Легенды предзимней ночи

Искали на совесть: Изор позаботился. Что уж там, не часто спокойный и рассудительный командир так бесился, если припомнить – так ни разу за два года его службы в Дальней подобного не случалось. А тут – словно с цепи сорвался, и сам себя не мог понять: нужно найти мальчишку, и все тут! Неспокойно на сердце, муторно и гадко. И даже кусок в рот не лезет, хоть и с утра ничего не ел. Крепость обшарили до последнего закутка, до самой мелкой кладовой и самого дальнего погреба – а мальчишку не нашли. Ни живого, ни мертвого. А как стемнело, поняли ратники, что все без толку. Только опять впереди безлунная ночь, и кошки скребут на душе втрое злее, чем вчера. Пытался молиться – и это не помогает. Одна мысль в уме крутится: нельзя было этого странного чужака упускать, нельзя – и все. Что Изор – наполовину шидской крови, это на заставе все знали, такого не скроешь. И глаза выдают: такие черные, что не видно зрачков, только у шид и бывают; и стать: хоть и не мал ростом, и в плечах широк, а все же не крупнее прочих ратников из бурых гапов. Но только сегодня, кажется, об этом вспомнили по-настоящему. Вот пропал мальчишка, не смогли отыскать – и испугались, стараются держаться поодаль, даже с докладом не спешат. А то как колдун проклянет со злости? А не колдун – так сам его темный зимний бог разгневается? В другой раз Изор бы посмеялся, до чего на окраинах люд необразованный, но сегодня было не до смеха. Сегодня он сам с радостью избавился бы от крови шид и дурных предчувствий, если бы мог. Утар единственный посмел: подошел все же, уселся рядом на поленья. Виниться не стал, сказал просто: - Нет его в крепости, командир. Мы же все, как есть, обыскали. Нашли бы, коли бы был. - Куда ж он мог деваться, если дозорные на воротах клянутся, что не видели? Сквозь землю провалился? – усмехнулся Изор. – Еще ты мне какую байку расскажи про колдунов да про чудеса предзимней ночи, тогда я точно пойму: ни одной разумной головы в Дальней не осталось. Утар в ответ тоже губы растянул и головой покачал: нет, мол, не буду тешить байками. Ответил: - Может, с беженцами увязался, вот в суматохе-то на воротах и не заметили. - Может… И правда, где еще быть мальчишке? Изор вздохнул, глянул на звезды… и замер. На крыше той самой башни, где отлеживался раненый, на фоне темного неба четко вырисовался тонкий силуэт. - Утар, глянь! Утар тоже поднял голову и тут же звонко хлопнул себя по ляжкам. - Ох, драть тебя, шельмец! Точно ж он! Прыгнет? - Знать бы… людей возьми, плащ что ли, внизу растяните, или подкатите ту телегу с сеном… И Изор бегом кинулся к башне. Как на крыльях взлетел он по ступеням, вылез через бойницу и, подтянувшись на водостоке, взобрался на покатую крышу. Мальчишка стоял к нему спиной и точно так же, как он только что, запрокинув голову, подставлял обожженное лицо свету звезд. Длинные слипшиеся патлы и грязные лохмотья порезанной рубахи трепал ветер. Ветер же мешал Изору быстро вскарабкаться наверх и подойти ближе. Вдруг мальчишка раскинул руки и медленно, будто во сне, начал заваливаться вперед. Ни о чем больше не думая, Изор прыгнул на него, сгреб в охапку и, всеми силами стараясь не скатиться вниз, рухнул на спину. Тес крыши больно ударил по лопаткам, ноги заскользили, но тут же уперлись в удачно подвернувшийся водосток. Изор зашипел и сквозь зубы обругал безмозглого сопляка и всех его предков. А мальчишка вдруг резко повернулся, точно как виделось во сне прошлой ночью, и на Изора уставились вполне зрячие глаза: дикие, злобные и перепуганные, сияющие расплавленным серебром. Никогда не видел он у людей серебряных глаз, да и быть их, таких, не