«Одно спасение у побежденных:
не надеяться ни на какое спасение»
Публий Вергилий Марон (70-19 гг. до н.э.)
Новый мир встретил их буйными порывами ветра. Сила природы обрушилась на не готовую к этому Фьёду, швырнув тело драконицы обратно в разлом портала. Она, возможно, стала бы первым существом в двух мирах, что попробовало обратную телепортацию. Этому помешал огромный зеленый цветок, разошедшийся лепестками во все стороны за ее спиной. Пламя Зеленой звезды оказалось слишком сильно, чтобы покориться кровавому всаднику или магической пустоте иного мира. Огненные языки щедро слизнули половину всего алого щита. Казалось, у оставшегося объема переполненной магией крови даже был шанс выдержать последний удар проклятого Лайшара, но новый мир решил не дать возможности проверить это. Местная магия была так бедна, что почти пустой резерв Абеларда немедленно исчез, уйдя на подпитку «Мантии полуночного царя». В Тирбране поддержка любого устойчивого конструкта происходила в том числе и за счет неимоверно богатого магического фона окружающей природы. В одиночку, ни один, даже самый могущественный всадник, не мог рассчитывать на длительное использование высокоранговых конструктов. Нерушимая кровавая стена обратилась простой жидкостью и без следа исчезла под жадным напором всепожирающей стихии. Зеленый огонь налетел на дракона и его всадника. Подобно комете, они полетели к земле наперекор яростным ветрам безымянного мира. Пламя добралось до тела Абеларда и было оно так горячо, так сильно, так наполнено злобной магией, что зачарованный доспех Лоргона стал для него не более, чем простым хворостом. Артефактная сталь продержалась едва ли несколько секунд, как покрывающие ее символы вспыхнули ярким синим бликом, и она начала плавиться, впиваясь в плоть. Однако броня сделала главное — стала новой преградой между огнем и телом. Боль была такой силы, что любой смертный не выдержал бы и сотой ее доли. Сознание всадника покинуло его, пытаясь спастись от невыносимых страданий. Но тут же было выдернуто из спасительной тьмы новой волной боли, пробирающей сквозь мышцы, кости и нервы. Кожи выше пояса уже не осталось, ее заменил вплавившийся в тело доспех. Абелард закричал. Крик его был подобен крику тех несчастных, кому не повезло оказаться на пыточном столе. Снять кожу, засыпать кровоточащее мясо солью, втереть ее в плоть, а затем начать вырезать ее по небольшим кусочкам — все это было бы куда как милосерднее, чем оказаться в объятиях Зеленой звезды. Вслед за своим всадником заревела и Фьёда, сполна разделяя его боль не только через ментальную связь. Ее собственную чешую коснулся огонь. И хоть касание это было куда как более мягким и даже, с какой-то стороны, нежным, оно оставило за собой страшные, пусть и неглубокие ожоги. Не зря драконья чешуя издревле использовалась с целью защиты от огня, а удар на излете, направленный атакующим во всадника, а не в его дракона, не мог причинить ей значительных повреждений. Драконица пыталась достучаться до сознания Абеларда, посылая один зов за другим. Но все тщетно. Все осмысленное было выжжено из его разума волной агрессивного пламени. Даже на новый ее крик не мог обратить он внимания, срывая горло в вопле собственных страданий. Огонь Зеленой звезды погас. Магия в нем иссякла, и он исчез из этого мира навсегда, но силы, в нем заложенной, хватило, что навсегда изуродовать одного из сильнейших драконьих всадников своего поколения и довести его до состояния, в которой смерть стала бы милосердием. Воистину, оставила столь злая сила свой мрачный, неизгладимый след и в этом новом мире. Они падали вниз и падение это было похоже на падение звезды — яркое, быстрое, неуправляемое и смертельное. Когда Фьёда пронзила пуховую перину облака, она смогла наконец взять под контроль свое тело и свои эмоции. Падение замедлилось. Первый взмах ранеными крыльями в небе нового мира отдался сильнейшей болью от шеи и до хвоста, отчего она издала еще один наполненный страданием рев. По щекам Лоргона проложили свои дорожки кровавые слезы, из носа, рта и ушей также заструилась кровь, теряясь где-то в воздухе за спиной летящих вниз. Немыслимо для кровавого всадника — не контролировать