* * *
Арсений стоит в коридоре. Мучительно массирует пальцами переносицу и вздыхает. Ему делать это абсолютно не хочется. Ни малейшего намёка на позитивные вибрации, только отторжение реальности. Но несмотря на то, что Пашка его лучший друг, он ещё по совместительству ректор и его начальник. Если он как-то может ему возразить и устроить словесную перепалку, то на деле — нужно выполнять свои обязанности. Ему не двадцать, чтобы выбирать, с кем он хочет дружить, а с кем нет. Иногда, вот в чём суть, нужно делать то, что необходимо. Небольшой, совсем небольшой, минус взрослой жизни. Он не волнуется. Просто не любит наступать себе на горло. Но если Воля сказал, что он должен выступать перед абитуриентами, то значит, он должен сделать это. Вопрос, почему ему в напарники дали Майю Шастун, всё ещё остаётся открытым. Но он не спешит его как-то уточнять. Пашка всё равно снова притворится загадочным и скрытным со своими секретиками, так что это бесполезно. С Майей они работали вместе. Ушли практически одновременно. И она в курсе всего того, что творилось в Склифе, когда Попов ещё работал там. Это неприятная часть их общих воспоминаний. Радует только то, что она совсем не похожа на того, кто будет ему всё это припоминать. Она старше его на семь лет, ровесница Воли — умная, рациональная, проницательная женщина. Она замечательный специалист и талантливый преподаватель. С ней, Арсений практически уверен, работать будет хорошо и легко. И он не сомневается в том, что Шастун точно не стал трепаться матери об их маленьком, буквально игрушечном, пока что, недоразумении. Дело совсем не в этом. А в чём же? Просто она — его прошлое. Пусть они и не особо тесно общались на работе, ведь на это времени практически не было. Он сдружился только с основным костяком хирургов, с которыми они только и успевали, что принимать пациентов, осматривать их и везти в операционную. Анестезиологи — их верные помощники и друзья, как и операционные медсёстры. С остальными врачами и медперсоналом они пересекались, конечно. Иногда на операциях, иногда в противошоковом зале, смотровых или на утренних собраниях. Мимолётно, дружелюбно и вежливо. С Маей они иногда оперировали вместе. Не их прерогатива — выбирать пациентов, которые подчас, вот неудивительно, бывают беременными женщинами. Сейчас он стоит перед дверьми её кабинета. Как мальчишка слышит своё колотящееся сердце. Он как будто застрял в своём посттравматическом синдроме и никак не может выкарабкаться оттуда, хотя Пашка твердит, что пора. По его мнению, выздоровлением будет считаться то, что он наконец-то вернётся к своей настоящей работе. А вот Арсений считает иначе. Ему бы добиться хотя бы того, что он не будет в каждой якобы опасной ситуации сжимать свои пальцы, чтобы предотвратить утрату контроля над ними. И ещё он знает, что будет с ним, когда он войдет в операционную. Во сне он делал это сотни раз. То самое тело перед ним, испуганные глаза анастезиолога, шум в ушах и этот грёбанный тремор пальцев — скальпель падает на пол, а он замирает в полностью беспомощном положении, не имея возможности пошевелиться. Это часть его работы — выходить к родным, по дороге стягивая с себя шапочку, губами неслышно репетируя эти фразы, которые должен будет произнести. И если чаще всего после того, как выйдет за дверь, он видит слёзы счастья, улыбки и слышит смех, ощущает объятия и устало улыбается сам, то в тот раз всё было по-другому. Ноги его не слушались, а сам он готов был просто беспомощно сползти по стене, уткнуться в окровавленные перчатки и просто перестать существовать. Хотя бы на какое-то время, чтобы дать сердцу немного успокоиться и прийти в себя. — Майя Олеговна? — Арсений Сергеевич, — она отрывается от экрана ноутбука, улыбается и хочет привстать со своего места, но Попов её останавливает: — Не беспокойтесь, я ненадолго. По поводу нашего с вами, — небольшая пауза и он нервно сглатывает слюну, — выступления. Майя смотрит на него, внимательно разглядывает. В учебных стенах они практически не общаются, как и на прошлой работе. Только там они встречались чаще в операционной, поддерживая друг друга, иногда болтая ни о чём во время сложной операции, иногда Арсений с интересом следил за тем, как она проводит то же кесарево сечение, удивляясь её спокойствию, её умелым и ловким рукам. Им не нужно