* * *
— Доброе утро. Негромкий бархатистый голос разрезает сознание. Антон вздрагивает и поднимает голову. Он сидит на скамейке в фойе конференц-зала в ожидании Павла Алексеевича. Арсений Сергеевич стоит над ним, скрестив руки на груди. На нём небесно-голубой джемпер с молнией на вороте, что расстёгнута, демонстрируя чёрную футболку. Солнечные очки, прикрывающие половину как будто смущённого лица. — И вам доброе утро, — с плохо скрываемым любопытством пялится на него Шастун. Это же… Арсений Сергеевич! Так странно и непонятно представлять, что его потом просто не будет рядом. Не будет его в кофейне со стаканом крепкого американо в руках; не будет его в университетских коридорах, где он идёт не спеша, сжимая свой кожаный портфель; не будет в аудитории, по которой Попов обожает царственно расхаживать. Его просто не будет рядом. Это как вообще можно теперь представить? За этот месяц Арсений Сергеевич Попов целенаправленно или нет, но прочно стал частью жизни Шастуна. И очень неприятно осознавать, что грядут новые изменения. — Как ты? — Нет, это я должен спросить у вас, — Антон привстаёт со своего места, протягивает руку и, прежде чем Арсений успевает что-то сделать, ловким движением пальцев снимает тёмные очки. Попов возмущённо щурится от дневного света и прикрывает глаза рукой. И Шаст видит, как поселились синяки под этими лазурными глазами, как чуть осунулось лицо, как болезненно выглядят лопнувшие капилляры. — Отдай очки. — Не отдам. Антон встаёт. Он смотрит снизу вверх, крепко и осторожно сжимая очки за оправу. — Вы себя не бережёте. — А это уже не твоя забота, Шастун. Отдай очки, — устало возражает Арсений и вздыхает. — Почему я — ваша забота, а вы — не моя? Арсений Сергеевич удивлённо приподнимает бровь. Антон осознаёт, что наверняка сказал что-то лишнее, поэтому поспешно закусывает губу и опускает растерянный взгляд. Он буквально суёт отнятый аксессуар, затем досадно хмыкает себе под нос и, круто развернувшись, идёт в неопределённую для самого себя сторону. Попов смотрит ему вслед. Ему странно. Каждое действие, каждое слово — всё теперь будет странным. Вчерашние воспоминания о поцелуе — такие расплывчатые. Они приятно крутят низ живота, одновременно восхищая и разбивая сердце вдребезги. Так глупо, но не удивительно, что Антон мог подумать о чём угодно, но только не о том, что действительно симпатичен своему преподавателю. «Натуралов не бывает», — любит повторять Эд. В доказательство он обожает вещать о своих интрижках с женатыми мужчинами, теми самыми ярыми гомофобами, которые в обществе так сердито стучат кулачками, продвигают в массы законы о запрете ЛГБТ-пропаганды, самолично выписывая огромные штрафы за то, что любовь просто существует. Удивительно, но в Шастуне он не видит ничего. Хотя уже как тридцать восемь лет любит мужчин. Казалось бы, как его там, «гей радар» должен работать лучше некуда, но, глядя на этого дерзкого мальчишку с зелёными очаровательными глазами, с его этой непосредственной прямотой и вечным стремлением отстоять себя, даже если это и не нужно, он не видит ничего.* * *
— Поцеловаться со студентом — это, конечно, мощно, — усмехается Паша. — Завались, — отмахивается Арсений. Они совершили небольшое безумие, хотя сегодня они в зале конференций. Комната отдыха очень подло заперта изнутри. Воля Павел Алексеевич — нейрохирург, ректор крупного медицинского университета Москвы и профессор — расслабленно полулежит на мягком диванчике, потягивая крепкий кофе из трубочки. Пиджак валяется рядом. Попов сидит на мягком кресле, оперевшись локтями о колени и рассматривая пальцы своих рук, которые сплетены в замок. — И что ты намереваешься делать? Конечно, я ректор и твой босс, по идее должен с притворным ужасом воскликнуть: «О боже, Попов, что же ты натворил! Он твой студент!», но на самом деле я предпочитаю умышленно упустить эту увлекательную часть нашего разговора, — Воля улыбается. — Экзамен он может сдать другому преподавателю, в этом мальчишка прав. А вы больше не будете пересекаться в учебном процессе. — При чём тут экзамен? Зачем его сдавать кому-то другому? — выпрямляется и хмурится Арсений. — Потому что ты не