ток собственной крови. Однако тело, в отсутствие магии и контроля от поглощенного болью сознания, возвращалось на уровень простого смертного. Даже так, находясь обеими ногами в погребальном ковчеге, Абелард цеплялся за жизнь. Его пальцы мертвой хваткой вцепились в рукоять седла, а сам он, застыв на грани падения в пучину безумия боли, пытался направить крохи своей оставшейся магической силы на восстановления стремительно разрушающегося организма. Все это не проходило бесследно. Пока Фьёда несла их к земле, сосредоточившись на контролируемом падении, Лоргон удержал от себя цепкие лапы смерти. Она зависла, пронзая мертвецки-льдистым взором его обгорелое тело: его изуродованный торс и шею, его обожженные руки, его лишенную волос голову. Бран смотрел на него издали, выглядывая из-за кромки мира. Тонкие черты бога исказились в презрении. Очередная жизнь вновь ускользнула из его пальцев. Почувствовав, что снова может дышать, Абелард прекратил исцеление. Он и без того поддерживал себя за счет повреждения магического источника, неготового к таким потрясениям. Упорная концентрация, что удерживала его в сознании, не позволяя темноте надолго закрыть взор, исчезла, а вместе с ней исчез и свет разума. Короткий миг мира и спасительного покоя. Тело всадника покачнулось. Пальцы, чудом не пострадавшие от огня, отпустили седло. Абелард завалился на бок, готовый сорваться из седла. В этот же момент Фьёда приземлилась прямо на песчаный пляж. Они достигли земли. От удара Лоргон вылетел из седла, как стрела, врезавшись в песок и прокатившись по нему еще несколько ярдов. Знакомство с приветливой поверхностью нового мира выбило из него весь воздух и вернуло в сознание. Драконица скрылась в глубокой и длинной борозде, которую оставила за собой. Сил кричать у всадника уже не было. Израненное изнутри горло заставило его закашляться кровью, беспрерывно стекающей из уголков рта. Все, что Абеларду оставалось — прерывисто дышать и пытаться отрешиться от боли. Если бы не исцеление в полете — он бы без сомнений уже умер на этом песке. Стал очередной поживой охотникам за чужими сокровищами, если бы прилив не забрал его раньше. «Аб, Аб! Ответь мне, милый брат!» Его разума наконец коснулась Фьёда. Ощущение ее присутствия слегка ослабило боль, терзавшую тело и магический источник, будто кто-то подставил плечо, разделив с ним страдания. Он попытался ответить, но слабый ментальный посыл оборвался не начавшись, пронзив все его сознание ветвистой молнией боли. Тело судорожно выгнулось. Песок, налипший на влажную от крови плоть, впивался в оголенные и обожженные мышцы, как сотни и тысячи острых игл. Абелард замер без движения и вновь потерял сознание. Сердце его билось все медленнее. Драконица наконец выбралась из ямы, в которую вогнала себя при падении. С четырех ее лап сыпалась поврежденная чешуя и песок, а с ран на спине медленно стекала кровь. Больше всего беспокойства вызывали крылья, внешне не получившие серьезных повреждений, но изрядно смятые при падении, а также магический источник, почти полностью погасший с момента попадания в этот мир. Прихрамывая, она добралась до своего всадника и обессиленно рухнула подле него. Фьёда аккуратно коснулась носом его лба. Слезы тоски и печали выступили на ее больших лазурных глазах. Она почувствовала, как защемило ее сердце. Не только от ужасающего вида, изуродованного Лоргона. Как струна, натянулись Узы Сердца, скрепляющие их воедино. «Мой милый Абелард, — драконица вгляделась в его лицо, прежде наполненное волей и мощью, а теперь бледное, осунувшееся и обескровленное. — Не сбежать нам от Брана, не уйти от смерть несущего, даже под лучистым солнцем нового мира не найти нам спасения». Ей ничего не оставалось, кроме как ждать — победит ли ее всадник смерть, в который раз с начала войны пришедшую за ним. Так или иначе, она с радостью разделит с ним любую судьбу. Положив вытянутую морду на передние лапы, она пустила всю оставшуюся магическую силу на поддержку источника Абеларда, из яркой звезды ставшего бесцветным камнем, покрытым сколами и трещинами. *** Никогда так далеко не оказывался Абелард от грани жизни. Незнаком он был с собственной смертью и с посмертием, ожидающим