𝐏𝐱𝐚𝐧 𝐥𝐢𝐯𝐮 𝐭𝐱𝐨 𝐧𝐢'𝐚𝐰 𝐨𝐞 𝐧𝐠𝐚𝐫𝐢

— Мне надо позвать Ронал, — улыбка тут же исчезла с лица парня, уступая место недовольному недоумению. Он прижал острые уши к голове и принялся мотать головой из стороны в сторону. — Не надо, не вздумай будить маму, — хватка на моей талии крепнет, от чего сын вождя болезненно хмурится, но изо всех сил старается делать вид, что ему не больно, — она ждет ребенка, ей нужно отдыхать. — Она лично скормит меня той акуле, если узнает… и не смей закатывать глаза, — именно это он и сделал. Этот на’ви всегда делает то, что хочет, с этим нужно просто смириться, — ты не понимаешь, Аонунг… — Ао, — бестактно перебивает меня наследник клана Меткаина, — просто Ао. Если быть совсем честной, то я растерялась. Меня очень смутило такое великодушие со стороны парня, который сидел рядом и теперь опять довольно улыбался, заметив мое смятение. Мне вдруг показалось, что он сделал это специально. — Хорошо… Ао, — если он думает, что таким образом сможет заговорить меня, то он очень сильно ошибается, — мне надо позвать Ронал. Сын вождя недовольно щелкает языком. Иногда от его упрямости хочется лезть на стены. Перекидываю свои ноги обратно и резко вскакиваю с места, как раз в тот момент, когда сын вождя делает быстрый выпад в мою сторону. Кончик моего хвоста дергается, ускользая от его длинных пальцев, и он остается ни с чем, от чего недовольно рычит и скалит зубы. — А если тебе станет хуже? Она должна знать, — парень продолжает буравить меня недовольным взглядом, никак не реагируя на все мои попытки докричаться до его совести, — Цирея сказала, скоро приплывают тулкуны, ты же хочешь увидеть своего друга? А как ты это сделаешь, если тебе будет плохо? Мои слова про тулкунов заставили его задуматься. Парень пристыженно опустил голову, недовольно дергая острыми ушами. Так-то лучше. Сейчас я чувствовала себя взрослой женщиной, которая вынуждена оберегать собственное дитя, которое не реагирует ни на какие предупреждения и делает именно так, как делать не нужно. Теперь я понимаю, почему Ронал часто бывает такой недовольной. Попробуй уследи за ним. — Тогда я пойду с тобой, — Аонунг упирается руками в лежанку и болезненно шипит, пытаясь подняться. — Tìftang, — я не придумала ничего лучше, чем сесть ему на ноги, мешая тем самым подняться и вызывая у него очередной болезненный стон. Сам виноват, — тебе нужно лежать, почему ты меня не слышишь? — Тогда ты остаешься со мной, — он хватается руками за мои ноги, сжимая их чуть выше колена и заставляя дернуться от болезненных ощущений. Парень замечает это и ослабляет хватку, но от его пальцев на моей коже остаются розовые пятна, которые, надеюсь, не превратятся на утро в синяки, — извини, больно? — Нет, все хорошо, — покрасневшие места неприятно пульсировали, но говорить ему я об этом не стала. В конце-концов, ничего страшного не произошло, — ладно, я останусь с тобой и разбужу Ронал утром, но если что-то пойдет не так и она захочет меня убить, ты будешь в этом виноват. — Как скажешь, — он безразлично пожимает плечами и, кажется, его это все совсем не беспокоит, словно это не он пролежал добрую часть дня без сознания, а перед этим чуть не умер, перепугав всю деревню. — Отпусти, — вопреки моей просьбе, его пальцы снова впиваются в мою кожу, но уже не так сильно, а сам он недоверчиво щурится, из-за чего может показаться, что его глаза вовсе не голубые, а полностью черные, как глубокий ночной океан, скрывающий под своими толщами воды немало удивительных вещей. Сын вождя наклоняет голову вбок в ожидании объяснений, выбивая из моей груди тяжелый вздох. Видимо, чтобы завоевать его доверие, нужно быть Ротхо, потому что даже собственной