи кого-то другого в аудитории, когда тут сидит твой собственный сын, но от этого легче становится только на несколько минут. Это его кредо — переживать обо всём на свете. О том, что сейчас ребята болтают про него всякую ерунду, о том, что потом будут думать, что он мамин любимчик и всё такое. Сама Майя относится очень спокойно к тому, что её сын — её же студент. Она особо не обращает на него внимания в университете, увлекаясь собственными делами, лекциями и другими студентами. Но не сегодня. — Его нужно переформатировать. Не понимаю, почему он у тебя такого формата. Сейчас. Смотри и запоминай, — гордо сообщает он. — Давай быстрее, — её смех — мягкий и лёгкий — разлетается по аудитории. Она сегодня по-особенному сияет. Она всегда очень рада вернуться к работе. Кашемировое платье, ненавязчиво обтягивающее фигуру, изумрудного цвета, в тон её глаз. У Антона такие же глаза — зелёные и задумчивые. Он бы очень удивился, если бы услышал, как Арсений Сергеевич называет их «глупыми». Какие угодно, но точно не глупые. А ещё у неё светлые волосы, аккуратными локонами лежащие на плечах. Руки сложены на груди, пальцы сцеплены в замок, а взгляд наблюдает за потугами сына исправить косяк: то ли её собственный, то ли злосчастного ноутбука. — Не помешал? Лицо Антона пронзает страдальческая гримаса. Он устал страдать за этот бесконечный день, но пока что не имеет никакой возможности остановиться. Две встречи, а он уже запомнил этот вкрадчивый и бархатистый голос, который забирается в твоё подсознание, карабкаясь и цепляясь острыми когтями. И ему не нравится это ощущение. Аудитория услужливо подскакивает со своих мест, приходится разогнуться из своей неудобной позиции и Шастуну. Зелёные глаза встречаются с голубыми и первые отмечают мимолётную презрительную усмешку на серьёзном лице. «Почему он усмехается? — думает про себя Антон. — Я сделал что-то смешное?» И ему становится очень неуютно в присутствии декана. «У него у самого должна быть лекция, но нет же, декан, а поэтому шляется где попало». И ещё он думает, что, если Попов будет так же читать им лекции, пропадая где-то в других аудиториях, то сдать экзамен будет ещё труднее. — Арсений Сергеевич, нет конечно. Рада вас видеть, — он мягко пожимает её руку и кивает. «Раскивался как попугай», — просто поток нескончаемой критики в адрес вошедшего преподавателя. А Антон только разгоняется. — Принёс вам журнал. Всё ещё надеялся, что почта заработает. В итоге, почтальон теперь я, — он коротко улыбается и передаёт Майе листы. — Какие-то проблемы? — обращает внимание за ноутбук и стоящего рядом Шастуна, который пытается не дышать, только бы не привлечь его внимание. Кажется, это сродни проклятью. — Проблемы с файлом для презентации… Нет, не беспокойтесь! Мне помогут. Но он уже не слушает её, подходит к кафедре, наклоняется и заглядывает в ноутбук. Антон чувствует или, как бы поправила его Ира, «слышит» приятный запах его одеколона. С такого близкого расстояния рассматривает декана. Закушенная нижняя губа, тот самый интересный нос с приплюснутым кончиком, длинные ресницы и нахмуренный лоб. Если можно было бы описать Арсения Сергеевича одним словом, то Антон назвал бы его серьёзным. Он всегда как-то чересчур собран и внимателен, будто ожидает нападения откуда-то извне. И будто поэтому нападает сам. Всем интересуется, во всё вмешивается и всё хочет контролировать. — Хорошо перевязали, — отмечает вслух, скользя взглядом по перебинтованной руке Антона. Тот подавлено молчит. Оттягивает ворот футболки, будто ему тяжело дышать, а пальцы свободной руки держат мышку. Несколько движений и нажатие одной дурацкой кнопки, и он оборачивается, чтобы победно лицезреть, как на экране проектора загружается презентация. «Я мог бы сделать это сам. Просто не успел», — пытается утешить себя Антон. Уже второй раз за день этот раздражающий мужчина унижает его. Сначала