* * *
Ребята не спеша заходят в корпус университета. Цикл по офтальмологии в Межотраслевом научно-техническом комплексе «Микрохирургия глаза» имени Федорова был завершён, так что сейчас, преодолев путь со станции метро «Селигерской» до привычной им «Киевской», они идут, чтобы донести некоторые документы в деканат. В университете стоит непривычное оживление: студенты со всей России, а также стран ближнего и дальнего зарубежья приняли участие в юбилейной десятой олимпиаде по хирургической стоматологии. Время уже два часа дня, так что сейчас все будущие стоматологи расползаются кто куда: внутри корпуса и вне его. Парням нужно отнести копии паспортов, а также отчёты по пройденному недавно скрининг марафону. В рамках которого студенты-волонтеры четвертого курса собрали семьсот тридцать семь кардиограмм, при этом обнаружив у семидесяти человек мерцательную аритмию — опасную патологию сердца. Серёжа от этого мероприятия, как будущий кардиохирург, был в восторге. Антон и Дима присоединились после некоторой профилактической беседы со стороны друга, но в итоге идею оценили. И, как потом будет говорить Шаст в своём скромном интервью, как лучший студент курса: «Это был отличный коммуникативный опыт, который, без сомнений, пойдёт всем на пользу». — Вот вечно тебе все лавры достаются, — бурчит Матвиенко, старательно пытаясь не отставать от друзей, которые быстро и уверенно шагают по университетскому коридору. — Зато твоя команда заняла первое место! Это важнее, — примирительно утешает его Антон. — Именно это будет в отчете для деканата. А интервью оно так, для сайта, куда наверняка никто даже не заходит. — Моя мама заходит, — возражает Дима. — В следующий раз надо будет передать ей «привет», — бормочет Шаст. Они уже подходят к тому самому кабинету. Антон старательно, но очень безуспешно, пытается спрятать улыбку, которая так глупо разъезжается на его лице, Димка делает вид, что ничего не замечает, а Серёжа вздыхает настолько театрально, насколько способна его абсолютно нетеатральная личность. — Держи себя в руках, — строго отчитывает он друга. — Нам ваши нюни ни к чему. Детский сад этот… Но он не успевает договорить, потому что Позов, желая остановить бухтение Матвиенко, резко распахивает дверь, даже забыв постучаться. Он вспоминает об этом слишком поздно, но пытается исправить положение и скромно стучит костяшками пальцев о косяк. — Ну заходите, раз уже пришли, — слышится голос Арсения Сергеевича. Троица осторожно заходит в просторный кабинет. Антон прикусывает нижнюю губу, чтобы не улыбнуться Попову слишком провокационно и широко. В общем и целом, у него нет причин шифроваться, сейчас просто не от кого, но не хочется выглядеть настолько идиотом. Он быстро приходит в себя, потому что помимо Арсения видит ещё кое-кого. Арс сидит в своём кресле, развалившись, сцепив руки на груди. Выграновский располагается на крае его стола и с интересом рассматривает вошедших. Дима на эту неожиданность реагирует флегматично, Антон удивлённо приподнимает бровь, но в целом держится достойно, а вот Серёжка замирает на пороге кабинета, с сомнением оглядывая всех присутствующих. — Мы же не сильно помешали? — уточняет он, что совершенно непохоже на него. Кто-кто, а Матвиенко вот тот, кто будет считать, что все обязаны ему, но никак не наоборот. — Если пришли сюда не на час, а на пять минут, то нет, — дружелюбно откликается Арсений из-за спины Эда. Тот же встаёт, отряхивает на себе пиджак и коротким жестом машет парням: — Привет. Заходите уже! — Мы уже как родные почти стали, — недовольно сообщает Дима. Он выгружает из своего рюкзака папку с документами и с готовностью достаёт три ксерокопии паспорта, а также три упакованных в файлики отчёта ребят. — Ты как секретарь, — усмехается Попов. Он встаёт тоже, чтобы принять у студента документы, бегло изучить их и удовлетворённо кивнуть в ответ. Хвалит их за такую пунктуальность и обещает добавить это в их личные дела. Как нельзя кстати. Их идиллия нарушается тем, что дверь кабинета вновь решительно распахивается. На этот раз ректором университета — Волей Павлом Алексеевичем. Он приветливо улыбается студентам и демонстративно практически кланяется Выграновскому. — Спасибо, что соизволил приехать! — Ой, да не за что, — кокетливо отмахивается Эд, а затем оборачивается ко всем остальным. — Как вы могли догадаться, у нас дела. — Да, мы пойдём, — кивает Павел Алексеевич. — Антон, поздравляю с марафоном, так держать! Быстрым шагом выходит прочь и не успевает услышать, как недовольно восклицает ему вслед Серёжа: — Эй, это вообще-то я выиграл! — Поздравляю, — Эд, который следует за ректором, останавливается около Матвиенко и протягивает ему руку. Затем с усмешкой смотрит, как тот удивлённо жмёт её. — Надеюсь, ты помнишь про наш уговор. Не дожидаясь ответа, уходит, прикрывая за собой дверь. Парни пораженно впиваются взорами в друга, но тот только хмурится в ответ, давая своим видом понять, что не намерен сейчас как-либо оправдываться. Поэтому ребята прощаются с деканом и выходят в коридор. Только Антона Арсений Сергеевич удерживает за запястья, оставляя его в своём кабинете, осторожно прижимает спиной к двери, запирая её его телом. — Мои друзья там, — тихо говорит Шастун. — Подождут. Он улыбается, поправляет цепочку Антона на его шее, пальцами пробирается за его уши, обхватывая лицо руками и приближаясь к нему сам. Целует, мягко касаясь его губ, больше просто прижимаясь, ощущая его запах, его вкус, его тепло и его дыхание. То, что так важно и нужно прямо сейчас. — Арсений, — бессильно шепчет в их поцелуй. Он чувствует себя увереннее с того вечера в кабинете Эда и поэтому аккуратно пальцами приподнимает его светло-голубую джинсовую рубашку, нежно обвивает его талию. Ему так нравится ощущать его кожу и её тепло. Это заставляет дыхание сбиваться, а язык — облизывать пересыхающие от волнения губы. — Я знаю-знаю, — всё знает, а сам сверху вниз прижимается своим лбом к его лбу, прикрывая веки, прислушиваясь к ощущениям, которые он испытывает от прикосновений Антона. — Я заеду за тобой вечером. Хорошо? Их предстоящая ночёвка откладывалась несколько раз, и сейчас она уже кажется реальнее и ближе, чем когда-либо. Шастун уже задолбал друзей расспросами: что взять с собой, чем они займутся и даже, в конце концов, что надеть? В дверь осторожно стучат. — Мне пора, — он ловко отстраняется от Попова. Затем хитро улыбается. — Заезжай. Выскальзывает из его объятий и спешит покинуть кабинет, оставляя после себя приятный шлейф воспоминаний и чёткое осознание: «мало, слишком мало». Это чувство становится практически осязаемым и слишком весомым. — Даже не хочу знать, что вы там делали! — категорически сообщает Серёжа и хмурится. Антон демонстративно игнорирует его слова и ведёт друзей по коридору. Самое время сейчас сменить Стаса в кофейне и немного в свободные минуты позубрить пройденный материал. У него есть некоторое предчувствие касательно того, что на выходных времени будет не так много. На улице ноябрь. Прохладно, ветрено, но солнечно. Это не может не радовать. Намечается неплохой вечер пятницы. Димка довольно вещает, что у него прибавилось учеников, он даже вынужден отказывать некоторым, потому что банально не хватает времени. А вот раньше всё было совсем иначе. У Серёжи планов никаких, разве что уделять время увеселительным мероприятиям. — Что там у нас с Выграновским? — интересуется Антон, когда парни выходят из корпуса. Ребята планируют перекусить в кофейне, где работает Шаст, чтобы потом