* * *
Автомобиль паркуется в небольшом и тихом дворике. Ему мало знаком этот район, но здесь спокойно. Самое то для семьи с сыном-подростком. Именно в этом возрасте Антон, по словам его матери, переехал сюда. Арсений тянется назад, забирая с заднего сидения коробку с тортом — ручная работа, блинный торт со сливочным кремом — любимый десерт Майи, это он узнал ещё на их прошлой работе. Кондитерская у дома всегда предоставляет выбор различных невероятно вкусных и свежих десертов. Так что в попадании в цель он уверен. Щёлкает кнопкой брелка, поправляет тонкую кожаную куртку, хмурится, окидывая свою машину, словно удостоверяясь в том, что припарковался корректно, затем подходит к подъезду, распахивает любезно приоткрытую дверь и проходит внутрь. Он здесь никогда не был, но знает: второй этаж и десятая квартира. Ошибиться сложно. Испытывает некоторое волнение, словно он идёт на свидание, а не на рабочую встречу с давней подругой и коллегой. Рука замирает у звонка, но только на мгновение. Арсений нажимает, вслушивается в негромкую трель и нетерпеливо стучит костяшками пальцев по косяку входной двери. Не с целью привлечь дополнительное внимание хозяйки, а просто для того, чтобы немного скинуть с себя нахлынувшее напряжение. И не очень ясно от чего оно: от того, что он впервые дома у своей подруги, или из-за кое-кого другого. — Арсений Сергеевич? Попов отлипает от косяка чужой двери и удивлённо фокусируется на человеке, стоящем перед ним. На секунду прикрывает веки, будто надеясь, что это совсем не он, а просто какое-то наваждение или случайность, которое исчезнет, стоит только снова открыть глаза. — Привет, Антон, — но Шастун никуда не девается. Он стоит перед ним, удивлённо выпучив свои яркие изумрудные глаза, точь-в-точь, как представлял себе Арсений. — А где твоя мама? — В магазин пошла. Она не предупреждала меня о вас, — подозрительно щурится этот мальчишка, видимо, решивший, что это его кредо — раздражать своего преподавателя. — Проходите. Отходит в сторону, пропуская его в квартиру. Запирает дверь. Всё ещё недоверчиво смотрит, на этот раз на коробку с тортом, которую сжимает в руках Арсений Сергеевич. — У нас рабочий проект, — протягивает Антону эту самую коробку. — Я думал, ты уедешь. — Отец всё отменил. Как обычно, — вдруг доверчиво сообщает Шастун, затем принимает коробку и неторопливо шаркает в сторону кухни, предоставляя гостя самому себе. Арсений разматывает легкий шарф, вешает его на вешалку, так же снимает с себя куртку, отправляет её на крючок. С интересом смотрит вслед своему студенту. Антон в домашнем — достаточно забавное зрелище. Тонкая красная толстовка, короткие шорты и босые ноги в тапочках. И только сейчас он замечает, какой тот худой. Худые и чуть сутулые плечи, стройные ноги и острые локти. Его эта худоба не портит, но только в университете она просто прячется под мешковатой и тёмной одеждой. Задумчиво моет руки, вытирает небольшим мягким полотенцем. Смотрится в зеркало, поправляя чуть взъерошенные тёмные волосы, одёргивает на себе футболку. В любом случае, для него это неожиданно — встретиться с тем самым Шастуном вне университета и небольшой кофейни. Это кажется чем-то за гранью возможного, чем-то запретным и неправильным, даже если учитывать то, что встреча происходит не по их собственной инициативе. Он не из тех преподавателей, что флиртуют со студентами или крутят какие-либо романы на работе. Субординация — залог плодотворного и качественного обучения, а также работы. Поэтому для него такая ситуация — нонсенс. — Можете пройти на кухню, — Антон осторожно засовывает нос в приоткрытую дверь ванной комнаты. — Говорю только потому, что вы — мамин гость. Арсений коротко улыбается сам себе и выходит следом. Проходит на небольшую уютную кухню. Миловидный диванчик, стол, несколько