сестре он не доверял так сильно, как ему, — тебя нужно обтереть, твоя мама сказала сделать это два раза, первый ты благополучно проспал. Парень недовольно скривился, но все же отпустил меня. За все то время, что травяной настой простоял в большой каменной чаше, обдуваемой легким, но довольно прохладным ночным ветром, идущим со стороны океана, он уже не был таким теплым, как раньше. Пока Ронал готовила его, она сказала, что закрывать его чем-то нельзя, он должен остыть и быть прохладным, ведь только тогда он будет действовать. В очередной раз тяжело вздыхаю и поднимаю глаза на сына вождя. Он явно будет не в восторге от этого и, если в первый раз он спокойно лежал и не сопротивлялся, то теперь что-то мне подсказывает, что без боя он не сдастся. Наши взгляды встречаются, и парень понимает меня без слов. Я вижу, как он напрягается всем телом и едва слышно рычит, выражая недовольство. Никто не говорил, что будет легко. — Так надо, просто потерпи, — он переводит взгляд на чашу, которой я зачерпываю отвар, и его губы брезгливо дергаются, — да, неприятно, но это просто нужно перетерпеть, понимаешь? В ответ Аонунг угрожающе шипит, обнажая острые белоснежные клыки, стоит мне сделать хоть шаг в его сторону. Большой широкий хвост нервно лупит по полу и дергается из стороны в сторону, напоминая ядовитую змею, притаившуюся в кустах в ожидании своей жертвы. — Прекрати вести себя, как skxawng, — сын вождя недовольно морщит нос и недоверчиво косится в сторону чаши, которую я оставляю около него, чтобы взять чистую ткань для обтирания, — быстрее начнём — быстрее закончим. — Не могу ничего обещать, — его голос низкий и зловеще хриплый, и я бы наверняка испугалась, если бы он вел себя так при первой нашей встрече, но сейчас мне хочется верить в то, что у него нет ни причин, ни желания делать мне больно. Обхожу его, как необъезженного пали, думая, с чего начать будет менее травмоопасно. Всё это время парень вертит головой, наблюдая за каждым моим движением. — Быстрее начнём? — в его голосе слышна издёвка, но я решаю не обращать на это внимание и сосредоточиться на задании. — Лучше начать с шеи и плеч, потом перейти на руки, а потом на ноги. — Не советую трогать ноги, — и снова этот блеск в почерневших глазах, не предвещающий ничего хорошего, — это может плохо закончиться. — А у меня есть выбор? — Тогда страдай. Перекидываю через него одну ногу и сажусь к нему лицом, ведь чем ближе я к нему сяду, тем меньше вероятность, что он по мне хоть как-то попадет. Опускаю ткань в холодный отвар, и сына вождя передергивает от одного лишь звука льющейся жидкости. — Лучше собрать волосы. — Тебе надо, ты и собирай, — видимо, сотрудничать со мной он не собирается, ну и ладно, справлюсь сама. Откладываю кусок мокрой ткани и тянусь к копне черных слегка вьющихся волос. Тянуться за резинкой неудобно, придется одной рукой держать волосы, другой обтирать. Аккуратно прикасаюсь к непослушным прядям и пытаюсь собрать их во что-то наподобие хвоста. Вдруг глаза наследника клана Меткаина расширяются, а сам он шумно сглатывает. — Я сделала тебе больно? — отрицательно машет головой и хватается за мое запястье, заставляя разжать руку. — Коса, — хрипит Аонунг и опускает глаза, — лучше я сам. Только сейчас я заметила, что сгребла ее вместе с остальной частью волос. Я не сжимала волосы и не тянула их, поэтому была удивлена такой реакцией с его стороны, но спорить не стала, пусть делает так как ему удобно, лишь бы не вырывался. — Будет холодно. — Я догадался. Стоит мокрой ткани коснуться разгоряченной кожи на шейных позвонках, как губы парня сжимаются в тонкую линию, и он прикрывает глаза, явно не испытывая удовольствия