разойтись до понедельника. Серёжа на этот вопрос отвечает не сразу, отводит взгляд и вздыхает. — Ничего. Дал свою визитку. Сказал, что он теперь наш должник и что мы должны придумать, как он будет отдавать долг. — Ерунда какая-то, — отвечает Дима. Они пересекают парковку. Антон сразу же отмечает чёрный автомобиль Попова. Скомкано улыбается сам себе, но потом снова возвращает своё внимание к друзьям. — Так он же кардиохирург! Попроси у него пару советов или что-то такое, — предлагает он. А ещё, думает Антон, интересно, знает ли Серёжка о том, что Эд — гей? И как бы изменилось его мнение о Выграновском? Сейчас он восторженно смотрит ему в рот, потому что искренне восхищается им, практически боготворит. И вправду, врачи из Склифа — это бесценная кладезь знаний и таланта. Но он решает не сообщать это Матвиенко. По той же самой причине — это банально не его дело. Серёжка отвечает что-то максимально неразборчивое, как обычно, в своём духе: «Я сам разберусь» или «Отвалите». Но они слишком привыкли, чтобы чему-то удивляться. В кофейне их встречает Стас в прекрасном расположении духа. Дарина принимала участие в Олимпиаде по стоматологической хирургии и, видимо, её азарт перекинулся на Шеминова, который выглядит очень довольным. Все трое друзей располагаются за небольшим столиком у барной стойки, чтобы перекусить. Есть особо нечего — только сэндвичи, но им этого хватает. Стас соглашается подменить Шастуна ещё на десять минут, чтобы он мог пообедать. — Стасик, привет! Ой, мальчики! Давно не виделись! Антон неприятно вздрагивает от знакомого голоса. Он уже отвык от шумной компании стоматологов. Но ведь Шеминов с Дариной не расставался. И это успевает как будто забыться, словно страшный сон. А где есть Дарина, там и автоматически идёт в комплекте и Ира. А она и вправду здесь. Её пластмассовое кукольное выражение лица сменяется на презрительное, хотя, казалось бы, презрение здесь должен испытывать только Антон. Даже не здоровается, а просто проходит мимо. Дарина виновато улыбается парням и спешит за подругой. Они оплачивают два латте и устраиваются позади столиков в ожидании своего заказа. Ира что-то болтает про олимпиаду, Дарина с готовностью ей поддакивает, а Стас лишь в нужные моменты вставляет уместные кивки головой. Он привык к нескончаемому потоку информации, так что даже не фильтрует её, пропуская через себя и отпуская в дальнее плавание. — Ой, слышала у нас Антон на особом счету у декана! Кузнецова произносит это совершенно неожиданно, так что Антон перестаёт жевать и медленно поднимает на неё вопрошающий взгляд. Дима и Серёжа переглядываются, как две подружки. Но Ира говорит это не им, скорее так, как раньше любил язвить Матвиенко, сотрясает воздух. Его, как и Позова, не особо радовала эта беззаботность и беспечность уже бывшей девушки Шастуна. — Ты про что? — интересуется Стас, ставя перед девочками два стаканчика с кофе. Потом осторожно закрывает их крышечками. — Да так, — Дарина тоже не очень понимает, о чём она, поэтому просто с любопытством ждёт, что будет дальше. — С пар его отпрашивает лично, устраивает ему внеклассные занятия. Она усмехается и наконец-то обращает своё внимание на Антона. Язвительная усмешка украшает её пухлые накрашенные губы. — Это правда? — беззлобно спрашивает Дарина и улыбается. — Я сейчас вам волосы ваши наращенные вырву, если не заткнётесь, — мрачно подаёт голос Серёжа. — Поаккуратнее со словами. Это вообще-то моя девушка, — хмурится Стас. Он уже вышел из-за барной стойки, снял рабочий фартук и теперь старательно застёгивает на себе пуговицы тёплой рубашки. — А ты что, тоже заднеприводный, Серёж? — веселится Ира. Лицо Матвиенко мрачнеет. Антон замечает, как напрягается его челюсть от того, что он сжимает зубы, видимо, чтобы не сказать или не сделать чего-то лишнего. Ссориться со Стасом, несмотря на всё происходящее, не хочется никому, даже Антону. — Ир, откуда такая уверенность? Шастун закусывает нижнюю губу и пялится на Дарину. Её наивность иногда просто поражает. Она удивлённо хлопает ресницами, да и в целом выглядит максимально ошарашенной этой новостью. И дело совсем не в том, что они будут мусолить эту ситуацию, а в том, что, видимо, очень скоро об этом узнает весь университет. Стоматологический факультет так точно. И Антон совершенно не понимает, как он относится к этой перспективе. И ещё больше не понимает, что скажет Арсений. Они знакомы не так долго, и Попов успел зарекомендовать себя, как уверенный в себе человек. Но он уж точно не похож на того, кто готов во всеуслышание трубить о своей ориентации. — Идите уже, куда шли, — он не даёт Кузнецовой ответить и, аккуратно подцепив их под локти, тащит к выходу. Стас, усмехаясь, идёт следом. — Так это правда, Шаст? — Правда в том, что если ты не угомонишься сейчас, то я тебе помогу! Не выдерживает и вскакивает со своего места Серёжа. Антон приподнимает бровь, переводя взгляд на друга. Такой защиты от него он уж точно не ожидал. — Эй, успокойтесь! — Дима встаёт со своего места и занимает предусмотрительную позицию между Серёжей и Стасом, последний уже выглядит крайне недовольным. — Просто уходите уже, боже! И они уходят. Антон смотрит им вслед через стеклянное окно. Он задумчиво потирает подбородок, пытаясь осознать, что именно он чувствует по этому поводу.* * *
— Аллергия на наркоз. Один процент из ста. Мы просто не знали об этом, — мрачно сообщает Арсений. Его лицо словно остекленело. На нём не отражается абсолютно ничего. Эта часть его души превратилась в кусок льда, который не ощущает ничего: ни тепла, ни холода, ни попыток согреть его. Ни-че-го. Он замуровал свои чувства, убрал далеко, чтобы не видеть и не слышать их. Потому что слишком больно снова касаться этой раны. Но проблема в том, что, если не ухаживать за открытой раной, она будет гнить. И как хирург он прекрасно осознаёт это. — Вы думаете, вы могли бы что-то исправить? На самом деле, под «работой», на которую он сваливал свою занятость для Антона, он подразумевал больше сеансы психотерапии. Эд регулярно и очень старательно капал ему на мозги этой идеей, так что она стала частью сознания Попова. Выграновский заставил его захотеть попробовать. — Исправить можно что-то всегда. Всегда можно сделать лучше. — Вы перфекционист? — Не знаю, — Арсений складывает тонкие пальцы на колени, рассматривая их, только бы не встречаться с пытливым взглядом психотерапевта. — Я просто знаю, на что я способен. И я вижу, что я не дотягиваю. — Что вы могли сделать иначе, Арсений? И он всё-таки поднимает голову. Голубые глаза смотрят грустно, но спокойно. И видно одно — ещё не отболело. Ещё саднит, как вчера. Он всё ещё помнит свои руки в перчатках, которые держал перед собой. Она была такая маленькая и хрупкая, он бы переломал ей всё, если бы делал непрямой массаж сердца обеими руками. Считал вслух, по своей хирургической привычке, смотрел, как операционная медсестра качает воздух мешком Амбу, как вздымается детская грудная клетка. Как он поймёт через полчаса после начала реанимационных действий — это всё происходило с трупом. Который никогда не задышит, не откроет глаза, не улыбнётся и не скажет своим чудесным голоском: «Привет, Арсений Сергеевич!». И осознание, что тихо и незаметно кралось за ним все эти пять лет, настигает. Оно просто выжидало удобного случая. Он не позволял себе по-настоящему, рационально и с расстановкой, рассуждать на эту тему. Потому что это так целительно важно было — обвинить себя. Возложить на себя ответственность, найти хотя бы