стульев, холодильник, сама кухня в приятных кофейных тонах — ничего особенного. Просто и со вкусом. Садится на диван, хмурится, закидывает ногу на ногу. Пристально следит за тем, как хозяин этой квартиры осторожно наливает воду в электрический чайник, ставит его на подставку и включает. Декан чуть хмурится, склонив голову и наблюдая за происходящим. Он снова вспоминает о событиях пятницы — Кузнецова и такой смазливый паренёк в пиджачке. Что же она в нём нашла? Антон, может быть, не носит такие вещи, но он тоже вполне симпатичный. Аккуратный нос, пытливые добрые изумрудные глаза, приятная улыбка, притягивающие внимание черты лица — вполне себе. Коротко встряхивает головой, словно поражаясь себе: какая ему вообще разница?! Нужно просто принять решение: говорить или нет. Так-то он не желает ему зла, просто эта круговая порука родственников раздражала его всегда. И Шастун — очередной тому пример. Не хочется плохо думать про Майю, но другого объяснения он найти не может: что забыл этот парнишка в медицинском университете? Очень часто дети, это он знает точно, путают свои желания и желания своих родителей, которые прививают им их — намеренно или нет — так, что ребёнку ничего не остаётся, кроме как нести на себе этот чужой груз, жить чужую жизнь. Четвертый курс — ещё не поздно осознать свои ошибки и заняться тем, что тебе действительно по душе. — Чай или кофе? — Антон разворачивается к нему с чашкой в руках. Зелёные глаза смотрят чуть исподлобья, как будто обиженно, и это забавляет Попова. Он улыбается уголками губ. — Чай. Зелёный, без сахара. — Я сказал что-то смешное? — интересуется Шастун и, не оборачиваясь, ставит пустую кружку на стол. Его светлые волосы чуть отросли, завиваясь надо лбом в короткие-короткие кудряшки. — Нет. К сожалению. — К сожалению? — Думал, может быть, у тебя хотя бы хорошее чувство юмора, — невозмутимо отвечает Арсений. Мельком пробегает мысль: возможно, он перебарщивает. Университет — его территория, но эта квартира — нет. — Послушайте, что вы хотите от меня? — он пальцами сжимает переносицу и упрямо смотрит прямо на преподавателя. — Я? Ничего, — качает головой и снова улыбается. Мимолётно, с лёгкой долей жалости в голубых глазах. — Я не вижу в тебе врача, Шастун. Не всегда связи помогают стать кем-либо. Хирургом, а, особенно, нейрохирургом нужно родиться. Это призвание. — Хорошо, — подходит ближе, складывает худые руки на груди и смотрит на Арсения сверху вниз, затем пододвигает ногой стул с мягким сидением, садится. — Спрашивайте. Что хотите. Я отвечу. — Что хочу? — Абсолютно. Арсений усмехается. Этот мальчишка азартный. В нём есть толика упорства, упрямства. Чем-то он похож на него самого лет пятнадцать назад. Столько же запала было в молодом и бойком хирурге, который горел и жил своей профессией. Он был молодым, горячим, захваченным своей деятельностью. И какое счастье, что он не сломался. Хотя было тяжело. И намного тяжелее, чем Антону. Понимает, что это совсем не означает, что другие тоже должны проходить путь таким образом, но ещё знает: трудности закаляют. Это важно. Для характера. — Хорошо, — сцепляет длинные изящные пальцы в замок, щурит лазурные глаза с длинными ресницами. Антон не может не заметить: этот мужчина очаровательный. — Трахеостомия. Виды операций. Нечестная игра. Это первый билет на экзамене по топографической анатомии и оперативной хирургии. Их декан знает наизусть. Экзамен должен быть в далёком январе следующего года. Но Шастун провоцирует сам. И он получит сполна. Выжидательно смотрит. — Виды операций, — повторяет Антон. Даже не думает, выпаливает сразу: — Типичные операции: классическая и чрескожная трахеостомия. Атипичные операции, — сглатывает, — коникотомия, конико-крикотомия, тиреотомия… Он не успевает закончить перечисление, потому