за то, что он якобы не знает правил оказания первой помощи, хотя в тот раз просто растерялся и запаниковал от неожиданности. А сейчас… сейчас он просто не успел. — Не благодари, — смотрит на него исподлобья. Недолго, несколько секунд, будто наслаждаясь его растерянным лицом. — Нужно было нажать сюда. Он выпрямляется, лучезарно улыбается Майе и поворачивается в сторону аудитории: — Второй раз прошу прощения. Учитесь! Прощается, быстрым и решительным шагом выходит прочь, хлопая дверью. Антон медленно выдыхает и поджимает губы, поднимая глаза на таращащихся на него Димку с Серёжей. — Спасибо, дорогой, — мать гладит его по руке и кивает, словно наконец-то отпуская. Хоть кто-то игнорирует факт его проигрыша.* * *
— Он меня ненавидит, — Антон снимает халат, аккуратно складывая его, чтобы убрать в рюкзак. Так же стягивает с уже постриженной головы шапочку. — На мне какое-то проклятье в виде нашего декана? И почему, скажите, почему именно у него у нас экзамен? — Ну, всякое бывает, — утешает его Серёжа. Он уже давно переоделся, так что теперь, как всегда, терпеливо переминается с ноги на ногу, ожидая, пока его друзья наконец-то соизволят закончить свои сборы. — Вот нам стоматологи эти бесполезные не нравятся. Хотя они ничего плохого вроде не сделали, просто неприятные какие-то… — Ну, не скажи, — вмешивается Дима, — они ведут себя слишком высокомерно. Ничего полезного ещё не сотворили, а уже смотрят свысока. А вот он, — он тычет пальцем в грудь Антону и поправляет свои очки, — просто добрейшей души человек! Чем он может не понравиться? Они выходят из здания университета. Сентябрь радует приятной и тёплой погодой. Антон очень любит раннюю осень и позднюю весну. Жары нет, только приятный освежающий ветерок и ощущение чего-то особенного: в первом случае — Нового года, во втором — долгожданного лета. Он свою смену отработал, так что сегодня из дел — поехать домой, наесться маминой стряпни и посплетничать с ней обо всём на свете. Интересно, что она скажет по поводу Арсения Сергеевича? Да что она может сказать? Это же мама. Она всех любит и всех защищает. Вроде как сын у неё на первом месте, но про других она явно не забывает. Это в ней очень ценят окружающие. Справедливая, но очень добрая. Ребята прощаются. Серёжа живёт неподалёку, Димка поедет на автобусе, а ему, Антону, одному ехать на метро. Он единственный из ребят такой занятой: учёба, работа и отношения. У Матвиенко отец — бизнесмен, у него своя компания по изготовлению световых панелей, а сам парень не горит желанием войти во взрослую жизнь и зарабатывать самостоятельно. «Пока есть возможность сидеть на чьей-то шее, лучше ею пользоваться, — поучительно любит он сообщать ребятам. — Потом, когда уже слезешь, обратно не возьмут». Дима подрабатывает, помогая школьникам, желающим поступить в медицинский ВУЗ, готовиться к ЕГЭ. Занимаются по видеосвязи. На самом деле, это классный стартап, но, к примеру, Антон уж точно не обладает такой терпеливостью и любовью к обучению, как Димка, так что можно сказать, что тот нашёл свою стезю. В это время возвращаться домой приятно. Не слишком поздно — офисные работники ещё не ломятся с работы — и не слишком рано, школьники уже давно сидят за уроками или атакуют подъезды своего района. В новом вагоне кольцевой линии он любит ездить — светло и просторно. Удобные сидения, разъёмы для зарядок в этих самых сидениях, телевизоры с новостной ерундой и табло с навигацией пути — очень современно и прикольно. Ему ехать не так далеко, двадцать минут с копейками на метро с одной пересадкой, плюс небольшая пешая прогулка — и он дома. Обычно во время поездки он слушает музыку, аудиокнигу или листает конспекты лекций, повторяя записанный ранее материал. С звукопоглощающими наушниками очень удобно — внешний мир не врывается в его сознание, позволяя полностью сосредоточиться на учёбе. Это его самая главная задача