от всего происходящего. Могу лишь представить, как ему неприятно, но такова цена за его геройства. — Plltxe oehu ko, — шипит он сквозь зубы и, борясь с собой, все же наклоняет голову, подставляя шею под «пытки», — отвлеки меня, чтобы мне не хотелось тебя убить. Его слова меня почему-то развеселили. — Уж очень хочется? — парень замечает улыбку на моем лице и недовольно сопит, снова отводя глаза куда-то в сторону. — Я попросил отвлечь меня, а не давать мне еще один повод вцепиться тебе в шею, — он слегка щурится, после чего на его лице появляется хитрая, но довольная улыбка, — скажу маме, что ты сошла с ума, и мне пришлось убить тебя, чтобы спастись. Снова окунаю высохшую ткань в травяной отвар и начинаю протирать его плечи, от чего его снова передергивает, а хвост пару раз с глухим звуком ударяется об пол. — Как думаешь, мама мне поверит? — провожу тканью по ключицам парня и сжимаю ее, из-за чего не успевший согреться отвар стекает вниз, впитываясь в бинт на груди и оставляя на нем темные зеленоватые пятна. Аонунг прижимает уши к голове и делает глубокий вдох, после чего бросает на меня разьяренный взгляд, — Я утоплю тебя, клянусь, Великая Мать тому свидетель. — Так что тебе рассказать? — голос у меня донельзя довольный. Не знаю, откуда взялось во мне это желание позлить его, но оно определенно того стоит. — Что-нибудь, что вызывает у тебя приятные чувства, — Аонунг больше не дергается и не пытается отодвинуться от холодного куска ткани, чем очень облегчает мне задачу, — какое-то приятное воспоминание, что-нибудь. — Это был праздник в честь удачного прохождения молодыми охотниками Uniltaron, — воспоминания отозвались в груди одновременно комфортным теплом и обжигающей болью, — я была счастлива тогда. — Расскажи. *** — Ma'ite, — эхом проносится в голове до боли знакомый шепот. Пытаюсь пошевелиться, но каждое движение дается мне с безумным трудом, словно все мои мышцы окаменели. Чувствую, как на мой лоб ложится теплая сухая ладонь, и это прикосновение придает мне сил, — oel ngati kameie, ma atrokirina'. — Oel ngati kameie, ma sa'nu, — сначала я вижу над головой расплывчатое синее пятно, но затем оно медленно превращается в лицо моей Укавлы, которая сидела, склонившись надо мной с довольной улыбкой. — Ngaru lu fpom srak? — она аккуратно убирает с моего лба косичку, упавшую мне на глаза, — Я начала волноваться, ты лежала без движения очень долго, твои друзья уже проснулись и хотят тебя видеть. — Они живы? — мама кивает, и из моей груди вырывается вздох облегчения. Не всем удается выжить во время охоты грез, но в этот раз Великая Мать благословила нас всех и подарила нам жизнь во второй раз. — Теперь ты на’ви, — женщина помогает мне подняться и ласково гладит по плечу, — ты больше не ребенок, Моран, Энтоку придется с тобой считаться. Мои губы растягиваются в улыбке. Для отца я навсегда останусь неумелым ребенком, какой бы взрослой ни была. — А где он? — мама встает и подходит к большому плоскому валуну, где обычно хранит важные для проведения обрядов вещи. Оттуда она достает большой зеленый сверток и протягивает его мне. — Я схожу за ним, а ты пока надень это, — ее голос всегда вызывал в моем теле легкую дрожь, настолько необычным и загадочным он мне казался. Укавла всегда говорила так, словно было что-то еще, некая тайна, о которой она каждый раз умалчивала, — сегодня твой день, моя Моран, пусть все будет так, как ты захочешь. Я дождалась, пока женщина покинет территорию Костяного святилища, и принялась разматывать большие зеленые листья. Она хорошо упаковала свой подарок, в этом вся Укавла. Внутри находился наряд для танцев. В глаза сразу бросились длинные ленты