каждого живущего в Тирбране. Слышал он лишь истории и сказания, и каждая о своем. Кто-то описывал посмертие наградой за добродетельную жизнь. Кто-то конечной точкой преданного служения богу Жизни. Кто-то боялся сам и страшил других, предвещая вечные страдания за прижизненные проступки. Но то все был удел смертных, думать и гадать о природе своей загробной жизни. Всадники точно знали, что ждет их за краем. Когда придет время, всякая душа оставит бренное тело и устремится в небо. Там ждет их Всеблагой Тир. Широкою ладонью проводит душу до далеких звезд, где она присоединится к легиону сестер, чтобы слиться в ровный хор и раствориться в Колесе Тирбрана. Так, каждая душа когда-нибудь вернется на землю, подарив дыхание жизни новому человеку, свободному от тягот и забот умершего прошлого. Свершится оборот для каждого, как он случается и для мира раз в тысячу лет. Бран, владетель смерти, разрушает этот благостный цикл, вырывая души из единого хора, насильно задерживая их на земле, заставляя служить себе. Не легион воинов ведет он под своей рукой, а толпу страдающих душ, запертых в своих посмертных оболочках. В том и его великий грех, и великое предательство против Жизни. Абелард Лоргон не удивился, когда не увидел ничего из выше описываемого. Он оказался окружен непроглядной тьмой, где не было ничего. В пустоте стоял он, каким был еще в прошлом мире. Гордый, с прямой спиной стоял, будто и не измотанный жизнью и испытаниями. Алые волосы под серебряным венцом спускались по плечам, покрывая вороненую сталь доспехов. Клинок покоился в ножнах из древнего дуба, а глаза его уверенно рыскали по темным закоулкам великого Ничего. Не было ни звезд, ни Тира, ни Брана, ни других душ. Ничего и никого, кроме него. Не ведал всадник, сколько он так стоял, окруженный тьмой и безвременьем, когда во тьме, далеко-далеко впереди, появился небольшой огонек света. Теплый свет, будто от храмовой жаровни, манил его к себе. Не имея других ориентиров, Абелард направился к нему. Путь этот мог занять бесконечность, а мог и минуту. В этом месте не было никаких ориентиров. Лишь медленно приближающийся огонек говорил о том, что он действительно перемещается. Латные сабатоны не издавали ни звука, пока он мерил ими бесконечные просторы раскинувшейся тьмы. Вот Ничто начало расступаться. Оно все сильнее уходило из поля зрения, прячась, забиваясь по углам окружающего пространства. Всаднику не показалось, его действительно разгонял одинокий огонь в такой же одинокой жаровне, стоявшей на каменном, потрескавшемся полу, освещая высокий, теряющийся во тьме свод. Абелард почувствовал себя в храме, каких множество стояло во всех городах смертных. В далеком детстве, будучи ребенком в семье смертных, он очень любил это место. Уже будучи пажом при короле Альберто де Марило, он всегда сопровождал своего сюзерена в часовню, спрятанную в глубине дворца. Вероятно, рождение в семье королевского духовника определило его искреннюю набожность. Впоследствии, даже став могучим драконьим всадником, он никогда не отказывал себе в желании сесть на скамеечку перед каменным изваянием Всеблагого и закрыть глаза, погрузившись в сакральную тишину. В Когте не было такого места, ведь всадники — свита самого бога, не нуждались в месте поклонения ему, они доказывали свою верность крепостью щита, остротой стали и мощью магического искусства. Потому Лоргону приходилось инкогнито посещать подобные места в соседних городах и деревеньках, в каждом храме находя себе покой и место для раздумий. После предательства Лайшара Абеларду стало казаться, что именно верных раздумий не хватило его братьям, чтобы задавить измену на корню. И эта жаровня освещала как раз такое место. Она стояла прямо перед величественной статуей Тира, всполохами пламени причудливо освещая его пресветлый лик. Абелард решил подойти ближе и, о чудо, стоило сапогам переступить невидимую черту между Ничем и каменной кладкой, как его ушей коснулся столь знакомый звук соприкосновения стали и металла! Такой приятный звук, после бесконечности в тишине. С каждым звучным шагом, приближающим его к богу, он отнюдь не радовался, а только хмурился. Прежде веселое, заботливое и в чем-то