Мой декан закончился как личность и начался как пидорас

Арсений медленно складывает документы. Это то, чем он бесцельно занимается последние полчаса. Перекладывает документы с одного места на другое. Вдумчиво и отрешённо. Занятие с сомнительной пользой, но зато успокаивающее нервы, даже будто немного гипнотизируя. Целая неделя. Очень странно. Она проходит быстро, в суете университетских забот и дел. Во вторник из Питера прилетают Пашка и Эд. С ними времени общаться тоже особо не имеется, потому что отсутствие на работе даже в течение нескольких дней — это весомое упущение.  Попов выдыхает. В конце концов, принимает осознанное решение прекратить заниматься ерундой и поехать домой. Сегодня с делами не клеится. Пусть будет так, как будет.  Но это тяжело. Не думать об Антоне.  Он думает не только о нём. Он думает о том, что по факту сам всё испортил. Никто не заставлял его бросаться в объятья Выграновского, как только тот объявился на пороге. И это на самом деле ошибка. Ошибка — давать человеку ложную надежду. Пользоваться им только для того, чтобы закрыть зияющие дыры внутри себя. Во всяком случае, пользоваться так, чтобы он не знал. У него к нему всё же есть определённая симпатия.  Эд — тот человек, которому можно рассказать всё. Да, порой слишком упрям, не очень одобряемо Арсом хитёр, прямолинеен, но разве это не то, что ему так необходимо? До его увольнения из Склифа у них были очень перспективные и хорошие отношения. В этих отношениях ему было спокойно. Его любили, и он любил, о нём заботились, и он заботился в ответ. Если бы Эд не психанул из-за решения Попова, то кто знает, что могло быть между ними уже сейчас?  И грустно осознавать, что если ему получилось разлюбить его, то сам Эдуард как будто так и не смог. Поэтому, несмотря на внутренние разногласия, он здесь. И хочет всё вернуть.  — Привет!  Лёгок на помине.  Как всегда во всём чёрном, словно ангел смерти, хотя для врачей это скорее плохо, чем хорошо. Проводит растопыренными пальцами по коротко стриженной голове и улыбается. В его улыбке хранится столько воспоминаний, в ней много их совместных дней, в которые они были безупречно счастливы. Настолько, насколько может позволить себе взрослый человек в суете дней и забот.  — И тебе привет, — улыбается в ответ.  Эд подходит ближе, он наклоняется, чтобы поцеловать Попова в щёку, но тот мягко отстраняется и качает головой.  — Эй, ты чего? У нас всё в порядке?  И это «у нас» звучит достаточно грустно. Потому что никаких «их» не существует. Они существуют по отдельности. Они просто есть друг у друга, но они не что-то одно. Теперь уже нет.  — Слушай, — Арс присаживается на край стола и складывает пальцы в замок на коленях, — у нас ничего не в порядке. Потому что никаких «нас» нет, понимаешь?  — Как это нет? — Эд засовывает сжатые руки в кулаки в карманы и хмурится. — Я вообще полагал, что мы вместе. Разве нет? Что с тобой происходит? — Ты мне не безразличен. Правда. И ты мне очень дорог. Как близкий человек. И я не хочу делать тебе больно, я не хочу пользоваться тобой. Не хочу, чтобы ты думал о серьёзных отношениях, тогда как я просто закрываю какие-то свои потребности.  На самом деле, с возрастом, как удивлённо отметил как-то для себя Попов, чувства притупляются. Слишком редко он принимает нерациональные и необдуманные решения просто потому, что ему уже это не нужно. Он точно не будет плакать в подушку из-за Антона или кого-то ещё. Он просто переживёт, проживёт эти чувства и эмоции. По-взрослому. Так, как нужно. И правильно. Для его собственной психики.  — А я было обрадовался, — грустно усмехается Выграновский.  