красного, желтого и оранжевого цвета, имитировавшие языки пламени. Огонь играл важную роль в жизни моего народа. На нем мы готовили пищу, с его помощью изготавливали украшения и именно вокруг него собирались одной большой семьей, пели песни, а наши старейшины рассказывали истории о давно ушедших, но не забытых воинах и охотниках, которые отдали свои жизни во благо клана. Каждый из них был уважаем и важен, песенная нить клана Анурай была невероятно огромна и помнила каждого, кто здесь родился. Меня всегда грела мысль о том, что я буду навсегда увековечена в песенной нити, и мое имя будет знать каждый, кто будет жить после. Костюм представлял собой темно-красную нагрудную повязку, состоящую из множества переплетенных между собой желтых и оранжевых кожанных полосок, связанных по бокам крупными узлами со свободно свисающими длинными концами, набедренную повязку таких же цветов, чьи длинные полоски кожи и ткани свисали сильно ниже колен, пары браслетов на руки, украшенных желтыми переливающимися камнями и длинными красно-оранжевыми лентами, и пары таких же браслетов на ноги. «Надеюсь, ничего из этого не попадет в костер и мне не придется действительно пылать…» — это было единственное, о чем я думала, пока надевала подарок Укавлы. — Ma'ite? — спешно поправляю все, что по моему мнению не так сидит, и пытаюсь напустить на себя как можно более спокойный вид. — Oel f'ıtsenge, ma sempul, — как бы я ни старалась, сдержать счастливой улыбки у меня не получается, когда я вижу моего отца, аккуратно проходящего через костяную арку святилища. Он внимательно смотрит по сторонам, пытаясь выцепить из полутьмы мой силуэт, и на его лице появляется легкая улыбка, когда у него наконец-то это получается, — oel ngati kameime, sempu. — Oel ngati kameie, ma Morang, — мой Энток оглядывает меня с ног до головы и ласково улыбается, протягивая мне руку, — sevinité leiu nga. Смущенно прижимаю к голове уши, берусь на протянутую мне руку и кручусь на месте, чтобы показать ему наряд получше. Отец едва слышно смеется и одобрительно кивает. — Сегодня важный день, твой день, — он достает из охотничьей сумки такой же зеленый сверток, но гораздо меньше, и протягивает мне его, — эта охота была нелегкой, но ты справилась, пускай Великая Мать благословит тебя, и каждая твоя охота будет удачной. В свертке оказался охотничий нож, самый красивый из всех, что я когда-либо видела. В черном лезвии я без труда узнала найденный мной зуб палулукана, а белоснежная рукоять из кости йерика удобно лежала в руке, становясь ее продолжением. — Irayo, мне очень нравится, — отец улыбается, когда я висну у него на шее, и едва ощутимо хлопает меня по спине, — я буду беречь его. — Не сомневаюсь, — большая теплая ладонь ложится мне на макушку и слегка гладит по стянутым в тугие косички волосам, — твои друзья заждались тебя, иди к ним. Выбегаю из Костяного святилища, чуть ли не сбиваю с ног мою Укавлу, но та никогда на меня не злилась. Женщина лишь улыбается и в ее глазах загораются довольные огоньки, когда она провожает меня взглядом. Мне не нужно ее видеть, чтобы чувствовать это. — Моран, — на меня с ходу налетает Камау, моя близкая подруга. Она дочь Тсу’мона — лучшего друга моего отца. Когда мы были маленькими, мы с Камау вечно соревновались, чтобы выяснить, кто же из нас лучше, но со временем детская вражда переросла в крепкую дружбу. Она была дочерью воина, а я старшего охотника, мы всегда учились друг у друга, я учила ее охотиться, а она учила меня управляться с дубиной и боевым топором. Девушка сначала виснет у меня на шее, а затем отстраняется, но продолжает держать меня за плечи, — ты такая красивая, я рада, что ты жива! В