«Что бы ни случилось,
я всё оставлю на волю случая. Ещё одна сердечная боль,
ещё один неудавшийся роман. Это длится бесконечно…
Кто-нибудь знает, для чего мы живём? Думаю, скоро я узнаю правду,
я уже близок к истине — скоро я заверну за угол. За окном светает, но, находясь в темноте,
я страстно жажду свободы. Шоу должно продолжаться, Шоу должно продолжаться. Моё сердце разбивается на части…»
***
Слишком темно. Эта темнота сгустилась и заполнила собой всю округу. Перекрывая обзор, заставляя тонуть, захлебываться, задыхаться. Она заменила собой воздух, свет, все живое и неживое. Выбила почву из-под ног и заставила опуститься на колени. Джин ощущал твёрдость земли, холодный воздух и ледяные капли, вонзающиеся в кожу, словно острые иглы. Дождь не освежал. Вода не смывала кровь с лица, рук и одежды. Не добавляла ясности уму. Да вообще никак не помогала. Надо было собраться. Усилием воли взять себя в перепачканные кровью руки, сохранить лицо и последний миг свой прожить с честью. Голова закружилась от тяжёлого дыхания, почва под коленями постепенно размягчалась под каплями усиливающегося дождя, который смешивался с травой, кровью и истерзанными телами тех, кого ещё утром Джин видел живыми. Кого сам повёл на верную смерть, выполняя не свой приказ. И теперь стоял на коленях посреди поля боя, на котором смерть своей острой косой выкосила всех, кроме одного. И его бы забрала. Да только время ещё не пришло. Джин прикрыл глаза, не опуская головы. Почувствовал, что дождь превратился в проливной. Настолько сильный, что делал больно, когда попадал в глаза или скользил по щекам. Альфа каждый глоток воздуха принимает за последний и от того так жадно пытается надышаться. Угодить в засаду — не такая уж и большая редкость. Особенно, когда ведёшь свой отряд на разведку. И эта засада была далеко не первой для Джина и его сослуживцев. Но для всех из них она стала последней. Потому что нет ничего хуже, чем угодить в ловушку оборотней. Задание было простым. Определить границу территории и численность особей в новом очаге сопротивления. При необходимости дать отпор, но в случае неотвратимой опасности — бежать. Только вот убежать от оборотней, взявших в кольцо, невозможно. Для этого надо превосходить их численностью минимум в два раза. А ещё пригодилось бы чудо, потому что загнанный зверь на пике формы — существо поистине непобедимое и превосходное в своем единстве. И речь идёт именно о животном начале, о самой сути. Оборотни, хоть и продолжали жить в лесах, в волков или других животных перекидывались крайне редко. Только при необходимости, когда надо было стать незаметнее или нечем было согреться особо морозной зимой. Они даже на охоту ходили людьми. Так было легче определить, дикий зверь перед тобой или же существо более разумное. Оборони — единственные существа, способные приблизиться к эльфам по силе и скорости. И Джин успел подумать, что последний день его жизни так же является и самым худшим. Вынужденный смотреть, как погибают товарищи. Слышать предсмертные крики тех, кого вёл за собой, уверенным шагом продвигаясь только вперёд. Прямо в лапы к врагу. Джин сквозь темноту чувствовал на себе множество взглядов, полных неприязни. Ждал, что в любой момент круг сомкнётся вокруг него и темнота окончательно придавит, заставляя сомкнуть глаза в последний раз. Но оборотни стояли на месте. Молча наблюдали за побежденным врагом, и Сокджин прикинул, что предпочёл бы уже быть среди мёртвых, чем среди живых. Нащупав в сапоге штык-нож, он собрался с силами, насколько мог, выровнял дыхание. Сморгнув с глаз пелену из сухих слёз, он оглядел тела, лежащие на земле вокруг него. Там были и свои, и враги. Но сердце предсказуемо разрывалось от стеклянных глаз первых. Вложив все оставшиеся силы в рывок, Джин почувствовал новую волну боли, но не той, на которую рассчитывал и к которой был готов. Нож выпал из потерявшей силу руки, мир вокруг закружился, и альфа с глухим ударом повалился на землю, остатками сознания понимая, что это ещё не конец. Ему не позволили умереть.***
