𝐏𝐱𝐚𝐧 𝐥𝐢𝐯𝐮 𝐭𝐱𝐨 𝐧𝐢'𝐚𝐰 𝐨𝐞 𝐧𝐠𝐚𝐫𝐢

— Дышит? — киваю, и Цирея облегченно вздыхает. Она очень переживает за брата и не знает, куда себя деть, и я ее прекрасно понимаю. Девушка нервно вертит в руке свисающую с нагрудной повязки ракушку, в очередной раз осматривая спину Аонунга. — Что нужно делать? — оставляю в покое сына вождя и подсаживаюсь к его сестре, которая уже запустила руку в миску с мазью. — Наносить надо аккуратно, — она осторожно прикасается к спине Аонунга, обрабатывая темно-зеленой массой края раны, — нельзя наносить внутрь, будет жечь. Окунаю пальцы в прохладную мазь и принимаюсь наносить ее на разгоряченную кожу наследника клана Меткаина. От контраста температур что-то внутри неприятно переворачивается, вызывая непонятную волну злости и раздражения. Я не знаю, на что так злюсь. Возможно, на себя? Если бы я послушалась Аонунга с Ротхо и уплыла домой, этого бы не произошло. С другой стороны, я уже не узнаю, что было бы, послушайся я парней. Сейчас уже изменить ничего нельзя, остается только исправить то, что есть. С мазью дело шло намного быстрее, чем с осколками, и вскоре мы с Циреей снова не знали, чем себя занять, но Ронал ждать долго не пришлось. Женщина тихо вошла в хижину, держа в руках две довольно крупные миски — одну с небольшими разноцветными фруктами, а другую с жареной рыбой. Есть не хотелось совсем, а вид и запах жареной рыбы вызывал лишь чувство тошноты. Беру бледно-розовый плод в руку, но там он и остается. Есть было физически тяжело, просто опускались руки. — Так не пойдет, — говорит Тса’хик, обходя меня и усаживаясь рядом. Женщина касается моей руки и начинает разглядывать рану на плече, о которой я уже успела забыть. Ее большие глаза недовольно щурятся, а она сама поджимает губы, — это надо лечить, иначе будут проблемы. Откуда это? — Акула задела меня плавником, — Ронал раздраженно цокает языком, поднимается и снова идет к многочисленным корзинам с ингредиентами для мазей и лекарств. В этот раз ингредиентов она взяла немного: небольшую горсть мелких красных ягод и пару небольших серых корешков. Их она кинула в небольшую каменную ступку и дала Цирее, успевшей уже проглотить пару ярких плодов. Девушка молча берет ступку из рук матери и принимается перемалывать ее содержимое каменной толкушкой. В это время сама Ронал достает небольшой кусок серой ткани, такую ткань их клан использует для перевязки больных на’ви. — Если не вылечить вовремя, рана станет совсем плохая, — объясняет она мне, делая акцент на слове «совсем». Тса’хик подходит к большому сосуду из тыквы и зачерпывает воду в ладони, — они не ядовитые, но не всегда чистые, много бед приносят. Из ладоней Ронал вода перекочевала в ступку к Цирее, и девушка принялась все энергично смешивать. Женщина аккуратно расстелила ткань, после чего забрала ступку из рук Циреи, пару раз протерев толкушкой содержимое, чтобы проверить консистенцию. Работа Циреи ее удовлетворила, и она разлила получившуюся смесь поверх ткани, давая той время на то, чтобы впитать в себя массу. — Значит, акулу убьют? — на мой вопрос женщина лишь сдержанно кивает, не отрывая глаз с промокшей ткани, — а что с ней потом будет? — Разберут на мясо, если она чистая, остальное на украшения и другие вещи, — она аккуратно поддевает пальцами ткань и двигается ближе ко мне, — из ее костей получаются хорошие посохи и иногда весла, если кость очень крепкая и ровная. Мои уши невольно дергаются, а кожа покрывается мурашками, когда холодная мокрая ткань касается моей руки. Через мгновение начинаю чувствовать, как несильно щиплет рана, хотя мне казалось, что она успела немного зажить за то время, которое я провела возле Аонунга. — А кто отвечает за это? — Тоновари собирает рыбаков, и они вместе охотятся, после чего вытаскивают ее на пляж, чтобы там разделать, — в голове тут же проскакивает мысль, которая кажется мне более чем удачной. Хочется отблагодарить Аонунга за то, что он сделал. — Могу я дойти до пляжа? — Ронал задумчиво кивает и затягивает узел, чтобы ткань не упала