Шастун 🐣
Доброе утро. Вам тоже хорошего дня, Арсений Сергеевич :)
Смайлик-улыбка. Будто флиртует? А не флирт ли желать своему студенту «доброе утро» с утра пораньше, пользуясь тем, что тот дал тебе свой номер? Но надо сказать, его приятно удивило, что Попов не стал узнавать номер через свои связи, он попросил напрямую. За Антоном никогда не ухаживали, и он не уверен, оно ли это, но этот поступок кажется невероятно галантным и милым. Арсений Сергеевич Я надеюсь, ты в предвкушении пар?) Почему он должен быть в предвкушении? Шаст вопросительно приподнимает бровь. Да, конечно, он рад учиться новому и рад становиться более продвинутым в своём деле, но не настолько, чтобы быть в предвкушении лекций по урологии. Занимательно - да, но чтобы прям супер увлекательно… вряд ли.Шастун 🐣
Пары как пары)
Не сравнятся с вашими
Они поднимаются по лестнице, заходят внутрь здания больницы. Их встречают достаточно дружелюбно. Это радует. Антон только продолжает таращиться в телефон, сам не веря в то, что он только что написал. Его отвлекает достаточно грубый толчок в бок от Серёги, который, видимо, уже пытался достучаться до него более цивильными способами, но безрезультатно. Нужно переодеваться. В больнице они теперь частые гости. Не конкретно в этой, но во многих. Это привычно. Поскольку они всего лишь студенты четвёртого курса, их особо никто не воспринимает всерьёз. Даже в перинатальном центре, где, казалось бы, преподавала мать Шастуна, их не особо пускали к пациенткам, старательно оберегая будущих мам от любопытного давления со стороны ребят. «В ординатуре насмотритесь», — сурово отмахивался от них заведующий отделением. Как удивительно взрослые забывают, какими они сами были в молодом возрасте. И тем более здесь, когда лекции и пары ведёт абсолютно незнакомый им преподаватель, вряд ли стоит надеяться на такую волнительную перспективу пробраться поближе к рабочему процессу. Антон, который со скучающим видом сидит за столом и листает справочную информацию о предмете, вспоминает об обещании Выграновского. Совсем скоро, в декабре, у них будут занятия в Склифе. Нейрохирургия и неврология. Эд успел заговорщицки сообщить, кто именно будет вести эти занятия. А ещё намекнул, что способен выделить Шастуна из толпы студентов. Наверное, можно посчитать это не совсем честным методом продвижения, если бы Антон и вправду не был бы лучшим на своём курсе. Так что можно считать, что вполне заслуженно. За эту ночь, за которую он успел проспать всего пару часов, он успел прокрутить в своей голове тридцать и три способа сообщить о своём дурацком решении Попову. Как он теперь знает, декан совсем не ангел и может разозлиться. Даже прийти в ярость. С одной стороны, у него Выграновский, который слишком уж часто за последние несколько дней концентрирует внимание Антона на том, что он способен, и даже в целом не против испортить ему жизнь и карьеру, если тот будет вести себя плохо. С другой — Арсений Сергеевич. Просто Арсений Сергеевич, который такой чудесный и такой вроде как немного влюблённый. И это странно. Это очень странно. И страшно. Страшно потерять расположение человека, который тебе нравится. И который так хорошо к тебе относится. И страшно потерять благосклонность Эда, который вряд ли будет паинькой, если его разозлить. Отказаться от мечты сложно. Это практически невозможно. Невозможно тогда, когда она у тебя почти в руках. Ты можешь протянуть к ней пальцы, даже потрогать. Она осязаема. Она реальна. И она так близко. Мечта его жизни. Телефон молчит. Антон раздражённо откладывает его от себя экраном вниз на столешницу. Наверняка последнее его сообщение было лишним. И теперь он чувствует себя идиотом. — В нашем цикле мы изучим анатомию и физиологию, диагностику заболеваний мочеполовой системы, лечение и профилактику этих заболеваний… Занятия начинаются достаточно банально и обычно. Шастун всё-таки решается включиться в процесс, поражаясь тому, как удивительно быстро его сознание начинает увлекаться совершенно другим, никак не связанным с лекциями. Это должно вроде как его беспокоить, потому что лучшим он стал не просто так. Для этого нужно время, усилия, много усилий, а ещё отличная работоспособность и неплохая выносливость. А