Хуже смерти только плен. Джин в этом уверен безоговорочно. Но ругать себя было бессмысленно. Он не привык сдаваться без боя. Не привык опускать руки. И хотел жить. Пока сердце бьётся, а ум сохраняет ясность, есть ещё шанс на спасение. Чувство вины давило на плечи, заставляя альфу впервые в жизни сутулиться. Из головы никак не выходило то утро, когда все ещё было относительно хорошо. Джин цеплялся за эти болезненные воспоминания, чтобы не сойти с ума. Делал себе больнее, наказывая себя таким образом за то, что ещё жив. Он не мог точно сказать, где оказался и сколько времени тут провёл. Кандалы давили и жгли кожу. И вокруг уже привычно темно настолько, что даже привыкшие к этой темноте глаза едва различали пол перед собой. Но в помещении было сухо и тепло. А доски пола хорошо обработаны и пахли древесиной. На темницу было непохоже. На подвал — тем более. Возможно, тюрьма, но тогда эльфийские заключённые могли бы позавидовать. «Если бы хотели убить, убили бы ещё тогда. Сразу. И кормить да поить бы не стали», — соображал Джин, не теряя надежды хоть что-нибудь разглядеть и понять, есть ли отсюда выход. Он здраво оценивал свои силы и осознавал, что далеко сбежать не получится, но и просто сидеть сложа руки просто не мог себе позволить. Альфа старался не сойти с ума. Он не знал точно, сможет ли когда-либо покинуть свою тюрьму, но лишаться рассудка хотел меньше всего. Джин предпринял не меньше четырнадцати попыток побега. Потом со счета сбился. Его возвращали обратно, и на этом всё. За побегами не следовало наказаний. Хотя Джин то и дело ранил кого-то. Бывало и насмерть. Устав, альфа прекратил попытки к бегству, выжидая. Его наверняка планировали выменять на другого военнопленного. Время шло. Сокджин стал надеяться на то, что переговоры увенчаются успехом. Или что его хотя бы ищут и рано или поздно найдут. А значит, надо держаться. Когда собственный голос в голове стал пугать и порой восприниматься как посторонний, Джин пришел к выводу, что провёл в заточении слишком долго. Это можно было понять ещё и по отросшим волосам и ногтям. Ведра воды, которое заменяло альфе душ, перестало хватать. Глаза же постепенно перестали искать свет. А разговоры с самим собой стали чем-то обыденным. И как бы парадоксально это не звучало, но именно они больше всего помогали сохранять ясность ума. Единственный голос, который Джин мог услышать — его собственный. Но это лучше, чем ничего. Потому что звенящая пустота вкупе со звенящей тишиной могли бы сломить любого. Но Джина не сломили. — Я хочу поговорить с вожаком, — твёрдо требовал альфа и попытался схватить того, кто в очередной раз принёс ему еду. Джин начал считать тарелки практически сразу. Ориентируясь на чувства голода прикинул, что кормили его два раза в день. А это означало, что в плену он провёл уже более восьмидесяти дней. И за это время его не убили и не обменяли. — Я сказал, что хочу поговорить с вожаком, — прокричал в никуда. Ответа не последовало. Так прошла ещё неделя. Но альфа продолжал стоять на своём. Знал, что рано или поздно добьется хоть какого-то результата.***
На восьмой день что-то было не так. Темнота немного рассеялась, и Джин решил, что ему впервые с момента попадания в плен приснилось что-то, кроме той злополучной ночи, когда он в этот плен попал. Альфа сумел разглядеть очертания окна. Недостаточно большого, чтобы в него можно было вылезти, но наблюдать улицу вполне возможно. Собственный истерический смех испугал. Свет от луны слепил глаза. Джин принялся жадно рассматривать всё, что только мог. Тюремной камерой ему служила обычная комната. Без мебели, занавесок на окнах и практически пустая. Не считая одежды на полу, пары вёдер и ящика, который заменял обеденный стол. Чисто, нет насекомых, сырости и плесени. А единственное окно, очевидно, было закрыто чем-то снаружи. — Я хочу поговорить с вожаком, — уже привычно прорычал Джин, когда услышал шаги. И даже смог наконец-то увидеть того, кто каждый день приходил его кормить. Оборотни в темноте видят даже лучше, чем днём, передвигаются бесшумно, могут замедлять своё сердцебиение и надолго задерживать Дыхание. Альфе потребовалась тренировка, чтобы научиться понимать, когда неизвестный польщал его своим визитом, принося еду, воду и сменную одежду. — И что ты скажешь вожаку? — послушался низкий