было слишком много времени, чтобы узнать друг друга. И Майя Шастун успела убедиться, в том, какой талантливый хирург — этот молодой мужчина, что он чаще молчалив и необщителен, но одевается с иголочки, обпивается кофе, всегда в курсе всех событий и готов прийти на помощь. А Арсений Попов понял, какая она весёлая, умная, с какой заботой и терпением она относится к пациентам, никогда не жалуется, и ещё, что у неё есть сын-подросток. Да, он знал о существовании Антона Шастуна. И мальчишка, будучи ещё школьником, как-то приходил к ним в больницу в ожидании своей матери после дежурства. Арсений поздоровался с ним, а тот доверчиво сообщил ему, что когда-нибудь он снова придёт в Институт скорой помощи имени Склифосовского. Но уже в качестве хирурга. Попов только усмехнулся его целеустремлённости и потрепал по голове. Светловолосый худенький мальчишка с удивительными изумрудными глазами — таким он запомнил его в последний раз. В следующий раз о существовании сына бывшей коллеги он вспомнил, когда подписывал документы на зачисление абитуриентов, увидел знакомую фамилию, ухмыльнулся и поставил подпись и печать. Не удивительно, что сын врача поступил всё-таки в медицинский университет. И именно в тот, в котором она теперь преподаёт. Фамилия Шастун периодически мелькала перед его глазами, но он всегда отмахивался. Его не интересует, кто является лучшим студентом. На практике или в ординатуре — вот, где всё становится предельно понятно. Так что для него это ничего не значит. — Павел Алексеевич поставил нас работать вместе. Снова, — она мягко отвлекает его от мыслей. — Да, есть такое, — криво улыбается и поправляет на себе ворот чёрного пиджака. Пиджак, футболка и обтягивающие джинсы с кроссовками. Майя такой внешний вид у преподавателей, тем более, у декана, не одобряет. Но здесь декан он, а не она. Так что решать это явно не ей. — Не хочется снова проводить вечера в стенах университета. Да и планов у нас с вами не так много. Может быть, встретимся в ресторане вечером? Я не против чуть развеяться. А то из-за работы света белого не вижу, — складывает пальцы в замок и чуть приподнимает тонкие брови. — Можно, конечно, — Арсений расслабляется. Перестаёт сжимать свои руки и выдыхает. Это всё не так тяжело, как он думает. — Мне выбрать где? Он джентльмен, а это всегда приятно. — У вас есть дети? — Н-нет, — его челюсть напрягается, а взгляд тяжелеет. Но больше ничего не говорит. — А у меня есть, — она снова легко и просто улыбается. — Давайте поближе ко мне. Если вы не против. И можно снова на «ты», как думаете? — Можно. Твой телефон у меня есть. Я позвоню. — До встречи, Арсений. Он скрывается за дверьми, на мгновение прислоняется спиной к ним, пытаясь перевести дух, а затем, одёрнув пиджак, быстрым шагом направляется прочь. На самом деле, рабочий ужин со старой знакомой и коллегой — приятное разнообразие в его жизни. Хотя он не слишком жалует её выскочку-сына, но она-то — совсем другое дело. Сам не особо понимает, почему они прекратили общение. После того случая он вообще замкнулся в себе, изолируясь, словно в наказание, от всего мира. И только Пашке удалось пробить его броню, сохранить дружеские отношения, с трудом удержаться в круге общения уже недружелюбного Арсения Попова. И затем и вытащить его хотя бы на какую-то работу. Но в одном тот был не прав. Арсений никогда не станет прежним. Потому что некоторые ситуации невозможно исправить. И некоторые поломки никак нельзя починить. Как и нельзя починить его самого.* * *
— Не верится, что скоро пятница, — Серёжа выглядит очень вдохновлённым и радостным. Настроение как раз для четверга. — А чему тут не верить, — пожимает плечами Дима. — Это цикличность жизни, дурачок, — ласково журит он друга. — Дни сменяют дни, а недели… — Ой, заткнись, — огрызается он, отмахиваясь от своего интеллигентного друга, который только обиженно поправляет очки. — Лучше скажите, по вашему мнению, у Арсения Сергеевича реально плохое зрение или он просто так носит очки? Антон не успевает съязвить на предмет того, почему же его друг снова вспомнил декана, потому что поднимает взгляд. Арсений Сергеевич Попов идёт прямо на них. Но на студентов совсем не смотрит. Уткнулся в папку и не видит ничего вокруг. Кажется, нормальная практика для декана. Шастун по привычке закатывает глаза, смотря на его