ещё он вспоминает Иру, с которой они как будто стали неким симбиозом, поддерживая друг друга в учёбе, интересуясь успехами друг друга и мотивируя в дальнейших достижениях. У них, конечно, разные программы, но цель точно одна — стать лучшими в своём деле. А Арсений Сергеевич далеко. Они могут пересечься в обозримом будущем разве что в кофейне, и то, только в том случае, если декан решит снова возобновить свою пагубную привычку — пить крепкий американо. В последние дни Попов попросту не заходил. Возможно, не заходил именно в его смену. Но сейчас всё иначе. Всё должно быть иначе. — Шаст, ты где витаешь? — тихо шепчет Димка, наклоняясь к другу. — Ты почему не записываешь? — А я знал, что это всё плохо кончится, — грозит им стилусом от планшета Матвиенко. — Соберись, дружище! Хотя, — он мечтательно вздыхает, — если бы в меня втюрился декан универа, я бы тоже мог думать только об этом, ни о чём другом. — А тебя никто не спрашивает, болтун! — огрызается Поз. — В последнее время ты думаешь об этом даже почаще меня, — хихикает внезапно оживший Шастун. Димка выставляет руку, чтобы защитить друга от обиженного выпада со стороны Серёжи, а сам довольно и беззвучно смеётся. Матвиенко практически наверняка не злится, просто слишком не любит казаться уязвимым. Это ниже его достоинства. Но задеть его или хотя бы попытаться сделать это — просто святая обязанность. — Отверни от меня своё мерзкое лицо и не мешай мне учиться, — он морщится и машет рукой перед Димой. — Ты такой неприятный. — Ну вы чего как кошка с собакой! Не думал, что стану яблоком раздора для вас! — пытается урезонить их обоих Антон. Конечно, перепалки ребят - это достаточно забавное зрелище, но ключевое здесь понятие: «иногда». — Молодые люди! — окликает их преподаватель. — Я мешаю вам? Дайте только знать. Аудитория негромко смеётся. Хоть какое-то развлечение. Хотя тема достаточно интересная, просто некоторым нужно уметь захватывающе рассказывать, а не нудеть. — Простите, пожалуйста! Больше такого не повторится! — с готовностью бойко отвечает Дима. — Хорошо. Я надеюсь на ваше благоразумие. И он отвлекается. Потому что кто-то стучит в дверь. Серёжа с Димой продолжают свою перепалку уже шёпотом, а Шаст устало укладывает голову на сложенные на столе руки. Ему бы просто ещё несколько часов поспать. К сожалению, прошлой ночью он предпочёл сон своим воспоминаниям о питерской поездке. Слишком много событий, которые нужно банально анализировать для того, чтобы корректно это всё загрузить в своё сознание. — Так! — преподаватель возвращается в аудиторию. — Шастун! Матвиенко! Позов! — он произносит ещё список фамилий, которые троица друзей по понятным причинам уже не слушает. — На выход! Быстро! — Ого, смотри, меня назвали после Шастуна, — хвастливо сообщает Серёжа. — Если это кандидаты на отчисление, то у меня для тебя плохие новости, — невозмутимо откликается Дима. Они выходят в больничный холл, толпясь и взволнованно переговариваясь. Никто, видимо, не понимает, что происходит, включая даже ребят. Хотя, на самом деле, ничего удивительного, наверняка нашлась какая-нибудь грязная работёнка, в которую хотят посвятить беззаботных, как считается, студентов четвёртого курса. — О, а это, кажется, тебя, — вдруг непривычно тихо сообщает Серёжа, осторожно касаясь плеча Антона. И он оборачивается. И стоит ему только обернуться, как в носу так предательски щиплет, Шаст сам не знает даже почему. А живот сладко и так туманно крутит. В простонародье говорят, что это «бабочки». И это звучит вполне логично. Особенно тогда, когда рядом Арсений Сергеевич Попов. Хочется сказать: «Это же просто Арсений Попов!», но сейчас на язык просится только: «Это же целый Арсений Попов!» Собственной персоной. Стоит в конце коридора, склонив голову и внимательно смотря только на него. Только на него и ни на кого больше. И это осознание щекочет нервы, волнует не по-детски. Когда Арсений Сергеевич стал таким волнительным для него? Тёмный пиджак, под ним чёрная рубашка с коротким воротом, обтягивающие привычные джинсы и очки, висящие на кармане пиджака. Голубые глаза будто подсвечиваются неярким светом больничных ламп, но смотрят так необычно и так особенно. Антон молча идёт к нему