кого-то виноватого. Поэтому сейчас, сидя в кресле перед психотерапевтом, он понимает: он сделал всё. Он хорошо подготовился к операции, в операционной было всего с достатком, он проверил анамнез пациентки, он поговорил с её родителями, он видел, как кардиохирург готовит план операции, он был в курсе всего. Он держал её за руку, когда она улыбалась ему и верила, что всё будет хорошо. Был с ней до самого последнего момента. Даже тогда, когда уже объявили время смерти, даже тогда, когда качать сердце уже не было никакого смысла. — Ничего, — тихо отвечает он после паузы. Его голос дрожит. Так же, как и пальцы, которые он бессильно сжимает и разжимает, не в силах противиться самому себе. Психотерапевт участливо молчит. Наблюдает за дрожью в руках Попова. Оценивающе смотрит на его искажённое от эмоций лицо. Ему по душе, что это красивое и всегда спокойное лицо сейчас что-то выражает. Что-то быстро и коротко записывает. Затем снова поднимает голову. — Что вы делали? Когда это всё закончилось. — Вышел в коридор к родственникам, потом пошел в душ, переоделся. Заполнил документы. И поехал домой. Это до боли известный ему процесс действий. Который он мечтал никогда не проходить в своей жизни. Операция останавливается, в их случае она даже не началась. Проводятся реанимационные действия. Они пытались восстановить работу сердца и дефибриллятором. И если те не приводят к результату, то врач констатирует время смерти, выходит к родственникам, чтобы сообщить им информацию об исходе операции. Заполняет необходимые документы, ожидает, когда тело заберут в морг для вскрытия, установки причины смерти и дальнейших действий. Это всё записано в протоколе. И ты никогда не рассчитываешь пользоваться им в жизни. И на бумаге это всё выглядит иначе: бесчувственно, обыденно. Как некая рутина. Но в жизни всё оказывается по-другому. — Вы плакали? — вдруг неожиданно спрашивает врач. Арсений удивлённо хмурится. — Нет. Я никогда не плачу. — Потому что не хотите, вам не нужно или просто не можете? — Какая разница? — раздражённо отвечает Попов. Он нервничает и сцепляет подрагивающие пальцы в замок. А очень хотелось. Струи воды обжигали уставшее тело, а ему казалось, что это кровь. Детская кровь маленькой девочки стекает по его рукам. Он пытался вымыть её, смыть, очиститься, убедить себя, что в этом всём нет его вины. Никакой. И пятна крови преследовали его повсюду. Когда он в первый раз после перерыва зашёл в операционную, он снова увидел кровь. Арсений — хирург. Он не боится крови. Он не боится ничего, потому что в науке всё очень просто, она опирается на факты, на логику. Но объяснить себе то, что он увидел тогда, он так и не смог. И никому никогда не рассказывал. До текущего момента. Потому что сделал вывод, что это просто галлюцинации от переживаний и усталости. — Ваш мозг пытается вас защитить, Арсений. Вы видите то, чего нет, вы ощущаете то, что уже давно пережили. И ваше тело пытается помешать вам снова погружаться в, как считает ваш разум, травмирующую среду. Пока вы не поймёте это, ничего не изменится. Как давно это случилось? — Пять лет назад… — он пытается сказать что-то ещё, но осекается. Психотерапевт качает головой. — Вы помните время до секунд, — тихо произносит он. — Скорбь не может быть вечной. Вечная скорбь — разрушает. Чувство вины губит вашу жизнь до тех пор, пока вы не начинаете что-то делать. Прошлое не изменить, вы должны признать это. Арсений сглатывает и отводит взгляд. Может быть, он не не может, а просто не хочет? Сны, невозможность вернуться к любимой работе, муки совести — это его искупление. И пока эта череда самобичевания продолжается — ему легче. Он чувствует, что несёт хоть какую-то ответственность. Кто-то же должен её нести. — Вы не встречались с семьёй той девочки больше? Отрицательно мотает головой. Его сердце разбилось в тот момент, когда он отвернулся от них и пошёл обратно. Он слышал за своей спиной громкий женский плач, каждый звук отдавался эхом в его уставшей голове, и ещё потом очень долго был фоновым звуком в ушах. У него умирали на столе пациенты. Но он никогда не привязывался к ним. Он всегда чётко знал, что сделал всё возможное. И большее подвластно только Господу богу. Но не в этот случай. — У меня для вас есть предложение, Арсений.* * *
— Я ненавижу тебя, — Эд улыбается и хрипло смеётся. Он смотрит на то, как Арсений вводит иглу и катетер под кожу, вытаскивает её, закрепляет пластырем. Почти наверняка заведующий отделением способен поставить сам себе капельницу и проследить за всем процессом, но Попов категорически не хочет оставлять его одного. По словам мужчины, он не доверяет увещеваниям Выграновского, что тот справится сам. — Будешь ещё благодарен мне потом, — усмехается он. — Когда всё это закончится, — тихо произносит Эд, меланхолично рассматривая, как медленно начинает капать препарат. Начало этого процесса — самая мучительная часть. Как врач и как пациент, он это прекрасно знает. Поднимает взгляд и смотрит на Арсения. Тот стоит над ним, внимательно следя взором за капельницей. Тёмные волосы чуть встрёпаны, верхняя пуговица светло-голубой джинсовой рубашки расстегнута. Сам он выглядит спокойным и уверенным в себе. Несмотря на все свои сопротивления, что якобы он не хочет никакой компании, он счастлив, что Арсений рядом. Его самообладание чётко транслируется Эду, расслабляя его обычно напряжённый до предела мозг. И сейчас он очень чётко понимает Арса в тот момент, в машине. Когда тот остервенело бил кулаком в приборную панель. Сейчас ему хотелось ровно так же сломать пальцы, разбить руки в кровь, только бы хоть как-то подавить в себе это желание — прикоснуться к нему. Снова погладить его мягкие и густые волосы, прижаться губами к его лбу, ощутить в поцелуе его улыбку. Он знаком с психотерапевтом Арсения. Они работают периодически вместе. И Эд иногда размышляет, как тому забавно теперь анализировать их двоих. Ведь ему пришлось рассказать о Попове и их отношениях, потому что сейчас — это главная его фокусировка. И очень хочется от неё избавиться. — Вы же понимаете, что вы просто скучаете по тому, каким вы были рядом с Арсением? И это правда. Ему просто не хватает этого в своей жизни. И спустя пять лет он осознал это по-настоящему. Да только поздно. Уехавший поезд не догнать. И даже если всё-таки забежать на какой-нибудь остановке посреди маршрута, то очень может оказаться, что места для тебя банально больше нет. — Антон сегодня ночует у тебя? — осторожно решает поинтересоваться. Потому что молчание между ними затянулось. Арс сидит на кресле рядом с его кроватью. И Выграновский почему-то вспоминает, что именно здесь и также сидел Матвиенко, которого оставили за старшего Шастун и Позов. Сейчас Попов откидывается на мягкую спинку и не шевелится, закрыв глаза. — Да. Поеду после твоей капельницы. — Может быть, раньше поедешь? — Заткнись. И не заставляй меня выходить из себя, — невозмутимо отрезает Арсений. Эд усаживается удобно на подушках и смущённо улыбается сам себе. Он мёрзнет, поэтому прикрывает ноги одеялом и ёжится. — Почитай мне. А то я усну. Рене Претр «Там, где бьётся сердце». — Хорошо, — кивает Попов. Он без труда находит книгу на полке. В комнате Эда есть небольшой книжный шкаф со стеклянными дверцами, полки которого заполнены литературой. В основном это медицинские книги, иногда биографии известных хирургов или что-то из серии «Спасая жизни. Истории от первого лица», которая очень нравится Выграновскому. Садится обратно с книгой в руках, сразу же отмечает обычную бумажную закладку где-то на трети произведения. Эд полусидит в кровати. Одна рука с капельной системой лежит вдоль его тела, ладонь второй покоится на грудной клетке. Арсений вглядывается в его бледное и спокойное лицо, затем выдыхает, проверяет капельницу и открывает книгу на нужной странице.* * *