с руки и держалась крепко. — Проверь его илу, он тоже пострадал, покормите его с Циреей, — услышав свое имя, девушка слегка нахмурилась. Она очень переживала за брата и не хотела его оставлять, но все же встала, не выдержав внимательного взгляда матери, и направилась за мной к выходу из хижины. — Зачем тебе эта акула? — Цирея выглядит уставшей, и меня невольно прожигает чувство вины за то, что из-за меня ей приходится куда-то идти. — Нож Аонунга сломался, когда он отбивался от акулы, и я хочу сделать ему новый, а для этого нужен либо чей-то коготь, либо зуб. Думаю, это будет правильно. Видимо, охотники задерживались, так как пляж был совершенно пуст. Удача сегодня была явно не на моей стороне. — Послезавтра приплывают тулкуны, — голос Циреи тихий и спокойный, но от ее потухшего взгляда по коже бегут неприятные мурашки, — Ао так ждал, когда вернется Отто, а теперь может с ним и не встретиться. Девушка откидывается на песок и устремляет взгляд вверх, к нежно-фиолетовому вечернему небу. Она была одной из немногих на’ви, чей бесконечный поток хорошего настроения мог исправить любую ситуацию, и было очень больно наблюдать за тем, как радость покидала ее, когда она думала о больном брате. Аонунгу мы еще можем помочь, не все так плохо, и это главное. — Он очень сильный, Цирея, — ее губы расплываются в едва заметной измученной улыбке, пока она все так же спокойно вглядывается в вечерний небосвод, — он обязательно поправится, ведь мы так старались. — Я понимаю, просто очень страшно. «Ma Eywa, милая Цирея, ты еще не знаешь, что такое страшно…» — хотелось о многом рассказать ей и многое объяснить, но мой язык буквально прирос к небу, не позволяя поделиться своими мыслями и чувствами. Возможно, это даже к лучшему, мой Энток часто говорил, что другим не всегда нужно знать, что таится в твоей душе. Когда мы пришли к илу, я заметила Ротхо, который кружил вокруг зверя своего лучшего друга. Он кормил того рыбой и аккуратно гладил по блестящим бокам, пока тот о чем-то жалобно щебетал ему. Завидев нас, парень слабо улыбнулся и помахал нам рукой. Он тоже был очень уставшим. — Как он? — киваю в сторону илу Аонунга, на что Ротхо рассеяно пожимает плечами. — Еле дотащили до воды, он бился до последнего, оставил на память Коёну огромный синяк на ноге, — бедный мальчишка, наверняка очень неприятно. Краем глаза замечаю и своего безымянного друга. Тот топтался неподалеку, а теперь поджал длинную шею и бросал на меня виноватые взгляды. — Иди сюда, — сажусь на мост и опускаю ноги в воду. Мой илу медленно подплывает ко мне и осторожно кладет голову на мои колени, продолжая буравить меня своими маленькими золотистыми глазами, — ты испугался, и я тебя понимаю, на твоем месте я сделала бы то же самое. Зверь едва слышно урчит и прикрывает глаза, когда я обхватываю его голову ладонями и начинаю аккуратно гладить. Зла на него у меня действительно не было, он большой молодец, не каждому удается выжить при встрече с такой хищницей. — Он так перепугался, что отказывается есть, — Ротхо вылез из воды и сел рядом, прижимаясь ко мне холодным мокрым боком, создавая невообразимый контраст с Циреей, которая сидела с другой стороны от меня, — я предложил ему огромную миску, но он к ней даже не притронулся. — Оставь здесь, возможно, он передумает, — илу окончательно расслабился и растянулся на поверхности воды, — а я ведь так и не дала тебе имя. *** — Как ты назовешь своего палулукана после того, как пройдешь Uniltaron ? — нарушает тишину Киралу. Мы лежали на большой покрытой мягким мхом ветви огромного дерева. Своей макушкой я касалась темной макушки сестры, чувствуя ее тепло. После Икнимайи я вернусь домой, чтобы пройти обряд и выбрать своего палулукана, с которым мы будем охотиться бок о бок всю нашу оставшуюся жизнь. Иногда меня пугала скоротечность времени, ведь совсем недавно я играла с игрушечным палулуканом, представляя себе, как когда-то в далеком будущем буду иметь своего собственного большого брата, а теперь это все так скоро, что