ее наряде много лент коричневого и зеленого цвета. Переплетаясь между собой, они напоминают мне наше Дерево дома, такое же красивое и величественное, как эта своенравная, но до безумия милая девушка. Из-за отблесков костра ее глаза кажутся еще более золотыми и волшебными, в них бурлит другая, новая жизнь, которую сегодня получил каждый из нас. — Пойдем танцевать, все нас уже заждались, — она бесцеремонно хватает меня за руку, сплетая свои пальцы с моими, и ведет к большому костру, вокруг которого уже танцуют некоторые члены нашего клана. — Вы никого не забыли? — чувствую, как мою вторую руку обхватывают точно так же, и знакомый голос заставляет улыбнуться. — Как же без тебя, Отаму, — кричит Камау, пытаясь перекрыть шум праздника, — нигде от тебя не спрячешься. Парень довольно сверкает такими же золотистыми глазами, как и у моей подруги, обнажая в улыбке острые белые клыки. Его длинные черные косички собраны сзади во что-то наподобие хвоста, чтобы не мешались ему при танцах. Очень удобно, почему я так не сделала? На его лице загорается большое количество светло-голубых, почти белых веснушек, выстраиваясь в забавный узор вокруг глаз. В детстве мы с Камау часто дразнили его из-за этого, но сейчас его особенность кажется мне очень даже милой. — С перерождением тебя, tawng, — девушка заливисто смеется и тянет меня за собой, а я тяну нашего Отаму. — И вас, mefwampop, — смеется в ответ друг. Он всегда называл нас так, потому что мы были на более чем голову ниже него, из-за чего порой нам было трудно успевать за ним. Бесцеремонно врываемся в круг танцующих охотников, и они приветствуют нас громкими вскриками и щелчками. Жар костра распаляет в нас азарт. Крепче сжимаю руку Камау и тяну девушку на себя, после чего отпускаю ее, и мы начинаем крутиться вокруг друг друга, хлопая в ладоши в такт большим церемониальным барабанам. В этот момент все проблемы и дела отходили на второй план. Сейчас нет ничего, кроме музыки и других на’ви, которые окружали меня, сплетаясь воедино в танце, подобно бусинам в песенной нити. Именно в такие моменты можно было почувствовать особенную связь между всеми членами клана Анурай. — С перерождением тебя, Моран! — С перерождением, Камау! *** — Звучит здорово, — парень слегка улыбается, но, заметив мой растерянный вид, начинает хмуриться, — все хорошо? — Да, — голос снова едва слышно надламывается, из-за чего приходится прочищать горло, чтобы не заплакать снова, — мы закончили. — Моран, — тянусь к чаше, чтобы убрать остатки отвара, но мои руки тут же накрывает большая теплая ладонь. Поднимаю на Аонунга глаза и вижу, как он пристально меня разглядывает, пытаясь понять причину такой резкой смены моего настроения, — если ты захочешь поговорить об этом, я буду рядом. Почему он такой странный? Сначала говорит, что хочет убить, хоть и не всерьез, а после говорит, что готов выслушать, если это будет нужно. Сейчас он относится ко мне гораздо теплее, чем раньше, но его душа до сих пор остается для меня чем-то непонятным и непостижимым, и порой мне кажется, что даже Эйва не способна до конца понять, что за дитя она создала. «Ты понятия не имеешь о том, что можешь услышать…» — но в ответ лишь киваю, и сын вождя кивает в ответ. — Мне точно не стоит звать Ронал? — последняя попытка перед тем, как лечь спать. Мне до сих пор кажется, что это игра с огнем, ведь нам обоим сильно влетит, если кто-то узнает, что он проснулся ночью, но этот факт скрыли от Тса’хик. — Не буди ее, все будет хорошо, — Аонунг снова ложится на спину, а я сворачиваюсь в клубок около него. Последнее, что я помню перед тем, как провалиться в сон — теплая рука, которая аккуратно обнимает меня.