Арсений сидит в своём автомобиле у дома Антона. Он вертит в руках телефон, но никак не решается позвонить или написать. И не потому, что чего-то боится. Он просто устал. Бесконечно устал. Устал, устал, устал. Усталость поглощает его, она смыкает веки, она затормаживает сознание, сплетает язык. Усталость моральная и усталость физическая — всё это сливается воедино в его теле. Проблемы с экзаменом Антона, его собственная психотерапия и Эд — три столпа каждодневного беспокойства. И ни одна из тем не отпускает его по-настоящему. Он не хочет беспокоить Пашку, потому что тот вкалывает за троих. Состояние Эда оставляет желать лучшего, так что Арсений старается, наоборот, быть поддержкой для него. А Антон… это Антон. Он хороший, добрый. Но его просто бесконечно не хочется втягивать в череду проблем. Хочется любоваться его улыбкой, легкомыслием, его жаждой жить. Он бы и сегодня перенёс их встречу, но как будто не вариант. Потому что Шастун точно обидится, а его обижать Попову очень сильно не хочется. И еще потому, что он сам банально соскучился. Очень сильно. Воспоминания с их ночёвки несколько недель назад ещё будоражат его сознание и волнуют, но они остаются в прошлом. Которое с каждым днём отдаляется. И хочется создавать и творить новые воспоминания, рисовать новые страницы. — Привет. Арс вздрагивает, потому дверь машины легко и неожиданно открывается. Антон стоит, наклонившись и мило улыбаясь ему. На нём белый свитшот с красной надписью, цепочка свешивается с шеи, которую чуть прикрывает белая футболка. — Откуда ты тут? — хлопает ладонью по пассажирскому сиденью. И Шастун послушно запрыгивает внутрь. Хлопает дверью. Попов морщится, но ничего ему не говорит. — Увидел, что твоя машина тут стоит. И решил спуститься. Не надо было? — Надо было, — тепло улыбается. Смотрит, как Антон закидывает рюкзак на заднее сиденье и потом пристёгивается. В это время сам нетерпеливо барабанит пальцами по колену. Когда наконец-то Шастун успокаивается, Арсений тянет к нему руки, чтобы пальцами одной обхватить его за шею и притянуть к себе, а пальцы другой сплести с его. И эта близость откликается в нём моментально. Дышит прерывисто, облизывает свои пересохшие губы. Антон подчиняется ему безропотно. И это восхищает, покоряет бесповоротно. Гладит его шею, прижимается своими губами к его губам, жадно целует, чуть настойчивее, чем обычно. Сжимает чужие пальцы. Кожа щёк Антона невероятно гладкая. Попов с усмешкой думает про себя, что тот старательно побрился. Пахнет приятной и обжигающей свежестью. И ощущает себя, как мальчишка, который ловит каждый малейший намёк, каждую деталь, прижимает всё это к сердцу и живет этими воспоминаниями. Рядом с ним легче. Рядом с ним не хочется думать плохие или грустные мысли, не хочется погружаться в свои проблемы. Рядом с ним хочется дышать, жить, ощущать каждое мгновение, каким бы оно ни было. — Соскучился? — спрашивает в их поцелуй Антон. Он улыбается. Затем отстраняется. — Соскучился, — важно кивает Попов. Они расцепляют руки, потому что оба понимают, что пора ехать. Один медик, второй только в процессе, но они очень ценят сон и всё, что с ним связано. Так что приезжать домой очень поздно не хочется. Антон пялится в окно, теребит кольца на пальцах. Арсений думает о том, что же он ощущает от мысли, что везёт его к себе домой. Сможет ли он когда-то назвать это место «их домом»? Возможно ли такое? А ещё фоновой беспокойной строкой витает в голове разговор с психотерапевтом. Арс пока сам не может определиться точно, как он относится к этому процессу, что конкретно чувствует и идёт ли ему это всё на пользу. И он ожидал чего угодно, но только не того, что случилось в их последнюю встречу. — Арсений? — Да? Бросает мимолётный взгляд на Шастуна. — Я тоже соскучился. Арсений улыбается и кивает в ответ.* * *
В квартире Попова привычно спокойно и достаточно уютно. Антон удивляется, как тому удаётся сохранять такой буквально образцовый порядок. Сам он, как уверяет его мать, и дня бы не продержался в чистой обстановке. Это немного обидно, но всё-таки является самым правдивым фактом в мире. Так что сейчас он старается вести себя максимально неестественно аккуратно, чтобы не натворить. И это забавно. Арсений чуть удивлённо, но заинтересованно следит за тем, как Антон осторожно моет руки, словно боясь капнуть хотя бы каплю куда-либо. Затем двумя пальцами берёт полотенце и медленно вытирает им руки. Оно хрустит от чистоты, и Шастун на мгновение зажмуривается, вспоминая о полотенцах у себя дома, когда мамы практически не бывает дома. Это очень позорно. Сейчас он понимает это. — Можно узнать как-нибудь, что с тобой? — всё-таки вопрошает Арсений, когда Антон заканчивает свою неловкую пантомиму. — Руки вот помыл… — Да я вижу, — ухмыляется Попов. — Боюсь что-то у тебя тут испачкать. Я такой неуклюжий. — Неужели? Арс уже открывает кран, чтобы тоже помыть руки. Вода течёт, а он сам пялится на Шастуна. Затем фыркает: так просто и по-детски. Зачерпывает ладонью небольшую пригоршню воды и брызжет ею в парня. Брызги летят в разные стороны, попадая на выполированное зеркало, на идеально начищенный кран и на смешливое лицо Антона. Он отмахивается и смеётся. Его смех разбавляет некогда пустую обстановку квартиры, сотрясает наполненный одиночеством воздух. Он весело щурится и прикрывает лицо руками. — Что ты делаешь?! — Я не такой зануда, как ты думаешь, — он тоже моет руки и вытирает их. — Я не прямо-таки перфекционист в бытовом плане, просто боюсь остаться наедине со своими мыслями. Они выходят из ванны, а Арсений даже не протирает ни зеркало, ни кран, просто оставляет это так. Антон смотрит на него практически с уважением. Думает о его последней фразе, хочет что-то сказать, что пауза уже слишком затягивается, а он не знает, как подобрать слова. И какие. И нужно ли вообще их подбирать? А ещё вспоминает про Иру. Стоит ли об этом рассказать Попову? А может быть, он только зря наводит панику, и Кузнецова просто решила подразнить его. Из сплетен, получаемых от Стаса, он узнал, что она успела расстаться с тем парнем. И, кажется, со скандалом. Они ужинают. Арсений сначала извиняется за то, что у него дома безалаберно пусто. Так же, как и дома у Выграновского, грустно думает в этот момент Антон. Потом они спускаются на первый этаж, в пиццерию, берут там две пиццы и какую-то газировку. И Шастуну хочется пошутить, что это самый настоящий ужин холостяков, но потом вспоминает, что, кажется, он уже потерял этот статус, не успев приобрести. — Что это за песня? — спрашивает Антон после того, как прикончил последний на текущий вечер кусок пиццы. — Starset — Antigravity, — откликается Арсений, который сминает в мусорное ведро картонную коробку. — Никогда не слышал? Он отрицательно мотает головой. Небольшая колонка стоит на подоконнике уютной кухни. Оттуда негромко играет музыка — песни, как догадался Шаст, из плейлиста Попова. Он вслушивается в приятный мужской голос, пытаясь успеть разобрать, что он поёт. И Арсений тихо переводит ему строчки.Чем дольше я сражаюсь, чем усерднее я работаю,
Тем сильнее я закапываюсь в грязь,
Насыщаясь по самое не хочу, разочаровываясь,
Чтобы в итоге всё кардинально изменить.
