Легенды предзимней ночи

Шею сзади вдоль позвоночника начало щекотно пощипывать. Теплый, чуть шершавый язык, осторожно соскабливал с ожога корочки запекшейся крови и оплывшие чешуйки, промывал ядовитой слюной... Канкараим понял, что это не сон. Открыл глаза и вскинулся. - Чшш… тише, юный Нэбу, не дергайся, не укушу я тебя. И травить не буду. - Предвечный Ахилассу! Я думал, ты умер. Я же видел!.. Фатайяр… Разбитый сосуд Лахаррума сидел рядом живой и здоровый: блестящая серебром чешуя и грива, отливающая всеми цветами от травянисто-зеленого, прохладного и свежего, до обжигающе-алого. - Фатайяа-ар! – повторил он, растягивая, и улыбнулся. – Никто не зовет меня так, юноша. Тайя, просто Тайя… Я уж и забыл, как значительно звучит мое имя. Благодарю, что напомнил. Теперь лежи смирно: у тебя ребра в легких и крыло изувечено. Надо вправить, а то криво срастется. И спокойно, со знанием дела занялся лечением. Работы было много: грудная клетка оказалась почти раздавленной, пришлось когтем взрезать кожу и мышцы, чтобы вынуть осколки кости из пробитых легких. Но Канкараим терпел, несмотря на боль, на алую пену у рта и страх захлебнуться собственной кровью, он почему-то сразу доверился Фатайяру, понял, что ничего плохого рыжий ему не желает и не сделает. После ребер и легких пришел черед крыла. С крылом Фатайяр обращался особенно бережно: вправил сустав, вылизал разрывы и даже закрепил за спиной пеньковыми обрывками, надерганными из канатов подвесного моста. А потом как-бы между прочим сообщил: - Плохо дело, малыш Нэбу. Ребра срастутся к утру, легкие – и того раньше, а вот с крылом не повезло… калекой не станешь, конечно, но если понадеешься только на свой дар, летать до окончания траура не сможешь. Не верится мне, что клятва без свидетелей удержит Рума так долго… И тут Канкараим вспомнил крылья рыжего, как они хлестались в агонии, ломая сами себя о камни. - А что с твоими крыльями, - он приподнялся, - как… И замолчал. Крылья Фатайяра серыми мертвыми отростками плоти свисали со спины, мотаясь и волочась при движении. - Ну… вот так, - он пожал плечами и пристыженно отвернулся. – Позор, да?.. Я их даже убрать не могу. К утру подживут – хоть спрячу, а сейчас, малыш Нэбу, придется тебе смотреть на эти пучки перьев, прости уж. Канкараим столько всего перевидал за эту ночь, что, казалось, пугаться уже нечего. Но сейчас ему опять стало страшно. - Зачем тебе это все? - Что? Лечить тебя? Ну, знаешь… я же тебя спас, значит, теперь отвечаю. И ты называешь меня Фатайяром – поверь, это дорогого стоит. - Смеешься надо мной?! – Канкараим разозлился. Как мог этот рыжий дурак смеяться? Как ему самому теперь забыть все, что видел? – Зачем спас? Зачем вообще вмешался? Кто я тебе, чтобы терпеть такое? Ты же знал, что так будет, должен был!.. Он бы много чего еще сказал, но рыжий не дослушал. - Ох, нет, юноша! Не надо думать обо мне лучше, чем есть. Мне очень нравится запах твоего дара, Гром Летней Ночи, – Фатайяр придвинулся ближе и блаженно сощурился, принюхиваясь, - я хочу попробовать его на вкус. Ты был бы отличным сосудом: глубоким и теплым. С какой радостью я бы принял в себя дух, уже пресыщенный твоей силой! Канкараим отшатнулся, забыв про больное крыло, вжался в скалу за спиной, а Фатайяра рассмешили его страх и растерянность. - Не бойся, я же сказал: не съем! В доказательство своих слов он даже чуть отодвинулся. - Думаешь, я спасал тебя? В мыслях не было. Только своего хозяина. Но ты спас его первым: поймал, удержал, хотя мог дать упасть и разбиться. А я еще не совсем потерял гордость… Фатайяр Тайху… оказывается, мне приятно вспомнить, кем я был когда-то. При упоминании своего имени он почему-то перестал