могло. И тут же, не давая опомниться, пленник изогнулся и скрюченными пальцами здоровой руки ударил в лицо. - Ах, ты ж… - Изор едва успел перехватить, - сильный, гад, хоть и дохлый. Ну-ка тихо, а то пальцы переломаю. И чтобы слова стали понятнее, вывернул кисть и надавил. Пленник дернулся, сам себе ломая вывернутую руку, глухо вскрикнул и обмяк. Серебряные глаза закатились. - Так-то оно лучше, - проворчал Изор, поднимаясь. Потом взял мальчишку на руки и вместе с ним начал осторожно спускаться. Благо Утар со своими подоспел, принял у бойницы, помог. На этот раз командир не оставил странного мальчишку в башне. Мало ли что ему, заполошному, еще в голову придет? Может, жизнь не мила? А может он просто сам не понимает, что творит – в горячке-то и не такое учудить можно. А то, что у парнишки горячка, стало ясно, стоило только к нему прикоснуться – тело пылало, словно натопленная печь. Лечить надо, хорошо лечить, внимательно. Да и разобраться же надо, что такого в этом дохлом неженке есть, что он вдруг стал так важен? Так что Изор решил забрать его в свою спальню. Донес до самой двери, и только за порогом опустил, не забыв сразу же запереть на засов. Никаких лекарей звать не стал, сам принес бадью воды из колодца и кувшин кипятка с кухни, раздобыл крепкого вина, чистых лоскутов и корпии, и вернулся к несчастному. Войдя в комнату, Изор зажег свечи и огляделся. Мальчишка забился в дальний угол, а стоило подойти ближе – начинал дрожать и скалиться. Раненый звереныш, да и только. Ничего, Изору уже не раз приходилось уговаривать больных лошадей и злющих отцовских псов, покалеченных в бою или на охоте. Справится и с этим зверем. - Эй, не бойся, - Изор оставил все припасы у двери и шагнул ближе и присел. – Ничего я тебе не сделаю, только посмотрю, что там у тебя болит – и все. Мальчишка повернулся на голос. Лицо его по-прежнему было черно от крови, копоти и обугленной кожи, но глаза, удивительные серебряные глаза, от которых так трудно оторвать взгляд, все-таки казались здоровыми и зрячими. - Видишь? – Изор показал пустые руки. – Ты же меня видишь? Чужак не ответил, только сильнее вжался в угол, не сводя глаз с возможной опасности. - У меня ничего нет. Совсем ничего, не бойся, - как можно мягче повторил Изор и придвинулся еще на шаг. – Тебе больно и плохо, я знаю. Я помогу. Ведь больно же, правда? Мальчишка моргнул, поджал губы и чуть заметно кивнул. - Вот, больно… покажи мне, где больно? Он еще раз моргнул и осторожно протянул левую руку, здоровую, необожжённую. Изор взял узкую кисть в обе ладони, бережно расправил. Пальцы юноши и в самом деле были тонкими, длинными, очень нежными, и почему-то хотелось улыбаться – такими нелепыми они казались. «Что же ты сможешь, такими-то ручками? Да и у кого бы они могли быть? У княжича небесных чертогов, не иначе». А потом повернул руку к пламени свечей, и увидел, что вся кисть уже начала покрываться синяками. Синяки – не беда, лишь бы кости были целы, лишь бы в самом деле не сломал, полоумный. Изор принялся ощупывать запястье, звереныш тут же шумно втянул воздух. — Тшшш, — успокоил Изор и погладил мальчишку по руке, от локтя к пальцам. Лошадь или собаку он погладил бы так же. Потом покрутил запястье, проследил все тонкие косточки в ладони. Мальчишка молчал. — Видишь, не сломано ничего. А ты боялся. Синяки твои снадобьем помажем – болеть меньше будут. И скоро сойдут. Мальчишка смотрел исподлобья, но руку не отнимал. А Изор говорил, тихо и монотонно. Убаюкивающе. Говорил и гладил. — Ну вот, уже лучше. Только тут видно плохо и сидеть неудобно. Камни ведь за спиной, да? И мазь моя там, у камина, осталась. Пойдем? И, не