с хрипотцой голос. Джин впервые за долгое время услышал кого-то, кроме себя. Уши непривычно резануло. Не потому что голос был неприятным. Тот был грубым, но неприятным его назвать было никак нельзя. Скорее даже наоборот. Особенно на фоне привычной звенящей тишины. Голос звучал уверенно, твёрдо, абсолютно мужественно. И показался утомленным. Голос явно принадлежал альфе-оборотню. Это было заметно ещё и по выправке, ширине плеч и едва ощутимому запаху леса, которым не обладал ни один эльф, но обладал оборотень, сказавший всего несколько слов и таким образом прервавший окутывающее Джина молчание. — Дважды повторять не намерен. Отведи к нему, — собственный голос скрипел, как гнилая половица. Джин был уверен, что выглядит сейчас нездорово бледным и худым. Зеркала в его темнице не было, но ему не требовалось видеть себя со стороны. Он отлично мог представить последствия своего заточения. Но всё могло быть во много раз хуже. По крайней мере, его жизнь ещё не отняли. — Или его ко мне приведи. — Дерзота, — цыкнул волк в обличии человека. — Или ты сейчас говоришь, что хотел, — тоном, который не то что не терпел возражений, а отметал их на стадии мысли. — Или другого шанса у тебя не будет, — мужчина выплюнул предостережение и сверкнул глазами в темноте. Но разозлённым всё равно не казался. — Мог бы сразу сказать, что вожак, — Джин осторожно поднялся на ноги в полный рост, оказавшись напротив своего оппонента. — Как ты понял? — несмотря на то, что в скудном освящении разглядеть лицо было проблематично, удивление всё же засквозило в голосе. — Никак. Наобум ляпнул, — отмахнулся, не желая объяснять свои выводы. — Ложь, — не поверил вожак. Он отлично мог видеть чужое лицо и распознать обман. — Докажи, что я лгу, — вступил в спор Джин и плотно сжал полные губы от нарастающей где-то в глубине души злости. — Ты слишком наглый для пленника, — попытался осадить его волк и смерил насмешливым взглядом. Который Джин смог увидеть, потому что радужная оболочка глаза оборотня приобрела сияющий золотой оттенок. — А мне терять нечего, — вскинул подбородок. — Уверен, что нечего? — мужчина изогнул бровь. Увидеть это наверняка было нельзя, но Сокджин просто знал, что бровь была скептически приподнята в ответ на его слова. — Вы можете угробить условия моего содержания, пытать или убить меня. Это худшие расклады. Но я всё равно, как ты и сказал, пленник и буду им, пока не сбегу или не умру. Так чего мне бояться? — Смерти. Ты боишься смерти. У тебя был шанс убить себя в ту ночь, но ты выбрал плен. Да и сейчас ты вполне мог бы уйти из жизни. Отказаться от еды или истечь кровью, нанеся себе рану чем-нибудь подручным. Но ты этого не делаешь. Чего не скажешь о попытках бегства. В прошлый раз, кстати, у тебя почти получилось. — Я успел только выбежать из деревни, как меня нагнали, — глаза сами собой закатились. Джин недоволен собой и слишком проворными оборотнями. — И это лучший твой результат. Но сомневаюсь, что ты на этом остановишься, — кривая усмешка, на которую Джин вновь поджал губы. — Но тебя не заковали и не наказали, несмотря на все хлопоты, которые ты нам доставил. А знаешь почему? — Потому что я нужен вам живым. Вы хотите обменять меня на своих, но пока не удаётся договориться. Я не дурак, — чистый блеф. Было понятно, что даже если Сокджин и нужен оборотням живым, чтобы провести обмен, о его физическом состоянии и комфорте им дела быть не должно. — Может и так. Но наказать можно и не смертельно. Отнюдь. Наказание может быть таким, что смерть станет желаннее жизни, — принялся размышлять, кивнув самому себе. — Но не наказали тебя по одной простой причине. Каждый хочет быть свободным и имеет на это право. Это инстинкт. Природа. И мы это уважаем. Оборотни участвуют в войне только потому, что вы, эльфы, лишаете свободы, не имея на это никакого права. — К чему этот разговор, — Джин терпеть не может подобные разговоры и прыгать выше головы. Повлиять на общий уклад и идеологию один эльф не в силах. Так к чему сотрясать воздух умными речами? Пусть они и правдивы. — Ты сам хотел поговорить. — Не об этом. — А о чём же? — У вас не получается меня выгодно обменять, но попытки вы не оставляете. В