торжественное выражение лица Тира, видимое им столько раз за свою жизнь, сменилось маской ледяной скорби, застывшей на бесчувственном лице. Широкая его фигура скрючилась в неестественной для себя позе, закрывая грудь. Будто бог стоял над прихожанами в теплых стенах храма, а лежал на сырой холодной земле. Абелард подошел еще ближе, силясь рассмотреть получше, развеять коварное наваждение. — Что ищешь ты здесь, сын без отца? Кладбищенский шорох, шелест опадающих листьев, скрежет петель в сырой темнице, свист стали, обрывающей жизнь. Мертвый голос раздался за спиной Абеларда. Звук его вонзился под кожу, сковывая ледяным ужасом каждый мускул, каждый дюйм его могучего тела. Насилу смог он сбросить мертвенное оцепенение, повернулся к источнику речи. И замер вновь, окоченев, как покойник. — Не ждал меня, всадник? Силуэт показался из тьмы, откуда пришел и сам Абелард. Будто по пятам шел он, скрытый в глубине Ничего. Высокий, худой как самая настоящая жердь, силуэт, чье белое лицо — идеальный вытянутый вверх овал. Длинные руки касались каменной кромки застывшего в безвременье храма. Вытянутые пальцы, острые как иглы, извивались, точно змеи. — Оставил товарищей своих мне на поруки. Каждое слово его вонзалось в голову Абеларда, подобно высекаемой на могильной плите букве. Всадник попятился, наступая на ножки жаровни. Жуткие пальцы дергались все сильнее, забираясь все дальне на камень. — Бросил своего бога, когда был ему так нужен. Абелард спиной почувствовал суровый взгляд и обернулся. Глаза статуи светились мертвецки-льдистым светом, освещая искривленное от боли и ненависти лицо. Всадник не смог удержаться под ним и повернулся к темноте, видя, как ореол огня уменьшился, а за ним уменьшилось и расстояние до силуэта во тьме. Пламя в жаровне стремилось сбежать, спрятаться от приближающейся фигуры, оно сжималось все ближе ко дну. — Спрятался в другом мире. Сквозь тьму протянулась тонкая линия улыбки — черный провал на слепом лице. — Думал не дотянусь. В этот момент тяжелые гранитные руки опустились на плечи всадника. Он дернулся — бесполезно. Огонь в жаровне погас. Осталось лишь белоснежное лицо и черный зев. — Дотянулся. Длинные руки метнулись к нему с немыслимой скоростью. Острые пальцы рвали доспех, опутывали тело, подобно морской змее. Они подняли его в воздух, опрокинув погасший источник тепла. Гранитные ладони поднялись следом, надежно удерживая. Лицо же лишь приближалось. Блеснули во тьме за спиной силуэта два кристально-голубых глаза. Они холодно смеялись. — Твой бог мертв, сын без отца. Ты его убил. И такие как ты. Все, что теперь мог видеть Лоргон — два ледяных осколка, венчающих белоснежную, трупную ткань лица. Черный провал пасти марионетки искривлялся, будто говорил. Но голос звучал в его голове. Он доносился со всех сторон, Абелард тонул в нем. Исчезал в бездонной пучине. — Нигде тебе не найти спасения, всадник. Вы привели меня в этот мир. Он тоже будет моим. Кровь полилась из дыр, оставленных пальцами в доспехе. Горячая молодая кровь окропила черноту вокруг яркими алыми пятнами. Всадник почувствовал, как пальцы с новой силой вонзились в него, проникая все глубже, сплетаясь в узлы внутри его тела. — Врешь, тварь, и мне и себе врешь, — Абелард почувствовал, как каменная хватка превратилась в отеческое касание. Его бог все еще был рядом. Лоргон со всей силы вонзился зубами в собственный язык, откусывая его. Соленая кровь заполнила рот — он немедля выплюнул ее в лицо скривившемуся врагу. Попав на белоснежную трупную ткань, кровь зашипела, оставляя за собой черные ожоги. Каждая капля — оружие в руках кровавого всадника Дарахегал. Пальцы внутри его тела судорожно забились, перетряхивая внутренности, вырываясь из плоти. Абелард, более ничем не удерживаемый, упал к ногам своего бога, в очередной раз изменившего свой облик, полный глубокой отеческой печали. Слезы застыли на его морщинистых щеках. Всеблагой Тир смотрел на своего сына, что в нужный момент не пришел на защиту отца. Смотрел на всех опоздавших всадников за его спиной. — Даже после смерти он мешает мне. Фигура прекратила извиваться и теперь стояла вытянувшись вверх, закрывая лицо окровавленными пальцами. Голос был