И Арсу правда жаль. Жаль, что он так поступает. Но понимает, что по-другому не может никак. Это нормально, что решения могут иметь не очень приятные последствия, но это не означает того, что эти решения неправильные. Просто всё имеет свою цену. Ту или иную. И цена этого решения — сожаление.  — Прости. Я не сразу решился тебе сказать об этом.  — Не извиняйся. Я сам виноват. Я сам бросил тебя. И теперь поверил в то, что ты способен полюбить меня снова. Глупо.  — Ничего не глупо, — Арсений легко спрыгивает со своего стола. Оборачивается, чтобы положить папки в свой портфель и застегнуть его.  — Слушай, Арс.  Эд облизывает губы, затем осторожно подходит к нему ближе. Аккуратно поправляет ворот чёрной рубашки теперь уже друга. Проводит пальцем по окантовке и немного даже смущённо улыбается.  — Слушаю. Я тебя всегда слушаю.  — Мы же с тобой взрослые люди, понимаем, что к чему. Если не отношения, то хотя бы просто секс? Если ты не против. Мне нравится быть с тобой, — их лица совсем близко. Эд чуть ниже Арсения, но это не мешает ему смотреть уверенно, с привкусом некоторой властности. — Не переживай за меня, я уж точно страдать не буду. Просто я люблю секс. И тебя. Дружба в остальном меня устроит.  — И ради этого ты подкрадывался ко мне как хищник? — улыбается Попов. — Чтобы напасть в случае отказа?  Выграновский фыркает, затем подаётся ближе, обнимает его за талию обеими руками, притягивает к себе и чмокает в губы. Его обычно мрачное лицо озаряет что-то похожее на счастье.  — Ты не ответил.  — Можно, — кивает Арсений. — Но только в том случае, если никто из нас не будет в отношениях.  — А ты сейчас в отношениях?  — Нет, я сейчас не в отношениях.  Они вместе выходят из здания университета.  И далее начинаются проблемы, как любит шутить Эд, взрослых людей. Потому что Попов приехал на работу на автомобиле, аналогично за ним заехал Выграновский.  Он резонно предлагает съездить вместе поужинать, а потом вернуться сюда, и каждый поедет к себе. Либо, на этом моменте он очаровательно и невинно улыбается, можно просто поехать к нему. А завтра Эд, так уж и быть, отвезёт его на работу.  Арсений соглашается. Соглашается в тот момент, когда они идут вдвоём по парковке, и вдалеке виднеется та самая кофейня. В которую он с определённого времени больше не ходит. Воля с готовностью таскает ему кофе каждое утро, намекая, что счёт за его курьерские услуги рано или поздно придёт. На эту новость друг реагирует равнодушно. «Как придёт, так и оплатим», — отмахивается он.  В машине у Эда Арс пристёгивается, откидывается на спинку сиденья и устало прикрывает глаза. В субботу практически нет работы, но всё равно ездит в деканат, только бы не сидеть дома в тоскливом одиночестве.  Ему и вправду становится легче, что вопрос по поводу его «недоотношений» решён. И, кажется, без последствий. Как бы ему кто не нравился, на самом деле, впервые за последние пять лет в его жизни появился секс, расставаться с которым, если быть совсем откровенным, очень не хотелось. А, учитывая последние высказывания Антона, тому не сдались отношения с ним.  Арсений всё пытается понять, где же эта грань между: «добиваться» и «быть болезненно навязчивым». Он не знает, насколько искренними были слова Шастуна о них обоих. Можно, конечно, попытаться спросить, но нужно ли? Он явно не в том возрасте, чтобы бегать за кем-то. Хотя в глубине души знает: вряд ли Антон придёт сам. И дело не в какой-то там гордости, просто для него такое в новинку. Это нормально. Он сам проходил через это.  — Арс, — произносит Эд, когда молчание затягивается, а автомобиль выезжает с территории университета, — что будем заказывать?  — Не знаю, что хочешь, — пожимает плечами. — Я бы не отказался от какой-нибудь китайской еды.  — Будет исполнено, мой друг, — насмешливо откликается он. — Закажи только сам, пожалуйста. Я дико голодный!  Ловко снимает телефон с приборной панели и кидает в руки Попову. Тот безошибочно ловит его. Пароль он знает. Как и узнаёт его самого телефон Эда, снимая блокировку по фейс-ади.  — Тяхан с морепродуктами, — задумчиво читает Арсений.  — Это точно китайская еда? — смеётся Выграновский.  — Эх, да какая разница!  — Действительно. Слушай, у меня к тебе вопрос.  — Спрашивай.  — Ты всё-таки, может быть, вернёшься? Я скучаю по нашей с тобой работе.  — Ты практически не оперируешь, — усмехается Арс. Он откладывает телефон, уже оформив доставку, и поднимает голубые глаза на собеседника.  — Это не проблема. У нас много в отделении хороших ребят, недавно взяли двух ординаторов. Я не смог выбрать одного. Но такого, как ты, у нас нет.  Арсений качает головой и опускает взгляд. Он рассматривает пальцы рук, что покоятся на его коленях. Ощущает, как они начинают подрагивать. Сжимает пальцами одной руки пальцы другой.  Никогда не говорил об этом никому. Ни Пашке, ни Эду. Но проблема была ещё и в другом.  — Посмотри на мои руки, — тихо отвечает.  — А что с ними? — интересуется Эд, на мгновение отвлекаясь от дороги и оборачиваясь к Арсу.  — Я не смогу оперировать, Эд. Я просто не смогу. Посмотри сам!  Выграновский хмурит брови и паркует автомобиль на обочине. Он отстёгивает ремень, поворачивается к Попову.  — Что я должен увидеть? — Что ты должен увидеть? Вот именно! Ни-че-го! Я больше не могу оперировать, понимаешь?! Вытягивает руки перед собой. Теперь пальцы дрожат ещё сильнее. И, судя по лицу Арсения, он будто не может это контролировать, не может остановить тремор.  — Ты мог бы для начала просто консультировать... — тихо говорит Эд, расстроенно рассматривая его руки. — Мы же медики. Мы что-нибудь придумаем.  — Ничего нельзя придумать, — глухо отзывается Попов. Он с ненавистью встряхивает руками, словно хочет избавиться от них. — Я полностью здоров. Это психосоматика. Ты понимаешь? Я — беспомощен! Я жалкий, беспомощный, я ничего уже не могу! Я уже не тот, кем ты запомнил меня в операционной пять лет назад! Я не могу ни-че-го! — практически выкрикивает последние фразы, его лицо искажается от боли.  Он замолкает, опирается о приборную панель, пытаясь заставить себя успокоиться. Затем сжимает кулаки и бьёт по кожаной отделке салона. Бессильно хватает себя за голову, затем выдыхает и бьёт ещё раз. Ещё раз. И ещё раз. В конце концов оставляя кровавые отпечатки от костяшек. Эд, который молча наблюдает за всем, игнорируя то, что избиению подвергается его собственная машина, хватает его за плечи, притягивает к себе. Он ощущает, как мужчина дрожит всем телом, словно ребёнок, который горько оплакивает свой проигрыш.  Гладит его по взъерошенным волосам, утыкается в его макушку носом, вдыхая его запах. Мягко похлопывает ладонью по сгорбленной спине Арсения.  Для такого человека, как Арсений Попов — это и вправду сильное потрясение. Удивительно! Ему всегда казалось, что Арс не возвращался только из-за своего упрямства и глупых предрассудков. И как прискорбно узнавать, что это не так. Лучше бы всё-таки это было просто его желание.  — Прости, Арс. Прости, я не знал. Прости меня, — шепчет в его густые волосы, теряя в них свои мимолётные поцелуи. — Прости меня, пожалуйста.  Они сидят таким образом еще некоторое время. В конце концов, Арсений отстраняется, выпрямляется и поправляет на себе смявшуюся рубашку. Выграновский тут же с готовностью обещает её погладить.  — Ты тоже прости. Ты не виноват, — открывает бардачок, чтобы достать пачку влажных салфеток. Вытирает одной из них приборную панель. — Я сам никому не говорил. Я думал, это пройдёт. Но оно не проходит. И чем больше времени, тем отчаяннее это ощущается, понимаешь?  — Я понимаю, — он протягивает руку, переплетает их пальцы и подносит ближе к глазам, чтобы рассмотреть ссадины. — Достань под твоим сиденьем аптечку. Обработаем и поедем домой.  — Забей.  — Ты же врач. Не говори ерунды.  Арс безропотно позволяет ему осторожно обработать антисептиком ссадины, морщась от покалывающих и неприятных ощущений. Пальцы Выграновского опытно и быстро рвут упаковку стерильного бинта, он аккуратно перевязывает руку, отрывает нужную часть и завязывает.  — Спасибо тебе. За всё.  Автомобиль трогается с места. Им уже давно пора двигаться дальше. И дело не только в дороге. По жизни.  Эд про себя отмечает, что Арсений не стал нудить на слово «домой», мол, это твой дом, но не мой и все дела. И это приятно.  Им и вправду нужно двигаться дальше. И так ценно, что между ними что-то большее, чем дружба, и большее, чем отношения. И не совсем ясно, нужно ли это теперь портить сексом.  А ещё он понимает, что не знает, как теперь сказать Попову про Антона. Ведь он и вправду наивно полагал, что сможет завоевать Арса снова. И даже если теперь это не имеет никакого смысла, наверное, нужно было всё рассказать.  Но он бросает короткие взгляды на сидящего рядом мужчину. Арс закрыл глаза, прикрыв лицо рукой, облокачивается о стекло. Выглядит уставшим и измученным. И как ему говорить такие новости?  Он заслужил немного покоя. Хотя бы этим вечером. 

* * *

— А ты не хочешь со мной съездить на работу? — На работу, в воскресенье? — кисло улыбается в ответ Антон.  — Нет, ты должен был сформулировать вопрос по-другому, — Майя треплет сына по руке. — Куда-куда?! На работу в Склиф?! Вот это да, мам!  — Так бы сразу и сказала, женщина! — театрально восклицает он, подыгрывая ей. — Ты самая лучшая у меня! Ставлю твоей материнской работе оценку десять из десяти!  — Иди собирайся, дурачок! — она смеётся.  Антон спешит в свою комнату. Банально собраться, одеться, привести себя в порядок. Суббота прошла размеренно и спокойно; то, что нужно после тяжелой недели.  Он старается не делать акцент на этом, но пары в больнице тоже прошли великолепно. Персонал, включая даже врачей, медсестёр, относился к ним практически любовно, даже выйдя за грани договоренностей с деканом и позволив восторженным студентам помучить пациентов и во вторник. Следовать гуськом за врачом-урологом, внимательно слушать его терпеливые беседы с пациентами, наблюдать за минимальным осмотром, процедурами — это верх счастья для студентов медиков, тем более четвёртого курса. Когда вроде как уже погружён в мир медицины, но всё-таки тебя не так уж и сильно воспринимают всерьёз.  Одногруппники взволнованно обсуждали друг с другом это свалившееся на них из ниоткуда везение, Серёжка с Димой делали максимально заинтересованный в чём угодно, кроме как в этой беседе, вид. А сам врач просто с улыбкой пожимал плечами в ответ на все расспросы, изредка с любопытством рассматривая Антона, загадочно ухмыляясь.  Побывать снова в институте имени Склифосовского — это сродни возвращению домой. Он уже давно не ездил с мамой на работу, попросту не было времени, да и Майя Олеговна углубилась больше в преподавание, так что в отделении была редким, но желанным гостем. Как и тот же Павел Алексеевич.  — Мам, а почему ты ушла в университет? — наконец-то задаёт этот вопрос.  Они уже сидят в автомобиле, который довезёт их до корпуса больницы. Майя выдерживает некоторую паузу, потому что сосредоточивается на том, чтобы выехать с их небольшого дворика, миновать светофор и наконец-то влиться в свободный воскресный поток движения на шоссе.  — Тогда была небольшая рокировка состава управления. Увольнялся Арсений, Паша звал его к себе в университет. Ты уже подрастал, так что напряжённый график экстренной хирургии — не совсем то, что нам было нужно. Плюс ещё развод... с твоим папой, — она грустно улыбается, не отводя взгляда от дороги. — Многое навалилось. Хотелось немного отдохнуть. Паузу в карьере я взять не могла, у меня же был ты, деньги нужны всегда. Но это и вправду снизило нагрузку. Теперь ты вырос, так что в последние годы снова работаю иногда в больницах. Ну и преподаю.  — Ты же знаешь, мам, я ценю всё то, что ты делаешь для меня?  — Конечно, знаю, солнце, — она протягивает руку, чтобы сжать его пальцы своими.  Антону нравится то, какими становятся его отношения с матерью. Несмотря на то, что кто-то может посчитать, что это инфантильно — жить с мамой в двадцать два, он старается зарабатывать самостоятельно и помогать ей с тратами. Теперь ухаживать не за кем, так что Шаст уже решил вкладываться в покупки продуктов и оплату коммуналки. Маме это польстило. У них в меру доверительные и тёплые отношения. Никто не лезет в жизнь другого, границы, кажется, вычерчены достаточно идеально.  — Это же сложно для врача, да? Бросать дело своей жизни.  — К чему это ты спрашиваешь?  — Павел Алексеевич и Эдуард Александрович рассказали мне... ну, про Арсения Сергеевича. Что там случилось и почему он ушёл.  Майя Олеговна грустно поджимает губы, коротко и печально улыбается. Выражение её лица сменяется на задумчивое и немного грустное, словно её тоже так задела эта история. Кажется, она просто не может не задеть.  Антон не знает, что Майя давно заметила тремор у Попова. И его упрямство и скрытность только подтверждали её догадки о том, что это что-то психологическое, не связанное с физическим здоровьем. И именно поэтому он не может вернуться.  У него же золотые руки. Золотые пальцы — изящные и тонкие, как у пианиста, аккуратные и очень ловкие. Он всегда был искусным хирургом. И она понимала его отчаяние, она знала, что он испытывает. Бессилие, беспомощность, гнев, ненависть к самому себе. И они были не настолько близки, чтобы лезть к нему с советами. Но Майя делала для Попова большее из того, что могла — оставила его в покое, не мучила с расспросами. И он, кажется, был безмолвно благодарен ей.  — Да, эта история потрясла отделение, — наконец-то отвечает она. — Мы, конечно, врачи с опытом, но это всегда тяжело. Смерть — это всегда тяжело. Особенно смерть детей. И особенно в тех ситуациях, когда всё было так до банальности просто, а обернулось катастрофой.  — Кто-то понёс наказание?  — Нет. В анамнезе не было информации о каких-либо аллергиях. Родители девочки либо не сообщили об этом, либо сами не знали. Аллергия на наркоз встречается менее чем у одного процента пациентов. Это просто ужасное совпадение, которое Арсений Сергеевич воспринял слишком близко к сердцу. И он совершил всё-таки одну ошибку. Нельзя привязываться к пациентам.  Антон прислоняется щекой к прохладному автомобильному окну и вздыхает. С каждой новой подробностью эта история становится всё тяжелее и тяжелее для осознания. Удивительно, но он уже больше не злится на Арсения Сергеевича. Даже за то, что у того, видимо, продолжались какие-то отношения с Выграновским. Конечно, немного обидно, но в конце концов они ничего друг другу не обещали.  — И его так просто отпустили?  — Не просто. Эдуард очень был против ухода Арсения Сергеевича. Он не так давно стал заведующим отделением, это был целый скандал. Не знаю, какие у них там были отношения, но он воспринял это очень болезненно.  «Получается, никто не знал, что они были вместе?» — думает Антон, рассматривая городские пейзажи за окном.  Это всё такое далёкое уже. И как будто его совсем не касается. 