улыбаться, замолчал. Потом продолжил, как-то слишком спокойно, уже не пытаясь дразнить или пугать. - Или ты решил, что Рум обошелся со мной жестоко из-за тебя? Он хотел, чтобы ты так думал, чтобы почувствовал вину, ослабел духом и сдался. Но правда в том, что Лахаррум жесток всегда. Дар его похож на лед вершины: сияет чистотой, завораживает, манит неодолимо, но потом режет в кровь. И, сколько ни влей огня, никогда не тает… Ты не ошибся, отказавшись воспользоваться победой – он был бы негодным сосудом: силу дать может, и великую!.. но тепла, семьи – не дождешься. Теперь Фатайяр уже не казался веселым, напротив, в словах его звучало застарелое, будто бы привычное уже отчаяние. Канкараиму вдруг пришло в голову, что и раньше-то он веселился для того, чтобы скрыть, насколько печальной кажется ему его собственная жизнь. Но почему?! Снова и снова возвращался этот вопрос – раз все так плохо, почему Фатайяр не борется? Канкараим не считал себя самым сильным или храбрым, к тому же по молодости лет ему не хватало ни ума, ни опыта для настоящего боя, но он уже решил раз и навсегда: не позволит делать с собой то, что видел этой ночью. Никогда, никому! И никакая клятва вождей этого не изменит. Почему же сильный и смелый Фатайяр превращается в раба, готового на любые унижения, стоит только его Лахарруму подать знак. Отчего не борется и даже не пытается бежать? Канкараим хотел спросить… нет, не просто спросить – бросить обвинением ему в лицо: как ты можешь?! Так низко пасть, терпеть такие издевательства, и не бороться?! Как смеешь своей покорностью лишать меня последней надежды на победу?.. но не решался. Все же рыжий спас его, насколько можно оттянул поражение и даже подлечил раны. Канкараим не хотел оскорбить спасителя. Но рыжий ответил сам, словно все это время читал его мысли: - Удивляешься, почему я терплю? Почему на все соглашаюсь? – он опять улыбнулся, но теперь Канкараиму за улыбкой виделись горечь и стыд. – Ты же совсем ничего не знаешь об этом, да? Наивный мальчик… - Ну так расскажи! - Это не просто… Но Канкараим не хотел отступать - это ведь и его жизнь. И она решается прямо сейчас, на этой скале. Может, все, что он делает, и правда наивно и глупо, может, он не знает и не понимает слишком многого, но все же он не маленький Луа, которого легко подговорить в одиночку побороться со смертью. Канкараим должен узнать и понять, прежде чем на что-то решиться. - Чего сложного? – спросил он и, стараясь быть жестким, добавил: - Я видел вас. Что бы ты теперь ни сказал, пасть ниже все равно не сможешь. И Фатайяр согласился. Но не из-за того, что разозлился на его обвинения, хотя Канкараим и ждал этого, и не ради оправданий. Он согласился так просто, с облегчением, будто бы сам все время хотел поделиться с кем-нибудь своей историей. - Рум в тепле проспит до ночи, не бросать же вас здесь вдвоем? Все равно надо как-то время скоротать… ладно, слушай. Я родился внуком великого духа Тайху, девятым сыном его наследника от единоутробной сестры, и хоть звездного серебра во мне не было ни капли, зато пламя не знало себе равных. Но, как это часто бывает, великий дар достался слабому телу… Канкараиму сразу вспомнилось маленькое яйцо сестры, сияющее как звезда. - Как Луа, - тихо сказал он. - Да, как Луахассу, - кивнул рыжий, - старики говорили, так боги держат нас в повиновении и не дают предвечному возродиться. - Ты знал Луахассу? - Конечно, знал, - Фатайяр даже удивился вопросу. - Он был слишком похож на меня в детстве… но ты будешь слушать, или как? Канкараим закивал: - Буду, прости… - и незаметно для себя чуть придвинулся к собеседнику. - Я всегда был мал, плохо рос и медленно взрослел: конечно, не смог полететь ни