обтягивающие джинсы с дыркой на колене. Этому мужчине точно тридцать восемь? Зачем он так одевается? Но, надо признать, болтают в универе правильно — выглядит слишком хорошо для простого среднестатистического гетеросексуального мужика. Хотя Димка уверяет, что это всё дискриминация. И при том он всё же допускает возможным соответствие образа и стиля с, непосредственно, ориентацией человека. А ещё Антон надеется, что у Попова хватит смекалки поднять голову, чтобы не сбить никого с ног, но всё снова происходит слишком быстро. Он врезается в его плечо, так что Антон еле удерживает равновесие, как и сам декан со своими бумажками, чего не скажешь о тетрадках Шастуна, которые без всяких угрызений совести разлетаются по коридору. Студенты спешат на лекции и пары, поэтому его лицо пронзает страдальческая гримаса, когда он осознаёт, сколько пар кроксов за эти пару секунд успевают истоптать его драгоценные конспекты. — Извини, — наконец отрывается от своей проклятой папки и опускает взор, чтобы посмотреть, как его студент ползает по полу, собирая тетради. Антон ощущает, как его щёки горят от возмущения. Серёжа и Дима, которые тоже успели подхватить парочку тетрадей, переглядываются между собой. Ситуация накаляется, а уж им-то известно, что их вроде как скромный друг точно не оставит это просто так. — Из-за вас я уронил все свои тетради, — его голос дрожит от негодования. Вскидывает сердитые глаза на декана, хмурит брови. Арсений чуть выше одного из самых высоких студентов в своей группе, но второму это никак не мешает сверлить мужчину взглядом. — Я же извинился, — улыбается, склоняет голову набок, словно любуясь его раздражением. Ему точно всё нипочём. И его явно веселит эта, несомненно, забавная попытка студента ему противостоять. — Видимо, на что-то другое вы не способны! Серёжа присвистывает от восторга, но не может изобразить на своём довольном лице что-то ещё, чтобы побесить Попова сильнее, потому что Димка тащит его за локоть вслед за Шастуном, который уже успевает круто развернуться и в ускоренном темпе начать подниматься по лестнице. — Я сплю или всё-таки нет? Пытаюсь понять! — к Арсению пробирается Паша, в шутку потирая глаза, словно только что проснулся. Успевает десяток раз поздороваться с проходящими мимо обучающимися. — Тебе нахамил мальчишка? — У меня лекция скоро, — возражает Арсений. Они вместе поднимаются по лестнице. Туда же, куда только что достойно отправился Шастун со своей, как про себя называет их Попов, свитой. Воля поднимается рядом, его лицо отражает абсолютное счастье и неумолимое желание заржать во весь голос. Поэтому его друг дёргает плечами и устало говорит: — Хорошо, давай. Что ты хочешь мне сказать? Они останавливаются в коридоре. Паша опирается о плечо Арсения, заходясь в приступе беззвучного смеха, поддерживая себя за грудную клетку, словно его сердце способно выскочить из пределов тела. — Прости. Ух! — вытирает подступившие слёзы. — Это было так забавно. Ты бы видел свою физиономию в этот момент. — И какая она была? — нетерпеливо интересуется он, недовольно поджимая губы. Ректор выпучивает глаза, чуть приоткрывает рот и приподнимает брови, демонстрируя другу полную растерянность и потерянность в этой Вселенной. — А мальчишка знает себе цену! Я же говорил, Антон Шастун тебя быстро поставит на место. Придираешься к пацану — будь готов к ответу. — Ты считаешь, я придираюсь? — Арсений складывает руки на груди, сжимая папку с лекцией. — Арс. Я считаю, что ты ведёшь себя так, как считаешь нужным. Я тебе доверяю, — хлопает его по плечу. — Просто ослабь давление. Ты не на того тратишь время. — Я ни на кого не трачу время. У меня и без этого дел по горло. — Да я вижу. Как продвигается подготовка к конференции? — Вечером встречаемся с Майей в ресторане. Обсудим, что и как. — Я рад. Тебе давно пора развеяться и хоть с кем-то пообщаться, пусть даже и по работе. Они расстаются в этом уже опустевшем коридоре. Потому что Воля идёт в свой кабинет, а Арсений с тяжёлым чувством — в аудиторию, где уже собрались студенты в ожидании своего преподавателя. Заходит быстро, не глядя ни на кого. Коротко машет вскочившим ребятам, кидает папку на стол, затем плюхается на свой стул, открывает ноутбук, чтобы включить презентацию. На лице не читается ровным счётом ничего, так что Антону остаётся только