становится не по себе. — Моа, — Киралу фырчит что-то неразборчивое и переворачивается на бок, лишая меня теплой опоры. — Moe? — губы расплываются в довольной улыбке. Другого я от нее и не ждала. — Почти, — девушка ложится на живот и подпирает лицо ладонями, — я хочу, чтобы через его имя передавалось наше единство, что мы — единый организм. — А Txopu уже не так заманчиво звучит? — от детских воспоминаний хотелось провалиться сквозь землю от стыда. Ох и получила же я тогда от мамы за такие пристрастия в именах. Она мне еще долго потом объясняла, что это большое неуважение не только к животным, на которых мы охотимся, но и к самому палулукану. — Во имя Великой Матери, замолчи, Киралу, — но девушка лишь принимается заливисто смеяться, глядя на мои порозовевшие со стыда от детских воспоминаний щеки и кончики ушей. Ненавижу, когда так происходит. *** — Моа, — голова на моих коленях едва ощутимо дергается и поднимается. Илу заглядывает мне в глаза и принимается что-то быстро щебетать. — Moe? — Ротхо хмурит брови, а Цирея наконец-то улыбается, но тут же прячет свою улыбку за изящной голубой кистью, — ты всегда выбираешь такие странные имена? — Поверь, были варианты и похуже, — мой зверь начинает вести себя более настойчиво, и теперь уже брови хмурить приходится мне, — что он говорит? Друг лишь загадочно улыбается и пожимает плечами. — Он всем доволен, — Ротхо мне явно что-то недоговаривает. Надо бы попросить кого-нибудь, чтобы объяснили, как ориентироваться в этих беспорядочных щебетаниях. — Надо возвращаться, — как бы я ни старалась, все мысли снова сходились на сыне вождя, словно охотничьи тропы в лесу, которые рано или поздно сливаются в одном месте. Цирея была рада это слышать. Девушка встала и энергичным шагом направилась к хижине матери, а я была остановлена рукой Ротхо. Друг подождал, пока уйдет Цирея, а затем успел схватить меня за запястье. — Как он? Он будет жить? — в его голубых глазах плескалось неприкрытое волнение и страх за жизнь лучшего друга. Мне было его искренне жаль. — Его сердце еле бьется, но я уверена, что он будет жив, — Ротхо тяжело вздохнул, но мою руку все же отпустил, позволяя уйти вслед за подругой. Аонунга уже перевернули на спину, подсунув под него большой кусок ткани для перевязки. Вся грудь и торс его были крепко перевязаны. Видимо, вернулся Тоновари, Ронал не смогла бы поднять сына одна, но когда я успела его проглядеть? Все украшения с парня были сняты и отложены в сторону. Его волосы были распущены и расчесаны, судя по лежащему рядом с его головой гребешку. Ронал сидела недалеко от сына и снова что-то замешивала к большой каменной чаше. — Как он? — Тса’хик бросила в нашу с Циреей сторону быстрый взгляд, а затем снова опустила его в чашу, подозрительно поджав уши. — Дышит, но он слаб, — чувствую теплую руку, которая опускается на мое запястье, а затем переплетает своим пальцы с моими. Цирея чуть ли не плачет, но я не знаю, как унять всю ту боль и страх, что теплится в ее душе с самого утра. — Все будет хорошо, Цирея, вот увидишь, — она едва кивает, но в этом движении столько сомнения, что мне невольно становится обидно за сына вождя. Он столько всего пережил, что умереть вот так будет слишком глупо. — С ним нужно будет остаться на ночь, делать протирания отваром, — женщина внимательно оглядывает свою дочь, но замечает, что та уже валится с ног от усталости. Она бы осталась сама, но многие начали замечать, что с каждым днем Тса’хик их клана чувствует себя хуже и хуже, что говорит о скорых родах. Ей нужно больше отдыхать, чтобы родить здорового ребенка. — Я могу остаться, — мне не хотелось уходить, сидеть в своей хижине, словно ничего не произошло. Аонунгу плохо по моей вине, и мне нужно ему помочь. Цепкий взгляд Ронал останавливается на моем лице, и она едва заметно приподнимает брови. Возможно, она не уверена, что я справлюсь, но выбора у нее не было, у Циреи не хватит сил просидеть с ним всю ночь, — я знаю, что нужно делать, ma sa'nu учила меня этому. — Пусть будет