можешь, извини меня, дорогой, за прямоту, ебать мальчишку, а потом просто в январе принимать у него экзамен. Неужели это не ясно? Прямота Воли и вправду может удивить. Но дружба между мужчинами, кажется, достигла возможного апогея, когда уже бессмысленно что-то скрывать, чего-то стыдиться, потому что человек знает о тебе всё. С этим возможно только смириться. — Боже, — морщится Попов. — Ты точно гетеро? — Нет, просто я ощущаю уже, что у нас с тобой один разум на двоих. Словно я тоже поёбывался с твоим Эдом… — Ой, завались, — отмахивается он. — Я не собирался… кхм… — щёки покрывает румянец, — ничего такого делать… — Я так и подумал, — с готовностью кивает Павел Алексеевич. Арсений ничего не отвечает. Рассеяно хмурится и смотрит в пол. Он сейчас чётко осознаёт: несмотря на все чувства и эмоции, он и вправду никогда не думал о таком. И это его смущает. По-настоящему. Он совсем не из тех, кто делает вид, что секс — это что-то тайное, плохое или пошлое. Секс — это потрясающе. И вдвойне потрясающе с любимым человеком. И ему нужен секс. Отчасти это та причина, по которой он неосознанно манипулирует Эдом, чтобы оставлять себе путь отступления. Чтобы просто кончить в постели с нелюбимым, но таким близким и родным человеком, а потом провести с ним полдня под одеялом, болтая обо всём на свете без всяких стеснений. Даже если в голове другой. — Я вообще не знаю… Не знаю, как он к этому всему относится, — наконец-то произносит вслух, про себя благодаря Пашку за терпеливое и такое уместное молчание в моменте. — Если он не треснул тебя хорошенько, то тут вопросы крайне неуместны, — невозмутимо сообщает друг. — Ну не знаю, если бы даже ты решил присосаться ко мне, — на лице Арса появляется страдальческая гримаса, — то я бы тебе влепил, несмотря на то что мы — лучшие друзья. Думаешь, Антон позволил бы тебе приблизиться к нему настолько близко, если бы ты его не интересовал? Думаю, он просто запутался. И не может понять себя. Возможно, ему немного страшно и странно. Помоги ему понять себя. И разобраться. И больше не приставай без разрешения! Арсений откидывается на спинку кресла и кивает. Рассуждения Пашки звучат максимально разумно. Всё-таки им нужен был этот небольшой перерыв в суете рабочих будней. Конечно, по факту выходные, но рабочая командировка есть рабочая командировка. Для них следующие несколько выступлений не несли особенной ценности, поэтому они постарались по возможности красиво и изящно улизнуть. В последний день Попов стал замечать, что Эд как будто оттаял по отношению к Шастуну, всё чаще беседуя с ним, а Антон перестал пялиться на Выграновского исподлобья, словно надеялся, что не нарочно испепелит его своими горящими изумрудными глазами. Что именно это значило — разобраться только предстояло. Сначала он не концентрировал своё внимание на их отношениях, как-никак Антон слишком был одержим идеей попасть в Склиф, а Эд, как нельзя кстати, является действующим заведующим экстренного отделения хирургии, которым так бредит парень. — А что с Эдом? — Пашка исчерпывает свою дозу тактичности в текущем разговоре. — У вас же что-то есть? — А я что, попал на интервью? — Арс. Ты знаешь, Эд мне не чужой человек. А ты умеешь разбивать чужие сердца. — Я не знаю, что с Эдом, — насупившись, бурчит Попов. — Ты просто играешь с ним? Или ты запутался? — Слушай, Паш, ты уверен, что хочешь продолжать этот разговор? — он устало выдыхает. — Эд сам свалился мне на голову спустя пять лет, начал обхаживать. Я просто не мешаю ему. — Ему нужны серьёзные отношения, ты же знаешь. Не морочь ему голову. — Я подумаю… что можно с этим сделать. — Ладно. Ещё партию? Воля кидает на журнальный столик, что стоит между ними, небольшую стопку рентгеновских снимков. Это сокровище он заполучил у коллеги. Всё очень просто — каждый берёт по снимку. Кто первый правильно определит диагноз, тот получает один балл в свою пользу. Развивающая игра для врачей, которой их самих когда-то научили в ординатуре. Арсений вертит один из них в руках, рассматривая скорее не его, а свои подрагивающие пальцы, держащие плёнку с напечатанным снимком. За эти недели ему начало казаться, что они с Антоном стали