что его прерывают: — Ампутация конечностей. Виды и способы. Экзаменационный билет номер семь. Арсений Сергеевич понимает: он играет не по правилам, но сейчас его это не так волнует. Поймать этого мальчишку, уличить его любыми способами, доказать, в первую очередь, самому себе, что он прав, и Шастуну не место в медицине. Антон же удивлённо приподнимает бровь, словно спрашивая: «Что вы делаете?», и Попов строго сообщает: — Ты хочешь работать в экстренной хирургии. Думаешь, у тебя будет время стоять и мигать своими красивыми глазками? Вроде надерзил, а вроде и сам смущается. Арсений хмурится, пытаясь осознать, зачем он это сказал. Он имел в виду, что у этого парня есть только миловидная внешность, и она ему не поможет в работе, но вышло совсем иначе. Потирает запястья чуть подрагивающими от волнения пальцами, осторожно поднимает взгляд на студента. Но тот только прерывисто дышит и облизывает пересохшие губы: будто и не обратил внимания. — Ампутация конечности может быть первичной или вторичной. По способу разреза частей мягких тканей выделяют три вида ампутаций: круговая, лоскутная, ситуационная. Голос Антона тает в неярком освещении кухни, он растворяется в пространстве, сливается с посторонними звуками с улицы из приоткрытого окна. Шастун сидит близко, так, что их колени — голые худые колени парня и колени с дырками на чёрных обтягивающих штанах мужчины практически соприкасаются. Он снова облизывает пухлые губы, часто моргает, пальцы одной руки лежат на бедре, другой рукой чуть жестикулирует, словно помогает себе вспомнить как можно больше информации. — При лоскутной технологии мягкие ткани иссекаются таким способом, чтобы оставались лоскуты, которыми после распила кости полностью укрывается рана, накладываются швы… Он уже не так волнуется, но всё же несколько капелек пота проступают на высоком ровном лбу, а глаза зорко следят за преподавателем, словно желая получить его одобрение. Говорит уверенно, будто сам читает лекцию, словно ему нравится это, словно он не зубрил, а просто узнал и решил запомнить просто потому, что может. — Антон… — Попов говорит тихо. Он ощущает, как подрагивают его собственные пальцы, как часто и напугано колотится сердце, как бегают глаза. И просто хочется, чтобы это закончилось. Прямо сейчас. — Ситуационной техникой хирурги пользуются в тех ситуациях, когда объединяют и лоскутную, и круговую технику на разных участках… — Шастун! Более строгий и преподавательский тон декана возвращает Антона в реальность. Он умолкает, кусает губу и послушно кивает. От пытливого взгляда Арсения Сергеевича не ускользает некоторая доля превосходства, проскользнувшая в зелёных довольных глазах. Шастун встаёт со своего стула, отодвигает его к обеденному столу. Отворачивается к уже давно ожидающему их заварочному чайнику, который благоухает сочными и приятными нотками жасмина. — Что молчите? — провокационно. Как и всегда. В этом весь Шастун. — Ты… хорошо знаешь материал, — после некоторой паузы отвечает Попов. Он всё пытается собрать во что-то приличное свои растерянные мысли. — Потому что я — лучший! — поворачивается. Ставит слева от Арсения чашку, небольшое блюдце. Затем раскладывает нарезанный торт. Его пальцы — такие тонкие, аккуратные и быстрые. Самое то для хирурга, почему-то думает декан. — И я рад, что в моём случае у вас не дошло дело до рукоприкладства. Приятного чаепития. Мама скоро придёт. Он выходит из кухни быстрым шагом, хлопает дверью. Слишком хороший панч, так что даже не удосуживается напоследок обернуться, чтобы насладиться тем фурором, который он, несомненно, произвёл. Это и так ясно: Попов в шоке. И ещё лучше: он точно оскорблён. Эту войну нельзя завершить просто хорошими ответами на экзаменационные вопросы, так пусть у неё будет хотя бы один раунд, из которого Шастун