гадать, какая кара ожидает его за эту выходку. Да, Попов — декан, и вроде как он не обязан был падать перед ним на колени и вместе собирать эти тетради. Но хотя бы чуть больше участливости — это не так обременительно, как кажется на первый взгляд. А в этих голубых глазах читалось только презрение и та самая фирменная усмешка над ним. Словно он, Антон Шастун, не представляет из себя абсолютно ничего. Но это не так. — Смотри, Арсений Сергеевич твой сегодня на тебе отыграется, — шепчет другу Серёжа. Он-то больше всех, не считая Павла Алексеевича, был рад проступку Антона. Дима просто назвал это неуместной потерей контроля над собой, он таким не занимается и никому не советует. Потому что после такого декан тебя может невзлюбить, а декан, как известно, дружит с ректором. А в такой ситуации даже мать — заведующая кафедрой — тебе не поможет. В общем, Антон и Серёжа в который раз выслушали от него лекцию о глупости необоснованного риска. — Ничего он не мой, — бурчит Антон, затем делает неспешный глоток кофе из крафтового стаканчика, ставит его на стол и задумчиво подпирает щёку ладонью, смотря вперёд. Вчера ему удалось нагуглить, рыща по всем сомнительным форумам интернета, что на той самой злосчастной операции, на которой, тогда ещё хирург, Арсений Попов, вышел из себя и наорал на молодого ординатора, что по совместительству был сыном какого-то чиновника. Что именно случилось в операционной и что значит «вышел из себя» — это пока ещё остаётся под завесой некоторой тайны. Но ничего, он не намерен сдаваться. У них ещё будут занятия в том же Склифосовском, где многие знают его, так что вся надежда на болтливый персонал. Или на маму. В последнее, конечно, верится с трудом. — Шастун! — Антон вздрагивает и нехотя фокусирует взор на своём преподавателе. Попов сидит за своим столом, чуть спустив очки, как дед, думает про себя Шастун, поверх них испепеляет его взглядом. Но пусть не старается, у его студента есть броня на такой случай, его этим не испугаешь. — Кофе в мусорку. — Этот кофе? В мусорку? — удивлённо приподнимает брови, беря в руки стакан и демонстрируя его декану, словно пытаясь показать беззащитность и уязвимость этого кусочка картона. — Я ещё не допил. Голубые глаза декана сужаются. Он как ястреб, который наконец-то нашёл свою жертву и прицеливается, чтобы вцепиться ей когтями прямо в голову и никуда иначе. — У тебя есть два варианта: выкинуть кофе в мусорку или удалиться вместе с ним из моей аудитории. Дима толкает его в бок, намекая, что на этом инцидент исчерпан, и лучше просто сдаться. Антон хватает стаканчик со стола, молча спускается вниз, чтобы выкинуть его. Проходя мимо Попова, который лишь с интересом наблюдает за происходящим, сцепив пальцы в замок, он на мгновение замирает и допивает остатки бодрящего напитка раздора, затем так же молча следует к мусорному ведру, избавляясь от стакана. — Остальных это тоже касается, — игнорируя его, сообщает Арсений Сергеевич и опускает взгляд. Шастун с наслаждением отмечает, как нервно играют желваки на его безэмоциальном лице, как старательно он не смотрит на него, утыкаясь в монитор своего ноутбука, словно ничего в этом мире сейчас не играет роли, кроме его презентации. — Два-один в пользу Шастуна, — хихикает Серёжа, когда их друг возвращается на своё место. Несколько студентов так же избавляются от лишнего на своих столах. — Почему два? — шепчет Дима, поправляя очки. — Точно, два-два, — кивает Матвиенко. — Случай в коридоре — каждому по очку, и здесь тоже. Всё честно. — Уже больше похоже на правду, — соглашается Позов. Он вообще не интересуется подобного рода соревнованиями, но происходящее вызывает у него искренний интерес. Возможно, у Попова предвзятое отношение ко всем, у кого родные так или иначе задействованы в медицине. Если верить Антону, то тот ординатор был сыном чиновника, а также лучшим среди своих. Возможно, теперь декан считает, что статус лучшего в таком случае, как у Шастуна, заслужен нечестным путём. Но это пока только догадки, Дима не спешит делиться ими с остальными, потому что Шаст точно воспользуется ими в качестве оружия на следующей стычке. И это может плохо закончиться. Для его друга. А Серёжа не выдвигает никаких предположений, даже где-то глубоко, в своих мыслях. Потому что для него это не так важно — понять чьи-то мотивы. Если