в первый раз, ни во второй, ни в третий. Я и в двадцать-то был сущим младенцем: едва держался в воздухе, зато мог разреветься и случайно сжечь пару ближних гнезд… да и драк из-за меня хватало: как же, столько силы – и ничья, - Фатайяр грустно усмехнулся своим воспоминаниям. – Да… для отца и деда я был настоящим жалом под хвост. Будь наше племя многочисленным, как Нэбу или Азуру, меня бы точно убили. Мой родитель, чтобы не делиться, сам бы опустошил, а потом скусил головенку. Но у Тайху каждый дар на счету, а тем более такой мощный – они не хотели, чтобы моя сила оказалась бесполезно утраченной для племени. Только и что со мной делать никто не знал: отдать сосудом слабому – сильные отнимут, отдать сильному – создать себе же угрозу. И самому не забрать… Канкараим понимающе кивнул: дух, взявший сосудом собственного птенца, по закону должен быть казнен или изгнан. Хороший закон, правильный – хранит крылатых от вырождения. Но, не будь его, кто знает? Может быть, Лакассар был бы еще жив, Лахаррум делил бы с ним ложе. А они с сестрой, да и этот рыжий тоже, вольно летали бы над родными гнездовьями. И Луакассу бы не родился… и не погиб. - … после двадцати я стал понемногу догонять сверстников, - продолжал свой рассказ Фатайяр, - выучился летать, охотиться на коз и баранов. У меня даже была девушка, золотистый Лучик. Во время плясок середины лета я бы, как и положено, взял ее, и тогда у меня была бы семья. И свое гнездо, теплое, уютное… От Фатайяра и сейчас тянуло теплом, хотя чешуя все еще была серебряной, а в гриве лишь чуть добавилось алых переливов. Дрожащий от ран и усталости Канкараим неосознанно подвинулся еще ближе и прижался плечом к его боку. Фатайяр, казалось, ничего не заметил, он все так же спокойно продолжал свой рассказ: - Но за день до плясок на нас напали бескрылые. Еще лет десять назад они появились в предгорьях, совсем недалеко от наших пещер. Их было мало, и среди них не было шид – потому мы не слишком опасались, думали: посидят, не понравится и они уйдут. Места у нас дикие, каменистые, а бескрылые любят высокие травы и жирную черную грязь. - Но они ведь не ушли? Двуногие никогда не уходят. - Нет, не ушли. Несколько лет ломали камни и таскали их в свои кучи. Нам это даже нравилось – можно было иногда охотиться на их животных, которые крупнее и жирнее горных баранов. А в тот год, не успело еще подтаять, к их рукотворным скалам понаехало множество возов, и в них были шид. Целое полчище ночных колдунов, а с ними машины, плюющие железом. Бескрылые выследили, где мы охотимся, устроили засаду. Мы и понять ничего не успели, как два десятка лучших охотников были убиты или попали в плен. Для Тайху это слишком большие потери. До осени мы еще держались, а потом наш великий дух попросил помощи Азуру. Тут он впервые прервал рассказ: замолчал, отвернулся, уставившись на свое мертвое крыло. - Войско Азуру привел Звездный Лед? – догадался Канкараим. Если требовалось вести крылатых в дальний поход, то Рума всегда просили предводительствовать. Проглотив замешательство, Фатайяр кивнул и продолжил: - Вот тогда я впервые понял, что значит сильное племя: с Лахаррумом явились три десятка крылатых, каждый не уступил бы лучшему из нас. И половина сияла звездным серебром – даром истинных властителей неба. Они все были великолепны, все как один. А их предводитель просто зачаровал, с первого взгляда поразил на месте, так он был силен и красив, такой мощью и властью обладал его дар… И они победили. Мы победили, вместе: истребили бескрылых, а самых хитрых и расторопных колдунов прогнали назад, в их земли с лесами и травами. Даже спасли шестерых пленников… остальных шид успели умертвить перед бегством. Самые