Но потом судьба сбивает меня с ног, ставя на колени,
И устанавливает новые недосягаемые высоты
Под землёй, под бетонным полом.
Весь мир прикован к моим ногам.
Его голос дрожит, как и губы, которыми он практически шепчет знакомые четверостишия. Он хорошо знает английский и просто слишком запомнил эту песню. Потому что иногда ему кажется, что она отражает его мироощущение.В самом низу хищники
Смотрят ввысь, где я парю
Над облаками, над бурей.
Над землей я становлюсь другим.
Сила освободила меня
И проводила через галактику.
Я поднялся выше неба,
Я проснулся, я жив.
Когда всё выливается в большой побег
От ограничений и силы тяжести,
Эта антигравитация,
Пусть она летит сквозь Вселенную,
В открытый космос,
За пределы ограничений и силы тяжести.
Эта антигравитация овладевает мной
Если ты захочешь освободиться,
Ты знаешь, где меня найти.
И Арсений замолкает. Антон видит, как болезненно дрожат его пальцы, каким серьёзным становится его лицо. Он будто в момент стареет на несколько лет, уголки губ опускаются вниз, а взгляд словно замыливается. Медленно подходит ближе, берёт его дрожащие руки в свои и крепко сжимает. Смотрит очень внимательно, пытаясь разгадать, о чём может сейчас думать этот удивительный мужчина. — Всё хорошо, — поглаживает большими пальцами тыльную сторону его ладоней. — Я рядом. — Всё в порядке, — поспешно кивает Арсений и растерянно улыбается. Ему не хочется говорить об этом, а Антон не знает, как спросить. И сейчас полярность их личностей ощущается как никогда сильно. У одного нет достаточного опыта, чтобы подобрать нужные слова и понять, а другой слишком привык тащить всё на себе и в себе.* * *
— Где мы будем спать? — осторожно спрашивает Антон. — Где хочешь, — пожимает плечами Арсений. Он обнимает его за плечи и притягивает к себе. Теперь они сидят вместе на широкой кровати, нога Шастуна закинута на ногу Попова, а их пальцы соприкасаются. — Я могу лечь на диване, если тебе так будет комфортнее. Антон молчит, но обеспокоенно смотрит на уставшее лицо Арса. Тёмные круги под глазами подчёркивают мелкие морщинки, губы улыбаются, но с ноткой какой-то затаившейся печали. Пальцы Арсения мягко поглаживают его запястье, а взгляд устремлён на их руки. На нём свободная футболка и серые шорты, подчёркивающие мышцы напряжённых бёдер. — Как твой день? — Устал. Это всё, что может сказать, потому что об остальном говорить катастрофически не хочется. Не хочется снова погружаться в воспоминания, снова видеть перед глазами бледное лицо Эда, слышать, как наяву, медленные и тягучие звуки капельницы, звук собственного читающего голоса. Не хочется. Он сам до конца не очень понимает, хочет ли он уберечь Антона от реальности своей жизни, чтобы сохранить их маленький мир в уюте и спокойствии, или же сам просто не доверяет ему, думает, что он не поймёт. — Мама пропадает в Склифе в последнее время. У вас там опять какая-то текучка с врачами? Арсений не знает, специально ли он говорит «у вас» и что он пытается подчеркнуть этим? Связь Арса с больницей или его близость с Эдом, который является заведующим отделением? — Есть такое, — только и отвечает — Думаю, скоро решат. Мама сильно устаёт? — Она рада снова оперировать, — Антон фыркает. — Даже неловко от того, что из-за меня она перестала на какое-то время оперировать. — Зато соскучилась. — А ты? Ты соскучился? У вас был такой же бешеный график? — он сыплет вопросами, и Арсению болезненно приятно видеть, как его это по-настоящему волнует. — Ну а что? Мне там скоро работать! И Попов осознаёт, что именно его зацепило в молодом и высоком парне с этой потрясающей и широкой улыбкой. Он не говорит: «если я буду там работать», он говорит: «я буду там работать!» И это подкупает. В своё время он также горел происходящим, руки хотели оперировать, мозг — генерировать сложные и профессиональные решения, а сам он — быть частью этой культуры, этого огромного мира. И так ценно, что Антон попадёт в Склиф по любви. Это продлит его сладкое ощущение от сбывшейся мечты, от новой работы. Потому что сам он не знал, что это такое — экстренная хирургия, по-настоящему. Его позвали, и он со рвением согласился. И потом уже невозможно расстаться. — Экстренная хирургия — это стиль жизни, — он подносит к лицу руку Антона и нежно целует его в тыльную сторону ладони. — Ты спасаешь пациента в критической ситуации. У тебя нет времени сомневаться, нет времени бояться, нет времени паниковать. Я проходил ординатуру в Склифосовском. Мне пришлось быстро привыкать к нынешним реалиям. Когда случается массовое ДТП, людей везут к нам, а заведующий обрывает тебе телефон в три часа ночи, требуя немедленно приехать. Антон смотрит восхищённо. Ему определённо нравится то, как загораются эти будто бы угасшие голубые глаза, осанка Попова становится увереннее, он даже расправляет плечи, когда говорит о своей работе. Мысль, что когда-то он также стоял в операционной, над столом, облачённый в хирургический костюм, позволяя медсестре одеть на себя перчатки — она приводит его в восторг. Он тот самый хирург, тот самый врач, который может настроить операционную бригаду на положительный лад, успокоить волнующегося ординатора или ассистента. Он — опора. Тот, на кого можно целиком и полностью положиться. Арсений продолжает: — И ты едешь. Приезжаешь. И видишь ещё десяток пар таких же заспанных глаз коллег, которые рядом с тобой. Здесь. И понимаешь, что всё это не зря. — Каким ты был ординатором? — хитро интересуется Антон. — Не верю в то, что ты пришёл сразу таким умным и способным. — Я и был умным и способным изначально! — будто бы обиженно возражает Арс. Он щурится, заглядывая в недоверчивые зелёные глаза Шастуна. Тот целенаправленно отворачивается от него и негромко смеётся. Ущемлять самолюбие Попова с сентября этого года — любимое занятие. Арсений ловит его подбородок и поворачивает в свою сторону. Он тоже улыбается. Чмокает его в надутые губы и отпускает. — Нет, ну правда. Я тоже был лучшим на своём курсе. — Так это была ревность, Арсений Сергеевич? Молодой и амбициозный студент затмил ваше превосходительство? — невозмутимо гнёт свою линию Антон. Он озадаченно хмурит брови, не понимая, как именно ему реагировать на эту бестактность. Он действительно разбалован уважением и восхищением. Может быть, даже чуть больше, чем заслуживает этого. И от Антона это слышать совсем не обидно, он знает, как тот думает по-настоящему. Это всё читается в бесстыжих изумрудных глазах. — Не зли меня, Шастун. Он криво усмехается. И в этой усмешке есть всё. Всё, что было потеряно, найдено или просто жизненно необходимо. Этот чудесный нос с приплюснутым кончиком, разбегающиеся морщинки в уголках