на данный момент. Но сейчас его мысли занимает кое-что другое. Точнее, кое-кто другой. Говорят, врага нужно знать в лицо, правильно? Поэтому он решает действовать. Про врага — это лишь метафора для красного словца. Он не думает, что декан — его враг. Возможно, у него просто такой характер. Хотя в это верится с трудом. Стас Шеминов — его коллега по цеху — медицинскому и кофейному, говорит, что Попов в целом, цитата: «адекватный мужик». Да, спуску не даёт, не балует своих студентов, серьёзно относится к своей работе, но вот придираться — это совсем не его. Пальцы нажимают на иконку браузера, вбивают в поисковик три слова. Попов Арсений Сергеевич. Задумчиво проводит пальцами по перевязанному запястью. Сразу же выскакивает несколько фотографий. Голова склонена влево, стеклянные голубые глаза смотрят чуть вопросительно, даже вызывающе, скульптурно вычерченный нос, щетина и те же чёрные-чёрные прямые волосы, уложенные набок. Тёмно-зелёная водолазка и чёрный пиджак. Хирург. Он хирург. То же сказал и Павел Алексеевич. Семь лет блестящей карьеры — он тоже когда-то был лучшим. В интернете информации немного. И потом он преподаватель. Антон хмурится, и его глаза привычно бегло и уверенно бегают по строчкам статьи. Что случилось между этими семью годами хирургии и пятью преподавания? Как вообще можно просто так бросить то, чему учился и к чему стремился почти десяток лет? В его голове такое не укладывается. Они с Волей были коллегами, оказывается. В какой-то момент Павел Алексеевич стал заведующим одного из отделений. А потом ему предложили должность в университете. Здесь всё понятно. Никаких тайн, никаких недомолвок. Но он до сих пор консультирует тех же врачей из Склифосовского. Он — нейрохирург. Таких нужно ещё поискать. В университете ходят всякие слухи. Даже о том, что ректор в общем-то и не забросил карьеру нейрохирурга, а иногда проводит сложные операции. Сам мужчина этот факт не подтверждает и не опровергает, делая вид, что таких сплетен совсем и не ходит по его ВУЗу. Антон выходит из вагона. Эскалатор, турникеты, тяжёлая метрополитеновская дверь, и вот, его лёгкие уже вдыхают приятный и свежий, насколько это возможно в Москве, осенний воздух. Он — будущий врач. Да, сначала обычный простой смертный терапевт, но всё впереди. Операции, больничная практика, пациенты, ритмичная работа анестезиологов и этот завораживающий мираж операционной — его пылающая в громко стучащем сердце мечта. И ему не понять, как можно променять свой талант, свой дар на простую преподавательскую работу. Да, должность декана, Попов себя не на помойке нашёл, но… Хирург, который творит чудеса, словно он господь бог — орудуя скальпелями и ножами, подчиняя себе весь человеческий организм. И преподаватель, который заполняет бестолковые бумажки и учит толпу студентов, из которых лишь часть дойдёт до конца и станет хорошими врачами. Он взбегает по лестнице на второй этаж. Заминается у входной двери в поисках ключа. И наконец-то, он дома.* * *
Шесть лет назад
— Арсений Сергеевич, вы можете дать комментарий по поводу ситуации во второй операционной? — Комментарий? Я уже всё написал в отчёте. Подробно, даже более чем, — его голос звучит оглушающе в этом кабинете, хотя обычно он говорит тихо. Поднимает глаза на заведующего, который испепеляет его гневным взглядом. В этом взгляде есть всё: немного злости, разочарования, раздражения и даже как будто некоторая мольба. Мольба, суть которой проста и ясна, а также стабильна: «Перестань быть таким занудой, Попов!» — Правильно ли я понимаю, что вы отказываетесь отвечать на поставленные перед вами вопросы? — Нет, неправильно, — он хмурится и устало потирает пальцами переносицу. После семи часов, проведённых в операционной, меньше всего хочется отвечать на поставленные перед ним кем-либо вопросы. Хочется завалиться на кушетку в ординаторской, закрыться несчастной синей