Forget-me-nots

      В чем заключается суть моя как писателя? Для Вас, мой дорогой читатель, я лишь незримый, человекообразный силуэт, стоящий за ширмой действия, ход которого пока не известен мне самой. Осторожно расставляя нужные фигуры так, чтобы свет и тень падали на них так, как угодно одной только мне, я повествую о том, чего, быть может, никогда и не происходило. Вы же погружаетесь в пространство моих пейзажей, Вы впитываете их запахи и цвета, с ювелирной точностью высеченные мной из огромного их потока; Вы мыслите и существуете со мной будто бы в одной плоскости. Вы вверились мне однажды, и отныне делаете это каждый раз, вчитываясь в мои тексты. Можно сказать, что цель моя в том, чтобы воссоздать то, что живёт у меня в голове со скрупулёзной точностью, передать своё видение и свои смыслы так, чтобы Вы жаждали большего. Впрочем, этого мне мало.          Когда Данте писал "Божественную комедию", он, можно сказать, самостоятельно претерпел и прожил её ход - физически ни в Рай, ни в Ад, ни даже в Чистилище он не попадал, но тем не менее был там, пока писал свой величайший труд. Описывая подъем от врат Ада до лицезрения Эмпирея, он был и героем, и сказителем, одновременно и присутствуя, и отсутствуя в своём повествовании.    Быть может, в этом и есть самопровозглашенная привилегия любого писателя - прожить куда больше дозволенного, и, в каком-то смысле отказавшись от жизни реальной, получить множество других. Любого литератора я мыслю соучастником своего произведения, мыслю его присутствующим внутри него как незримого героя, который существует в рассказе как фантом, не только наблюдающий, но и играющий и проживающий отведенную ему роль.       Впрочем, подобные рассуждения Вам ни к чему - вернемся же к самому началу. Итак, я - человекообразный силуэт, в моих руках фигуры. На сцене - свет и тени. Я вдумчиво и бережно поднимаю одну из куколок и ставлю в самый центр. С особой сосредоточенностью я подбираю декорации: низкие столы с перегородками, стульчики на колёсиках, панорамные окна; в завершение - стопки бумаг и дешёвые компьютеры. Мой дорогой зритель понимает - перед ним обычный, ничем не примечательный офис. И всё же, засчет освещения вас дёргает за край рукава смутное, нагнетающее предчувствие.

***

      Скучающе крутясь на кресле, Наоко разглядывала офисный этаж, в котором работала уже несколько лет. Это место было погружено в приятную ленность, под покровом которой могли продуктивно работать лишь избранные. Бежево-жёлтые стены казались прозрачными, соседние столы, поставленные слишком близко, казалось, намеренно притесняли друг друга; повсюду лежали кучи не разобранных бумаг, пока в принтере печатались точно такие же огромные стопки, которые, скорее всего, так и останутся не тронутыми. Отовсюду дребезжали телефоны, но, казалось, и они никого не беспокоят, словно уже давно стали неприметным, фоновым звуком к обычному рабочему дню. Из панорамных окон светило золотистое солнце, ложащееся на пол и стены ровными, выверенными линиями так, что никто и не подумал включить в офисе лампы. По помещению сновали стажёры, старающиеся держаться стен как боязливые, робкие жучки.       Безразлично отвернувшись к окну, женщина вгляделась в здание напротив - от солнечных бликов в окнах ничего нельзя было разглядеть. Возможно, мой читатель уже успел посочувствовать моей героине, но оставьте это чувство - Наоко всё же была ужасно простой женщиной. Она могла и вовсе не работать, - Джотаро зарабатывал не мало - но от работы она получала искренне наслаждение. Её аналитический ум, подсчитавая метры и правя строгие чертежи, работал словно выверенный механизм, созданный для подобных задач. На всевозможных заседаниях и бесконечных собраниях она чувствовала, как в ней просыпается некий азарт и, утерев нас какому-нибудь выскочке, она с довольной улыбкой возвращалась в свой офис, горделиво приподняв подбородок. Иногда, Ноако казалось, будто она была создана для подобной работы, и даже повышение её не привлекало так сильно, как могло бы. Дело в том, что ей слишком нравился вид из окна, а одинаковые, ничем не приметные будни приятно убаюкивали. Особенно она любила подобные ленивые и солнечные дни. Они напоминали ей о Саппоро.       