Уютная лампа

      Совершенно справедливо полагать: Вэнь Кэсин, даже проснувшись среди ночи, мог бы, как всегда, мурлыкая, безошибочно напеть мотив «Восемнадцати касаний». И это точно бы описало его – человека тактильного до ужаса. Ему было н е о б х о д и м о в случайный момент притянуть в поцелуе. Обнять с излишне пошлым подтекстом от положения рук на теле Чжоу Цзышу и поглядывать с лукавством из-под пушистых ресниц на реакцию окружающих. И, бесспорно, зная, как спутник ответит на это. Чжоу Цзышу великолепен в своей неповторимой манере ленивой язвительности. А если у него хорошее настроение, то он продемонстрирует всем видом их невольным зрителям ответ: «Да, это бесстыдное чудище моё».       Однако иногда – сначала действительно редко, старые привычки обоих давали знать – Вэнь Кэсин становился до раздражительного мягким. Хрустальное и тщательно проработанное великолепие. Как снежинка. Обманчивая и, к сожалению, чарующая иллюзия. Нет, он не разрушается, но тает от касаний. Настойчиво требует и даёт их сам.       Вернее, не так.       Требует искренности – чего-то незапятнанного, чего-то только между ними. И прежде вносит лепту первым.       Ему н е о б х о д и м о переплести пальцы, поднести их к губам, долго высматривая бывшие мозоли, ставшие грубыми рубцами на коже. Самозабвенно выцеловывать тонкое запястье, сдвинуться до сгиба в локте, вжаться в него носом. Искренний – не значит беззащитный; это означает доверчиво прикрытые глаза, лениво лежащую щеку в ладони Чжоу Цзышу.       Сейчас же Вэнь Кэсин опрокинул его на постель, заставляя недопитую пиалу с чаем стыть на низком столике из черного бамбука. Улёгся на груди, оттесняя пушистые лисьи меха, серые воротники – все, чтобы добраться до теплого тела. Шеи, особенно горячей. Святой жилки, от которой чувствуется сердцебиение. Живой.       Притих совершенно невинным – весь его облик, стоило засыпаться земле снегами, становился особенно радостным. Это напоминало о первом славно проведённом совместно Новом году. Два бесчеловечных представителя мира цзянху, их ученик. Только их тихая маленькая с е м ь я – и больше ничего. Ворчащий на ухо Вэнь Кэсин, задобренный только возможностью ночью делить одно одеяло на двоих.       У Вэнь Кэсина особенный, подчёркнутый в его понимании пункт о садизме.       Он с охотой готов заплатить. Однако вынуждает другого шевелиться, что-то делать, иначе выход – мириться с обстоятельствами.       Воздух пронзил короткий порыв ветерка – с летящей лёгкостью рукава отрываются от разворошенных простыней. Шорох намеренно подан громко, чтобы обозначить движение. Шевелится Вэнь Кэсин лишь если коснуться его. Положить ладонь на спину, даже не поглаживая, просто оставить так – и тот уже вновь готов внимать.       — Сдвинься, мне тяжело дышать, — прерывает идиллию Чжоу Цзышу.       В ответ следует неохотное и, очевидно, отрицательное мотание головой.       — Если не сползешь с меня, запасы вина обойдут твой рот.       Угроза короткая, но имеющая вес.       — Мой чжицзи слишком любит меня, чтобы поступить так жестоко, — парирует Вэнь Кэсин, но приподнимается на локтях, чтобы ослабить вес.       Сам заглядывает в лицо Чжоу Цзышу – тот вдруг хмурится, морщит нос и заходится слабым кашлем.       Этот довод оказался слишком убедительным: Вэнь Кэсин перетекает на бок и освобождает грудь, подозрительно щурясь.       И, конечно же.       Открывает глаза Чжоу Цзышу без капли совестливости или мук от кашля в них.       — Это был подлый ход, — подмечает Вэнь Кэсин, подцепляя пальцами ног одеяло. — И после этого ты хочешь закрыть мне доступ в винный погреб?       — Второго Юй Цюфэна здесь нет для постановки зрелища, чтобы допустить тебя в винный погреб, Лао Вэнь, — припоминает трагедию для достоинства целой школы цзянху Чжоу Цзышу.       Разговор ненадолго стихает. Чжоу Цзышу становится зрителем странного события: подол штанов Вэнь Кэсина как-то спутался с одеялом. Теперь это отчаянное сражение сопровождалось всевозможным шумом.       — …А-Сюй, к твоему счастью, я плохо помню тот день, — тогда, казалось, весь мир рухнул: и след фантомной боли до сих пор находит отклик в кошмарах.       Небольшая комнатка все ещё была вынуждена содрогаться от изысканных ругательств. Кажется, старые пейзажи на картинах были впечатлены красноречием Вэнь Кэсина.       — Школа Хуашань на своей стене высекла навеки твое имя – разве не этого ты тогда добивался? — Чжоу Цзышу не терял шанса поддеть до конца.       — Ц-ц, искажение фактов, А-Сюй, — в этом звуке слышится что-то победоносное. — Не одного меня заклеймил Юй Цюфэн: где муж, там и жена – им суждено нести общее бремя и в горе, и в радости, разделить их невозможно после сплетения волос в один узел.       Долина призраков – пугающее место из-за того, как много информации ложится пред ногами её Хозяина. Действительно ли Вэнь Кэсин после всего пришел в школу Хуашань, чтобы и имя Чжоу Цзышу (точнее, Чжоу Сюя) было навеки вместе с его закреплено на стене?       Мысли оборвались с фразой Вэнь Кэсина:       — Меня не прельщает увидеть здесь старую саранчу в белой кожуре. Давай спрячемся от него, м? — и, очевидно, возражения не принимались. ***       — Сколько ты уже выпил, Лао Вэнь?       — По-твоему, я могу это придумать только тогда, когда пьян?       В раннюю весну – время, когда снега ещё не оттаяли, но первые зелёные ростки начали пробиваться сквозь холодную землю, – на горе Чанмин по-своему уютно: у их комнаты расцветала слива, пышно раскинувшая свои ветви, и под порывами ветра она вносила чудесный аромат и нежно-розовые лепестки.       На невысоком пьедестале в три цуня перед выходом наружу расселись двое мужчин, до них почти доставала одна из тонких ветвей. Казалось, под тяжестью снежинок она могла надломиться в любое мгновение.       Мороз сидящим в безмолвии людям был не страшен. Они обладали чудовищным иммунитетом. Никакие холода им нипочем, им можно было бы кататься по снегу и резвиться как детям, что периодически и случалось.       Но один все равно был бережно укрыт. Чудеснейшая атмосфера чудеснейшего дня.       — Допустим, я не знаю тебя, — вздыхая, согласился Чжоу Цзышу, заглядывая в опустевший кувшин в своей руке. Оправдывался перед прямой уликой? — Тогда как же мой собеседник пришел к решению сесть напротив внутреннего двора?       — Если хочешь спрятаться – сделай это на видном месте. Разве не так думал А-Сюй, блуждая по Совету героев в маскировке? — подражая лицу добропорядочного ученого мужа, Вэнь Кэсин всё-таки не оставил без внимания поставленный ранее вопрос. — Полагаю, несколько кувшинов пали под моим натиском.       Уже предугадывая возможный ответ, Вэнь Кэсин не дал Чжоу Цзышу распахнуть и рта, сильнее стискивая его в одеяле и не позволяя мирно рассесться у него на коленях. Одна ладонь придерживала его плечо. Не предлагая, а скорее заставляя развлечься у себя на груди. Сам Вэнь Кэсин лениво подался вперёд и укусил за щеку нарушителя спокойствия.       — Прошу прощения за мою некомпетентность, — сквозь зубы выдавил Чжоу Цзышу, уже не зная, зачем согласился. Его завернули в гусеничный кокон, и при этом не стеснялись бросать игривых взглядов, стоило обнажиться шее или ключицам.       — Не за чем держать столько благодарности во взгляде, А-Сюй, я всего лишь забочусь о тебе, — последовал великодушный комментарий.       После пребывания у очага щеки, нос и скулы Чжоу Цзышу налились живым румянцем. Вэнь Кэсин с зачарованной улыбкой наблюдал за этим. С благоговейным трепетом лениво играл длинными пальцами с темными прядями, не позволяя упасть на такую драгоценность лепесткам сливы.       — Ты такой красивый, А-Сюй, — не позволив уснуть, хозяин голоса вновь дал о себе знать. — Бесподобно великолепен и не имеешь равных в мире, — слова как сладкий мёд, однако это не слепая лесть: своей искренностью и всеобъемлющей любовью он мог отпугнуть любого. — Серебряное сия…       Вдруг Вэнь Кэсин издал звук, схожий с кудахтаньем курицы. Рука, согнутая в локте, безжалостно заехала ему в бок.       