шторкой и просто подремать хотя бы двадцать минут до очередного срочного вызова. И сейчас, сидя в кабинете заведующего, перед членом комиссии, он может думать только об этом. — Арсений, — а заведующий настроен серьёзно. А этот самый Арсений говорил ему, что эта дурацкая и абсолютно вопиющая идея — «брать к себе под крыло» сына чиновника из здравоохранения. Больше всего он терпеть не может эти отцовско-сыновьи связи, которые подчас решают всё. Если ты талантливый врач и одарённый хирург, то тебя обязательно заметят. И совсем не обязательно для этого иметь влиятельного отца. Работающие руки всегда на вес золота. И сейчас Попов ощущает себя той самой чьей-нибудь женой, которая в очередной раз победно восклицает: «А я же говорила! А я знала, что так будет!» И иногда цена чьих-то ошибок — чья-то смерть. Такова жестокая и правдивая реальности хирургии. Ты не бог, но ты очень стараешься. От бога тебя отделяет только факт несовершенства этой Вселенной. Как часто шутит Арсений: он не волшебник, но только учится. — Ординатор задел печёночную артерию. Прикрывает веки и буквально выплёвывает из себя эти слова. Ему не хочется снова и снова возвращаться в операционную. Но это его обязанность. Его мозг привык в деталях запоминать каждую операцию, хранить в нужном отсеке памяти до поры до времени, до тех пор, когда она может понадобиться. Продолжает: — Естественно началось кровотечение. Я наложил зажим, остановил его, а приглашённый сосудистый хирург сделал своё дело. Пациент сейчас находится в реанимации. — А теперь позвольте узнать, что вы сделали до того, как наложили зажим и вызвали сосудистого хирурга? — Вас интересует именно это? — вскидывает удивлённые голубые глаза. — Вас не интересует ничего другое? Например, что ординатор элементарно не умеет пользоваться скальпелем, без моего разрешения решил продолжить операцию и чуть не спровоцировал массивное кровотечение и забрюшинную гематому? Нервно играет желваками и прикусывает нижнюю губу, сдерживаясь изо всех сил. Он и так вышел из себя в операционной. Не хватало устроить скандал здесь. А устраивать скандалы, особенно когда речь идёт о безопасности жизни его пациента, — это он может. — Не вы ли главный хирург в операционной? Не вы ли контролируете процесс? Или, может быть, в вашей операционной другие порядки? — член комиссии смотрит на него. На лице ничего, кроме ядовитой усмешки. — В моей операционной, — облизывает пересохшие губы, — стандартные порядки. Вы предлагаете мне драться с ассистентом, подвергая опасности пациента? Или всё-таки ассистент должен слушаться главного хирурга и не вмешиваться в ход операции? — И вы решили наорать на ординатора и выгнать его? — сама невозмутимость. Это раздражает. — Я вспылил. И я готов понести за это ответственность. А кто понесёт ответственность за последствия операции? — Это решать не вам. Я узнал всё, что хотел. Заседание во вторник. Мужчина кисло улыбается присутствующим, затем захлопывает папку, деловито отправляя её под мышку, разворачивается на сто восемьдесят градусов и преисполненный чувством собственного достоинства покидает кабинет заведующего. — Ну и что это было? Эдуард Выграновский — заведующий отделением неотложной хирургии Московского городского научно-исследовательского института скорой помощи имени Склифосовского. После того как Воля покинул стены больницы, главный состав врачей был перелопачен. С назначением такого молодого специалиста на должность заведующего отделением были согласны не все. Далеко не все. Но, тем не менее, он свою работу выполнял так, что до него сложно было докопаться. И сейчас он стоит за своим столом в кабинете, опираясь о столешницу ладонями и внимательно смотря на своего врача. — Я не знаю, какой ответ ты хочешь услышать от меня, — Арсений пожимает плечами и упрямо опускает голову. — Я признал свою вину. Но почему-то никто не хочет признавать вину