дерзкие, захваченные азартом боя, бросились следом: догнать, отомстить. Лахаррум, конечно, первый. Фатайяр на миг сбился, но заговорил снова: - А к вечеру посланник из Азуру явился с вестью, что наследник их великого духа попал в колдовскую сеть, которая истощила его силы. Теперь в оплату помощи он требует сосуд из Тайху знаменитых жарким, огненным даром. Наш вождь, как положено по закону, предложил двух своих дочерей и внучку, еще дремлющих под золотистыми скорлупками, на выбор. Он был так благодарен за помощь, что и всех трех, наверное, отдал бы. Но посланник ответил, что Звездный Лед не хочет разбавлять чистый звон серебра гулом пламени: ему нужны не птенцы в гнездо, не будущие алые наследники, а немедленное исцеление от колдовства. И указал на меня… Но это было неправильно! По родовой клятве в другие гнездовья положено отдавать яйца, чтобы вылупившиеся птенцы с первого дня привыкали к новому дому и обычаям семьи. Отдать сосудом крылатого охотника, способного прокормить семью – позор, больше похожий на откуп от завоевателя, чем на оплату союзной помощи в борьбе с общим врагом. - Ваш великий дух согласился? - Не раздумывая. - Как же так?.. - Канкараим повернулся к рыжему, даже в глаза заглянул, чтобы убедиться, что тот говорит правду. Тот только усмехнулся да плечами передернул – мертвые перья с шорохом обмахнули камни. - Наверное, он все еще боялся, что один из соперников приберет к рукам мою силу и свергнет его. А так он разом окажет услугу могучим Азуру и, не пачкаясь сам, избавится от неудобного мальчишки… Сколько тебе лет, юноша? – вдруг спросил он. – Тридцать семь? Тридцать восемь? - Весной будет тридцать шесть, - ответил Канкараим и, сам не зная почему, смутился. - Милостивые боги, да ты и не жил еще!.. Фатайяр растрепал его сизые волосы, а потом неожиданно уложил голову себе на плечо и, ласково поглаживая, продолжил: - Мне было почти сорок… Никогда не забуду: середина осени, ветер носит последние листья, гоняет по пещерам эхо случайных слов и диким зверем завывает между скалами; низкие тучи, полные дождя, почти давят на голову, а пахнет чисто, свежо и тревожно. Это – запах звездного серебра, которым так богат дар воинов Азуру. Все они выстроились у нижнего входа в наши пещеры, уже готовые к пешему путешествию домой: слишком много добычи, чтобы нести ее на крыльях. Трофеи и припасы сложены на отнятые у врагов волокуши. Пятеро, видно назначенные охранять обоз с неба, кутаются в распушившиеся на холоде крылья, остальные – двуногие и бескрылые, в накидках из козьих шкур; все стоят навытяжку и не шевелятся. Только вьючные бараны время от времени переступают с ноги на ногу и трясут рогатыми головами. Канкараим вспомнил этих баранов, крупных, втрое крупнее диких собратьев. Азуру их не разводили, но изредка пригоняли с севера, где, как он знал, живут другие племена крылатых. В детстве ему хотелось влезть такому зверюге на спину и прокатиться, хотя, конечно, никто бы ему не позволил. И осенний ветер, полный близкого дождя, ему представлялся очень знакомо… правда, сейчас ветер почти стих, а в прозрачном небе сияло предзимнее солнце, яркое, но прохладное. Он словно сам стоял там, у пещеры, и вдыхал аромат звездно-серебряной силы, струящийся теперь от Фатайяра… - …Наши, почти все племя, вышли проводить гостей. Я стоял рядом с вождем, растерянный и перепуганный, и все еще не верил, что меня вот так отдадут чужаку – сосудом, наложником… что сегодня моя жизнь навсегда переменится, и больше не будет ни приятелей, ни летних плясок, ни золотистой малышки-Лучика. А что будет? Эта мысль пугала больше всего… Пальцы замерли, запутавшись в волосах. Канкараим приподнялся, заглянул в лицо. Но