глаз, тонкие губы, обнажающие ряд белых зубов, тёмные волосы, спадающие чёлкой на чёрные длинные ресницы, чарующая лёгкая небритость, которая так ярко сквозит в оттенке белой футболки. Такой удивительный. И как его можно было сразу не рассмотреть? Как можно было сразу не разглядеть его великодушное доброе сердце, его хриплый и тёплый, словно утренний свежесваренный кофе, смех, улыбку, что щекочет сознание, будоражит его, сладко затуманивает мозг и заставляет влюбляться ещё сильнее? Антон не понимает. Раньше он не понимал, как его может угораздить влюбиться в мужчину. Но сейчас он не понимает, как он мог сразу не заметить его. — Я просто говорю правду, — эта такая сладкая игра, в которую невозможно перестать играть. Хочется ещё и ещё. И он догадывается, что доигрался. Правда, немного поздно. Арсений очень легко, будто бы без усилий, обхватывает его за талию и приподнимает с кровати, заставляя сесть себе на колени. Их лица оказываются на одном уровне. Сердце Антона колотится, словно бежит бесконечный марафон и невероятно сильно не хочет упустить желанную и очень необходимую победу. А во взгляде Попова можно заблудиться. Он — нескончаемый лабиринт. Кажется, никогда не узнаешь его полностью. И он делает это. Бессознательно жмётся своим лбом к его лбу, не понимая, откуда в нём берётся эта смелость и решимость. Ощущает сквозь тонкую ткань футболок, как касаются на мгновение их животы. Его бёдра обхватывают ноги Арсения, и это сродни чему-то волшебному. Тот целует его первым, цепляясь за этот процесс, растягивая его. Целует, замирает, вдыхая его запах, целует снова, мягко касается языком его зубов, посасывает кончик языка, позволяет пальцам Шастуна забраться в свои волосы, приятно щекотать его макушку. — Арсений… — пытается что-то сказать. — Не останавливайся, — хрипло просит Попов. Он аккуратно, не отрываясь от него, поправляет цепочку на худой шее Антона. Гладит его плечи, проводит обеими ладонями от предплечий до запястий, которые покоятся на его собственной талии. Затем всё-таки отстраняется, чтобы припасть к обнажённой части его шеи. Влажные губы оставляют мокрую дорожку, ласкают чувствительную кожу, щетина подбородка слегка царапает, но Шаст чувствует только то, как сильнее сжимается всё внутри него. Он пытается совладать со своим сбитым дыханием, но получается слишком плохо, потому что Арсений не даёт возможности ему даже вдохнуть. Он целует так жадно, будто ждал этого всю жизнь. — Не будет никакого продолжения истории? — насмешливо интересуется Антон. Он сидит на нём сверху, послушно откинув голову назад, поддаваясь его настойчивости и утопая в ласках. — Обязательно будет, — соглашается Арсений. — Когда-нибудь. Так странно сидеть у него на коленях. Это нечто когда-то невообразимое и невероятно дикое. Но сейчас это кажется таким… правильным? Чувственным? Особенным? Он ощущает слишком знакомую слабость, которая растекается по телу, туманит разум, превращая его самого в сгусток, в импульс, центром которого становится только одно — желание. Опускает взгляд вниз, затем медленно поднимает на Попова. — У тебя встал, — констатирует это как-то даже неловко, словно такого в природе быть и не может. Арсений таращится на него, изо всех сил сдерживая подступающий смех, сжимая губы. — Конечно, у меня встал. Когда ты ёрзаешь на мне своей задницей и прижимаешься. Я бы даже расстроился, если бы у меня не встал. Антон поражённо молчит. Не то чтобы это что-то сверх науки, просто он никогда не думал об этом. Он чувствует, как член Арсения сквозь мягкую ткань шорт упирается в его член. Он ощущает это так ясно, так чётко и в этот момент понимает, что сам перестаёт контролировать своё состояние. Возбуждение качает его на волнах, пьянит, окутывает туманом каждый миллиметр его сознания. И это странно. Потому что он сам не понимает, чего именно хочет. И от этого становится ещё и немного страшно. А ещё невероятно хочется придвинуться ближе, чтобы плотью ощущать прикосновение Арсения ещё ярче. Это что-то невероятно животное, инстинктивное, что буквально жизненно необходимо для организма. И он двигается ближе. Его чуть потряхивает от всплеска чувств, худые плечи дрожат, губы пересохли, а сам он опускает взгляд и на несколько секунд старательно зажмуривает глаза. Арсений улыбается. Он с таким интересом рассматривает смущённого Шастуна, видит, как стремительно покрываются румянцем его щеки, как взор помутневших от возбуждения глаз становится невероятно стыдливым. Ему не хочется, чтобы Антон испытывал такие эмоции, ему хочется, чтобы он также наслаждался этим процессом, расслаблялся в нём, растворялся. — Антон, — приподнимает его подбородок. — Нам необязательно делать что-то, слышишь? — Я знаю. — Тогда почему ты так напряжён? Он ощущает его напряжение во всём: в ставших короткими и прерывистыми прикосновениях, в сжатой челюсти Шастуна, в его отрешённом взгляде. — Я просто… — Антон пытается подобрать слова, найти что-то подходящее из тысячи возможных. — Я не знаю, Арсений… — он практически шепчет это и злится сам на себя. Потому что ему очень хочется. Здесь и сейчас. Арсений такой невероятно красивый с растрепавшимися волосами и с этим восхищённо-влюблённым взглядом! Он очень мягко сжимает пальцами его собственный подбородок, чтобы следить за взглядом Антона, ладонь другой руки лежит на бедре Шастуна, задрав ткань шорт, поглаживает кожу. — Если ты хочешь… — Арс взволнованно сглатывает. — Я могу что-то сделать… тебе. Сам не понимает, почему сейчас так стесняется сам. Он занимается сексом большую часть своей жизни и вроде даже принимает его как данность, как естественную и физиологическую часть и потребность своего существования. Аккуратно опускает руку, сжимает пальцами через шорты возбуждённый член Антона. Видит, как тот сглатывает, облизывает губы и прикусывает нижнюю. — Сядь сюда. Хлопает ладонью по пустому месту на кровати рядом с собой. Говорит это спокойно, властно. И эта уверенность чарует, заставляет быть хорошим и покорным. Поэтому Шастун подчиняется. Неловко слезает с колен Попова и садится рядом. Он совершенно не знает, чего ему ожидать теперь, поэтому просто пытается успокоить взволнованное и сбившееся с привычного ритма дыхание. Арсений меняет положение — он оказывается между его ногами. Кладёт ладони на бёдра Антона, проникая пальцами под шорты, поглаживает. Ему так нравится ощущать его кожу, мягкие короткие кудрявые волосы. Нравится быть ближе к нему. Настолько, насколько возможно. Продолжает оглаживать его бёдра, нависает над ним, требовательно целует, кусает, снова целует, томно дыша в приоткрытые пухлые губы Шастуна. — Ты… ты мог бы снять футболку? — смущённо спрашивает