человек ведёт себя как мудак — его не нужно понимать, его нужно проучить, так он считает. — Тема сегодняшней лекции, — презентация уже выводится на экран, а сам Арсений встаёт со своего места, выходит из-за кафедры, чтобы пройтись. — Клиническая анатомия и оперативная хирургия артериальных и венозных стволов конечностей. Поговорим об операциях на сосудах. Студенты послушно склоняются к столам: кто-то печатает, стуча по клавиатуре, кто-то усердно записывает — все заняты. Попов проводит пальцами по волосам, затем поднимает голову, осматривая аудиторию. Да, возможно, он не самый ласковый и добродушный преподаватель, но такова жизнь. В медицине нет поблажек, у тебя не будет времени на раздумья, на жалость к себе, не будет права на ошибку, потому что цена этой ошибки слишком высока. Медикам нужно научиться быть требовательными к себе и к другим, держать всё под контролем и уметь справляться со стрессом. И чем раньше это поймут его протеже, тем лучше для них самих. Раз в неделю четверокурсники ходят в анатомичку. Это классика. Арсений ничему и никогда уже не удивляется, но лица некоторых студентов во время этих мероприятий — это самое забавное за день. Анатомичка, на сленге медиков, к которому привыкли уже абсолютно все — секционная комната, где находятся различные препараты, закрытые в сосудах с формалином, которые будут изучать, рассматривать и учить будущие врачи. Запах формалина — наверное, первая по тяжести психологическая травма, следующей идёт само содержание комнаты. Его запах продирает нос и дыхательные пути настолько, что находиться в сомнительной компании органов становится труднее. Каждый это проходит. Сначала выбегаешь оттуда, отплёвываясь и чихая, твёрдо решая, что карьера медика вроде как тебя даже отпустила. Потом просто стоишь с перекошенными лицом и медицинским пинцетом в руке — именно им можно показывать структуры на трупе или на отдельном препарате, «тыкать» нельзя. А затем уже буквально поселяешься здесь перед коллоквиумами и зачётами, надеясь присоединиться к равнодушным трупам и закончить свои учебные мучения. — Сейчас мы с вами поговорим о технике наложения сосудистых швов. В руках декана небольшой пульт, которым он переключает увлекательные, разумеется, по его мнению, слайды презентации. Обыденная практика — презентация с иллюстрациями и сопровождающая её лекция. — Как вы, я надеюсь, в курсе, в начале тысяча девятисотых годов Алексис Каррель — французский хирург и биолог, кстати, лауреат Нобелевской премии, опубликовал описание техники наложения сосудистых анастомозов. И я бы хотел поболтать с вами об этом на живом, — аудитория довольно хихикает, — ну ладно, на относительном живом примере. Кто знает, как выглядит топографический препарат печени? Глупый вопрос. На четвертом курсе это знают все. Антон с плохо скрываемым подозрением поднимает руку вместе со всеми. Не поднять — слишком позорно, а вот поднять — тоже проблема. Попов не зря задаёт такой вопрос. Ему, однозначно, что-то нужно. И Шастун выдавливает на своем лице кислую улыбку, когда взор декана останавливается на нём. Просто ни слова больше, Арсений Сергеевич! В этом взгляде написано абсолютно всё. — Я схожу, — тихо отвечает он и встаёт со своего места. Возможно, это некоторая провокация, и он на неё поддался. Но сейчас уже поздно что-то менять. Поднимается наверх, тоскливо проплывая между однокурсниками, которые пристально следят за ним. Анатомичка — не морг. Там не так жутко и не так страшно. И страх здесь совсем не тот, что в обычной жизни. Это такой холодный и промозглый ужас, который царапает тебя изнутри, пытаясь выбраться. Здесь нечего бояться — это самое безопасное место. Здесь нет мертвецов — здесь только их тела, фрагменты мышц, сосудов, артерий, конечностей. Их незачем жалеть — им не больно. Но каждый раз, когда Антон заходит в такие места — его сердце взволновано колотится. Чуть чаще обычного. Можно сказать, что он привык. Но после некоторой паузы в свиданиях с трупами — это волнительно. Проходится по рядам, читая надписи на стеклянных блоках и банках, где хранится что помельче. Запах неприятно бьёт в нос, но ему не привыкать. Сначала ты это не понимаешь, но потом быстро осознаёшь: запахи — это ерунда. И уже не обращаешь внимания. Это мертвецкое спокойствие и тишина гипнотизирует его. И как будто совсем не