Фатайяр смотрел не на него а куда-то вдаль… может быть в свои воспоминания? Отвлекать было неловко. Канкараим молча опустил голову и снова устроился на плече. Не захочет говорить – и не надо, только бы еще побыл рядом, такой спокойный и теплый. Но через миг Фатайяр продолжил: - Рум подошел к вождю, сказал что-то, вождь что-то ответил – я не слышал, не разобрал от волнения. Потом взял меня за руку и вывел на пустое место между его отрядом и моими соплеменниками. Я тоже прикрывался крыльями: не от холода – холода я тогда не знал – от стыда. Но он велел показать себя, и сам сбросил плащ. Я первый раз увидел его близко: совсем не такого, каким разглядывал из толпы зевак еще перед битвой. Он был серым, усталым, с обвисшими крыльями – дар его почти истощился. На чешуе то там, то тут чернели ожоги, отметины колдовской сети. Он спросил мое имя, потом протянул руку и провел по губам дрожащими ледяными пальцами. И сказал то, что повторяет теперь всегда: «Мой Огонек. Молчи! Согрей…» Фатайяр вынул пальцы из волос и отстранился, дальше он говорил тихо и быстро, бесцветным голосом, словно торопился высказать все и отвязаться от настырного слушателя, никогда больше не вспоминать прошлого. Канкараиму хотелось придвинуться, вернуть тепло, возникшее между ними, но он не посмел. Просто слушал. - Он был старше и сильнее, он водил армию, его уважали и боялись… он видел, как я напуган – и это ему нравилось. А еще я был полон огня, которого он жаждал. Он взял меня прямо там, на виду у моего племени и своих воинов. Просто развернул спиной, заставил нагнуться и вошел, сразу, грубо, заткнув рот. Почти задушил – лишь бы не слышать ни звука. Я чуть с ума не сошел от боли… хотел умереть или хотя бы лишиться чувств – не выходило. Он все глубже и глубже забивал член, разрывая меня на части. Кровь текла по ногам, а с кровью и болью утекала сила дара – я чувствовал ее сладковатый запах. А когда все же начал терять сознание, он перехватил и, усадив на камни, воткнул жало под язык. Ты видел, каково это… только тогда это было для меня впервые - я не был готов к такой боли, не умел переносить пытки, превращать страдания в подобие страсти, даже кричать не мог – оставалось только корчится в его руках и молча молить о смерти. Я был уверен – он меня прикончит, и думал: лишь бы не тянул, лишь бы скорее... А потом, когда стало совсем худо и я уже поверил, что умираю, он вдруг накрыл мой язык своим и начал по капле поить растворенным в слюне ядом… И боль вдруг ушла, раны затянулись, наступило такое блаженство!.. ни на что не похожее, несравнимое ни с чем. Капля, всего капля звездного серебра – и я ожил… нет, не просто ожил – я понял, что до этого никогда и не жил. Чувства обострились предельно: я слышал запахи и видел звуки, образы, мысли, ощущения всего живого вокруг впитывались в кожу… казалось, одним взмахом крыльев я могу объять мир!.. с языка моего мучителя в тело вливалась сила, о которой я раньше и помыслить не мог… и желание! Я захотел еще… еще каплю, еще миг этого могущества, звенящего предельным напряжением бытия или – совсем невозможного – еще миг единения с ним, моим палачом, моим духом, моим богом! Но почувствовав мое желание, он сразу же отстранился… еще одна любимая пытка, мне предстояло узнать и ее. «Вот видишь, Тайя, - шептал он – ты сам захотел меня. Я знал: ты захочешь…» - и приказал просить. Я был готов просить, умолять, не зная, о чем; рыдал, и на глазах у всего племени бесстыдно обвивался вокруг него, терся, сам насаживался на его член. Гордость, свобода, честь… даже сила дара – что это? Зачем мне это? В тот миг все потеряло смысл – я знал, что умру. Иначе просто не могло быть. Вот сейчас – живу, живет все