Антон. — Мог бы. Цепляется пальцами за подол футболки и снимает её через голову. Достаточно небрежно откидывает в сторону — она падает на пол. В комнате не так светло, как час назад, когда они только расположились здесь и болтали обо всём. Но даже сейчас ему очень хорошо видно всё: широкие плечи Попова, его грудную клетку, напряжённые мышцы торса, редкие волосы, которые спускаются по низу живота, а также возбуждённые тёмно-розовые соски. Арсений улыбается ему и позволяет разглядывать себя. — Ты очень красивый. Он несмело проводит указательным пальцем по линии его груди, касается соска, обводит его, затем большим пальцем мягко теребит, вторую руку держит на талии Арсения. Из сжатых губ того выскальзывает хриплый стон. Он сейчас сидит напротив Антона на коленях и следит за каждым его действием. А тот думает о том, что, наверное, надо бы его поцеловать. И целует. Сначала в губы, мимолётно, чувствуя, как он сердится из-за скоротечности поцелуя, затем пальцами обеих рук аккуратно касается его шеи, приподнимает подбородок, осторожно, будто боясь поранить или где-то налажать, целует кожу. Вдыхает его запах. Сотни мурашек мелкими и непослушными стаями разбегаются по его спине, по дрожащим рукам, заставляют тело стенать и изнывать от возбуждения. Он тычется в шею Арсения, целует, просто невесомо проводит кончиком носа дорожки, изучая его и не решаясь двинуться куда-либо дальше. Попов отстраняется и трепетно прикасается к низу живота Антона, взглядом спрашивая, может ли он сделать это. Тот, сглотнув, кивает. Он никогда не комплексовал из-за своего телосложения, но сейчас как будто бы стоит. Арс шире него в плечах, да и мышц у него больше. Футболка отправляется следом на пол. И сейчас даже это не важно. Хотя в первый раз Антон подумал, что они нарушают идеальный порядок в комнате Арсения. — Ты тоже очень красивый, — тихо произносит мужчина. Он притягивает его за талию к себе, обвивает её руками, смотрит своими голубыми глазами в его зелёные, пытаясь угадать, о чем же тот думает на самом деле. Он сам не привык к таким нежностям и ему почему-то кажется, что Антон тоже. Но как будто оба они понимают: сейчас иначе никак. — Что ты делаешь? — Пока ничего. Но хочу. Тебе понравится. Если ты, конечно, не против. Антон просто молчит, отрешённо рассматривая Попова. Почему-то именно сейчас его разум не может придумать ничего такого, что Арс мог бы сделать. И ещё он представляет себе, что им для этого наверняка придётся раздеться. А ведь он никогда не видел так близко чужой мужской член. Нет, конечно, видел, но только не в такой концепции и ситуации. И совершенно не знает, как на это нужно отреагировать. — Я не понимаю тебя. Он произносит это тихо и чувствует себя максимальным идиотом. На десять идиотов из десяти. Его собственная шкала, которую он изобрёл буквально минуту назад. — Отсосать хочу тебе, что за вопросы? Арсений произносит это хрипло и достаточно резко. Он раздражённо хмурится. Видит, как болтается на обнажённой шее цепочка, исподлобья рассматривает его худое тело, чуть сутулые плечи и плоский живот. Оттопыренные уши Шастуна покрываются краской, а сам он виновато улыбается. — Слушай, — пододвигается ближе и чмокает его в губы. — Я очень хочу сделать это. Это никак не унизит меня или тебя, или чего ты там боишься. — Хорошо, — неожиданно соглашается Антон. Он чувствует, что не может больше сконцентрироваться ни на чём, кроме как на торсе Арса, его мышцах, уверенной осанке и пальцах, которыми он скользит по его собственным бёдрам. Расслабляется и прищуренными глазами следит за тем, как его раздевают: быстро и решительно. И это будоражит ещё сильнее. С ним никогда так не поступали. Никогда им так не вертели, как делает это сейчас Попов. Просто творит, что хочет. Жадно целует его выступающие ключицы, кончиком языка вылизывает тонкую кожу грудной клетки, затем касается невероятно чувствительных сосков, теребя их, всасывая, слегка покусывая, что заставляет Антона вжаться затылком в подушку, а его пальцы — вцепиться в край одеяла, потому что дышать становится всё более затруднительно, он хочет сжать бёдра, но находящийся там Арсений не даёт возможности сделать это. Арс ложится ниже, его влажные и такие горячие губы осыпают поцелуями живот Антона, с каждым поцелуем оставляя новый и новый мокрый след, который обжигает, волнует и опаляет сознание. Пальцы Попова снова сжимают его член через тонкую ткань трусов. Шастун не может оторвать от него взора: это зрелище по-настоящему опьяняет, оно сводит с ума. Волосы мужчины растрёпаны, они прикрывают его напряжённый лоб, щетина слегка царапает, добавляя лишь огня в воспалённое возбуждение. Сам Арсений в одних шортах. И когда он садится, чтобы снять бельё с Антона, тот видит, как оттопыривается серая ткань. И это поражает. Сам не может понять — смесь эмоций и чувств мешает мыслить здраво. И он невероятно смущается, когда оказывается абсолютно голым. Смущается от своей эрекции, от того, как жадно на него смотрит Арсений, тот буквально пожирает его тело голодным взглядом, словно пытаясь запомнить каждую мельчайшую деталь. И Антон замечает, как красиво рассыпаются родинки по сильным рукам мужчины, по его груди, как пульсируют вены на шее, как те же тонкие венки бегают по напряжённым рукам. Попов наклоняется и целует его. Мягко касается губами часто вздымающегося живота, целует снова и снова. Ему бы и хотелось что-то сказать, ему всегда есть что сказать, так сказать, прокомментировать ту или иную ситуацию, но сейчас слова растерялись, выпали из карманов и рассыпались по комнате, не давая возможности себя обнаружить. Наслаждается этим процессом, выжимает из себя максимум, чтобы только ощутить, как будет стонать под ним Антон. Он всегда боготворил мужскую красоту. Ему нравятся чёткие изгибы тела, упругие мышцы, крепкие и грубые прикосновения, ощущение члена в своей ладони или в себе — это что-то умопомрачительное. Иногда он думает, что даже то, ради чего стоит жить. Если он потеряет всё на свете, то у него останется секс. И как бесценно сейчас поедать этого худенького паренька взглядом, целовать его изнывающее от желания тело, слышать его хриплое и частое дыхание, видеть его зачарованный происходящим взгляд. И ему очень хочется сделать это. Он осторожно целует чуть ниже. Влажные губы касаются лобка. Кончиком носа мягко водит по нежной коже, по завивающимся коротким волосам, тихо и спокойно дышит, наслаждаясь моментом. Даже по-идиотски не поднимает голову, потому что точно знает, что именно он там увидит. Длинные пальцы обхватывают основание члена, сжимают, затем мягко скользят по длине. Антон тихо стонет, где-то совсем рядом с головой