хочется выходить наружу, здесь так хорошо. Наконец-то находит нужный препарат. Чёрным по белому всё написано — здесь ошибки быть не может. Вторая полка, до неё ещё нужно дотянуться. И хорошо, что Попов отправил именно его, а не какую-нибудь хрупенькую девочку. Да тем же, при всём уважении, Серёже и Диме было бы труднее справиться с этим почётным заданием. Так что Антон привстаёт на цыпочки, чтобы дотянуться до препарата, пальцы цепляются за холодное стекло, он слышит как скрипит дверь, вздрагивает от пробегающего по его спине ветерка и теряет равновесие. В фильмах такие ситуации описывают до банальности просто — вся жизнь пролетела перед глазами. И это действительно так и бывает. Шастун зажмуривается, представляя себе оглушительный звон разбитого стекла, уже ощущая этот мерзкий запах, что заполнит его лёгкие и перед собой видит лицо Попова. Он его точно убьёт. — Шастун! Его окликают. Секунда — и Антон спиной ощущает, как к нему кто-то прижимается. Его руки обхватывают чьи-то крепкие пальцы, помогая удержать стеклянную колбу, а горячее дыхание — обжигает шею. — Опускай. Медленно. Не торопись, — слышит, как цедит ему это на ухо Попов. Декан стоит за ним, поддерживая его руки своими. Его прикосновения — тёплые, но уверенные, Антон, сцепив зубы, чувствует, как касается его позвоночника грудная клетка Арсения Сергеевича. Он практически забывает, как дышать — просто молча позволяет ему помогать себе. Понимает, что Арсений сейчас невероятно злится, поэтому боится сделать что-то не так. — Простите. — Простите?! — Попов взъерошивает себе волосы и прохаживается перед ним. Его руки предательски дрожат, но он даже не пытается унять эту дрожь. — Она могла упасть тебе на голову! Ты вообще соображаешь, какая она тяжёлая?! — он скрипит зубами и беспомощно массирует пальцами виски, прикрывая глаза. — Ты не способен справиться с элементарным заданием. Ты подвергаешь свою жизнь опасности. Ты хоть знаешь, как тяжело университету достаются образцы?! Ты хоть что-то понимаешь в этой жизни? — Арсений Сергеевич… — пытается что-то ему возразить, не отрываясь, смотрит, как дрожат руки Арсения, который теперь сжимает пальцы в замок, будто пытаясь таким образом успокоить самого себя. — Пошёл. Отсюда. Вон, — вычеканивает каждое слово. — Не могу больше тебя видеть. Я сам принесу препарат. Он и вправду выходит из анатомички через минуту после ухода Антона. Спокойно ставит банку на стол, сообщает, что все по очереди смогут подойти, чтобы рассмотреть ближе. Шастун утыкается в свой планшет, натягивает на голову капюшон толстовки и, когда приходит его очередь, сообщает друзьям, что уже насмотрелся. И лекция, удивительно, проходит как надо. Арсений Сергеевич читает материал, несколько раз шутит над особо творческими студентами, которые умудряются в таком ритме делать какие-то зарисовки — это всегда поощряется. Главное, чтобы не в ущерб основной деятельности. И на Шастуна он больше не обращает никакого внимания, словно тот уже перестал быть лучшим на курсе и сыном заведующей кафедры. А вот Антон изредка на него поглядывает, размышляя о том, почему Попов так вышел из себя в анатомичке, и действительно ли озвученная причина им совпадает с реальностью.* * *
— Хороший вечер, — тихо говорит Арсений, делая глоток красного сухого вина. — Да, пожалуй. Ресторан он выбрал и вправду хороший. Знает это место — здесь всегда не очень много народу в будни, можно рассчитывать получить отличный столик вечером в четверг. Вкусное и изысканное меню — повара здесь работают отменные. Приятно, тихо и уютно. Такая атмосфера очень располагает к работе и просто к дружеской беседе. — Как тебе работа? — и они оба знают, о чём он говорит. Они — как два ветерана, которые променяли боевые действия на более спокойную и безопасную жизнь. И кажется, что ветераны бывшими, как и хирурги, не бывают. Если это — дело твоей жизни, то оно будет преследовать тебя снова и снова. — Хорошо, — Майя тепло улыбается. Ей практически не с кем вспомнить то самое интересное и захватывающее время в Склифе. С бывшими коллегами, конечно, встречаются, но не так часто. Эти графики в медицине — всегда одна большая проблема. — Я рада замедлиться. Взять паузу. Думала, просто на время, а оказалось, что эта работа тоже запала в душу. Студенты, лекции, бумажки, но бюрократия нас никогда не пугала. — Не