выйдет победителем. Арсений остаётся в полном одиночестве. Он смотрит на закрытую дверь. Теперь его очередь облизнуть пересохшие губы. Протягивает руку, пальцами проводит по минималистичным узорам на столовой салфетке. Пытается понять, что именно произошло. О чём говорил Антон? В его случае? В каком его случае? До какого рукоприкладства? Попов выдыхает и беспомощно откидывается на спинку дивана. Потирает виски, хмурит лоб. Шастун имел в виду тот скандальный случай в операционной? Откуда ему известно? Выграновский говорил, что семья врача лично занялась подчисткой информации в интернете, чтобы не портить ему карьеру. О Попове тут никто не беспокоился. Да и сам Арсений был готов понести полное и справедливое наказание. В том числе и огласку этого случая. Просто он был уверен, что всё это растворилось во времени. И никогда никто так не сможет разузнать, что именно тогда случилось. Опускает взор на свои пальцы. Нервно подрагивающие. Эта история имеет право на хороший конец? Или он так и будет до конца дней безуспешно сжимать свои костяшки и фаланги, чтобы хоть как-то унять слишком явное проявление прошлого? На самом деле, это проявлялось не так часто. Он как будто и забыл думать о своём треморе, выкинул мысли о нём из головы, отпуская и принимая новую реальность. Но с начала этого года жизнь слишком жёстко и хлёстко снова и снова напоминает ему, кто он такой. Герой? Заслуженный и талантливый хирург? Гений? Отличный и обожаемый преподаватель? Нет. Он трус. Трус, который просто сбежал. Который не смог принять своё поражение. Который просто решил бросить всё, не попытался ничего исправить. Который закрывает глаза и пытается вычистить из своего разума все воспоминания о той операционной. Смерть для него осязаема. Он всегда работал с ней бок о бок. Договаривался, флиртовал, обманывал её, даже достойно сражался, и она каждый раз скалилась, показывала ему свои острые окровавленные клыки и настойчиво обещала вернуться. А он счастливо улыбался, глядя ей вслед, мельком зацепляя пикающий монитор. И всё было в порядке. Всё было в порядке. Но в этот раз она подкралась незаметно. Она просто терпеливо выжидала, чтобы нанести удар со спины. Подлый и бессердечный. Несомненно, нечестный. Но для смерти важно только одно — выиграть. И она не намерена играть честно. Как и сам Попов сейчас. Блефует, пускает пыль в глаза, бесстыдно лжёт, смеётся и получает наслаждение от чужого провала. И в этот раз она не дала ему шанса. Он просто не успел. Сплетённые пальцы на грудной клетке, шум в голове и потрескавшиеся губы, которые словно в измученном сне считали: один, два, три, четыре… Тридцать надавливаний, два вдоха. Снова и снова. Прямые руки, ровная спина, замыленный взгляд и капли пота, стекающие по его лбу, по переносице, по щекам. Тридцать надавливаний. Два вдоха. Медсестра подаёт кислород. Но она не дышит. Не дышит. Это же так просто. Начать дышать. Он выполняет работу сердца, качает его. Ей просто нужно было задышать. Сделать первый вдох, а дальше будет проще. Маска, непрерывное поступление кислорода. И всё было бы хорошо. Нужно было просто задышать. — Арсений Сергеевич. Арсений Сергеевич! — он словно просыпается. Сидит на операционном столе, замирает, пытается поймать губами воздух, чтобы не разучиться дышать самому. — Объявите время смерти. Продолжать реанимацию нецелесообразно. Мозг уже умер. Медленно слезает, стягивает с головы шапочку, срывает маску. Он практически падает, но операционные сёстры поддерживают его за локти. Хотя сейчас ему кажется, что лучше бы он упал. Чтобы не произносить эти слова вслух. Смотрит на часы. — Время смерти: двенадцать-двенадцать. Красивое число. Число смерти. И смерть побеждает. Она забирает то, что ей теперь принадлежит. И уходит.* * *