чрезвычайно близки. И дело было совсем не в физическом контакте, который он, ненавидя себя каждый раз, провоцировал сам. Просто хотя бы мимолётно коснуться его, почувствовать тепло его гладкой кожи, уловить аромат его шампуня, чтобы чуть-чуть отсрочить это саднящее грудную клетку чувство — он влюбляется. Хотелось бы остановить этот процесс. Совсем не потому, что он ему не нравится. Просто хочется контролировать его, дать себе возможность привыкнуть к интенсивности ощущений. Но сердце, которое он сам не раз держал в руках, непослушное — и на операционном столе, и внутри его самого. Его невозможно укротить, его невозможно покорить силой. С ним нужно договариваться, подходить осторожно и с опаской, ведь любое неправильное движение карается фатальным исходом. Оно не прощает ошибок. — Метастазы в задней части мозга, — откладывает снимок МРТ обратно на стол. — Рак лёгкого. Метастатический рак легкого в задней части мозга. Я пойду, подышу свежим воздухом. — Чёртов гений, — тихо бормочет сам себе Воля. Он тоже вертит в руках эту плёнку, всматриваясь в снимок. — Ну и почему такой талант пропадает?!* * *
На улице по-питерски прохладно. Арсений не первый раз в этом городе — он привык. Он переехал в Питер после окончания школы. Потом перебрался в Москву. Этот суровый климат был ему слишком хорошо знаком. Санкт-Петербург встречал его каждый раз обрывистыми потоками ледяного ветра, дождём, мрачными кустистыми тучами. Город хмурился, негостеприимно кусался, позволяя проезжающим мимо автомобилям своими колесами скользить по лужам, обдавая его водой с ног до головы. Им каждый раз приходилось привыкать друг к другу. Попов с насмешкой рассматривал мрачный небосвод, а северная столица проверяла его нервы на прочность, пытаясь испортить настроение скверной погодой. Но потом он узнавал его. Принимал в свои объятия. Иногда горделиво делился несколькими тёплыми солнечными лучами, что по утрам беспокоили его в съёмной квартире. Щадил его озябшие руки, позволяя наконец-то привыкнуть к такому холодному влажному воздуху. И сейчас Арсений снова дома. Он задирает голову, смотрит на небо. Город играет с ним, зазывает остаться снова, обещает помочь забыть всё и забыться, дразнит, разгоняя серые облака, демонстрируя отстранённое, но ещё тёплое солнце, что сейчас светит сквозь тонкую пелену облаков. Может быть, и вправду стоит остаться? Если убегать от прошлого, то, может быть, ему надоест гоняться за тобой? Но проблема одна — это его прошлое. Оно принадлежит только ему, оно не придёт в гости к кому-то ещё, оно будет преследовать по пятам, будет услужливо ожидать за каждым поворотом, будет терпеливо напоминать о себе при удобной или нет возможности. — Я смотрю, вы больше не интересуетесь медицинской конференцией? Антон Шастун. Пялится на него и хлопает своими длинными ресницами. Арсений отводит взгляд ниже, чтобы рассмотреть его необычную цепь, ворот плотной чёрной кофты. Если он и вправду, как говорит Пашка, напуган и смущён, то почему так бесстыдно смотрит на него снизу вверх, щуря зелёные глаза? Эта временами безропотная покорность и терпкая щепотка бунтарства и упрямства, смешиваясь в умопомрачительный коктейль, и представляет собой этого самого Антона Шастуна. Такой удивительный, сообразительный и просто очаровательный мальчишка, который сумел так легко и просто завоевать его сердце. Да что там сердце! Завоевать его самого. Арсению тридцать восемь. И ему в последние годы казалось, что уже пора завести семью — серьёзные, надежные и безопасные отношения. И Эд, который так вовремя решил появиться, очень подходит для этих целей. Даже чересчур. Он надёжный, умный, сексуальный. Он галантно ухаживает, кажется, даже имеет устойчивую психику и железную выдержку заведующего отделением экстренной медицины. И в эти размеренные планы никогда не входил взбалмошный молодой парнишка с короткими светлыми волосами, с чуть оттопыренными ушами, дерзким взглядом и с совершенно потрясающим миловидным лицом. И Попов смущался, стеснялся этого чувства; не понимал, как может себе позволить такую глупую влюблённость. Ту самую, из бесчисленных романтических книжек и фильмов, когда щемит в