того, кто по-настоящему допустил ошибку. Не находишь это странным? Эду всегда нравился Арсений. Прямолинейный, обычно спокойный и невозмутимый — он всегда говорил правду, интересовался всем происходящим и никогда не оставался в стороне. Удивительно, что его не назначили на эту должность. И даже сейчас, сидя перед ним, огрызаясь и не желая подчиняться, он сохраняет своё достоинство. Только потом, после того как Попов покинет стены неотложной хирургии, он узнает, что тот сам отказался от вакансии заведующего. — Он же ординатор, Арсений. — Ординатор, который не слушается главного хирурга, — голубые глаза встречаются с карими. Челюсть крепко сжата, а тёмные брови нахмурены. — Операция может пройти благополучно только в том случае, если каждый выполняет свою работу. Его работой в тот момент было смотреть и запоминать. Ты сам начинал точно так же, Эд. Ты всё прекрасно понимаешь. Доказывает свою правоту, но в глубине души знает: он тоже допустил ошибку. Кричать на ординатора в присутствии операционных медсестёр и анестезиолога — не лучшая идея. Накричал, выгнал и ещё мысленно проклял в довесок, но последнее, конечно, останется безызвестным для заведующего и комиссии. Непрофессионально, да. Но, возможно, он просто устал видеть, как те, кто не заслуживают этого шанса, не ценят — получают его без всякого труда, а те, кто мог бы принести в разы больше пользы — их отсеивают. По той простой причине, что им не повезло родиться в семье чиновников. Каждый имеет право получить возможность. Но после этого действует самое простое правило — остаётся лучший. И в данной ситуации лучшим этот бестолковый парень не был. И почему-то никто не хотел произносить это вслух. Никто, кроме него. Кроме Арсения. — Иди, отдохни, — смягчается Выграновский. — Это просто формальности. Я знаю, ты сделал всё, что мог. Главное, что пациент жив. Но объяснительную я от тебя жду к концу смены. Без этого никак. — Спасибо. Устало кивает, встаёт и покидает этот кабинет, прикрывая за собой дверь. Заведующий смотрит ему вслед, задумчиво складывая руки на груди.* * *
Настоящее время
Арсений устало захлопывает ноутбук. Выступление готовится тяжело. Его память услужливо транслирует воспоминания, но не те воспоминания. Не те, которые стоит в качестве опыта передать абитуриентам. Выступление на конференции — это та самая ненавистная часть работы, от которой Воля упорно отказывается освобождать. Что-то там про то, что он гениальный хирург и никто лучше него не преподнесёт материал — это все его оправдания. Арсений, на самом деле, очень небезосновательно подозревает, что Пашка надеется, что в один прекрасный день он может вернуться. Эд работает всё там же, он так же готов принять его обратно — только позвони, это известно. Но переменные претерпели некоторые изменения. На тот момент, когда всё было в порядке, пусть и с некоторыми недомолвками, они ещё не спали вместе. Этим не стоит гордиться, это просто случилось. И с того момента Попов начал подозревать, что Выграновский не очень сильно объективен по отношению к нему. Но не это являлось причиной его ухода из хирургии. Паша и Эд хором говорили ему, что все чувства пройдут, что Арсений не допустил ошибку и это — нелепая случайность. А он просто не понимает, как эти руки — опускает взгляд на свои длинные и изящные пальцы — могли сделать что-то не так. И, наверное, здесь дело не в том, что что-то не так. Дело в её глазах, которыми она смотрела на него, когда он выходил из операционной. Выходил молча, боясь поднять взор и совершенно не зная, что ей сказать. И с тех пор ему казалось, что он больше никогда не сможет переступить порог операционной снова. Снова спокойно смотреть на то, как анестезиолог усыпляет пациента, как операционная сестра надевает на него самого халат, как мигают показатели на дисплее монитора. В каждом есть то, что можно сломать, и после ты никогда не сможешь это починить. Та самая неисправная деталь, которая просто отказывается работать правильно. И иногда Арсению начинает казаться, что он сам превратился в одну большую неисправность. И никогда не станет прежним.* * *