скучаешь? — в голубых глазах можно найти ответ на его собственный вопрос. И она знает, зачем он спрашивает. Она знает его лучше, чем он полагает. — Скучаю, — берёт бокал, чтобы насладиться несколькими глотками вина. Оно здесь отменное. — А ты, Арсений? Ты не планируешь возвращаться? — Нет, — упрямо встряхивает головой и отводит взгляд. Он словно постарел. Взгляд более уставший, хотя глаза такие же яркие и выразительные, лицо осунулось, брови теперь чаще хмурятся, хотя Майя всё ещё может разглядеть в нём того любопытного всезнайку — Арсения Попова, который всем интересовался, всё изучал и во всё вмешивался. И она очень хорошо помнит, как расцветал этот мужчина в операционной. Там он блистал. Его глаза горели, а руки просто творили волшебство. Он брался за любую работу, он всегда был вежлив и учтив с пациентами, всегда был готов прийти на помощь. — Я ведь помню тебя ещё совсем молодым. Сколько времени прошло с того момента? — Это было хорошее время, — коротко отвечает Арсений. Он поджимает губы и выдыхает. — К работе? — К работе. Майя опускает взгляд, рассматривая свои пальцы, которые сейчас лежат на красивой скатерти. Ей, как и Воле, неумолимо кажется, что история этого мужчины и хирургии точно не закончена. Хотя то, что пережил он, пережить может не каждый. Удивительно, что он вообще остался в медицине.* * *
Антон с Ирой не спеша идут по проспекту. Мимо летят автомобили, вечер, но ещё светло. После учёбы он подождал её, сходили в кино, на последний ряд, чтобы объедаться чипсами и целоваться, а теперь пешком прогуливаются по улице, направляясь домой к Шастуну. Между ними снова потеплело, и сейчас Антон, сжимая её ладошку в своей руке, размышляет о том, надолго ли это. Ира — такая яркая, красивая, разносторонняя, поэтому подчас ему просто не верится, что он действительно смог завоевать её. По-настоящему. Чем? Скромными букетами цветов, дешманскими билетами в кино и чипсами с колой? Он старается помогать маме и избавлять её от лишних трат, хотя бы на его хотелки, так что денег с его-то неполным графиком немного. И ему не нравятся эти мысли, что бесконечно преследуют его. — Мы почти дошли, — она улыбается и утыкается носом в его плечо. — Спасибо за вечер. — А ты не хочешь остаться? Я думал, мы проведём время у меня дома, как обычно, — снова чувствует себя неуютно, кутаясь в ворот толстовки. — Тош, ты знаешь, — она встаёт на цыпочки, берёт в свои ладони его лицо и чмокает в губы, — я всегда рада провести время с тобой. Но родители ждут меня дома. Не расстраивайся сильно. Как доеду — напишу. До завтра! — До завтра, — нехотя обнимает её за талию, целует в макушку светлых волос и отпускает. Смотрит вслед, как она торопливо идёт к парковке около его собственного дома — там Ира оставила машину, перед тем как они пошли в кино. И в этот раз ему кажется, что он эти выходные проведёт тоже в одиночестве. Димка точно будет завтра выносить ему мозг, мол, возьми да спроси, что сложного-то? А он по-прежнему не знает, чего он хочет от этой жизни. От Иры, в частности. Пытается представить, что бы такое он мог сам скрывать от неё — на ум не приходит ничего путного, все трудности он бы хотел разделить с ней. Чтобы получить поддержку и стать сильнее. И быть рядом с ней, когда ей понадобится. Поднимает голову наверх, всматриваясь в сумрачное осеннее небо и хмурясь. Облака мрачной, как и его собственное настроение, пеленой застилают утопающее в них солнце, ветер уже прохладный — как-никак, пришла осень. Он стоит у подъезда, ёжась и поглядывая на наручные часы — подарок Иры на день рождения. Она любит дарить ему всякие дорогущие подарки, даже не заморачиваясь на этот самый счёт. Антон обмолвливается, что планшет для учёбы не пашет или что часы уже не работают, хорошо бы электронные — она дарит. На свой телефон он копил старательно, откладывая деньги с зарплаты, подработок и карманных расходов от матери. А Ира просто берёт и покупает всё, что видит. И всё, что хочет. Ему такое пока не понять. Мама написала сообщение, что скоро подъедет, поэтому он решает дождаться её на улице. В пустую квартиру идти одному совсем не хочется. Может быть, нужно будет помочь ей с пакетами, поэтому принимает решение подождать её здесь. Суёт руки в карманы штанов и, щурясь, вглядываясь вдаль, откуда должен появиться её автомобиль. И вспоминает, что