навстречу. Останавливается напротив и взволнованно облизывает губы. — Что вы здесь делаете? У вас разве нет дел в деканате? — Приехал спасти твою скучную пару, — мягко и обезоруживающе улыбается преподаватель. — А ты, я вижу, не рад? — Неправда, — смущённо бормочет Шастун, прикладывает ладони к горящим щекам. Он краснеет на глазах, так сказать, в моменте. — Просто не ожидал… вас увидеть. — Я решил сделать кое-что для тебя, — он жестом приглашает его последовать за собой, и Антон слушается. — В этой больнице у меня есть некоторые знакомые, — таинственно и почти ласково улыбается, — попросил развлечь вас. — Что вы имеете в виду? — Ну как что, поводят вас по отделению. Правда, конечно, не всей толпой. Частями. Понаблюдаете за осмотром пациентов, как раз скоро будет время для этого, за процедурами, погоняют вас по материалу, расскажут интересного. — Вы шутите?! — Никак нет. Антон останавливается как вкопанный. Глупая и совсем бестолковая улыбка растекается по его довольному лицу. Он ощущает, как поспешно колотится сердце в груди, как радостно становится на душе и как сильно хочется сделать что-то, чтобы отблагодарить его! Это и вправду невероятная возможность. И очень ценная. Такой опыт на вес золота. Остальные в универе им точно обзавидуются. — Вы сделали это… ради меня? Зачем? — Просто потому, что могу, — отвечает Арсений Сергеевич. А затем, склонив голову набок, криво и по-доброму улыбаясь, добавляет: — Просто решил поухаживать за тобой. Как умею, прости.Эстетика главы: Интонация&Элвин Грей — Засыпай
От этого просто захватывает дух. Это кажется нереальным. Просто невозможным. Это где-то на грани с фантастическими и бредовыми снами. Такого точно не бывает в реальной жизни, Антон в этом практически уверен. От того, какой он вежливый, тактичный и галантный, просто кружится голова. Острое чувство сожаления так сейчас ранит его. Такой хороший и искренний Арсений Сергеевич, который изо всех сил старается угодить ему, быть милым; старается сделать для него что-то… важное и весомое. И такой отвратительный и грязный Антон, который не решается признаться в том, что он натворил. И это осознание так мерзко тисками сжимает его рассудок, заставляет дрожащие пальцы сжаться в кулаки, ногтями царапая кожу внутри ладони. Он ненавидит себя. Сильнее, чем когда-либо. Сейчас бы сказать. Просто вывалить ему всю правду, избавиться от тяжёлой ноши, поступить в конце концов правильно. Но так страшно. Страшно, что он перестанет так ласково улыбаться, перестанет заботиться о нём, захочет прервать их общение или совершить что-то ещё очень грубое, но, без сомнений, то, что заслужил Антон. — Эй! Не переживай! Это тебя ни к чему не обвязывает. Слышишь? Я просто хочу, чтобы ты понял, что я… серьёзно настроен. — А как же Эдуард Александрович? Что у вас с ним? — неожиданно выпаливает Антон. — Выграновский? — удивлённо приподнимает брови Попов. Он закусывает нижнюю губу, буквально на мгновение, а затем с осуждением произносит: — Даже не буду спрашивать, откуда ты знаешь. — Знаю что? — подозрительно уточняет Шастун. — Про то, что мы… Стоп! — он взволнованно взмахивает рукой, словно защищаясь от чего-то. — Так это правда? Один — один. Становится ли от этого легче? Немного. Совсем каплю. После этих дурацких поцелуев он убедил себя, что Эд просто хочет видеть то, что ему по душе. Что между ними что-то и вправду могло быть и даже было, но как будто оно уже в неосязаемом прошлом, раз Арсений Сергеевич заинтересовался кем-то другим, то есть им самим, Антоном! И только сейчас, стоя перед Поповым, растерянно хмурясь, он понимает, насколько дурацким было его решение. Как неприятно сейчас осознавать, что он действительно кто-то вроде замены или развлечения, и как глупо воображать, пусть даже на одну бессонную ночь, что он может быть для него кем-то равным и даже нужным. — Эй, Антош… Ты чего? Прости, я просто… — Не нужно, не нужно! — он поспешно машет головой и отступает назад. До чего глупо чувствовать так много и так сразу! — Я не тот, кто нужен вам. А вы не тот, кто нужен мне. Мы никто друг другу, чтобы оправдываться, это же просто смешно! Арсений Сергеевич молчит, как-то будто осунувшись, будто став меньше, сутулясь. Он поджимает губы и смотрит грустно