так, — голос у нее уставший, а глаза подозрительно розовые. Возможно, она устала, как и остальные, возможно, дала волю чувствам и слезам, пока нас с Циреей не было рядом, — возьмешь ткань там, протереть надо будет два раза ночью, если вдруг что-то пойдет не так, буди меня. — Я поняла, — вместе с Циреей помогаем Ронал подняться. Живот уже достаточно большой, значит и роды уже очень скоро. Женщина приобняла свою дочь за плечи и вышла из лечебницы, оставляя меня наедине со своим сыном. Эта ночь явно будет тяжелой. Снова обхожу бессознательное тело и усаживаюсь рядом, убирая черную длинную прядь вьющихся волос с его лица. Царапина на щеке была обработана и замазана какой-то коричневой мазью. — Они переживают, — едва ощутимо прикасаюсь пальцами к его руке, словно могу разбудить его, если коснусь сильнее, — я их понимаю, мне тоже страшно, будет глупо так тебя потерять. В горле снова начинает образовываться болезненный ком, и я чувствую, как щеки начинают гореть, а к глазам подступают слезы. — Я хочу поговорить с твоим отцом, я думаю, он позволит забрать один зуб у акулы, — голос предательски дрожит, и горло болезненно жжет от каждого сказанного слова, — я выберу самый лучший, самый красивый, и все будет хорошо. Ты поправишься, скоро праздник, не может быть иначе. Жалкие попытки убедить саму себя в том, что все хорошо. Хоть щеки и горят, но когда их касаются горячие слезы, до меня доходит, насколько они ледяные. Бессилие. Что я могу сделать, чтобы помочь ему? Только сейчас я поняла, насколько мне страшно. В моем клане всегда говорили, что тяжело больных на’ви Эйва забирает ночью, пока все спят. Я никому его не отдам. — Я никогда ни о чем тебя не просила, — касаюсь дрожащими руками тонкой лески на шее, усаженной маленькими темными острыми камушками. Их я собирала уже давно у Дерева Душ, когда приходила к ней помолиться вместе с моей Укавлой. Мне хотелось, чтобы мама всегда была со мной, и я сделала из этих камней не только ожерелье, но и бусины, которыми уже долгое время заплетаю волосы. Теперь она всегда со мной, где бы я не была, — но теперь я прошу тебя, оставь его, он должен жить… Я… я не знаю, слышишь ли ты меня, но не отбирай его у меня, я потеряла уже слишком много, чтобы так страдать. Возможно, я сильно накрутила себя, но мне вдруг показалось, что камушки на моей шее потеплели, но думать ни о чем сейчас не хотелось. Пора утирать слезы и заниматься делами, у меня вся ночь впереди. Мне все же удалось поесть, Ронал не стала уносить фрукты. В сон меня начало клонить уже после первого протирания, и, как бы я не старалась бороться с собой, усталость взяла верх. *** Сквозь полусонное состояние я почувствовала рядом едва ощутимое шевеление, сопровождаемое непонятными звуками. Аонунг так и лежал на спине с закрытыми глазами, но с ним явно что-то происходило. Парень тяжело дышал, а его грудная клетка то поднималась, то опускалась, делая его похожим на замученного охотой нантанга. — Аонунг…? — аккуратно кладу руку поверх перебинтованной груди и даже сквозь плотную серую ткань ощущаю его дико бьющееся сердце. Сын вождя поджимает губы и хмурится, а его уши беспорядочно дергаются, словно он пытается отогнать от себя какую-то назойливую муху. Тянусь выше и обхватываю лицо парня ладонями. Мои пальцы ледяные по сравнению в его кожей; Аонунг снова хмурится и рычит что-то нечленораздельное. — Эй, все хорошо, я сейчас позову Ронал, все будет в порядке, — окунаю руки в стоящую рядом миску с водой и снова прикладываю их к лицу сына вождя, аккуратно поглаживая большими пальцами линии скул, старательно избегая царапину на правой щеке. Холодная вода действует на него почти мгновенно. — Пить, — хрипит парень, не открывая глаз. Вскакиваю с места и едва не путаясь в собственных ногах бегу по уже заученному маршруту «взять миску — набрать воды из кувшина — принести к лежанке». Когда я бежала обратно, Аонунг лежал так же спокойно, как и утром. Я бы даже решила, что это все мне просто приснилось, если бы не заметила, как блестят в