отец звал его в гости на выходных. У него появилась новая семья — жена и дочка, ей пять лет. Они уже все знакомы между собой, Антон приезжал в гости. Он не в восторге от этих встреч, но понимает: так надо. Отец имеет право завести отношения и любить другого ребёнка, помимо Антона. Но просто постоянно находит оправдания, чтобы не ехать. Отец не настаивает, периодически пишет и звонит — ненавязчиво напоминает. И раз в эти дни он снова останется один, то почему бы не съездить. Ему всегда неохота вторгаться в их жизнь, будто он кто-то такой: чужой и ненужный им, хотя приём каждый раз был очень даже радушный. Он уезжал домой с приятным чувством и настроением после выходных. Фары чёрного автомобиля ослепляют его, так что он морщится и прикрывает лицо рукой. Свет тухнет. Сначала не обращает внимания, а потом удивлённо оборачивается в сторону стоящей у дома машины. Дверь водительского сидения открывается, из салона выходит высокий, стройный мужчина в чёрном. Обходит автомобиль спереди и услужливо открывает пассажирскую дверь. И Антон видит… свою мать. Она смеётся и что-то говорит, обращаясь к своему собеседнику. Очень интересно. Он улыбается, разглядывая этих двоих. Из-за света фонарей и пусть и уже не ярких фар всё равно плохо видно. Неужели мама наконец-то нашла себе кавалера? Это очень хорошая новость. Во всяком случае, это было бы так, если бы этим кавалером не оказался бы… чёртов Арсений Попов. Шастун стонет и закатывает глаза. — Вы издеваетесь, что ли, надо мной?! — горестно шепчет себе под нос. Последнее желание в мире — видеть Попова где-то кроме университета. И даже там у него передоз от декана. Это выше его сил. Он любит свою мать, но всему есть предел. И в эту любовь не входит опция «принятие бесячего ухажёра своей одинокой матери». — Что ты здесь делаешь, Тош? — послушно наклоняется, чтобы она могла поцеловать его в лоб. Немного унизительно перед деканом, но любовь всё терпит и всё прощает — старательно напоминает себе об этом. — Ты сказала, что скоро приедешь. Я решил тебя подождать, — ворчит он, косо разглядывая преподавателя и гадая про себя, откуда они, чем занимались и о чём говорили. — Привет. Арсений здоровается совершенно обыденно. Да так, словно не он сегодня днём сначала налетел на Шастуна, затем насмехался над ним, потом заставил выкинуть ни в чём не повинный кофе и чуть не придушил от злости в анатомичке. Да, на первый взгляд и не скажешь, что этот элегантный и учтивый мужчина способен на такие, по мнению Антона, бесчинства. — Здравствуйте, — демонстративно отворачивается от него. — Ты откуда, мам? — Небольшой ужин и беседа о нашем совместном проекте. Ничего серьёзного, — Майя ласково улыбается сыну и поворачивается к коллеге: — Приятно было пообщаться, Арсений. До завтра. — До завтра, — так же коротко улыбается он и провожает её взглядом. Он чувствует потребность объясниться перед Антоном, потому что его изумрудные глаза горят недвусмысленным гневом и раздражением. Хочет было открыть рот, чтобы сказать хоть что-то, но он перебивает: — Я не знаю, чем вы там занимались на самом деле, — подходит ближе, стремительно сокращая между ними расстояние. — Но держитесь подальше от моей матери, Арсений Сергеевич. И я не шучу. Я вообще не люблю шутить. Хлопает дверь подъезда, а Арсений так и остаётся стоять в одиночестве в свете фар собственной машины. Он хмурится и пытается понять, почему так странно ощущает себя сейчас. Он не сделал абсолютно ничего плохого, ужин с Майей действительно был максимально платоническим и дружеским, но почему-то ему становится неловко. Садится в свой автомобиль, включает фары ярче, кладёт руки на руль и снова хмурится. Определённо, ему следует завтра объясниться перед Шастуном и показать этому мальчишке, что с ним такое поведение недопустимо. Но почему-то память услужливо подсовывает ему кадры из анатомички. Он заходит внутрь, чтобы проверить нерадивого студента, а также свои ценные экспонаты. И вот, Антон стоит на цыпочках, вытянув руки вверх, а на него с полки летит большая и тяжелая стеклянная банка. А дальше всё как в тумане. Он спешит к Антону, чтобы не позволить разбить ему голову, хватает своими руками его руки и помогает удержать на весу препарат. Шастун дышит быстро и взволнованно. И Попов ощущает своей грудной клеткой, как испуганно дрожит парень.