Тонкая грань – то, где рот начинает изрекать пустые и не несущие в себе смысла слова. Чжоу Цзышу осознавал: дорогого стоит в бесконечном море людей встретить того, кто бы ходил возле него как наседка. И при этом "наседка" – не хрусталь, его можно ударить, ему можно съязвить; истинное окрыляющее чувство свободы, не иллюзорные блуждания по цзянху с тяжёлыми цепями, ведущими в могилу. Только он дал насытиться им сполна.       Поэтому Чжоу Цзышу мог когда-то и не сдерживать эти несущиеся бурными потоками проявления привязанности.       — А-Сюй, — сморщил нос точно оскорблённая жена.       — Сегодня, видит Будда, судный день, — губы Чжоу Цзышу изогнулись в усмешке.       Видеть его таким спасительно живым – истинная благодать для сердца Вэнь Кэсина. Его изящные пальцы учёного скользнули перехватить запястье притихшего Чжоу Цзышу.       Наклоняясь, он прижался ещё тёплыми губами к брови, к небольшой морщинке, и полюбопытствовал:       — Неужели искусство читать гороскопы завлекло тебя? Мы не успели дать Небесам связать нашу судьбу во время свадебной церемонии, а ты уже предрек нам смерть…       — Нам? — Чжоу Цзышу лениво уклонился, сталкиваясь с преградой – плечом. — Каждый человек – отдельная ось, независимое от другого колесо повозки.       Желание прервать его оказалось крайне острым, и Вэнь Кэсин уже по-своему упрекнул его. Ущипнул за щеку. Будь это простым уколом – Чжоу Цзышу бы сменил тему, однако его образ сейчас напоминал облик бессмертного. Кого-то, кто с лёгкостью мог философствовать о мирских проблемах.       — Ты уже доказал мне мою неправоту. Оси могут оказаться связаны красной нитью и обоюдно острому мечу её не перерубить, — глаза Чжоу Цзышу прикрываются, и его лицо мягко очерчивается серебряным блеском луны.       — И, по-твоему, поэтому умрёшь ты – умру и я?       Тон голоса как грохот молнии в жаркий июльский день пронзил тишину.       Лёгкие холодные порывы ветра создавали шум тихим шелестом видных в свете далёких, мерцающих звёзд розовых лепестков.       Только Чжоу Цзышу не мог коснуться и слабый мороз: кокон из одеяла был достаточно теплым, чтобы создавать неприступные стены ветру.       — Конечно, — странная интонация прорезалась в голосе Вэнь Кэсина. — Муж и жена – одно целое. Супруги в первом браке делят одно одеяло в жизни, а в смерти разделят одну могилу.       Напряжённость – редкая искра, повисшая в воздухе. Сила, с которой её раздувал ветер, создавала опасность возникновения пожара. В контрасте с ней с затянутого тучами неба посыпались снежные хлопья.       Маленькие, хрупкие, тающие в руках. Прикоснуться к ним – все равно, что разрушить их короткую жизнь. Сыпались белоснежные комья, медленно образуя сугробы. На утро будет не пройти.       Глядя на них, Чжоу Цзышу часто вспоминал то, кем пытался иногда изображать себя Вэнь Кэсин. Миловидным, ранимым, точно юная госпожа.       — Все это было к тому, — короткий вздох вышел с большим облачком пара, — что, жена Вэнь,…       Сердце названного на это мгновение отрезали от жизни. Он непроизвольно глубоко и резко вдохнул. Тогда или сейчас – внимание его глаз уже навеки принадлежит Чжоу Цзышу; и сейчас их совсем заволокло иссиня-черным углем. Всего два слова смогли взволновать его душу. Истинное мастерство, которое скрывалось за личиной бродяги.       Хотя, ещё бы!       Столько шуток, в пустую отпущенных слов: «эта скромная жена», «этот мужчина холостяк, что же вы, прекрасная госпожа» – не счесть этих фраз, ситуаций, и Чжоу Цзышу никогда не переводил это в нечто более волнующее.       — …ты меня не слушаешь, — вынес вердикт он.       — Я могу это считать за?… — хватка чуть ослабла, и, излишне поддавшийся чувствам, он тут же пожелал найти руки «мужа».       Последний штрих.       