груди, когда танцуют бабочки в животе, и отчаянно бьётся сердце. Как такое возможно? — Я вышел подышать воздухом, — наконец-то уклончиво отвечает Арсений. — Я вас не видел в зале. И Павла Алексеевича. — Плохо смотрел, — хмыкает Попов. Его уже начинает забавлять эта ситуация. Уж он-то в силу своего возраста и статуса наивно, как оказалось, полагал, что не имеет никакого морального права творить подобные безумства и существовать потом как ни в чём ни бывало. Оказалось, может. Потому что Антон стоит рядом, улыбаясь, засунув руки в карманы джинс и совершенно ни о чём ему не припоминая. Кто ещё кого должен успокаивать и кто ещё кому должен что-то объяснять? — Почему улыбаетесь? — Потому что ты забавный, Шастун, — он снова поворачивается к нему, упирая взгляд голубых глаз в парня. Хочет сказать что-то ещё, но попросту не решается. А хочется сказать многое. Хочется спросить много. «Почему ты тоже улыбаешься?» «Почему говоришь со мной, будто ничего и не было?» «Почему ты не оттолкнул меня?» «Что ты чувствуешь?» «Что ты чувствуешь по отношению ко мне?» «Что ты делаешь со мной, Антон Шастун?» — Вы тоже… — Антон замирает, словно пытаясь понять, может ли он сказать это или банально подбирая слова. — Вы тоже… вы классный! — наконец-то выпаливает он. Наверное, всё-таки подумал, что «забавный» слишком фамильярно. Арсений смеётся. Он смеётся своим негромким бархатистым смехом. Ямочки снова показываются на его чуть впалых щеках, а в лазурных глазах, в уголках которых прячутся мелкие морщинки, бегают озорные огоньки. Он смеётся так искренне и честно, чуть закидывая голову назад, выглядя при этом обезоруживающе прекрасно. Антон закатывает глаза и, приподняв брови, с интересом наблюдает за его реакцией. Внутри груди так приятно что-то греет. Шастун прикладывает ладонь к грудной клетке, кожей ощущая, как колотится его собственное сердце. Он просто соскучился. Соскучился по Арсению. Вот такой ответ на все вопросы. Просто снова захотелось, чтобы он был рядом. Захотелось ловить на себе его взгляды, видеть его улыбку, рассматривать его красивое лицо с таким интересным носом с приплюснутым кончиком, разглядывать родинки на его руках, слышать его голос и видеть, как он смеётся. И даже тот поцелуй уже почти не кажется странным. Точнее так: желание увидеть Попова превозмогло естественную после вчерашнего вечера потребность избегать его. — Это приятно слышать, — отвечает Арсений Сергеевич. — Ты покраснел, это мило. Щёки Шастуна и вправду горят огнём. Он хмурится и отводит взгляд, упирая его в асфальт, словно там внизу есть что-то невероятно интересное. — Не обижайся, — усмехается декан. — Пойдём, надо всё-таки послушать хотя бы что-то. Он мягко кладёт ладонь на его плечо и ведёт ко входу в «Экспофорум». Антон снова обезоруживающе послушен, так что Арсению не остаётся ничего, кроме как закусить губу, пытаясь сдерживать счастливую улыбку. Нехорошо сравнивать людей с животными, но он словно приручает уличного и взъерошенного котёнка. Такой колючий и вредный, но такой ласковый и послушный, когда сам этого захочет. В лифте они едут молча. И Шастун неожиданно склоняет голову на плечо, касаясь пальцев мужчины щекой и прижимаясь ей чуть сильнее, чем если бы это было случайным жестом. Он прикрывает веки. Попов ощущает кожей его размеренное и спокойное дыхание. То, как он льнёт к нему, так скручивает живот, спазмируя всевозможные мышцы. Антон прислушивается. К чувствам, эмоциям, к ощущениям. Спокойно. Хорошо. Безопасно. Ни одной негативной эмоции. Нет, конечно, ему тревожно и неспокойно от происходящего, он пытается разобраться в себе. Но сейчас, в моменте… очень хорошо. — Антон… — хрипло произносит Арсений. Он тяжело дышит и облизывает пересохшие губы. — Пожалуйста. Понимает, что больше просто не сможет терпеть и банально не сможет совладать с собой, если это продлится ещё хотя бы несколько минут. Двери лифта разъезжаются. Шастун дёргает плечом, скидывая с себя чужую ладонь. Он выходит первым и уверенным шагом движется в сторону нужного зала. Хорошо это или плохо, но он начинает догадываться, что именно с ним происходит.* * *