— Арсений! Привет! Он вздрагивает, садится ровнее и поднимает взгляд. Майя стоит перед ним, улыбается. На её волосах капельки сентябрьского грибного дождя, в руках по пакету, а зелёные глаза смотрят спокойно и дружелюбно. — Да, привет, — улыбается в ответ. Помогает поставить пакеты на стол. Берёт в руку чашку, грея пальцы, делает несколько неспешных глотков чуть остывшего, но вкусного и тёплого чая. — Заждался тебя. — Прости. Антон неожиданно сообщил, что к отцу не поедет, и ещё продуктов дома не оказалось, — она замирает у холодильника, оборачивается. — Если тебе некомфортно, можем поработать в кафе или ресторане. — Всё в порядке. Я шучу. Давай, помогу тебе. Антон, вышедший из своей комнаты и стоящий у косяка двери коридора, смотрит на эту парочку. Они болтают, Арсений Сергеевич передаёт ей покупки из пакетов, а мать складывает продукты на полки холодильника, улыбается ему, смеётся и выглядит абсолютно беззаботной. Они давние друзья. У них куча разговоров, множество воспоминаний и им явно есть, что обсудить. Несмотря на незавершённый конфликт с преподавателем, он понимает, что в целом не против их общения, хотя его, конечно же, никто не спрашивал и не спросит. Но это внутреннее ощущение даёт ему приятный гарант спокойствия. Решает не вмешиваться в их идиллию, поэтому просто идёт в свою комнату, запирает дверь. Плюхается на кровать, раскидывая руки и ноги в разные стороны. Планы отменены, поэтому нужно чем-то заняться. На друзей надежды нет, он сам сообщил им, как и Ире, что будет не на связи, у него, видите ли, дела. И сейчас заявляться к ним на порог как-то… позорно, что ли. Учёба? Да, пожалуй, это сейчас главный его приоритет. С понедельника продолжатся лекции и пары у Попова, наверняка, тот снова будет трепать ему нервы. Теперь это его кредо. А Шастуну остаётся только защищаться и пытаться не ударить в грязь лицом. Антон закидывает руки за голову и задумчиво снова представляет в мыслях лицо декана. Сначала голубые глаза смотрели на него с нескрываемым презрением и усмешкой. Мол, да что ты вообще можешь. Но у него неплохая подготовка, он многое изучает и читает вне университетской программы. Операцию, может, сам не сделает, но неплохо ориентируется в процессах и явно на несколько шагов дальше своих однокурсников в анатомии и оперативной хирургии. Затем взгляд Попова сменился на заинтересованный. Он явно был раздосадован такой быстрой реакцией своего студента, поэтому пытался его подловить. Потом же Антон, старательно рассказывающий ему всё, что знает, отметил, что Арсений Сергеевич растерялся. Он будто замер, настороженно следил за его губами, неосознанно хмурил лоб и как будто чаще дышал. Это сбивает с толку. Преподаватель для него — сплошная загадка. Совсем непонятно, что ожидать от него. Он может просто улыбнуться, усмехнуться, может дружелюбно поздороваться, подколоть или уничтожить тебя. Закрывает глаза, чтобы немного подремать, а затем снова продолжить занятия. Хватит думать о мужчине, который тебя ни во что не ставит.* * *
— И что ты сделал? — интересуется Паша, ставя пустой стакан на стол. Субботний ужин с лучшим другом в ресторане. Отголоски их рабочих традиций. После тяжёлой смены они иногда любили вот так собраться, чтобы поесть часто в первый раз за день, пообщаться, снять с себя груз прошедших часов и просто хотя бы попытаться расслабиться на какое-то время. Работа в Склифе — это не часть твоей жизни, это и есть твоя жизнь. Эта работа неотступно следует за тобой повсюду. В любой момент в столице может случиться ЧП, пожар, массовое ДТП — всё что угодно. И тогда все ведущие хирурги и медики мчатся туда, где снова будут сражаться и спасать людей. Такова жизнь. — Ничего, — Арсений качает головой и устало вздыхает. — Я так и не решил, нужно говорить или нет. Они поработали с Майей, затем Попов заезжал в университет