наполнен ядовитой обидой и раздражением, а на всем теле виднелись дымящиеся ранки. Видно было лишь искривленное злобой белое лицо в черных оспинах ожога. Глаза, полные холода, все также смотрели на Абеларда из безвременной тьмы, словно из-за кромки мира. — Тебе не сбежать от собственной смерти, сын без отца. Руками братьев прервется твой путь. И тогда мы встретимся вновь. С этими словами тощая фигура, одно из самых страшных воплощений бога Смерти, окончательно растворилась в окружающей тьме, как капля дождевой воды теряется в море. Следом погас и взгляд. Разорванный, превращенный в кусок мяса, всадник лежал на холодном каменном полу и смотрел в пустоту. нельзя было сказать наверняка, жив он или нет. Окружающее его Ничто медленно разрушалось, покрываясь яркими белыми трещинами, пока единственный не потухший уголек из посвященной Тиру жаровни наливался ярким светом. Будто огонь жизни, он воспарил вверх, сквозь развороченное тело. Там он соприкоснулся с первым лучом белоснежного сияния, проникшим в прежде глухую тьму. Симфония белого света и слепящего пламени отразилась в потухших глазах Абеларда Лоргона и он, наконец, проснулся. *** Первый вздох дался ему болезненно, как глоток воздуха при рождении. Пальцы, на которых чудом сохранилась кожа, судорожно сгребли горстями золоченый песок. Зеленые глаза жадно впились в безмятежную синеву небес. Он был все еще жив. «Брат, ты пришел в себя! — Фьёда подняла голову со скрещенных лап и пристально вгляделась в лицо Абеларда. Однако быстро отвернулась, когда из-под впившегося в плоть доспеха вновь потекла кровь. — Знал бы ты, как мучительно было предчувствовать твою смерть!» «Даже сейчас я далек от жизни, — всадник болезненно поморщился — ментальная связь все еще отдавала резью в висках, но боли в нем было и так с избытком, а с израненным горлом говорить было и вовсе невозможно. Даже погрузиться в целительную медитацию он не мог — источнику нужно было больше времени на восстановление, если Абелард не хотел остаться магическим инвалидом. — А вылечить себя я не смогу еще очень долго, если, конечно, состояние мое не ухудшится». «Не отчаивайся, Аб, мы обязательно найдем людей, сведущих в исцеляющей магии, они поставят тебя на ноги, как было то после Айзенура! Вот увидишь, местные смертные исполнят повеление наследника воли Всеблагого и всем помогут.» Возмущенная пессимизмом всадника Фьёда забавно замотала головой из стороны в сторону, чем вызвала невольную улыбку на окровавленном лице своего спутника. Этот милый детский жест его драконица пронесла с самого отрочества, когда была больше похожа на крылатую ящерку, чем на могущественную повелительницу небес. Тем не менее, упоминание «наследника воли Тира» было воспринято им без какого-либо воодушевления. Фьёда относилась к тем немногим представителям Верных, кто не считал поражение в Последней войне виной всадников, а потому уверенно называла себя и остальных достойными продолжать дело их бога. До последнего времени Лоргон сомневался в этом, на его взгляд, безответственном восприятии их величайшего поражения, но сегодняшнее видение, ощущение мимолетного присутствия Благой воли… Неужели бог не оставил своих неразумных детей? Ему еще предстоит подумать об этом. «Разве ты не чувствуешь, как беден местный воздух на магию?» — Абелард отбросил мысли о безумном сне и вспомнил, как беспомощно почувствовал себя в момент падения «Мантии полуночного царя». Этого бы не произошло, если бы магия окружающего мира не перестала взаимодействовать и подпитывать его собственную. «Думаешь, здесь может не быть магов?» «В мире есть магия, хоть и намного меньше, чем в Тирбране, а значит есть и маги, — за разговором, всадник отвлекался от боли, ставшей из нестерпимой — привычной, слегка ослабевшей после мучительного сна. — Однако им точно не будет никакого дела до взявшегося из ниоткуда полутрупа, чьим бы «наследником» он не был». «Я сейчас тебе голову откушу за такое! — из ноздрей драконицы повалил дым. — Какой же из тебя полутруп, у тебя бьется сердце, дыхание полнит грудь, а глаза не исходят хладом смерти!» Абелард мысленно засмеялся, стараясь сохранить равномерность дыхания. Каждое лишнее движение любым