темноте зрачки парня из-под приоткрытых век. — Моран…? — чувствую, как начинают трястись от волнения руки, из-за чего вода начинает переливаться из наполненной до краев чаши, стекая по локтям и оставляя за собой неприятные холодные дорожки, от чего кожа мгновенно покрывается мурашками. А вдруг он не хочет меня видеть после нашей ссоры? Вдруг все еще обижается? Я столько ему наговорила тогда, да и на охоте была с ним не слишком вежливой. Да, он и сам не подарок, но этот груз вины сильно сдавливал грудную клетку, мешая вздохнуть полной грудью, ведь сейчас мне казалось, что я могу просто задохнуться от волнения и переизбытка радости, что он все-таки жив. Пока я подобно рыбе открываю и закрываю рот в попытке хоть что-то из себя выдавить, Аонунг тянется ко мне и обвивает рукой мою талию. Пока я пытаюсь сообразить, что он делает, сын вождя опирается свободной рукой в лежанку и пытается встать, используя меня в качестве костыля. — Нет, ложись назад, не нужно, — отставляю миску и кладу обе руки на грудь парня, заставляя вернуться в лежачее положение, но не давлю на него, из-за чего все мои попытки были просто проигнорированы. Аонунг жмурится и болезненно шипит, но все же ему удается сесть, после чего он протягивает мне руку, которая до этого была на полу, и я даю ему миску с водой. Он осушает ее почти в два глотка. Вода снова переливается, стекая мелкими дорожками по подбородку к напряженной шее, после чего скатывается вниз по груди и впитываются в ткань для перевязки. Все это время он так же крепко за меня держался. — Ты еще слаб, зачем так напрягаешься? — говорить сложно, в горле образовался болезненный ком, который я изо всех сил пыталась сглотнуть, но становилось только хуже. После моих слов Аонунг еще сильнее выпрямился в спине и посмотрел на меня так, словно видит в первый раз. Угрожающе и недружелюбно. — Я слабый? Да у меня все прекрасно, — отставляет миску куда-то в сторону и снова поворачивается ко мне. Какое-то время он сосредоточенно разглядывает мое лицо, иногда едва заметно щурясь и подаваясь вперед. От его изучающего взгляда было некомфортно, и я не знала, куда себя деть, — ты плакала? Признаваться в этом ему не хотелось, и я отворачиваюсь от него, делая вид, что уж очень меня заинтересовала плетеная стена жилища. Мне было очень стыдно, что он это заметил, не хотелось показывать кому-то свою слабость. — Моран, — он отпускает меня и осторожно обхватывает рукой мою нижнюю челюсть, заставляя развернуться обратно. В его голосе нет насмешки или презрения, только… беспокойство? Парень снова заглядывает в мои глаза и слегка прищуривается, — что произошло? Чувствую, как глаза начинает неприятно щипать, и они наполняются слезами. Именно сейчас ко мне начало приходить осознание того, что произошло. Он мог умереть. Совсем, я могла потерять и его. Знакомое жжение разрасталось в районе грудной клетки, заставляя задыхаться от потока неприятных мыслей и собственного бессилия. Его могло уже не быть. Он рисковал собой, из-за меня. А если бы все вышло иначе? Как бы я жила с мыслью, что перед его смертью мы так и не помирились? — Я боялась, что ты… — голос обрывается, и я сдаюсь. По щекам тут же прокатываются соленые дорожки, некоторые из них оседают в уголках губ, а некоторые ползут вниз к подбородку. Парень широко раскрывает глаза и испуганно прижимает к голове острые уши. Он явно не понимает, что со мной делать. В голову продолжают закрадываться пугающие мысли, — а вдруг я сплю? Потом я проснусь, а все по-прежнему? — Успокойся, — он берет меня за руку и прикладывает ее к своим ключицам, позволяя ощутить его тепло, — я живой, это не сон, ты чувствуешь? Он проводит моей рукой по своему плечу и выше, по шее и позволяет зарыться рукой в его волосы. Все это время он не сводит с меня больших испуганных глаз. Судя по его взгляду, выгляжу я сейчас ужасно. — Не надо плакать, все обошлось, — парень осторожно касается рукой моей щеки, стирая с них мокрые следы. Не знаю, что вело меня в этот момент, но я хватаюсь свободной