выпуская пальцев юноши, медленно потянул его на себя. Но тот мотнул головой и вырвал руку. Любопытно, помнит ли он, что именно Изор ему руку-то помял? И жизнь вообще-то спас. Командир легко поднялся и прошел по спальне: — Смотри, эта дверь закрывается на засов, я ее запер. Никто не войдет. Окно высоко, никто не доберется. В камине – дальше по трубе – решетка, никак не пролезть. Стены крепкие, — он остановился посреди комнаты и толкнул себя в грудь, — А я тебя не обижу. Тут мальчишка не то закашлялся, не то засмеялся – хрипло и невнятно. Обессилено откинул голову, уперся затылком в стену. И вдруг ответил: — Ты – не можешь… обидеть. Я. Сам. Отлично, подумал Изор. Звереныш умеет говорить. Значит, гортань не сожжена, значит, огнем не надышался и нутро себе не спалил. И значит, сможет поесть по-человечески. А не одной водички с утра. — Ну и чего тогда бояться? Мальчишка снова поднял на Изора удивительные глаза, вздохнул – и с силой оттолкнулся от стены, поднялся …только слишком быстро. Колени тут же подломились, да Изор подхватил его, успел. Снова едва не на руки поднял. И теперь уже ни миг не сомневался – уложил в свою постель, на меховое покрывало. Схватил кувшин вина, вернулся, приподнял голову бедолаги и горлышко кувшина ему в губы сунул: — А смелый если, так пей. С хмельным управляться все одно легче. И ему боли меньше. А боль – будет… Тот глотнул несколько раз и задышал чаще. Расслабленно откинулся на покрывало, пальцами своими тонкими вцепился в мех. Ну вот и славно. Изор снова взял его левую руку и принялся втирать мазь. Мальчишка вроде осматривался – поводил глазами по сторонам. — Что, небогато на твой вкус? – улыбнулся командир. И тоже оглянулся на добротный камин, на развешанное по стене оружие, на стопку книг на столе и развернутый свиток, куда Изор сам наносил тонкой кисточкой речушки и ущелья и вносил кое-какие путевые заметки. Пожал плечами: — У нас тут захолустье, знаешь ли. И тут же подумал: «Приграничное захолустье. И что гарнизон тут делает, оно понятно. А вот как ты здесь очутился? И, главное, зачем?» Мальчишка уже убранством спальни не интересовался, отвернулся и глаза закрыл. Звереныш, который делает вид, что ему все безразлично. Под такое дело Изор тихо отпустил его левую руку и осторожно взял правую. Присмотрелся. Поднес свечу ближе. Ладонь была покрыта волдырями и копотью, кожа изранена, но глубоко не прогорела. Черные пальцы не были обуглены, лишь покрыты сажей. Тогда Изор вымочил лоскуты в вине и принялся промакивать раны. Мальчишка шипел сквозь зубы, но не вырывался. Изор очистил раны, обложил корпией, вымоченной в травяном настое, закрепил чистым лоскутом. И непреклонно заявил: — Теперь лицо. Звереныш мотнул было головой, но силы, видно, совсем его оставили, или все ж захмелел; если на пустой желудок, немудрено и с двух глотков. Кто его знает, когда он ел в последний раз. Изор придерживал лицо мальчишки и, отчаянно надеясь, смывал со щек черную запекшуюся корку. Это были ожоги, и копоть, и грязь… но кожа под ними не была мертва, не отваливалась слоями, чего он так боялся. После глубоких ожогов всегда остаются жуткие рубцы, они стягивают кожу и уродуют лицо. Но мальчишке словно было не особо-то и больно – он лежал тихо, глаза его закрывались. — Ну подожди же,- в нетерпении шептал Изор, обтирая кожу вокруг глаз, — немного осталось. Бровей и ресниц, конечно же, не было, они сгорели, но веки оказались почти нетронуты огнем, видно, зажмурился крепко, когда близко вспыхнуло пламя, да и недолго, наверное, оно пылало… Когда Изор закончил, парнишка горел сам, изнутри. Его бросало то в жар, то в холод, он даже начал постанывать и