— Арсений Сергеевич? У нас с ним небольшое выступление перед абитуриентами готовится. Будем работать первое полугодие вместе, — Майя расставляет тарелки на столе. На ужин любимое блюдо Антона — запечённое мясо с овощами. Просто фантастика, как мама умудряется делать всё на свете — работать, готовить и убираться. Он, конечно, из всех достаточно убогих в этом деле сил пытается ей помогать, но чаще она просто справляется сама, без его вмешательства. В этом она вся — никогда не просит помощи, всё успевает и со всем справляется. Это Антону очень не нравится. Как будто она совсем забыла, каково это — просто быть чьей-то любимой женщиной. — А когда ты перестанешь работать и уделишь время себе? Сходишь, например, на свидание? — плюхается на мягкую сидушку стула и опирается локтями о стол, внимательно следя за тем, как мать накладывает горячее, раскладывает приборы, наливает из графина по стеклянным стаканам компот. — У тебя ещё таких выступлений и Арсениев Сергеевичей будет куча! У меня, разумеется, есть отец, но отчим — это тоже неплохо. Она ласково усмехается. Антон так часто ловит в её мимике отголоски себя — так сильно они похожи. Улыбаются одинаково, одинаково смеются, наклоняют голову в ожидании ответа и так похоже хмурят брови. Мать и сын. — У меня столько работы, какие мне свидания? — садится рядом и гладит его по руке. — Ешь, остынет. А таких людей, как Арсений Сергеевич, стоит поискать ещё. И вряд ли найдёшь. — Да что вы все к нему так прикипели? — раздражённо восклицает Шастун. Накладывает себе салат и раздосадовано отодвигает тарелку. — Что в нём такого особенного, мам? В университете его чуть ли не боготворят, Воля его тоже обожает. А он до меня докапывается. — Неправда, ты драматизируешь, — она улыбается. В улыбке сквозит усталость, так что ему становится стыдно, что он вываливает на неё все свои эмоции вот так, безо всяких предупреждений. А ей, может быть, очень не хочется ничего ему доказывать и ничего обсуждать. — Он очень талантливый и хороший хирург. В своё время, в Склифосовском, он был очень популярен. Пациенты хотели оперироваться только у него. Они и вправду знакомы давно, в те самые времена, когда Майя работала акушером-гинекологом в отделении неотложной хирургии, а он — просто был лучшим среди своих коллег. Спокойный, рассудительный — всегда ювелирно выполнял свою работу, ему не было равных. — Так вы все втроём работали в Склифе… — догадка пронзает разум Антона, так что наколотая на вилку картофелина останавливается на пол пути. — То есть ты знаешь, почему такой якобы блистательный хирург бросил свою работу и пошёл на должность обычного препода в университете? — Знаю я или нет, это не моё дело. Арсений Сергеевич расскажет тебе сам, если захочет. — Мам, конечно, он не захочет! Кто я ему такой, чтобы захотел?! — Тогда, может быть, тебе и не стоит знать? Она вопросительно вскидывает бровь и коротко улыбается. Остаток ужина проходит в молчании. Мать борется со сном, планируя завершить трапезу, часик поработать и наконец-то отдохнуть, а её сын упрямо размышляет о том, права ли она или нет, когда заявляла ему такое. И всё-таки приходит к мысли, что этот декан только строит из себя что-то невообразимое, а на деле, не представляет собой ничего удивительного. Да, Павел Алексеевич, мама и интернет пытаются уверить Антона в том, что Попов — выдающийся хирург, но ему только кажется, что в этом уравнении не хватает одной переменной. Возможно, не такой существенной и важной, но очень меняющей суть событий. И почему-то он чувствует себя обязанным докопаться до правды и обнажить для всех этих слепо восхищающихся Поповым неприглядную, как он полагает, реальность.