Когда-то, ещё будучи школьницей, она так же скучающе сидела на последних перед каникулами уроках, разглядывая маленький дворик через открытое окно - вместе с июньским теплом в класс проскальзывал запах цветов, что они сажали ещё в начале весны, солнце ласкало кожу на руках, а редкий, легкий ветерок приятно оглаживал щеки. Порой ей передавали записки от мальчиков с задних парт - конечно, ведь она была такой симпатичной! Учительница тут же делала замечание, мол, не вертись, не отвлекайся, покажи что записала. А потом, накинув полупустой портфель на плечи, она с подружками выбегала во двор чтобы, сидя на корточках, хвастаться этими самыми записками.       Внезапный шепот разорвал приятное наваждение и она вновь оказалась в тихо гудящем офисе: - Наоко! - Шепот раздавался откуда-то из-за стенки её стола. - Эй, Наоко! - Чего тебе, Комико? - Отозвалась она, недовольно поворачиваясь на сослуживицу.       Комико Оота. Её коллега по работе. Что можно сказать об этой женщине? Ничем примечательным она не выделялась: обычная, сорокалетняя мама двоих детей, в меру истеричная, но чересчур придирчивая. Внешность у неё была суховата - казалось, будто она постарела слишком рано. Черты её лица были будто бы иссушены, повсюду виднелись крошечные морщинки, иссекающие лицо как неглубокие засечки на деревянном столе; губы тонкие, почти незаметные, как и нос, видно, подвергшийся ринопластике. Но несмотря на это её вид располагал к себе, мягко приманивая какой-то гостеприимной улыбкой. Отличалась она, пожалуй, только ужасной тягой к разговорам. Сцепившись с кем-нибудь языками, она могла около часа стоять в коридоре, выуживая всевозможные сплетни. Женщиной она и правда была до удивительного поверхностной: её взгляд был просто не способен прорвать тонкую плёнку на плоскости мысли, и её глаза всегда оставались глуповато-округлыми (чем-то её выражение лица даже напоминало Наоко корову). Тем не менее, этот вопиющий недостаток компенсировался природной, совершенно естественной "житейской мудростью", которая немного, но всё возвышала женщину в её глазах. - Смотри как извивается. - Снова шепнула Комико, указывая взглядом на девушку у принтера.       Постоянно отбрасывая назад пышные, каштановые кудри, та широко улыбалась, обнажая белые, маленькие зубы. Казалось, её улыбка сияла какой-то особой, неуловимой красотой. Упругую, высокую грудь облегала белая майка-рубашка с небольшим жабо, которое лишь выделяло её фигуру; затянутая на тонкой талии юбка-карандаш туго огибала в меру пышные бёдра. От неё исходило нечто обворожительное, нечто настолько очаровательное, что Наоко невольно скривила губы: - А, это та самая... - Пробурчала она, склоняясь над компьютером. - Ноги б её здесь не было... - Спорим её повысят раньше нас? - Не унималась Комико. - Таким-то красоткам всегда везёт. - Везёт-то везёт, только в голове у неё нет ничего. Пустой звук! - Щелкнула пальцами женщина. - Выскочит замуж удачно, за какого-нибудь богача, ни разу в жизни книгу не откроет и будет счастлива. А ты не завидуй! - Завидовать? - Схватилась за грудь Комико. - Боже упаси! Я бы лучше была в сотню раз старее и в тысячу раз уродливее, чем стала бы такой вертихвосткой! Ни стыда ни совести! - Возмущенно качнула головой она, всё же не решаясь отказаться от шепота. - Ты посмотри как за ней мужики ходят... Ну прям глаз оторвать не могут.       