Арсения пальцы Шастуна остервенело сжимают простынь. Ему нравится трогать его. Целовать. Никак не может надышаться им, впитать в себя максимум их близости, насытиться ей по-настоящему. И ещё никогда таким желанным и сокровенным не было это рвение — доставить удовольствие кому-либо. Так сладко хочется слышать, как он будет стонать, чувствовать его руку в своих волосах, видеть, как он ещё сильнее впечатывает своё тело в белоснежные подушки. Арсений наклоняется ниже, с чуть припухших от поцелуев губ капает слюна, тягуче стекает по налитой кровью головке. Он по-кошачьи вытягивает язык, томно слизывает собственную слюну, ощущая, как дёргается Антон. Сжимает пальцы сильнее, затем прижимается языком, настойчиво лижет уздечку, затем обхватывает губами головку, втягивает в себя воздух, ритмично посасывая, затем снова скользит языком по уздечке, вылизывая каждый миллиметр плоти. И пальцы Шастуна и вправду зарываются в волосы Арсения. Он изо всех прикусывает нижнюю губу, чтобы хоть как-то контролировать себя. Его невероятно мажет от этого процесса. Тело изголодалось по сексу, по ласке и прикосновениям, но вдвойне рассыпает в клочья осознание того, что это делает Арсений Попов. Высокий и красивый мужчина — его преподаватель. Всегда такой серьёзный и ответственный — сейчас он лежит между его ног совершенно домашний и чертовски сексуальный и сосёт ему. Даже в самом роскошном порно такого точно не было, он в этом уверен. Он иногда думал о том, будет ли между ними какая-нибудь интимная связь, но прийти к чему-то конкретному — никогда не приходил. Сам себя смущал и старался не думать об этом. Мог ли он себе представить, что это будет настолько охрененным? Вряд ли. Арсений расслабляет губы и позволяет пенису войти глубже, втягивает щёки, языком скользит по основанию. Антон снова откидывается на подушки, он бессознательно толкается бёдрами вперёд, чувствуя, как головка касается гортани Попова — это невообразимо. Слюна стекает на простынь, она сначала стекает по подбородку Арса, а затем уже капает на тонкую ткань. Антон стонет, он зажмуривает глаза, чувствует, как отчаянно напрягаются мышцы его живота, как пелена перед глазами мешает ему рассмотреть что-либо. Сжимает пальцы ног, даже чересчур сильно тянет пряди волос Попова. Ему хорошо. Он не думает больше ни о чём. Точнее так: ни одна мысль больше не имеет никакого влияния на его сознание. В нём только одно имя, один единственный человек, который сейчас лежит перед ним. — А-арс-сений… Ему нравится выговаривать его имя именно в момент, когда так хорошо. Дрожь окутывает его тело, потому что Арсений сосёт быстрее: языком вырисовывает невообразимые линии на члене Антона, ласкает снова и снова уздечку, пальцы руки освобождаются и аккуратно, но настойчиво сжимают его яички, играют с ними, поглаживают. А он красивый. У него так мило краснеют щёки, так сладко дрожат губы, которые он старательно сжимает, чтобы не показаться, видимо, слишком чувственным и чувствительным. Арсений замечает это со своего положения. Ему окончательно сносит крышу от понимания того, как кроет Антона от того, что он делает. И это лучше любого секса, лучше любого минета, которого делают ему, лучше всего на свете. Потому что так неожиданно важно и ценно, оказывается, понимание того, что ему хорошо. Антону хорошо с ним. То, что Шаст кончает, он понимает сразу. Потому что, чуть морщась, очень чувствует, как тот сильнее цепляется за его волосы. И вообще. Он не очень любит, когда кончают ему в рот, а уж тем более глотать это, но сейчас не хочется останавливаться. Поэтому принимает решение молниеносно. Сперма течёт и обжигает горло, так что Арсений расслабляет губы, позволяя ей стекать так же и по своему подбородку и шее, но не останавливается. Вслушивается в сексуальный и протяжный стон Антона, видит, как изгибается его стройное тело и, насколько это возможно, улыбается сам себе на всё происходящее. Хорошо. Х - о - р - о - ш - о. И ни одной плохой мысли в голове. Как это работает? Арсений садится на кровати, вытирает лицо простынёй, швыряет её на пол. Затем с интересом разглядывает смущённого Антона. Тот буквально не знает, куда себя деть. Его щёки горят, глаза смотрят практически виновато, а губы улыбаются самой очаровательной улыбкой, которую только можно отыскать в этом мире. Попов поправляет волосы, сцепляет пальцы рук и лениво тянется. — Как ты, ушастик? — первым заговаривает именно он. — Я не «ушастик», — бурчит Шастун, меняясь в лице. — А это что? — Арс легонько щёлкает по левому уху Антона. Тот обиженно дует губы. — Вот такие красивые ушки. Он тянется к нему и целует в губы, чем вызывает мгновенную счастливую улыбку. Ему так нравится, что Антон без одежды. Это разрывает очередной шаблон. — Я хочу в душ. — Иди, — соглашается Арсений. — Можно с тобой? Я тут потрудился, так сказать, вспотел. Шастун таращит на него свои изумрудные глаза, словно не веря в то, что тот действительно произнёс это вслух. Затем срывает с себя одеяло, вскакивает с кровати и практически убегает в ванную. Арсений хрипло смеётся ему вслед и не спеша идёт за ним.* * *
Горячая вода обжигает их тела, смывая события прошедших часов. Они уже были здесь. Но по отдельности, вечером. А сейчас вдвоём. И это магически. Антон не может оторваться от него. Он с таким неподдельным восхищением рассматривает Арсения, что теперь, кажется, очередь второго смущаться. — Почему ты такой удивительный? — тихо спрашивает он. — Какой есть, — улыбается Арсений. Он трёт себя мочалкой, распределяя гель по животу, плечам, рукам. Затем, склонив голову, наблюдает за Антоном. Тот просто позволяет струям воды стекать по своему телу, смывая густую и вкусно пахнущую пену. Так уютно и по-настоящему хорошо. Больше не думает про Эда, которого бы по-хорошему нужно завтра проведать. И как-то убедить не перетруждаться. И ещё так, чтобы Антон не узнал, ухитриться поставить ему капельницу. Но как? Врать не хочется. Не думает и про приближающийся экзамен. Осталось меньше трёх месяцев. Пашка уже многозначительно периодически покашливает, проходя мимо кабинета Попова — это значит только одно. Не думает про психотерапевта. Про пятна крови, что обычно мерещились ему каждый раз в этой проклятой душевой. Рядом с Антоном этого просто нет. Потому что сознание концентрируется только на этом парнишке, на его улыбке, его влажных волосах, его худощавом и невероятно привлекательном теле. Он не думает больше ни о чём плохом. — А-а-рс? — так сладко тянет его имя. — Да, Антон? — Можно я буду сегодня спать с тобой? — Можно. «Нужно только поменять постельное бельё», — думает про себя. Но на деле только улыбается. Очень-очень глупо и по-детски.