мелко дрожать. Когда командир стягивал с него лохмотья, он уже вряд ли понимал, что с ним делают. «Эх, накормить не успею», думал Изор, обтирая влажной тканью грудь и живот. Ребра у того торчали, будто голодал неделю. Или две. Таких заморышей Изор давно не видел. Даже беженцы вчерашние были куда как упитанней, чем этот бледный невиданный цветок. И точно, что невиданный – кожа белая, как у девушки, и нежная, словно его в подземелье держали, от света солнечного прятали. Или от людей. Или, может, в самом деле, в каких заоблачных далях вырос, по земле отродясь не ходил. Вот что он делал все свои… сколько там ему? шестнадцать? семнадцать? На подушках где-то возлежал? Ягодки с широкого подноса брал тонкими своими пальцами? А сейчас – все, подушки нет, сгорела – так, значит, с крыши кидаться надо? Одевать мальчишку смысла уже не было, Изор завернул его, нагого, в покрывало, сам устроился рядом и попытался уснуть. Сон не шел – это кровь шид никак не могла успокоиться. Она билась прямо в горле и насылала туманные образы, которые сияли, как расплавленное серебро. Кажется, задремать все же удалось. Изор даже успел увидеть, как луч солнца через узкий створ проникает в комнату и медленно ползет по столу, подбираясь к кровати, как взбирается по щеке больного мальчишки… И щека вдруг покрывается тонкой серебряной чешуей. Юноша открывает глаза, поворачивается, и бледные губы растягиваются… острые, как ножи, зубы блестят ядовитой слюной. - Убей меня, ночной колдун. Изор резко проснулся и сел в кровати. Солнца не было в помине, из узкого окна даже звезд было не разглядеть – только непроглядная темень ночи. Больной все так же лежал рядом, от подбородка до пяток завернутый в меховое одеяло, и, казалось, за всю ночь так и не пошевелился. Ни зубов, ни чешуи, ни злобной улыбки. Только серебряные глаза его были открыты и слегка светились. «Приснилось» - с облегчением вздохнул Изор и собрался было снова уснуть, когда юноша вдруг разлепил спекшиеся губы и повторил: - Убей сразу, не надо больше… - Чего – не надо? – удивился Изор, - Спасать тебя? Лечить?.. - Ничего. Юноша не поворачивал головы, не смотрел на Изора. Взгляд его словно прилип к потолку, а губы мелко дрожали и кривились, будто звуки сочились сквозь них помимо воли хозяина. - Врать… что я – ценный. Ласкать… мучить. И запирать, - ему явно не хватало слов, не хватало сил их вспомнить, будто бы он и в самом деле сидел один взаперти так долго, что разучился говорить. - Убей. Или я... сделаю хуже. Изор ошарашенно смотрел на мальчишку и решительно ничего не понимал. - Я – врать и мучить? Разве я тебя… постой! Я только лечил твои раны, лечить больно, бывает. И дверь запер, чтобы тебе же спокойнее было. Мальчишка резко мотнул головой: - Нет, потом! Будешь, потом. Ты – колдун, я – сила. Сила – в крови, в слюне, яд и пламя, я знаю, понял… Он вдруг заговорил быстро, словно боясь не успеть, только совсем тихо. Пришлось склониться к нему, чтобы расслышать. – Возьми, убей и возьми все, только не надо… цепи, боль и то, другое… «как девку» – не надо, или я убью. Всех. - Да что ты несешь, полоумный?! Изор схватил мальчишку за плечи, тряхнул. И почувствовал жар. Жар струился от его тела, словно туман, обволакивая душной, липкой пеленой. Бред! Наконец, Изору стало ясно, что все это – бред от горячки. Наверное, привиделось что-то, с кем-то другим спутал... Или правда? От того, что страхи мальчишки могут быть правдой, тем, что уже случилось с ним в прошлой жизни. И теперь он думает, что повторится снова? От таких догадок Изора едва не вывернуло. - Нет! – поспешно ответил он. – Никогда я ничего такого с тобой не сделаю, ты что?! - Ты - колдун. Ночной колдун… вы так делаете, все. - Колдун? Шид? Ты поэтому что ли испугался? Ну слава богам! Было бы чего бояться! Диковатый подкидыш просто ничего не понимает. Кто-то заморочил ему головенку – он и поверил. От облегчения Изор откинулся на подушку и расхохотался. - Я не шид, глупый ты невежда, – сказал он раненому, - и не могу им быть. Я – раг, воин, и не умею колдовать. Тебе нечего бояться. Юноша завозился, поворачиваясь к Изору, долго вглядывался в глаза. Потом выпростал из мехового кокона левую руку и почти невесомо прикоснулся к векам, провел по щеке, по шее. Пальцы парнишки казались раскаленными, Изор был почти уверен, что за ними остается красный след на коже. - Колдун, - уверенно повторил юноша. – Шид. *** Шид засмеялся снова, но глаза – Луа видел! – оставались серьезны: — Ну, хватит. Ночь на дворе, оттого шиды мерещатся. Взял его за запястье, хотел обратно под одеяло руку спрятать, да передумал. Хмыкнул – да и откинул одеяло. Совсем. И тут Луа осознал, что шид его разглядывает, хотел одеяло натянуть. Но тот отнял: — Нельзя тебя сейчас укутывать, ты горишь. Наоборот надо… Поднялся, стал в сундуке рыться. Луа тоже приподнялся на локтях, едва не падая, подтянулся выше к изголовью. Комната плыла перед глазами, и силуэт шида двоился – вот он вроде только что крышку сундука захлопнул, а уже полощет что-то в бадье с водой. Туда-сюда бегает, у Луа даже голова закружилась… видно, задумал что-то, сейчас колдовать начнет… цепи свои колдовские плести. Ох, не такой ему представлялась смерть, совсем не такой. Умирать больным и беззащитным в чужом доме да еще и в цепях! Уж лучше бы в лесу, у дороги. Он и сам чувствовал жар, ему чудилось, будто он ворочается в тесных объятиях, как птенец в скорлупе, и слышит, что вот-вот скорлупка пойдет трещинами. Шид называл это горячкой, и Луа чуял, что пылает. Сейчас… скоро древняя, извечная сила проснется в его крови, должна проснуться… он так часто звал ее в последние дни, что плохо ощущал свое тело – его все время качало в волнах силы, в ее спасительном и губительном течении. Сила схватит колдуна за руки и за ноги, заставит замолчать. И он перестанет, наконец, мельтешить перед глазами и врать бесконечно. Его скрутит и бросит наземь, и выпотрошит все его колдовское нутро… …а после и крепость эту – по бревнышку… камня на камне не оставить… а потом, много позже, расцветут на пепелище черные ирисы. Луа уже слышал запах – глубокий и бархатный, пьянящий, будто сладкий древесный сок. Он запрокинул голову, развел руки, глубоко вдохнул цветочную свежесть, выгнулся… и ахнул от неожиданности – проклятый шид укрыл горящее тело мокрой простыней. И укрыл, и завернул в ледяную ткань, и под спину простелил, и между ног просунул. И руки ею же спеленал. Как будто не чуял ни одуряющих ароматов, ни силы, что собиралась в клубок вокруг Луа… Это было трогательно и наивно, и… как-то еще, но Луа плохо соображал. Вся решимость пропала, Тут же стал бить озноб. Он совсем растерялся: мокрая тряпка ничем не походила на колдовские цепи. Ночной колдун творил непонятное. — Пей, — шид поднес к губам кубок с водой, — тебе нужно много пить. Вода была чиста и холодна, она лилась в рот и по подбородку, и Луа глотал ее, сколько мог. Дышать сразу стало легче, пьянящая пелена отступила. Теперь он вдыхал запах колдуна – тот был слишком близко. И пахло от него… хорошо. Не сырым подземельем, не кислыми колдовскими зельями, не книжной плесенью, а молодым и сильным телом, здоровьем и свежим ветром. Железом еще, оружием. Добротным светлым клинком …когда такое было, чтобы шид больше доверял оружию, чем собственным заклятиям? Еще он слишком