Kyrie Еleison

      Маша обустроила дом семьи Варсонофия по-своему. Она сделала небольшую перестановку, но в целом дом выглядел по-старому. На секунду Лизе почудилось, будто ей десять, и сейчас из-за угла выпрыгнет Алиса, чтобы напугать её, а на кухне шумит не Маша, а счастливые и молодые родители, которые вместе готовят ужин.       Глаза защипало от подступивших слёз, но Лиза быстро их смахнула. Женщина отметила про себя, что в последнее время стала слишком уж сентиментальной и плаксивой. Наверное, так сказалось сильное нервное напряжение.       «Интересно, на какие деньги живёт Мария? Подал монах или её личные накопления?» — подумала Елизавета, рассматривая новую домашнюю утварь.       В ванной появились новые шторка и зеркало. В мыльнице лежало розовое мыло с ароматом земляники. Елизавета улыбнулась: она вспомнила, как мама в далёком детстве мыла их с Алисой именно таким мылом. Мама набирала горячую ванну, делала пену, капнув шампуня в струю воды, запускала несколько старых резиновых игрушек, которые изначально принадлежали Алисе, но она великодушно подарила их сестре.       — Ты чай будешь? — крикнула Маша. Её голос вернул монахиню из тёплых воспоминаний.       — Нет, — буркнула Лиза. Она настроила кран и сразу подставила руки. От неожиданности женщина шикнула. Елизавета уже успела забыть, что горячая и холодная вода в кране перепутаны местами, и немного обожглась. Исправив температуру, Лиза тщательно вымыла руки от пыли и грязи монастырской кельи.       — Иди. Я уже заварила. — Голос Маши не терпел возражений. Елизавета закатила глаза и стряхнула лишнюю воду в умывальник.       Была единственная черта в характере Маши, которую Лиза уважала — упёртость. Ей будто всё нипочём. Жизненные трудности она встречает с улыбкой на лице, шутит.       Елизавета полагала, что заключение в келье сделает её робкой и послушной, какой стала сама Лиза после пребывания там в своей юности, но увы и ах. Маша шутила и издевалась над игуменьей даже в таком незавидном положении. А ещё Маша была отходчивой. Даже слишком. Она прощала то, что прощать нельзя.       — М… А ты руки помыла? Я такое мыло классное купила. Оно розовое. Земляничное. Прямо как в детстве. — Мария улыбнулась и приложила губы к чашке с чаем.       — Да… У меня тоже было такое. — Губ Елизаветы коснулась мягкая улыбка.       «Лёд тронулся», — подумала Маша.       — Та чашка, из которой ты пьёшь, была моей.       — С зайчиком?       — Да… — задумчиво ответила Елизавета.       — А ты всегда хотела… Ну, это… Быть в монастыре?       — Нет, конечно. Я же нормальная.       — Ну-ну… — не смогла удержаться Маша от шпильки в адрес Лизы.       Внутри монахини вспыхнуло негодование.       — Да не убивала я её! — закричала Елизавета, в глазах женщины сверкнул гнев. — Она живая! Даже треснула меня по голове камнем!       — У тебя ни стыда ни совести! Неужели тебе совсем её не жалко?! Пантелеймона… Она была самой светлой из вас всех! — На глаза Марии навернулись слёзы, она вскочила с места и бросила на стол кухонное вафельное полотенце.       — А меня? Меня тебе не жалко? Я всю свою жизнь положила на благо этого монастыря! Я никому никогда не была нужна, и, только когда меня поставили игуменьей, я стала нужной! А ты отняла это у меня!       — Больная… — Мария ошарашенно смотрела на Елизавету.       — И это ты мне будешь говорить? Шлюха! — Елизавета рвала и метала. Она бы тотчас испепелила Машу, если бы это было возможно.       — Знаешь, зря я тебя спасла! Пускай бы они тебя продали в сексуальное рабство. Там бы ты была любима! — Мария не осталась в долгу, ей хотелось посильнее зацепить Елизавету. Возможно, даже напугать.       — Заткнись! — закричала Елизавета. От злости кисти беглой монахини взяла мелкая дрожь. Маша вдруг одёрнула себя. Наверное, это всё же «слишком». Варсонофий учил Марию, как справиться с гневом на кого-то даже очень виноватого: нужно представить себя на месте человека, принять его точку зрения. В какой-то мере пожалеть. Ведь когда мы злимся, то не видим мысли, душу человека. Мы не знаем, может, он умирает внутри.       — Ладно… Прости за эти слова. Но и ты тоже пойми. Для меня ты всегда останешься виновной, — махнула рукой Маша. Она не хотела завершать свой день руганью и всю ночь прокручивать обидные для обеих фразы в голове.       — Она живая!.. Ты же не считаешь меня сумасшедшей?       Мария молчала. Она помнила о том, что Лизавета «слышит» Бога, это в любом случае настораживало. Вялотекущее психическое заболевание могли и не заметить в стенах монастыря.       — Конечно нет.       Елизавета сразу успокоилась и покачала головой, присаживаясь на своё место.       Неловкая тишина после спора временами разбавлялась стуком чашек о стол. Больше девушки старались не затрагивать больную для них обеих тему. Мятный чай смог успокоить натянутые, как струны, нервы.       — Я могу переночевать здесь? — робко спросила Елизавета. В душе зазвенела тревога: «Вдруг прогонит? Куда я тогда?»       — Ты ещё спрашиваешь? Это же твой дом. — Мария поставила чашку на стол и, поднявшись, начала убирать со стола.       — Уже давно нет. Не стяжательство, помнишь? — Елизавета грустно улыбнулась в ответ и уткнулась взглядом в пол.       — Хорошо, я разрешаю тебе остаться тут и даже принять душ, — прыснула Мария.       — Боюсь, я не могу отказаться, — рассмеялась монахиня. От этого смеха по спине Марии побежали мурашки, но не из-за того, что смех был жутким. Отнюдь. Её смех был нежным и бархатистым. Он обволакивал, как горячий шоколад прохладным осенним вечером.       — Иди, я пока застелю постель и приготовлю сменную одежду. Монахиня сдержанно улыбнулась и скрылась за дверью. Про себя Мария отметила, что улыбка очень идёт Елизавете. Пропадает вся строгость, а черты лица становятся милее.       Сняв с себя всю одежду, Елизавета не смогла сдержать стона удовольствия от горячей воды, которая не только смывала всю грязь, но и расслабляла мышцы. Хотелось растянуть удовольствие, но женщина помнила, что счета за воду тут стоят астрономических денег. Быстро намылив тело и голову, Лиза смывала всю пену, занеся душ над собой. Шампунь попал в глаз, и беглая монахиня с шипением принялась тереть глаз.       — Да что ж такое, — раздосадованно буркнула Лиза. Закончив водные процедуры, Елизавета быстро обтерлась цветастым махровым полотенцем и натянула на себя ночную сорочку.       «Она уже была здесь или я не заметила, как Мария принесла её?» — вопросила про себя бывшая игуменья. Елизавета пришла ко второму варианту, потому что старой одежды не было на месте. Когда Лиза вышла из прогретой ванной, её обдало холодом. Всё же дом был старым, и сквозь щели проникал холодный ветер. По старой привычке Лиза пошла на второй этаж, в свою комнату, и только в дверях поняла, что должна была сперва спросить у Маши по поводу комнаты.       — Ты уже вышла? Я на втором этаже постелила! — прокричала с первого этажа Маша.       Плюхнувшись на кровать, Елизавета стала перебирать варианты, чтобы вернуться, доказать всем свою невиновность и снова стать игуменьей. Но в уставшую голову ничего толком не шло. Глаза слипались, невообразимо хотелось спать. «Сегодня был тяжёлый день», — устало потёрла переносицу Елизавету. Влажные волосы слегка намочили ночную сорочку, ткань в том месте неприятно липла к телу, заставляя Лизу поёжиться.       Мария облокотилась на дверной косяк, сложив руки на груди, и с интересом наблюдала за монахиней.       Тонкими пальцами Лизавета перебирала ещё влажные пряди, наверное, хотела заплести их в тонкую косу. На утро получились бы милые кудряшки. Этот момент показался Маше одновременно невинным и интимным, внизу живота приятно потянуло. Она ощутила то, что ощущали мужчины древней Японии, когда их могло возбудить лишь созерцание запястья женщины.       