противном случае я уже был бы мёртв. Значит, вам очень нужен тот, на кого вы пытаетесь меня выменять, — Джин направил разговор в нужное ему русло и не рассчитывал на мгновенное понимание со стороны волка. Но попытаться стоило. — Капитан Ким Сокджин — капитан Очевидность, — едко усмехнулся альфа и подошёл к окну, позволяя себя лучше разглядеть. Высокий и крепкий мужчина с хорошей осанкой и тёмными волосами, небрежно спадающими на вытянутое лицо. Большие глаза, пухлые губы и тяжелый подбородок. Пожалуй, примерно таким и можно было себе представить обладателя столь глубокого голоса. Одежда совсем простая и тёмная. Довольно свободная и вся на завязках. Очевидно, чтобы легко было снять и перекинуться в волка при внезапной необходимости. — Я могу помочь, — отозвался Джин, когда перестал разглядывать вожака. — Это ещё как и зачем? — взгляд золотых глаз стал скептическим и настороженным. Без лишнего беспокойства. Просто не принял чужие слова всерьёз. — Надоело сидеть тут, как барышня в беде, — Сокджин махнул руками, давая выход своему недовольству. — И что ты предлагаешь? — Я должен позвонить. Можешь не верить, но у меня есть высокопоставленные друзья в командовании. Я могу попробовать повлиять на ситуацию, — попробовать повлиять, потому что каптан и сам не верил в успех попытки. — Если так, то твои высокопоставленные друзья должны быть уже в курсе ситуации, — сделав акцент на последнем слове, — Но никто палец о палец не ударил. — Это пока, — заверил Джин. — Дело пойдёт лучше, если будет известно, что я жив и здоров. — Слишком рискованно, — не раздумывая, отсёк. — Ты выдашь наше положение и поставишь под угрозу жизнь всей стаи. — Ваше примерное положение и без того уже известно, — чистая правда, потому что погибший отряд наверняка уже нашли, а стая не могла располагаться слишком далеко от того места. — У меня другая цель. Я хочу вернуться домой, а не делать ваши дома пустыми, — не врал. Препятствовать уничтожению стаи Джин бы не стал, как и заступаться, спроси кто его мнение. Но и приговаривать к смерти не взялся бы. В душе, конечно, засела обида и боль от потери соратников. Их стеклянные глаза снились ночами. Но это война, и погибшие были, есть и будут с обеих сторон. Волки защищали свои дома от чужаков. И Джин в большей мере винит себя за случившееся. Не сумел вовремя распознать, что они ступили не на пустые земли, а на волчьи. Что само по себе огромный риск. — Ты складно говоришь, но я не могу тебе верить, — отрицательно кивнул вожак и сделал шаг навстречу, отворачиваясь от окна. — Тюремщик не может поверить пленнику и наоборот. — Именно так. А ещё ты — эльф. Гребаный эльф. Они молча смотрели друг на друга. Изучали в меру возможностей. Оборотень в мельчайших подробностях рассматривал лицо Джина, считывая перемену настроения. А сам Джин скорее пытался разглядеть хоть что-то и старался не кривить лицо, зная, что находится под наблюдающим и изучающим взглядом. — Значит, ни один из нас не сдвинется с мёртвой точки, — опустив голову от безысходности, заметил Сокджин. — Покой требует мастерства. Безопасность всей стаи для меня важнее безопасности двоих её членов, — волк как бы согласился. Но не был голословным, предпочитая дать небольшое объяснение. — Слова настоящего лидера, — усмехнулся, но не зло. А скорее по-доброму. Будь у эльфов подобный подход к управлению, война дано бы закончилась. И не потому что оборони более мирный народ. Это далеко не так. Просто они не нападают без причины. Чаще всего защищают своё. И если расширяют территорию, то в поисках ресурсов и не больше, чем им требуется для комфортной жизни. Чего не скажешь о жадных эльфах. — Тебе не удастся меня задобрить. Я не страдаю избыточным чувством собственной важности, — вожак по-своему воспринял похвалу. — Я сказал то, что думаю, — подал плечами Джин. — Это всё равно ни на что не влияет. Мои слова, как и моё мнение, теперь потеряли всякую ценность, — с горечью выдохнув. — Ко мне хорошо отнеслись тут. Поселили в чей-то дом, а не бросили в тюрьму. Мебель вынесли, но тут сухо, тепло и чисто. Тут явно кто-то жил недавно, — принялся размышлять. — Меня кормят вполне сносно. Даже яблоки свежие приносят. И