Серёжа Ну поздравляю! Теперь ты официально пидор! Димка Если ему нравится мужчина, это ещё ничего не значит Серёжа Ты сам веришь в то, что пишешь? Антон устало выдыхает. Со вчерашнего дня в чате происходят бесконечные споры касательно его ориентации. Не то что бы ему жалко — пусть обсуждают, просто самому бы сначала разобраться. Димка Ну что, говорили сегодня? Он не хочет считать себя геем. Это странно. Двадцать два года своей жизни ты встречался с девушками, а тут неожиданно, как теперь без устали будет повторять Серёга, «пидор». Так же не бывает? А можно ли назвать эту ориентацию: «мне просто нравится Арсений Сергеевич»?Антон
Говорили, но не об этом
Нам еще в Сапсане ехать четыре часа
Как говорят о таком? Как говорят о поцелуе, который случился между двумя мужчинами, один из которых он, и он никогда не имел ранее такого опыта? Кто должен начать этот разговор и должен ли? Шаст тоскливо откидывается на спинку мягкого сиденья в конференц-зале. На обед выходить ему совершенно не хочется, поэтому решил отсидеться здесь, в более или менее спокойной обстановке, чтобы немного расставить всё по местам в голове. В его идеальном мире такого не должно было случиться. Это просто невозможно. Не потому, что он решил заделаться в убеждённого гомофоба, а потому что попросту считал, что это противоестественно для него. Серёжа Димка как будто что-то знал))) И готовил нас к такому исходу Димка Неправда! Я просто вытаскивал из вас деревню, а вы должны сказать мне спасибо! Антон вопросительно приподнимает бровь, читая привычные перепалки друзей. Даже сейчас, в свой выходной, находясь в разных концах Москвы, они умудряются наступать друг другу на пятки, подкалывая и споря. Им только дай повод. Это сложно осознать. До этого жизнь казалась такой простой. Словно дважды два. Ему нравятся девушки. Потому что они красивые, у них такие мягкие и красивые волосы, от них всегда приятно пахнет, они так мило ютятся в твоих объятьях, восхищаются цветами или чем-то другим, подчас противоположным стереотипам. У них красивые формы, у них есть грудь в конце концов! И это льстит самолюбию — быть выше и сильнее их. Это же было так просто! А что может нравиться в мужчинах? Решительно ни-че-го! Вот что для Антона «нормально». Но если его спросить, если попросить его сказать, что ему может нравиться в Арсении Сергеевиче… то ответ не будет таким однозначным. И это по-настоящему пугает. Ему нравится, как он смеётся. Ему нравится слышать его приятный негромкий голос, смотреть, как он улыбается и склоняет голову, когда смотрит на него. Ему нравится видеть неподдельный интерес в голубых любопытных глазах, ему нравится то, как Попов важно складывает руки на груди, как осторожно поправляет оправу очков, как сцепляет тонкие и изящные пальцы в замок. Ему нравится, когда он вещает о работе, его взгляд становится другим, будто по-настоящему живым и счастливым. Остановись. Антон тяжело дышит и прикрывает веки. Эти мысли даются тяжелее, чем он полагал. С каждым новым фактом, который, как он осознаёт сейчас, нравится ему в декане, ощущение, что их больше, чем можно полагать, становится ярче. Серёжа Куда пропал? Димка Да, ты заставил нас поволноваться! Что будешь делать?Антон
Пока не знаю
Думаю, нам нужно поговорить
Димка Знаешь, мне нравится, что ты не напуган Серёжа Как он может быть не напуган, если его засосал декан универа?! Я бы был в ужасе! Димка Ой, на тебя бы Попов никогда не повелсяАнтон
Мне нужно идти, поговорим позже
И не переубивайте друг друга тут
Серёжа Я проигнорирую последнее сообщение Димка А я, пожалуй, проигнорирую тебя Антон поспешно блокирует телефон и откладывает в сторону. Он цепляется пальцами за подлокотники сиденья и хмурится, словно пытается стать меньше, втягивает голову в плечи. Его радует, что парни, даже Серёга, не раздувают из этого драму. Конечно, первая реакция была эмоциональной. Димка пытался выяснить последовательность событий, найти логическую связь, Матвиенко просто пребывал в диком возбуждении от этой новости и записывал бесконечные голосовые, содержание которых, в целом, было одинаковым и не особо информативным. Кажется, Поз и Шаст часть из них так и не послушали, решив не тратить время зря. — Отдыхаешь? — кошачьей