мое тело, каждый волосок, каждая чешуйка, каждое самое малое перышко, проживает в миге всю жизнь, всю бесконечную череду жизней всех поколений… но через миг умрет, взорвется, сгорит и разлетится пеплом или мелкими ледяными брызгами! Потому что жить с таким накалом просто невозможно. И тогда он обнял меня, прижался к самому уху и спросил: «Хочешь быть моим сосудом, Тайя?» И я ответил: «Да, мой дух…» «Опустошенным и наполненным?» «Да…» «Когда захочу, сколько пожелаю и как прикажу?» «Да, да…» «Ты отдаешь мне себя, всего, без остатка?» «Да!» «И свои крылья? Знай, за счастье быть моим, я вырву твои крылья, Тайя!» «Да, возьми! Возьми все…» Вот так это было, юный Нэбу… все это, – он кивнул на мертвое крыло, - я сделал сам. Это… между духом и его сосудом, Канкараим, тебе не понять, и слава Предвечному, что это так. А объяснить – у меня слов не хватит. Фатайяр зажмурился, прогоняя слезы, но одна все же успела скатиться на серебристую щеку. Канкараим сделал вид, что не заметил, только неловко мотнул головой, чтобы прядь волос размазала слезу по чешуйкам спрятала и высушила. И невинно спросил: - А что было потом? Спросил он просто от растерянности, чтобы не молчать, он не ждал ответа, но Фатайяр ответил ровно, почти успокоившись: - Потом все, как ты видел: он высосал все то малое, что я еще мог ему дать. Меня, опустошенного, почти мертвого, заполнил своей силой. А потом выгрыз крылья. В тот, самый первый раз, Лахаррум был тяжело болен: дара, что он смог дать мне, хватило лишь на то, чтобы, потеряв крылья, я не издох совсем… Помню, ветер усилился и следом пошел дождь. Мой дух перекинул меня через плечо, отнес к обозу и, поблагодарив вождя за достойную плату, свалил на одну из волокуш. Что ответил на это великий дух Тайху, я уже не слышал. Только, надеюсь, ему хотя бы раз приснилось, как делают сосудом его самого. Еще в тот день, валяясь с вырванными крыльями на груде добра и не имея сил прикрыть нагое тело от дождя и ветра, я впервые за всю свою жизнь узнал, что такое холод. А потом – привык. И к этому, и к остальному: мы были в пути всю зиму, и всю зиму мой дух брал меня когда хотел, как хотел и сколько хотел, награждая за реки боли каплями своего дара. Но не успевало звездное серебро раскрыть свою истинную суть, подарить хоть миг счастья и могущества, как он вгрызался зубами в крылья. Потом он спал, наслаждаясь отдыхом в тепле и неге моего пламени; а я оставался один, истекая кровью, давясь слезами и соплями, и молча – он ненавидел любые звуки – сходил с ума от боли и холода. На следующий день все повторялось снова, и через день, и еще, и еще… Сначала я думал, что это нужно ему, чтобы вылечиться от проклятия шид, потом, когда крылья перестали заживать без его дара, я понял, что уже давным давно болен я, а не он. А потом я уже не думал ничего – не мог думать. Когда мы добрались до гнездовий Азуру, Фатайяр, Пламя Рассвета, потомок великих духов Тайху исчез бесследно, остался Огонек-Тайя такой, какой есть сейчас: бесстыдный и покорный. Дух-хозяин может не вспоминать обо мне так долго, что его звездное серебро полностью растворится в пламени, тогда я снова начинаю обретать себя прежнего и люто ненавидеть своего духа, мечтаю разорвать его на части, сжечь и прах развеять. Я брежу этим во сне, представляю воочию, когда бодрствую, наслаждаюсь… Но он знает: ненависть не спасет меня, никогда не спасет… стоит погладить шею, коснуться живота или просто приказать – и я тут же раздвину колени, задеру хвост, даже убью или умру для него, не спрашивая причины. И меня можно наполнить до краев – как сейчас – и мирно заснуть, не опасаясь удара в спину – я не ударю. А потом снова надолго забыть - я никуда не улечу.