Маша вдруг осознала, что видела непокрытую голову бывшей игуменьи всего-то два раза: когда та её отчитывала за «дружбочки» с Пантелеймоной, и когда Маша бежала с Елизаветой из кельи. После бурной модельной карьеры голое тело не казалось Марии чем-то сокровенным. Её искренне раздражали девицы, которые не могли показать себя агентам. Сама Мария свободно раздевалась, когда это требовалось. Цепкими пальцами она снимала с себя мини-юбку, топ и нагло смотрела на похотливых толстопузов, которые с вожделением рассматривали молодое, упругое тело.       О Елизавете в подобном ключе Маша даже подумать не могла. «Интересно, кто-нибудь видел её нагое тело?»       — Ты расположилась? Не переживай, всё бельё я постирала, — отметила Маша.       Елизавета, сидящая на краю кровати, подпрыгнула от неожиданности и затравленно посмотрела на Марию. Ей было неловко стеснять Машу. А ещё… В памяти вспышками всплывали моменты, когда она издевалась над бедняжкой, морила голодом и жаждой. Жестокость так неестественна для православной христианки. «Что за выгода властвовать над столь многими, когда сам не в состоянии победить себя и свои собственные страсти?» — теперь это изречение Елизавета могла отнести к себе. Но прошлого не вернуть, остаётся только действовать в настоящем, чтобы изменить будущее.       — Да что ты так смотришь на меня, будто я тебя бить буду? Это мне следует опасаться. — Мария постаралась изобразить на своём лице весёлую улыбку.       — Нормально я смотрю, тебе всё кажется. Выйди, я хочу помолиться. — Елизавета ловко заплела косичку и гордо задрала подбородок. Лиза смотрела на Марию с холодным вызовом, будто ожидая от неё подлянки.       «Глупо надеяться на её искренность. Слишком многое произошло между нами. Она точно не так проста как кажется», — пронеслось в её голове. Маша невольно засмотрелась на монахиню. Интересно было бы увидеть на этом строгом лице весёлую улыбку или даже… наслаждение. Девушка улыбнулась своим мыслям. Она давно приняла свою ориентацию и не стыдилась представлять понравившихся женщинах в… разных позах. Но чтобы чувствовать влечение к монашке — это что-то новое. Марии нравились яркие и уверенные в себе девушки, которые одним взглядом могли осадить кого угодно. Елизавета же… «Слишком невзрачная для такой, как я». Но как там говорится? На безрыбье и рак рыба.       Маша чувствовала, что Елизавета тоже имеет подобные наклонности. Она не могла понять, из-за чего так решила, но взгляд, жесты — что-то необъяснимое выдавало Лизавету. «Может, её жестокость к послушницам обуславливается невозможностью признать и выплеснуть свою ориентацию и вожделение». Маша приложила усилие, чтобы сдержать смешок.       — По ночам здесь прохладно, если будет нужно ещё одеяло, то разбуди меня и я достану.       — Хах, какая забота. Для такого «чудовища» как я. — Елизавета не смогла скрыть сарказма и закатила глаза.       — Я не могу позволить своей гостье трястись от холода, — улыбнулась Мария.       — Спасибо.       Натянув на лицо самое дружелюбное выражение, Маша подошла ближе, грациозная, как кошка.       — Знаешь, я тебя совсем не понимаю. Вся из себя прямо-таки железная леди. — Маша подсела к Елизавете, старый матрас сильно прогнулся под её весом, и пружины впились в ягодицы. — Но стоит слегка надавить, — девушка игриво ткнула пальцем Елизавете между рёбер, отчего та дёрнулась, но другая рука Маши не дала ей отодвинуться слишком сильно, придерживая Лизавету за бок, — и ты становишься такой мягкой и податливой.       Сердце Елизаветы от такой близости забилось чаще, а кончики пальцев стали прохладными. Она не знала, что ответить, все мысли, как назло, разбежались. Лизавета прикусила губу. Жар, исходящий от Маши, опьянял сильнее, чем кагор.       — А ты когда-нибудь целовалась? — игриво спросила Маша полушёпотом в самое её ухо. Бывшая игуменья опешила от такого вопроса. Дышать становилось всё тяжелее. По телу женщины побежали приятные мурашки. Лиза зарделась, щёки тронул лёгкий румянец. Мария положила подбородок на её плечо и вопросительно заглядывала в лицо Лизы. Казалось, что воздуха на двоих теперь не хватает. Вся прохлада из комнаты пропала, остался только жар, исходящий от тела Маши. На секунду Елизавете показалось, что перед ней не Мария, а змей-искуситель, которому невозможно сопротивляться. Наглая девушка улыбнулась хитро, как кошка. Но Лизавете известно, что кошка не убивает добычу сразу, сначала долго играет с несчастной жертвой. Лиза думала оттолкнуть девушку от себя, накричать, но не могла. Не могла или всё же не хотела?..       — Да… — осипшим голосом ответила Елизавета.       Не говоря ни слова, Мария привстала и за подбородок притянула бывшую игуменью к себе. Не долго думая, она прикоснулась горячими губами к губам Елизаветы. Аккуратно, чтобы не спугнуть, Мария медленно целовала Елизавету. От таких, по мнению Маши, детских ласк, Лизу обдало жаром, внизу живота разлилось приятное тепло, руки начала бить мелкая дрожь. Лиза вцепилась в руки Марии, но не оттолкнула её. Когда Маша немного отстранилась, то увидела, как мечутся по её лицу округлые и напуганные, но одновременно жаждущие большего, глаза Елизаветы. Одна половина Лизы страшно боялась таких прикосновений, эмоций, в конце концов, Божьей кары, а вторая тянулась к неизведанному, но очень приятному грехопадению.       — Ты же совсем девочка, — покачала головой Мария и хищно улыбнулась.       — Это ведь грех… — еле слышно прошептала Лиза.       — Думаю, что да, — тихо захихикала Мария и тут же вернулась к её губам, покрывая их влажными поцелуями. Свободной рукой она оглаживала аскетичный стан, задерживаясь на особо чувствительных местах: аккуратной груди, тонкой шее, бёдрах. Когда Елизавета приоткрыла рот, чтобы набрать в лёгкие воздуха, то юркий язык Марии скользнул в горячий рот. Под лунным светом кожа бывшей игуменьи стала алебастрово-белой. Обычно ясные зелёные глаза покрыла томная поволока желания.       Стянув с Елизаветы ночную рубашку, Мария разделась сама и осторожно толкнула монахиню в плечи, чтобы та легла на спину. Разгорячённую кожу обожгла прохлада простыни. Елизавета зашипела и прикрыла груди руками. Оказавшись сверху, Мария отняла руки и сковала пальцами розовый сосок. Лиза выгнулась в спине и охнула.       — Не нужно… Не так сильно… — прошептала Лиза, зажмурившись.       — Прости. — Маша быстро чмокнула Елизавету в щёку и продолжила ласкать разгорячённое и отзывчивое тело.       Боль выдернула Елизавету в реальность и сняла поволоку возбуждения. Она словно очнулась от этого наваждения. Дёрнулась, как птичка, из цепких рук Маши, побледнела. Лизавета часто задышала. Напуганные глаза метались по комнате, будто она искала пути побега. Паника сковала её мышцы.       — Нет, Маша, так нельзя. Это ошибка. — Елизавета притянула ноги к себе, прикрывая оголённую грудь, и села у изголовья. Женщина в ужасе смотрела на свою искусительницу и не могла ничего сказать, будто слова застряли где-то в горле.       — Неужели так больно? Прости меня… — Мария отстранилась от женщины и с сожалением заглянула в её глаза.       — Это всё грязь, грязь… — тихо, как заведённая, шептала Елизавета, покачивая головой. Казалось, в глазах Лизы мелькали призраки прошлого, которые уже давно не тревожили её, а сейчас безжалостно и искусно причиняли боль. Мария пыталась понять, что же выражают её глаза, но не могла. Это было слишком сокровенным, тайным. Но как известно, всё тайное когда-нибудь да станет явным. — Это мерзость… Какая у тебя цель? Снова хочешь меня подставить? Я тоже человек, мне бывает больно! — отчаянно заявила Елизавета и с опаской глядела на Машу.       Мария не была готова к откровению в такой момент. Она округлила глаза и молча продолжала слушать исповедь такой беззащитной теперь женщины. Маша, раздев Елизавету, случайно оголила и её душу.       — Почему все с самого детства считают, что у меня нет чувств? Саша, ты… вообще все. Мне так одиноко… — Несвязные фразы, полные душевной тоски, лились на Марию, которая точно не была к такому готова. «Зачем я её ущипнула?..» — с досадой подумала она. Маша хотела получить страстную ночь и точно не записывалась в психологи. Виновата мягкосердечность или простой интерес, но Маша решила не оставлять Елизавету одну в таком состоянии.       — Я так не считаю, — смущённо прошептала Маша. Девушка хотела коснуться спины Лизы, но та дёрнула плечами, скидывая горячую ладонь. — Просто… Просто так сложились обстоятельства. Ты ведь никому не хотела зла?       Елизавета отрицательно покачала головой.       — Вот только не нужно меня жалеть! — Лиза быстро взяла себя в руки и вытерла набежавшие на глаза слёзы, отвернув голову к окну. Лунный свет пролился на лицо беглой монахини, подчёркивая её черты.       — А может, нужно? — Мария приблизилась к Елизавете и, обнимая, прижалась к ней всем телом.       — Не трогай меня!.. — воскликнула Лиза, попыталась вырваться, но Мария крепко держала её, и женщина сдалась, повиснув, как безвольная кукла, в её руках. Елизавете было трудно признаться себе, что от объятий Маши на душе становится легче, что сердце не сжимает костлявой, но жёсткой рукой обида. Наигранное или нет, бывшей игуменье было плевать, участие и сострадание тронули холодную натуру. Тягучее тепло разлилось внутри женщины. Елизавета закрыла глаза, она захотела запомнить это тепло, чтобы в тяжёлые моменты снова к нему обращаться.       — Ты всегда хотела быть сильной, но кто-то сильный нужен тебе самой. Кто-то, кто сможет защитить, на кого можно опереться.       Елизавета глубоко и надрывно вздохнула. Её одновременно пугало и восхищало то, как Мария разгадывает её боль.       Отстранившись от горячего тела бывшей игуменьи, Мария поцеловала её в плечо.       — Хочешь, чтобы я ушла? — Мария коснулась рукой нежной и влажной щеки и повернула её голову так, чтобы посмотреть ей в глаза.       Елизавета молчала. «Пожалуйста, нет! Останься!» — билось в её голове, но горло будто свело спазмом. Лиза цеплялась за надежду, что проницательная Маша прочтёт послание, которое отражалось в её оливковых глазах. Тонкий излом бровей болезненно взмыл вверх. Елизавета поджимала трясущиеся губы. От такого напряжения нижняя губа лопнула, и тонкая струйка крови побежала вниз по подбородку. Заметив это, Мария опустила ладонь так, чтобы вытереть кровь, но Лизавета перехватила её руку и самозабвенно поцеловала Марию в губы. Не ожидая такого, Маша застыла, позволяя Лизе целовать её снова и снова. Эти поцелуи были по-детски невинными, монахиня просто прикладывала свои губы к губам, к щекам, лбу Марии. Маша отстранилась и нашла в глазах женщины… Нет, не просьбу, мольбу побыть рядом.       — Я… Я останусь… — прошептала Маша с легкой улыбкой. Маша взяла, сложенное в ногах, одеяло и накрыла их обеих. Елизавета удобно устроилась и почти сразу заснула, а Мария с досадой отметила, что рука, на которой уснула женщина, к утру окончательно онемеет.       Сон к Марии совсем не шёл. Она рассматривала спокойное, расслабленное лицо Елизаветы, слушала мерное и глубокое дыхание. «Может… Может, она права, когда говорила про Пантелеймону? Но это сейчас не важно… Не так важно как новые преследования. Ангелину или её «сеньора Помидора» снова переклинило? Может быть… Не зря же она так настойчиво уговаривала её вернуться в Москву», — размышляла про себя Мария. Словно почувствовав тревожное настроение Маши, Лиза свела брови к переносице, задышала чаще. Из-под закрытых век скатилась пара слезинок.       «Что же тебе снится?» — Мария свободной рукой заправила выпавшую из растрёпанной косы прядь за аккуратное ушко. «Она вся словно оголённый нерв. Кто бы мог подумать…»       Мария тяжело вздохнула и сама поудобней устроила голову. Расслабленное лицо монахини очень нравилось Маше. Губы так и манили прикоснуться к ним, но Мария побоялась потревожить чуткий сон Елизаветы.       Казалось, ничто не могло испортить этот момент, но…       В окнах блеснул свет фар.