походкой подкрадывается из ниоткуда Выграновский. Глупый вопрос. Но Антон выдавливает из себя кислую и максимально неискреннюю улыбку, такую, если бы её нарисовал пятилетний ребёнок. — Типа того. — Молодец, — Эд садится рядом и мило улыбается. Ну просто сама доброта! И в этой дружелюбности есть что-то немного пугающее. Шастун думает о том, что практически наверняка даже не представляет себе, на что способен Эдуард. — Надеюсь, ты помнишь о нашем договоре? — К чему вы клоните? — Мы с Пашей останемся в Питере до вторника. Так что с Арсом поедешь ты, — он так выделяет интонацией имя Попова, словно демонстрируя сопернику, что так называть его может только он. — Не наделай глупостей, дорогой. — Хорошо, — выдыхает Антон. — Если будешь себя хорошо вести, через неделю приглашу тебя к себе, — вдруг сообщает мужчина. Он наклоняется к нему и снова улыбается. Мягче и искренне. — Пообщаешься с моими коллегами, покажем тебе пару операционных. — Правда?! Это звучит как самая сокровенная мечта! Это звучит как безграничное счастье! Студентам, даже когда их занятия проходят в больницах, не особо доверяют. Мало куда пускают, даже пациентов старательно оберегают от несуразной кучи любопытных глаз будущих врачей. Это вам не ординатура. Побывать в Склифе, да ещё в качестве подопечного самого заведующего отделением — это просто фантастика. Антон пялится на Выграновского, удивлённо хлопая глазами. — А я похож на шутника? — он кладёт пальцы на руку Шастуна. Мягко сжимает и поглаживает его запястье. Чуть наклоняет голову, не отводя взора серьёзных глаз, произносит: — Но это только в том случае, если будешь себя хорошо вести. Договорились? — Ага, — растерянно отвечает Шаст, взволнованно сглатывая, он словно загипнотизирован этой уверенностью Эда, очарован. — Чудесно! — он мгновенно меняется в лице, выпрямляется, складывает руки на коленях. — Тебя ждёт великое будущее. Я это чувствую! Антон кивает и отводит взгляд. Он потерян. Словно загнан в ловушку, из которой ему не хватит мужества и сил выбраться. В целом, Эд, когда не строит никаких козней и не пытается чего-то добиться силой, очень даже милый. Он привлекательный. Коротко стриженные чёрные волосы, выразительные и всегда чуть хитрые глаза, радушная и широкая улыбка, которая может быть как и наигранной, так и достаточно открытой, что делает его даже немного милым. Но только если совсем немного. Антон страдальчески вздыхает. Люди потихоньку начинают возвращаться на свои места. Он думает о том, насколько сильно хочет Выграновский заполучить Арсения Сергеевича. Готов ради него на многое. А он сам? А он млеет от возможности попасть в Склиф и трясется от страха потерять этот шанс. Да так, что безо всяких сомнений и промедлений отказывается от Арсения Сергеевича. Такой разве ему нужен человек? Попов вместе с Павлом Алексеевичем пробирается по рядам. Они о чём-то разговаривают, и декан выглядит очень умиротворённым. Когда оба подходят ближе, Антон замечает на себе взгляд лазурных глаз сквозь стекло очков. Арсений Сергеевич смотрит на него. И от этого взгляда так тоскливо сжимается сердце.* * *
— Ваша машина же у аэропорта? — Ага. — А мы приедем на вокзал. — Как ты догадался? — Арсень Сергеевич! — обиженно восклицает Антон. Они складывают свои небольшие чемоданы на полки. В «Сапсане» Шастун ещё никогда не ездил, поэтому параллельно с допросом Попова он с энтузиазмом вертит головой, рассматривая всё вокруг. Их места в самом первом ряду. Два удобных кресла рядом друг с другом. — Я поеду на такси до своей машины. Тебя на такси отправлю домой. Вот и весь сказ. Антон улыбается. Только Арсений Сергеевич в двадцать первом веке мог использовать слово «сказ». Совсем не удивительно. — А почему меня домой отправите? — А куда тебя ещё отправить? — улыбается он и смотрит, по привычке склонив голову набок. Они уже сидят рядом. Поезд скоро тронется. Антон думает, что он тоже скоро тронется вместе с поездом. Только умом. — Никуда. Забудьте! Упрямо трясёт головой и отворачивается. Его смущает собственная храбрость, смущает непосредственность и доброта со стороны Попова, вместо привычной и уже практически родной издёвки в