по делам, делал покупки и наконец-то вечером приехал к Воле в ресторан. — Знаешь, — Павел задумчиво складывает столовые приборы, — я бы на месте Шастуна хотел бы знать. Но… точно не от тебя. — А что во мне плохого? — удивлённо вскидывает брови Арсений. — Дело не в этом. Не важно, насколько у подружки Шастуна всё серьёзно с тем типом, но это же предательство. С друзьями на такие встречи, к тому же, наверняка, тайные, не ходят. И предательство любимой девушки легче переживать рядом с близкими людьми. А ты, прости, друг мой, таковым для него не являешься. — И матери его, ты считаешь, я не имею права сказать, потому что поставлю её в плохое положение? — невесело усмехается Попов. Он кивает официанту, чтобы тот убрал грязную посуду. Коротко просит повторить две порции рома. Здесь он особенно вкусный. Пьют не для того, чтобы напиться. Этот период остался в студенчестве. Просто вкусно. Рядом с хорошим товарищем. — Именно, — подмигивает Воля. — Мне нравится Антон, но нужно признать: это не наше дело. Он разберётся сам. И вряд ли узнает о том, что ты был в курсе. Если, конечно, ты сам не будешь болтать. Спасибо, — благодарит, принимая уже наполненный стакан. — Будем, — их короткий и привычный тост. — Будем. Они чокаются. Арсений знает: Пашка прав. Ситуация нехорошая, но все выходы из неё будут плохими. Лучше выбрать то, что безопаснее для него самого. Но всё равно ощущает, что ему не по себе. Делает глоток, сжимает губы, глотая напиток, коротко встряхивает плечами, будто скидывая с себя наваждение. — Пусть будет, как будет. — Что-то ты слишком часто сталкиваешься с моим любимчиком, — вдруг усмехается друг. — Даже двух недель не прошло, а вы уже видитесь чаще, чем положено. Что же будет дальше? — не скрывает своей ухмылки. Воля в курсе ориентации Арсения. Он не то, чтобы не консервативен. Нет, в его вариации Вселенной всё-таки не родитель номер один и родитель номер два, а отец и мать, муж и жена. Но когда твой близкий человек раскрывается тебе в таком свете, хочешь или не хочешь, если дорожишь этим, придётся принять. Относится к этому философски, сопровождая каждый гейский момент из жизни Попова саркастическими шутками. Арс не возражает: каждый принимает реальность по-своему. — Надеюсь, ничего, — небрежно отвечает и снова делает несколько глотков, словно заполняя паузу и не желая как-то комментировать это. — С бестолковыми малолетками меня ещё судьба не сводила. — Да ты шутишь! Ты же сам полчаса назад жаловался мне, что Шастун отлично подкован. Знает даже материал, который вы не успели пройти. Издеваешься? — Ну, — склоняет голову и чуть морщится, — может и не такой уж и бестолковый. — Признайся, ты потерпел фиаско. — Ни за что. Арсений откидывается на спинку стула, держа в одной руке стакан с ромом, а пальцами другой постукивая по застеленному скатертью столу. Задумчиво смотрит куда-то вдаль, хмурится, опуская уголки губ вниз. Он и вправду немного дезориентирован. Разумеется, небольшая лекция от Шастуна ничего не значит, но его теория начинает рушиться. Он и вправду сообразительный пацан. И не такой глупый, как кажется. И зачем он всё-таки ляпнул про красивые глаза? А глаза и вправду красивые. Отмечает это мимолётно, стараясь вычистить из уголков разума все мысли о той самой ситуации на кухне в квартире Шастунов. Антон очень близко. Его глаза часто моргают, он прерывисто дышит и негромко пересказывает материал. Его рука лежит на худых коленях, другой он жестикулирует, короткие шорты прикрывают не так много, грудная клетка под красной кофтой вздымается спокойно и ровно. Широко распахнутые изумрудные яркие глаза смотрят прямо на него. Словно пахнет хвоей, тёмным сочным лесом. Грани роговиц отливают драгоценным камнем. — Арс? Ты в порядке? — А? Да, всё окей. Досадно морщится и прикусывает нижнюю губу.