и задумчиво, словно безмолвно сожалея обо всём, не имея возможности облачить это в слова. — Почему ты говоришь, что мы никто друг другу? Да, конечно, мы знакомы месяц, но я бы не сказал, что мы уж прям совсем чужие люди, — тихо говорит он. — Потому что вы два раза поцеловали меня?! — Антон… Он уже второй раз называет его по имени. И сейчас морщится, словно его сбивает с толку голос Антона, что звучит чуть громче в безлюдном холле больницы. Он будто опасается чего-то и, если честно, Шастун его понимает. И не осуждает. — Арсений Сергеевич, вы были правы. Это всё очень сложно. Это очень сложно. Это всё слишком сложно! Для меня. К тому же, — он замирает, чтобы перевести дыхание, чувствуя, как снова свербит в носу, — я уже сделал свой выбор! — Какой ты выбор сделал, Антон? Третий раз за день называет его по имени. Это тянет на новый рекорд. Будь сейчас другая ситуация, просто какая-нибудь другая, любая, Антон бы обязательно улыбнулся этому забавному факту. Но сейчас это последнее, что ему хотелось бы сделать. Он видит, как хмурятся брови декана, как холодеет его взгляд, и каким серьёзным становится его некогда такое доброе и ласковое лицо. И это, оказывается, блять, больно. Эта смена эмоций, на самом деле, делает больно! И это при условии, что он не сказал ничего конкретного. Если он узнает, то точно придёт в ярость. Антон уже больше не боится, что сделает ему больно или неприятно. Он знает, что Арсений Сергеевич разозлится. В голубых напряжённых донельзя глазах уже искрится недобрый огонёк, который не сулит ничего хорошего. И почему его это так волнует? Это же просто Арсений Сергеевич. Они знакомы месяц. Наверняка, будет очень просто забыть его, вычеркнуть из своей жизни, оставить в прошлом. С некоторыми людьми лучше не иметь ничего общего. Не потому, что они какие-то плохие, а потому что ваши души, сплетаясь в какой-либо союз, создают нечто разрушительное и плохое. В первую очередь для вас самих. Некоторым людям просто категорически запрещено быть вместе. — Никакой. Слушайте… — он растерянно мнёт край светлой толстовки с рисунком ночных зданий. — Просто забудьте! Я чрезвычайно благодарен вам за то, что вы устроили сегодня. Я буду благодарен вам всегда за всё, что вы сделали для меня, правда! И я буду рад снова увидеться с вами на экзамене, чтобы показать, чему я успел научиться у вас, но… Просто не нужно этого ничего. Простите меня, пожалуйста. Если сможете. Он круто разворачивается и спешит обратно. Выйти из этого лабиринта, оказаться среди людей, чтобы отвлечься, завлечься их болтовней для того, чтобы попросту не слышать своих мыслей. Мыслей, которые навязчиво лезут, как ядовитые змеи, щекоча сознание изнутри, шепча ему, что он ничтожество, что он никчёмный, что он снова наломал дров и просто сам себя облапошил. Никто не виноват. Только он. Слишком поглощённый собой, своим будущим — он не представляет из себя ни-че-го. — Ты чего, плакал? — встречает его вопросом Серёжа. Дима молча стоит рядом. — Заткнись, — грубо обрывает его Антон. Проводит дрожащими пальцами по щекам. Он был ранее абсолютно уверен, что не плакал. Зачем ему плакать? Был уверен до этого самого момента. Он просто зол и бессилен. И это гораздо хуже. — Где там наши пациенты? — сердито интересуется он. Поднимает взгляд и натыкается на врача, что молчаливо стоит сейчас напротив них и своим видом будто спрашивая: «При чём тут я, если ничтожество здесь ты?» — Простите. Пожалуйста, — тихо шепчет, сникая. — Тихо-тихо, — Дима просто обнимает его за плечи и притягивает к себе. Но не знает, что именно случилось, но своим чутким и добрым сердцем чувствует, что что-то не так. — Всё будет хорошо. Серёжа мнётся рядом и виновато кусает губы.* * *