голосе. А ещё он думает, что это их последние часы вместе. А потом… Потом они разойдутся. У Шастуна вроде как договор с Выграновским, да и вообще, он слишком занят учёбой. Не хватало ему ещё всяких проблем и тревог со взрослым мужчиной. На Ленинградский вокзал они прибудут без десяти минут час. На следующий день — пары. Начинается цикл лекций и пар по урологии и андрологии. И опять рано с утра: с восьми тридцати до двенадцати. В городской больнице. Первый час они едут в примирительном молчании. Антон смотрит в окно, Попов дремлет, откинувшись на спинку сиденья. От него приятно пахнет. Шаст не сильно разбирается в парфюмерии и тем более в ароматах, но улавливает благородные нотки мускатного ореха, ладана и мускуса. Об остальных: верхних, нижних и прочих нотах он тем более понятия не имеет. Он думает о словах Димки. Помимо охов и ахов друзья всё-таки смогли немного пообщаться по видеосвязи. Поз рассуждал, насколько всё это для Антона имеет значение и не пытается ли он за счёт Попова восполнить недостаток отцовского внимания в своей жизни. Матвиенко относился к ситуации более скептически, периодически всё-таки уточняя, не решил ли Шаст, что он всё же «пидор». Антон отвечал отрицательно. Спустя час Арсения будит бортпроводница, которая приносит перекусить. Очень мило, видимо, Павел Алексеевич при оформлении билетов решил побаловать своих друзей, заказав им питание. — Я не хочу есть, — упрямо мотает головой Антон. — Как скажешь, — пожимает плечами декан. Если днём это было терпимо, к вечеру вызывало некоторые вопросы, то сейчас уже практически возмущает до глубины души — это молчание Попова. После таких ситуаций полагается пообщаться. Поговорить, обсудить и узнать чувства друг друга — так во всяком случае предполагает Шаст. С одной стороны, он всё-таки с некоторым облегчением отмечает, что никакого разговора не намечается. Что он может ему сказать? Что уже давно променял Попова на карьеру в Склифе? Выграновскому объяснять всё это — безумие. Тот явно дал понять, что настроен серьёзно на три вещи: на отношения с Арсением Сергеевичем, на пособничество Антону в его устройстве на будущую работу и в полном разрушении его жизни в случае отказа от предложенного договора. Попов, несмотря на свой статус, всё-таки сейчас вращается в сфере преподавания, вряд ли он имеет хоть какой-то голос на бывшем месте работы. — А вы ничего не хотите мне сказать? — не выдерживает затянувшегося молчания. Лучше коротать время в спорах с деканом, чем с собственными мрачными мыслями. — Я? Тебе? — удивлённо и даже практически невинно приподнимает брови. — Ну да. Или это не вы вчера поцеловали меня в коридоре отеля? Или не вы оказываете мне бесконечные знаки внимания, несмотря на то что вы — мой декан и преподаватель? — Антон, — он морщится. — А что, стесняетесь этого? — Послушай, — Попов коротко и спокойно улыбается. — Я не стесняюсь себя. И не стесняюсь тебя. Просто не люблю, когда другие, особенно незнакомые мне люди, в курсе моей личной жизни. — Я теперь ваша личная жизнь? Арсений открывает было рот, чтобы сказать что-то, но так и не говорит. Он склоняет голову и с интересом рассматривает возмущённое лицо Шастуна. Ему чрезвычайно лестно осознавать, что тот тоже заинтересован в том, чтобы выяснить их отношения. И то, как он ревностно относится к этому, если честно, по-настоящему волнует. С ним самим такого не случалось. В последние лет десять отношения приходилось, к счастью или к сожалению, вести со сверстниками. Отчасти это более чем хорошо. Возраст накладывает определённый отпечаток серьёзности и мудрости, что весьма кстати практически всегда. Но с ним всё по-другому. Возраст даёт приятное ощущение власти, но в глубине души Попов подозревает, что дело далеко не только в том, что его так сладко заводит мысль о своём неком превосходстве. Наверняка он просто влюбился. Глупо и немного безрассудно. — Ты хочешь, чтобы я объяснился, так? Антон кивает. Арсений Сергеевич чуть разворачивает корпус в его сторону. Он задумчиво облокачивается на подлокотник и поджимает губы. У Антона такие изумительные и эмоциональные зелёные глаза. И эти глаза смотрят на него так внимательно и