я понимаю, почему было закрыто окно: чтобы не видел поселение и не мог лишнего разглядеть. Да и темнота эта только для того, чтобы не приковывать меня и не прятать лица тех, кто приходит меня проверять. — Тебя послушать, так тут курорт, — негромко рассмеялся. — Я к тому, что у нас не так принято относиться к пленным. — О, это я знаю. Вы варвары. Для вас жизнь не имеет ценности. А свобода — пустой звук. Вы считаете себя высшим звеном эволюции, а нас — бесполезными зверьками. Но у зверей больше чести и морали, чем у вас. Нами движут инстинкты. А вами — алчность и ненависть. — Алчностью я не страдаю. И ненавистью не обременен. У меня нет причины ненавидеть вас, таких, как вы или тебя лично, — Джин был согласен тем, что только что услышал. Но не спешил принимать на свой счет. — Мои ребята перебили твоих эльфов, — напомнил случившееся волк. Будто был хоть один шанс об этом забыть. — Вы защищали свою землю. Когда мы вторглись на вашу территорию, понимали все риски. — Не ври мне, что не хочешь отомстить, — вожак не поверил. Просто не мог. Он сам бы до последнего вздоха бился за своих волков. Живых или мёртвых. Он бы защищал и мстил, пока сам бы не погиб. Грыз бы глотки и ломал кости, но не простил бы. Джин на это ничего не ответил. Вместо этого перевёл взгляд на несчастное окно. И попытался разглядеть в нём луну или звезды. Хоть что-нибудь. — За домом моих родителей есть маковое поле, — начал он вспоминать, подставляя взору волка свой профиль. — Я хочу ещё хотя бы раз полежать в этих цветах после вкусного обеда. Хочу услышать чужой смех над моей глупой шуткой. И, если быть совсем честным, хочу больше никогда не видеть, как умирают мои товарищи. Как небо из голубого окрашивается в серый от пороха, а земля покрывается кровью. Я никогда не страдал от непомерных амбиций. Не рвался к власти или несметным богатствам. Я не люблю много думать. Философские размышления — не мой конёк. Мне всегда хотелось простой жизни. Тишины и спокойствия. — Зачем тогда пошёл воевать? — Так все идут. Я из столицы. Учился плохо, зато силой пошёл в отца. Меня не взяли ни в один университет, а разочаровывать родителей не хотелось. Так что поступил на военное дело. Я тогда вообще не думал о будущем. Пытался быть хорошим сыном. — Похоже, что так и есть, — имея ввиду мысль о хорошем сыне. — Воздушная атака на Таррагон… — Джин выплюнул слова и до побеления сжал губы, сделав паузу. Собирался с мыслями. — Я с первого жалования отправил родителей в путешествие. Они никогда раньше не путешествовали. Нигде не были. А в Таррагоне было безопасно. Культурная столица, как никак. Я не думал, что туда доберутся снаряды. Джин снова замолчал, но вожак не сразу это понял. Залюбовавшись. Да и заслушался, если уж совсем честно. Осознав, что позволил себе восхищаться эльфом, волк занервничал и зарычал: — На жалость мне давишь? — Просто пытаюсь донести мысль, — вынырнул из собственных болезненных воспоминаний Сокджин. — Я помню чувство, которое испытал тогда. И не пожелаю его даже врагу. Волк зарылся пальцами в собственные тёмные волосы и зачесал назад. Засиделся он тут. А вернее, застоялся. Да и не планировал так долго разговаривать с этим эльфом. Вообще не планировал разговаривать. Но всё-таки поддался на уговоры. Вожак лично приходил проверять пленника. Стая хоть и получила приказ вреда эльфу не наносить, проследить было надо. Никто в поселении не рад был столь близкому присутствию врага. — Что ж. Если тебе больше нечего мне сказать, то я пойду, — поспешил ретироваться, уверенно зашагав в сторону выхода. — Ты видел моё имя на жетоне. А своё мне скажешь? — опомнился Джин. Из чистого любопытства. Без всякого злого умысла. — Чтобы ты, вернувшись, внёс моё имя в список врагов народа и за мою голову назначили награду? — резко остановился, но головы не повернул. — Чтобы поблагодарить за беседу. Очень одиноко, знаешь ли, сидеть тут в темноте сутками, — Джин ужаснулся от собственно никчемности, но положение дел он давно принял. — И быть благодарным за свободу всю оставшуюся жизнь, если выберусь. Волк на это только хмыкнул и ушел. А на следующий день пришёл снова. И окно с той ночи ставнями больше не закрывалось.***