— Я идиот. — Ты не идиот, — качает головой Поз. — Я на твоём месте поступил бы точно так же. Любой бы поступил! — возражает Серёжа. — И я. Стас упорно просил у Антона подработку, и сегодня его мольбы были услышаны небесами или кем-то ещё, потому что Шаст сообщил другу, что тот может дорабатывать эту смену абсолютно спокойно, предвкушая своё будущее богатство. У него у самого сегодня не было ни сил, ни какого-либо желания работать. Они валяются на широкой шастуновской кровати в его комнате. Майя пропадает на работе, где же ещё ей быть в вечер понедельника, а ребята сегодня любезно соглашаются составить своему лучшему другу компанию на этот вечер, чтобы не оставлять его в одиночестве. И Антон решается рассказать им всё. Так становится легче, будто он сбросил с плеч невероятно тяжёлую, даже непосильную для него ношу. — Слушай, столько с тобой произошло за последние три дня, уму не постижимо! Это нормально, что ты сорвался. Как бы не саркастировал Серый, но это и вправду потрясение. Это шок. — Ну неправда. Не всегда я саркастирую, — недовольно бурчит Матвиенко. — Я тоже вообще-то переживаю! Просто не умею так хорошо и грамотно поддерживать, как ты. — А нужно учиться! — Ладно, не будем доставать Шаста, — вдруг примирительно говорит Серёжа. — Что ты думаешь делать? И думаешь ли делать что-то вообще? Поз улыбается на эти слова. Всегда приятно узнавать, что в лучшем друге всё-таки есть капля доброты и сочувствия. — Я всё уже сделал, — убитым тоном сообщает Антон. — Ну погоди впадать в депрессию! Что ты чувствуешь, Шаст? Просто скажи! Что ты чувствуешь? И он говорит. Говорит о том, что его чертовски раздражал этот дерзкий и бесконтрольный Арсений Сергеевич Попов. Говорит о том, что тот никоим образом не щадил его нервов, постоянно подшучивал над ним и издевался. Говорит о том, что они просто в какой-то момент слишком сильно соприкоснулись во взаимной неприязни друг к другу. Говорит о том, что он неожиданно стал по-особому улыбаться ему. Говорит о том, что он сам стал частью его истории, узнал то, что, наверное, не должен был знать. Говорит о том, что только спустя время увидел, какие у него чудесные и добрые голубые глаза. Говорит о том, что в нужный момент оказался рядом с ним, и оказалось, что он бывает невероятно очаровательным, когда захочет. Говорит о том, что сам не заметил, как его внимание стало слишком ценным и важным для него самого. Говорит о том, что эти случайные касания сводили с ума затуманенный разум каждый раз снова и снова. Говорит о том, что оказался совершенно бессильным перед его обаянием, перед его иногда чересчур настойчивой заботой, перед, в конце концов, его поцелуем, на который на самом деле так хотелось ответить. Так хотелось ответить до отчаяния, до слёз, до свербящей боли в грудной клетке. Но он просто не смог. Говорит о том, что он постоянно думает о нём. У него чудесная улыбка, у него внимательные голубые глаза, у него такой милый нос с приплюснутым кончиком, такие аккуратные и идеальные скулы, впалые щёки, умный и добрый взгляд, мягкие и тёплые руки, такие сладкие и вкусные губы, такой горячий лоб. Его кожа приятно пахнет, её хочется касаться. Его хочется к а с а т ь с я. К а с а т ь с я. — Охуеть, — только и может первым после некоторого молчания произнести Серёжа. — Я просто в шоке. — Я даже не знаю, что и сказать, — огорошено говорит Дима. — Я! Я знаю! — Серёжка взволнованно вскакивает с кровати. Он вдруг становится чрезвычайно возбуждённым, будто его даже лихорадит. — Это так похоже на любовь! Это, блять, так чисто, так прозрачно! Я ещё никогда не видел, чтобы кто-то так искренне о ком-то говорил! Это просто что-то невероятное! И знаешь, Шаст, — он снова плюхается рядом с Антоном, — тебе ни в коем случае нельзя терять это. Совсем никак. — Он уже согласился на предложение Эда, — резонно замечает Поз. — И вроде как напсиховал на Арсения Сергеевича. — Я не знаю, — Матвиенко разводит руками. — Слушай, Тох, если тебе это и вправду так важно, то похуй. На всё. Выграновского, ну не знаю, в конце концов, машина сбить может, не будет же он вечно заведующим в Склифе. Как-то же можно решить это! Можно же? Да неважно. Настоящая любовь встречается реже. Это вообще, как будто невозможно. Я не верил раньше. — А теперь? — подозрительно уточняет Дима. — А теперь я смотрю в его блядские зелёные глаза, в которых столько чувств, что я просто в ауте, парни. Я не знаю. У меня больше нет слов, — он беззащитно поднимает руки. Антон плюхается на подушки. Он закрывает глаза. Где-то там, в его идеальной Вселенной, которая, видимо, ему уже не светит, всё совсем иначе. И там точно нет высокого брюнета с яркими голубыми глазами, пронзающими душу. Простите ли вы меня когда-нибудь, Арсений Сергеевич?