много говорил. — А теперь ты, похоже, замерз. Вон как трясешься. Ну да ладно, придется как-то… Я все же хочу, чтобы ты поспал. Я и сам спать хочу, веселый денек ты нам сегодня устроил… Колдун отстранился, поставил пустой кубок куда-то на пол, и одним махом стянул с себя рубашку. И тут же лег рядом, обнял Луа, замотанного в мокрую простыню, и даже не поморщился. Накинул на бедра меховое покрывало. И только потом завозился, устраиваясь удобней. Снова сказал, все так же негромко, как все время говорил с Луа: — Спи уже, наконец. Так тебе не будет холодно, а я услышу, если вернется горячка. Расслабься и спи. А про шид утром поговорим. Луа все еще дрожал, и мерз. Хоть и начинал отогреваться, но уснуть не мог. Шид пугал его все больше. Он словно не знал, что любому шиду, чтобы стать колдуном, нужно поймать и поглотить своего крылатого. Вот Луа и думал, как такое возможно? Долго думал, мучительно. Пока не понял, что страшный шид давно уже уснул. Испепелить спящего показалось слишком бесчестно, и потому он тоже, наконец, забылся тревожным болезненным сном. Во сне Луа прятался в пещере. Долго. Так долго, что темный свод, недосягаемо далекий поначалу, стал медленно приближаться с каждым годом. Глубокое озеро, что мерцало у самых его ног, постепенно отступало, оголяя сталагмиты, блестевшие, как зубы огромных чудовищ, пока, наконец, не высохло. По дну пещеры какое-то время бежал ручеек, но и он иссяк. Противоположная стена, которую Луа не мог различить по ту сторону озера, может быть, сотню лет, вдруг показалась в тумане, и больше не пропадала. Незаметно придвигалась все ближе, и наконец, стали видны капли влаги и трещинки на ее каменной туше. Хотелось пить. Капли все скользили по стене. Но он и сам закаменел за долгие годы и не мог даже поднять руки. А потом… Потом высокий свод оказался так близко, что пещера превратилась в нору. В узкую, темную, сырую нору. Он был пойман! Связан и заперт в норе, как в клетке. Не в силах высвободить даже руку, он полз, изгибаясь всем телом, по-змеиному… в беспросветной темноте, один. Пока не проснулся завернутым в простыню, в чужой крепости, в объятиях шида! Луа рывком высвободился из его рук, скатился с кровати и стал отчаянно выдираться из пут. — Ох, ты ж, гад! Ночной колдун спросонья метнулся следом, не особо разбираясь. Схватил за руки, придавил, растянул Луа на полу у камина. Луа вырывался, но перед глазами опять стелилась черная пелена, и подкатывала тошнота. — Чего ты бесишься? Сколько можно? – рычал шид, прижимая Луа всем телом, — Тебя кто-то обидел? Хоть пальцем тронул? Здесь, в этой крепости – что тебе не так? — Все! Все не так! — Вот же погань неблагодарная! Возишься с ним, с крыши снимаешь, на руках носишь, а он… — Я не погань! — А кто? Кто ты? И Луа замолчал. И перестал сопротивляться. Темные глаза шида были близко, смотрели требовательно. Спутанные волосы касались лица и пахли вереском. Шид, который не признал крылатого? Быть того не может. Колдун встряхнул его и снова распластал на полу. Наклонился ниже, сказал в самое ухо: — Я – командир этого гарнизона. Мое имя – Изор Раг-Манари. Раг! Не шид! Я воин, я говорил тебе об этом ночью и уже устал объяснять. А вот кто ты? И как очутился в здешних краях? Луа не ответил, отвернулся и закрыл глаза. Он и так сказал слишком много проклятому колдуну. — А я все равно узнаю. Найду то самое место, где тебя подобрали, пойду по следу, и все, что случилось, прочту. Только тебе-то под замком придется посидеть, уж извини, раз такой несговорчивый. Да и пусть, подумал Луа. Давай, закрой под замок и скачи в лес. А когда вернешься – одни головешки найдешь на месте своей крепости.