пристально. Он готов впитывать абсолютно всю информацию, что может сейчас быть озвучена. — Слушай. Мне сложно, — сцепляет пальцы в замок и опускает глаза. — Мне было сложно на протяжении всего этого времени. Не думай, что я как-то развлекался, проявляя к тебе признаки симпатии… Это всё… это всё очень трудно. Шастун поджимает губы. Он не уверен, что именно ему хотелось бы услышать от Попова, и что именно сам мог бы сказать ему в ответ, потому что по факту свой выбор он уже сделал. Но когда он его делал, то был совершенно не в курсе, что эти шаги назад будут такими непростыми. И было бы гораздо проще, если бы Арсений Сергеевич всё-таки хотел бы быть вместе с Выграновским, а он, Антон, просто всё не так понял. Но упрямое сердце сейчас отказывается принимать этот вариант и считать его единственным верным. Оно хочет утопиться в чувствах, в эмоциях, просто оказаться в моменте и не думать больше ни о чём. Никакой рациональности, никакой ответственности. — В любом случае, — тихо произносит Антон. — Мы скоро приедем в Москву. И уже не будем видеться. Я буду учиться в других корпусах и больницах. Так будет проще… всё это пережить. — Ты правда этого хочешь? — осторожно уточняет Арсений. Он сжимает свои пальцы слишком сильно, так что кожа на костяшках белеет от напряжения. Но мужчина не обращает на это никакого внимания. Теперь его взгляд прикован к задумчивому лицу своего студента. — Я не знаю, Арсений Сергеевич. Я не понимаю вас. Вот. — До сих пор не понимаешь? — Нет, может быть, и понимаю, но просто не могу чётко сформулировать. Я не знаю, как это сделать, — мучительно выдаёт Шастун. Он выглядит невероятно потерянным. А ещё просто потрясающе очаровательным. Арсений хмурится, рассматривая его. Некоторые вещи слишком трудно облечь в слова. Во всяком случае, так быстро и так сразу. Но как будто действия всегда говорят ярче любых слов. Он наклоняется к нему, не отводя взора пристальных лазурных глаз. Тонкие пальцы аккуратно касаются линии скулы парня, подушечки проводят по ней, мягко щекоча кожу. И он снова целует его. Так глупо и так эмоционально. Потому что очень хочется. Потому что всю жизнь он делает только то, что правильно и нужно. И никогда — то, чего хочет он сам. Эгоистично? Возможно. Антон дрожит. Он прижимается своим лбом ко лбу Арсения. Ему кажется, что он совсем не умеет целоваться, он не знает, как это делать. С мужчинами. Точнее, с одним единственным мужчиной. И Арсений Сергеевич целует так осторожно, будто Антон какой-то хрустальный, так нежно, без какого-либо давления, словно в любую секунду готовый отступить. В очень неудобной позе, но даже не смеет пошевелиться. И каким сладким, каким невероятно прекрасным и захватывающим оказывается то, что он наконец-то отвечает на этот поцелуй. Отчаянно, с привкусом сомнения, отсутствия сил и желания бороться с этим. Проводит кончиком языка по губам Попова, ощущая его вкус, вдыхая в лёгкие его запах. Сам же продолжает мелко дрожать от волнения вперемешку с ужасом. Отстраняется быстро и поспешно, прикрывает смущённое лицо обеими ладонями. Втягивает голову в шею, словно прячась от всего того, что только что случилось. — Я трезвый. И ещё, — он немного виновато оглядывается. Но никого, кажется, их пара совсем не интересует, — мы находимся в поезде. Я просто не хочу, чтобы ты думал, что вчера я сделал это только по пьяни или что-то такое… Антон жмурится, всё ещё не раскрывая лица, словно планируя провести в таком положении остаток пути. — Только не рассказывайте об этом Эдуарду Александровичу, это будет очень странно, — шепчет он в свои ладони. — Хорошо. Не буду. И Антон чувствует, как ему становится противно от самого себя. Противно и мерзко, словно он испачкался в чём-то грязном и плохо пахнущем. Арсений Сергеевич так спокойно и легко пообещал это. Смог бы он пообещать с таким же хладнокровием, если бы знал, о чём именно договорился Выграновский с Антоном? Смог бы он также нежно целовать его, если бы знал, что Антон так просто и без усилий согласился на эту прóклятую и прокля́тую сделку? Ответа на этот вопрос нет ни у кого. — Получается, я вам нравлюсь, Арсений Сергеевич? — Получается, что так, Антон.