* * *

— Майя Олеговна! Какая честь! — Выграновский встречает их в приёмном отделении и широко улыбается. Он осторожно обнимает женщину, они коротко и невесомо целуются в щёку. — Антон, привет! — дружелюбно машет Шастуну.  — Вы знакомы? — удивлённо интересуется она. — И я тебя рада видеть, Эд.  — Конечно, мы знакомы, — Эд буквально синоним слова «счастье». Интересно, что служит таким катализатором его хорошего настроения? — Давай, переодевайся в ординаторской, тебя уже ждут на операцию. Спасибо, что приехала, правда. Очень выручила.  Антон сиротливо присаживается на небольшой диванчик в зоне ожидания, наблюдая за привычной живой атмосферой в Склифе. Все куда-то снуют, все чем-то заняты. И только один он будто не у дел. Мама уходит в сторону ординаторской — ей нужно в операционную. Так что сейчас она переоденется и отправится прямиком туда — проходить предварительную обработку и ознакомиться с планом операции.  — Пойдём, — зовёт его Эд. — Посидишь у меня в кабинете, ты чего как неродной.  Они молча следуют по коридору на первом этаже, минуя двери, разделяющие приёмное отделение, стойку медсестры и само отделение, куда уже посторонних вообще-то не пускают. Но, видимо, Антон уже таким не является. И это приятно.  Он отпирает дверь кабинета, приглашает его зайти внутрь, закрывает за собой дверь.  Интерьер выполнен в светлых приятных тонах. Современный дизайн, новая техника, красивая и даже эстетичная мебель. Даже и не скажешь, что это кабинет заведующего отделением экстренной хирургии. Точнее, не так. Просто Шаст привык к другому. В кино, фильмах и даже в жизни, на практиках.  — Я сам придумывал дизайн, — горделиво хвастается Выграновский, словно читая его мысли. Он плюхается на своё кресло и откидывается на спинку, сцепляя пальцы.  — Красиво, — соглашается Антон. Он присаживается на мягкое небольшое кресло. Теперь их отделяет только стол. Куртку уже успел повесить на крючок.  — Чай? Кофе? Я бы предложил что-то ещё, но твоя мать здесь, поэтому не буду, — деловито хмыкает он.  В нём что-то поменялось. Однозначно. Спало куда-то это напряжение. Он перестал быть таким таинственным, загадочным и хмурым. Во всяком случае, сейчас. Сейчас он расслаблен, весел и энергичен.  — Нет, спасибо, — отрицательно машет головой. — А вы не оперируете?  — Оперирую. Но моя работа состоит в другом. Конечно, если не хватает рук, отделение перегружено, я вместе с остальными стою смену в операционной, — с готовностью делится мужчина. — Но бумажной работы и вправду очень много. Нужно следить за всем. Так что, если всё работает слажено, я сижу здесь и занимаюсь своим делом.  — Не скучно?  — Здесь не бывает скучно, Антон, — улыбается Эд и внезапно меняет тему диалога: — Слушай, я должен поговорить с тобой. И очень удачно, что ты заехал с Майей к нам. Операция не очень сложная, нам просто нужен был акушер-гинеколог, думаю, скоро она освободится.  — Хорошо.  — Я должен извиниться перед тобой. Я погорячился. Там, в Питере.  Выграновский выглядит практически смущённо. Надо же. Даже удивительно. Он мнёт в руках бумажный стикер, а затем, словно выдержав театральную паузу, продолжает:  — Я не должен был тебя на что-то подговаривать. Это неправильно. Я не имел на это права: ни морального, ни этического, ни профессионального.   — Мне не нужен ваш Арсений Сергеевич. Не переживайте вы так. Если вы думаете, что я скажу ему, то я не скажу! Точнее, почти уже сказал. Почти проболтался, дурак! Но больше таких ошибок он не допустит. Такого банально никогда не повторится. Урок усвоен слишком хорошо. Не только Эд опасается, как кажется Антону, реакции Попова. Но и он сам. Им обоим невыгодно рассказывать об этом.  — Я был бы рад, — он кусает губы и печально улыбается, — если бы он был моим. Это не так. Невозможно заставить человека полюбить себя. Снова, — на последнем слове его лицо снова мрачнеет. — Я бы мог бороться, если бы мы не были так близки. Я знаю, что могу оттолкнуть его. И слишком боюсь потерять его, как близкого мне человека. Как друга. Да как угодно. Это я не к чему-то конкретному, просто хотел сказать — всё в порядке. Тебе не нужно избегать его. Я буду рад тебя видеть здесь через пару лет.  Он снова улыбается. Вымучено и уже не так ярко, как раньше. И Антон хмурится. Это выглядит, как очень мужественное и сильное решение. Отказаться от своей мечты, будь то это работа или человек — очень сложно. А когда этой мечтой является человек — сложнее вдвойне.  — Хорошо.  Вот и всё, что он может ответить. Он рад, что ему теперь не нужно мучиться. Он рад, что Эд на самом деле не такой уж эгоистичный. Рад, что всё это просто закончилось.  — Мне нравится, что мы поговорили. Точнее, выговорился я, но всё равно на душе приятно. Не находишь? — Нахожу.  Антон облегчённо улыбается в ответ. Он вдруг понимает, что именно Арсений нашёл в Выграновском когда-то. Теперь, когда между ними никто и ничто не стоит, когда нет недомолвок и напряжения, то понимает, что с ним приятно общаться. Он умный, обаятельный, забавный. И иногда смешно шутит. Немногим младше Арсения Сергеевича, он выглядит очень даже хорошо. Эти мрачные татуировки делают его немного жутковатым, но в белом халате он смотрится будто добрее.  — Значит, вы возьмёте меня?  — Мы постоянно берём ординаторов. Хирурги нам нужны. Тем более нейрохирурги.  — И что от меня требуется?  — Ну, во-первых, нужно подать заявление на конкурсную комиссию в своём университете, — с готовностью отвечает Эд. — Вступительные экзамены, там ничего страшного: основы медицинских знаний специальных дисциплин. У нас ординатура по нейрохирургии длится три года. А во-вторых, просто будь лучшим. И всё получится.  Он снова откидывается на спинку кресла и расслабленно крутит в пальцах ручку.  — Это звучит, как мечта всей моей жизни, — негромко откликается Антон.  — И она будет твоей, если ты сам захочешь этого.  Шастун не один чувствует облегчение от данной ситуации. Эду тоже приятно расстаться с напряжением между ними. Ему ещё потребуется время, возможно, много времени, чтобы банально распрощаться со своей надеждой вновь завоевать Арсения Попова. Казалось бы, ещё неделю назад он был настроен воодушевлённо и решительно бороться за любовь своей жизни. А стоило только этой любви сообщить ему, что нужно отступить, как он послушно делает это.  Предстоит ещё неопределённое количество дней, чтоб понять, действительно ли это любовь, или он просто тянется к таким сладким воспоминаниям из прошлого, банально скучая. Точнее так, действительно ли он нуждался в Арсении, или он нуждался в самом себе, в том себе, которым становился рядом с Поповым? — Я ведь не зверь, Антон. Я просто человек. И я рад, что мы разобрались.  — Почему же вы так легко отступили? — решает осторожно поинтересоваться.  — Почему же легко, — усмехается. — Просто, когда тебе говорят, что ты не нужен, что ты должен уйти, то легче уйти, чем оставаться и смотреть на свою ненужность. Знаешь, так говорят: «Как быть, когда ты есть, а тебя не надо?»  Как быть, когда ты есть, а тебя не надо?  Это и вправду сильные слова.  Антон с неприятным накатывающим чувством сожаления и отвращения к самому себе думает о своих словах, которые он сказал Арсению Сергеевичу неделю назад.  «Я сделал свой выбор!» «Я не тот, кто нужен вам».  «А вы не тот, кто нужен мне».  «Мы никто друг другу, чтобы оправдываться».  «Это же просто смешно!» Неужели он ощущал себя так же, как и Выграновский? И, судя по расстроенному лицу второго, это достаточно болезненно.  Они болтают ещё полчаса на отвлечённые темы, негласно решая больше не возвращаться к этому вопросу. Потом Эд сообщает, что ему нужно пройтись по делам, а Антону, соответственно, подождать его в кабинете. Обоим этот план по душе.  