мускулом, даже глазами вызывало болезненные ощущения по всему телу. Поняв, что всадник шутит, драконица присоединилась к этому мимолетному веселью. «Так или иначе, нам стоит убраться отсюда и чем раньше, тем лучше, — Абелард впервые встретился с чарующей лазурью взгляда спутницы. — Наше прибытие могли увидеть и почувствовать любые силы этого мира. Кто знает, не решат ли они попировать на наших костях. Из меня сейчас боец так себе». «Я выжру их внутренности». Голос Фьёды потерял свою игривость. Сейчас он обещал лишь мучительную смерть на острейших зубах каждому, покусившемуся на ее всадника. Однако оба понимали, что сейчас они легкая добыча и лакомая цель, даже несмотря на то, что Закат оставался в ножнах и не попался в цепкие лапы Зеленой звезды. «Пока мы падали, я видела на востоке отсюда горы и холмы, возможно, мы сможем на время спрятаться там». «Тогда оставь меня греться на солнышке и поднимись вверх, мы должны быть уверены, что это подходящее место. Сейчас, когда боль не закрывает твои глаза, это будет сделать куда как легче, верно?» Драконица несколько мгновений сомневалась, а затем в прыжке взлетела, обдав своего спутника волной песка. Новая волна боли прокатилась по его телу, но Абелард лишь сжал зубы, понимая, что она не специально. Боль, шок и чувство потери, которые так естественно она скрывала за маской прежних повадок, закрывали ее взор на некоторые мелочи. С начала войны это состояние лишь ухудшилось. Он, хоть и был старше ее на двадцать лет, не так сильно отличался в этом плане. Физическая боль всего лишь затмила собой на краткий миг те страдания, которые каждый верный всадник носил в своем сердце с конца Последней войны. В новом мире они лишь усугубились, и он не знал, когда сковывающая сердце тягость оставит его. И испытанное им видение могло как помочь в этом, так и помешать. Лишь бы одной бессмертной жизни хватило, чтобы узнать это. «Вижу горы, высокие и малые, одинокий пик разделяет облака, ” — голос Фьёды звучал куда как более воодушевленно. Все же вид изуродованного Абеларда перед глазами давался ей с большим трудом. «Забирай меня, Фьё, только постарайся не доломать». У покрытого свежими ожогами и кровью всадника ушло приличное количество времени, чтобы объяснить драконице, как лучше всего будет поднять его раненное тело в воздух, чтобы окончательно не лишить его жизни. Стоило бы только отрешиться от окружающего иномирового пейзажа, так слабо на самом деле отличающегося от родных приморских земель, от боли, постоянно держащей его тело в цепких объятиях, как их разговор превратился бы в простое, незамысловатое общение. Такой диалог мог произойти в любой момент их совместного обучения, охоты, подготовки к новой битве. Эти минуты стали для пары самой большой отдушиной, которую они могли бессознательно позволить себе перед лицом предстоящих трудностей. Они не знали, что с ними будет дальше, как иной мир примет, и примет ли вторженцев, сможет ли всадник вернуть прежнее здоровье и силу, выкарабкается ли из самой глубокой ямы, в какую закидывала его жизнь? Но сейчас все это было неважно. Они были друг у друга и этого было достаточно, чтобы побороться за жизнь. И пусть Тирбран пал перед Смертью, а вся прошлая жизнь, с ее радостями и печалями осталась за закрывшимся разломом портала — у Абеларда остался последний завет, которому он, и каждый его товарищ, оставался верным: «Жизнь свою будь готов отдать на благо жизней других». Лишь время покажет, насколько твердым этот извечный догмат окажется перед лицом нового мира. Выдержит ли эта идея такой мир, не сломится ли под его тяжестью? Мир, где издревле правили иные законы, где жили другие люди, где даже воздух был чужд. Где не было бога, установившего единый благостный порядок для каждого дышащего существа. Где у каждого был лишь свой хаос, лестница, сулящая подъем наверх — к славе, богатству, власти. На каком месте в этой лестнице окажется Абелард, незнакомый даже с названием мира, в который отправила его злая судьба в лице Витграфта Лайшара, а ныне без сознания летящий к виднеющимся на горизонте горам? Он узнает это очень скоро, куда как раньше, чем ему бы этого хотелось. И это знание принесет миру много боли.