рукой за его запястье и слегка трусь щекой о шершавую ладонь. Возможно, сейчас я выгляжу, как бестолковый детеныш нантанга, но на данный момент это уже не имеет никакого значения, — иди ко мне. Снова ощущаю теплую руку, которая оборачивается вокруг меня и тянет ближе к своему хозяину, и послушно двигаюсь ближе. Я не знаю, как сесть так, чтобы ему не было больно, но Аонунг делает все сам. Парень все так же придерживает меня, запуская свободную руку мне в волосы и слегка надавливая, позволяя мне уткнуться носом в сгиб его шеи. Чувствую себя просто ужасно, уши горят от стыда и смущения, и сейчас я рада, что он меня не видит. Я чувствую себя настолько жалкой, что хочется спрятаться, поэтому напрягаюсь всем телом, собираясь в небольшой комок, и прижимаюсь к нему сильнее. От тепла чужого тела становится спокойнее, дыхание постепенно начинает выравниваться, и я снова приобретаю возможность нормально говорить. — Прости меня, — сын вождя дергает ушами. Я не вижу его лица, но мне почему-то кажется, что он хмурится. — За что? — Если бы не я, тебя бы сейчас здесь не было, — он тяжело вздыхает, из-за чего меня слегка подбрасывает вверх вместе с его грудной клеткой, — мне очень жаль. Я могла бы и послушаться тебя, но не стала. Это было очень глупо с моей стороны. — А я мог бы скрутить тебя, привязать к илу и отправить в деревню, но не стал. Тоже глупо, как считаешь? — несмотря на серьезный тон парня, губы сами расплываются в улыбке, стоит мне представить лицо Ротхо, если бы он увидел эту картину. Мое разгулявшееся воображение рисовало его настолько красочно, что я начала тихо хихикать в шею парня, — Смешно тебе? А я действительно над этим думал. — Почему же тогда не сделал? — сын вождя отпускает мои волосы и слегка хлопает меня по ноге, заставляя поднять обе и перекинуть через него. Большой теплый хвост обернулся вокруг моих бедер, прикрывая от легкого, но прохладного ветра, идущего со стороны океана. — Ротхо бы со свету сжил меня после такого, — парень проводит рукой вверх по моей спине, останавливаясь на шее и слегка сжимая ее под косой, а затем снова опускается вниз, возвращая ее в прежнее положение, — ты же слушаешь меня, но не слышишь. Мне нет смысла врать тебе, когда я говорю, что где-то опасно и туда тебе лучше не лезть, но решение ты принимаешь сама, мне лишь нужно разобраться с последствиями твоего выбора. Меня словно прошибает током. Аонунг просто хотел, чтобы его услышали. Я могла бы больше доверять ему, и проблем, возможно, было бы в разы меньше. Пару раз мы уже чуть не погибли, я уже много раз подводила его, но он все равно позволяет мне делать то, что я хочу, даже если эти действия кажутся ему глупыми. Я смутилась от собственных мыслей и не знала, куда себя деть. Аккуратно касаюсь потеплевшими пальцами чужих ключиц и принимаюсь их гладить. Кожа под пальцами горячая, и иногда, если очень постараться, можно почувствовать небольшие бугорки шрамов, которые он получил когда-то давно. Сейчас это все кажется вполне себе нормальным и правильным. Парень снова тяжело вздыхает, заставляя меня едва заметно подпрыгнуть. — Я позволил тебе участвовать, потому что думал, что это окажется для тебя сложным, и ты сдашься, признавая мою правоту, но после появления акулы я понял, что уже не важно, кто прав, а кто виноват, абсолютно все равно. С моей стороны было глупо вести себя подобным образом. Обещаю, в будущем я буду внимательнее. Чувствую, как он утыкается губами в мою макушку и снова замирает, о чем-то задумавшись или ожидая мою реакцию на его слова. — Я буду чаще прислушиваться к тебе, обещаю, — он довольно фыркает мне в макушку и снова проводит рукой по моей спине. Сейчас с ним было хорошо и спокойно, ведь он был жив, а большего мне и не нужно. Где-то глубоко в груди трепетало какое-то легкое и непонятное мне чувство, щекоча ребра и вызывая глупую улыбку. Внезапно мне захотелось смеяться. — Договорились, странная лесная девчонка, — на его губах появляется хитрая улыбка, а в глазах загораются озорные огоньки.