Снова посмотрев на молодую девушку из-за перегородки стола, Наоко прищурилась, стараясь сосредоточить свой взгляд на её фигуре. Когда-то её красота тоже поражала взгляд, но она была к ней безразлична и пренебрежительна. Её тонкие, кроткие линии казались женщине чем-то настолько естественным и неотделимым от неё самой, что теряли свою прелесть в её глазах. Теперь же возраст отражался на лице Наоко, как солнечный блик с воды - морщины на лбу и пара седых волос, побелевших от стресса, каждое утро напоминали женщине о том, что ей скоро исполнится тридцать лет и она больше не будет такой же молодой и очаровательной девушкой. Невольно нахмурившись, она вновь опустила глаза к компьютеру. Навязчивое чувство скребло по груди и затем больно ударило в самое солнечное сплетение - ей вдруг показалось, что она прожила последние несколько лет ни за чем. Она ни разу не ходила в клубы в короткой юбке, не спала с красивыми парнями, сразу после университета выйдя замуж, никогда не стояла у кулера как та девушка, привлекая к себе внимание всего отдела. Быть может, она просто была скроена по-другому. Быть может, даже если бы она этого захотела - просто бы не смогла, как не сможет взлететь или пойти рыба. Быть может, всё в ней было куда обыденней и грузней, чем в той девушке. Зависть, которая и так обуревала ей при виде стажёрки, теперь взросла и готова была вылиться из живота, как магма из извергающегося вулкана.       Мысли летали в её голове, словно стая ласточек, не различающих ветра, и вскоре она вспомнила о Джотаро. Сколько она не видела его? Скоро будет четвертый месяц, как его нет, и всё, чем он её награждал было лишь несколько звонков в течении недели с бесконечными обещаниями и откровенно нелепой ложью. Сама того не заметив, Наоко приложила пальцы к губам - наверняка у него кто-то есть. Какая-то женщина, другая женщина. Тоскливая обида и озлобленный страх начали медленно закипать в её сердце, как если бы его поставили на маленький огонь. Конечно, у него есть другая женщина! Её образ вдруг начал обретать более четкие и ясные черты - наверняка, она блондинка... Конечно, она блондинка, или шатенка! Такая же как та девушка, крутящая бедрами у кулера! Она моложе, она не рожала и оттого грудь у неё более округлая и упругая. Она хохочет - о, эта другая женщина так звонко хохочет, что Наоко со своей сжатой улыбкой и в подмётки ей не годится! А раз она хохочет... то Джотаро в её присутствии, безусловно, улыбается, оплачивая счет за ресторан и намекая на то, чтобы пойти в его отельный номер.       Наоко заметно покраснела и сжала кисти рук в кулаки. Собственные мысли разжигали в ней непередаваемую злость и растекающуюся по сердцу горечь, нарастающую с каждой секундой. Глаза упёрлись в текст на мониторе, не разбирая иероглифов, и она уже была готова сорваться с места, как вдруг к ней наклонилась Комико: - Наоко, ты чего? - Взволнованно спросила она, заглядывая ей в лицо. - Ты из-за неё-то так? - Шутливо улыбнулась коллега и тут же отмахнулась от молодой девушки. - Пойдём лучше перекурим, чем не неё смотреть. Есть прокладки?       Нехотя встав и потянув плечи, Комико кивнула головой в сторону коридора, и зашагала к уборной ровным и лёгким шагом, будто бы перед ней вовсе не умирал человек. Вырвавшись из мыслей, Наоко уставилась женщине в след и, быстро поняв смысл её слов, проследовала за коллегой, пряча в кармане юбки тампон. Идея о том, что у Джотаро кто-то есть ещё присутствовала в её голове, словно прозрачный фантом, ложащийся на любую мысль призрачной, тонкой тканью. Образ молодой любовницы теперь стоял перед ней особенно явно, словно она уже видела эту женщину и знала её в лицо - всё её существо материализовалось и стало реальным за считаные мгновения.       Удивительно, как случайные совпадения заставляют человека верить во что-то интуитивное и ирреальное. Вашему автору, как и большинству людей, присущ некоторый фатализм и вера в несуществующие связи и судьбу. Возможно, Наоко просто почувствовала, как в этот самый момент, в одиноком доме-музее в Морио, Джотаро произносит слова любви совершенно другому, ещё даже не знакомому ей человеку. Возможно, именно поэтому, в этот прекрасный солнечный день в Токио её разрывала ревность и обида, казалось, абсолютно безосновательные, но существующие на каком-то неосознанном уровне.       Захлопнув массивную дверь в мрачную уборную, она просунула тампон под перегородку кабинки, в которой сидела Комико, и злостно уставилась на себя в зеркало невидящим взглядом. - Как, кстати, твоя мелкая? - Словно назло спросила та, смывая воду в туалете. - Джолин же вроде?