Одеяльный кокон распался – Вэнь Кэсин отреагировал мгновенно, захлопнув дверь наружу, отрезая путь хлопьям снега и завываниям ветра. Эта заминка привела к неизбежному поражению. Он оказался повален на лопатки, а и без того в теплых одеяниях из лисьего меха мужчина высвободился из плена одеял.       Неужели весь этот разговор – даже «жена Вэнь»! – был лишь отвлекающим маневром?       Желание разразиться праведным гневом Вэнь Кэсина остановила работающая печь. Вот откуда всё-таки тянулось тепло. Злость на Чжоу Цзышу ещё ощущалась под кожей ногтей. И он будто кричал: «вот, смотри, я не ухожу, а ты беспомощен». Только проверил огонь в печи, остановил взгляд на территории где-то снаружи. И, в конце концов, посмотрел на переместившегося на постель Вэнь Кэсина. Взъерошенного, нелепо стреляющего своими недовольными взглядами в попытках выбрать, кому бы высказать всю вспыхнувшую внутри него тираду. Пальцы его неловко сжимали грубое на ощупь одеяло. Он непривычно для глаз ссутулился и свел к переносице брови.       Короткое наблюдение – и все очевидно.       Усмешка Чжоу Цзышу говорит за него.       Этот словоохотливый и бесконечно треплющий языком балагур оказался застигнут врасплох и смущён. Его путаница в мыслях, решение верить словам или нет на редкость читались по лицу и действиям.       Удовлетворённый результатом, Чжоу Цзышу вальяжно возвратился обратно. Сам он держал осанку, чуть приподняв подбородок. Однако его глаза скользили по персиковому лицу с безусловной нежностью.       — Видится, А-Сюй уже полностью здоров, — рука – демон, что безжалостно рушит образ Чжоу Цзышу и цепкой хваткой змеи утягивает обратно.       Не успел тот и слова недовольства высказать, как вся тирада выплеснулась на него:       — Конечно же, уже ухмыляешься и готов скакать по крышам, — этот поток сопровождался приготовлением ко сну. Расправить простыни, устроить подле себя Чжоу Цзышу, развернуть одеяло и укрыть их обоих.       Бывший глава Тяньчуан. Противник пустых слов и лести. Стал бы он использовать столь подлый трюк?       От того, что дверь наружу закрыта, а печка находится на расстоянии двух-трёх вытянутых рук, тепло быстро окутало с головы до ног.       — Жена Вэнь.       Теперь же – для этого вечера – воистину последний штрих. Это заставляет вновь ощутить чересчур… любящий взгляд? Если такой, в понимании Вэнь Кэсина, действительно мог бы существовать.       Чжоу Цзышу – ненормальный человек, способный быстро засыпать лишь при ощущении холода.       Вэнь Кэсин – ненормальный человек, который мог устроить этот необходимый комфорт, сущую мелочь, для того, кто полюбился ему сердцем. Проделать это один раз или тысячу – для него не имело значения. Лишь бы была возможность находиться рядом с ним – засыпать, утром встречать его ещё сонное, до безумия прекрасное, любимое, драгоценное лицо. Конец есть у всего, но до тех пор Вэнь Кэсин отдаст все, чтобы любить и быть любимым в ответ.       Чжоу Цзышу – человек, которому непросто показать свою привязанность. Когда-то уступить, дать несущемуся потоку хаотичной энергии выплеснуться. В редком проявлении своей обычно своеобразной нежности, сейчас он провёл по скуле подготовившегося ко сну Вэнь Кэсина. Умереть за другого человека? Разве каждый может однозначно сказать о том, как поступит?       Чжоу Цзышу лишь знал, что Вэнь Кэсин – ненормальный человек, который может засыпать без кошмаров только тогда, когда до ужаса тепло, под боком «муж», и в сердце его нет повода для беспокойства. Вэнь Кэсин никогда бы не стал перебарщивать с алкоголем просто так. Лишь бы избавить себя от его слез, он дает рукам-лозам Вэнь Кэсина оплести его тело. Тот не издал ни звука, но явно остался доволен.       И если это то, чего желал Вэнь Кэсин – это меньшее, что Чжоу Цзышу может для него сделать. Видеть его с разных сторон, даже мурлыкающим мелодию «Восемнадцати касаний» до последних седин в волосах ему не надоест.       И, конечно, Е Байи надолго останется пустым предлогом, чтобы провести время в уединении от всего мира.