Шаст разглядывает интерьер: свежевыкрашенные стены, светлые шторы, шкаф со стеклянными дверцами — кажется, классический атрибут любого кабинета. Там, за стеклом, стоят награды, сервиз, видимо, для особых гостей, чуть ниже, под замком — алкоголь. На стенах висят грамоты, дипломы, принадлежащие как и заведующему этого отделения, так и самому отделению, некоторым врачам.  Дверь неожиданно открывается.  — Привет, я решил забрать тебя сам... Арсений останавливается на пороге и задумчиво оглядывает помещение, словно пытаясь сложить два плюс два.  — Эдуард Александрович вышел, — примирительно сообщает Антон.  — Хорошо. Подожду снаружи, — холодно отвечает Попов.  И этот холод замораживает лёд, о который можно порезаться — такой он равнодушный и отстранённый. Они словно вернулись в то злополучное время, когда ещё оба не были знакомы так хорошо. И осознание этого ранит.  Он снова и снова прокручивает в голове слова Выграновского.  Как быть, когда ты есть, а тебя не надо?  А вас надо, Арсений Сергеевич.  Очень надо.  Прямо сейчас.  — Подождите! — вскакивает со своего места. — Моя мама тут... на операции. Я могу подождать в приёмном. Она скоро закончит.  — Как скажешь.  Они пересекаются посередине кабинета. Попов идёт к освободившемуся креслу, а Антон — к выходу. И они замирают друг перед другом, словно никто не хочет уходить. Но кому-то точно нужно.  — Простите меня. Пожалуйста, — практически шепчет он. Виновато опускает голову. 

Небо из ведра не льёт, и бывает

даже тает под ногами лёд, когда наступаю

на ошибки прошлого. Как можно 

аккуратно, но не слишком осторожно. 

— Хорошо, — просто кивает Арсений. — Я понимаю.  Они так близко.  Снова.  Они так целительно близко.  И любое разбитое сердце может склеить этот чудесный момент, потому что он принадлежит только им двоим. Потому что он заживляет все царапины и ссадины. Потому что он способен окрылить.  — Что с вашей рукой?!  Берёт его правую руку в свою, пальцами бережно сжимает, рассматривает профессионально наложенный тонкий бинт.  В этих изумрудных глазах селится столько сочувствия! Столько нежности и столько тепла! Так что Арсений даже отстраняется.  — Ничего. Ударился.  — Вы же врач, — криво улыбается Шастун. — Как так можно удариться?  — Это не важно. Я просто сорвался. Но я не навредил никому. Разве что кожаному салону машины Эда.  Они так и стоят напротив друг друга. Арсений — печально улыбаясь, а Антон — сжимая его руку.  Эта нежность, она снова выходит из-под контроля. Она, как кошка, которая гуляет сама по себе. Ты можешь запирать её, заставлять прятаться и быть послушной, но как только выпадает малейший шанс — она незамедлительно пользуется им. Убегает, горделиво помахивая хвостом и демонстрируя тебе, что ты снова не смог покорить её.  — Арсень Сергеевич... — Да, Антош? И это «Антош» сладко растягивается в сознании. Оно целует тебя, оно обволакивает тебя нежностью, счастьем, заботой, влюблённостью. Оно делает тебя безгранично уничтоженным своими же чувствами.  — Я соскучился по вам.  — И я тоже скучал по тебе, ушастик.  Он ласково улыбается и смотрит, как этот парень молча наклоняется, чтобы прижать его перебинтованную руку к своим горячим и мягким губам. И этот момент хочется скопировать как нечто важное и ценное, спрятать в маленькую шкатулку с драгоценностями, чтобы помогало выживать в тяжёлые дни. — Обещайте так больше не делать.  — Я обещаю.  Эд стоит в другом конце коридора, засунув руки в карманы. Он щурится, сжимает зубами сигарету, которую планировал выкурить, когда выйдет за стеклянные двери. И ему прекрасно всё видно через небольшую щель приоткрытой двери.  И только сейчас он понимает, о каких именно отношениях говорил Арс день назад в их откровенном разговоре.

И только сейчас он понимает, что окончательно проиграл.