Легенды предзимней ночи

Фатайяр закончил рассказ и сразу сник: согнул спину, опустил плечи, отвернулся. Острые когти с ожесточением смяли край неподвижного крыла. Канкараим тоже чувствовал себя пришибленным рассказом – ему было жаль рыжего. Впервые кто-то другой занял все его мысли, заставил забыть собственный страх. Почему-то это казалось важным. Канкараим вдруг понял, что сам-то он пока свободен и почти счастлив! Превозмогая боль и бессилие, он поднялся, чтобы встать на колени и заглянуть в лицо своему спасителю. - Фатайяр, я в долгу перед тобой. Скажи, что я могу для тебя сделать? Фатайяр долго молчал, но Канкараим не отступался от своих слов и глаз не опускал – ждал ответа. Наконец, рыжий вздохнул и едва заметно улыбнулся: - Не для меня, Канкараим, сделай это для себя: не поддавайся. Я знаю, ты сейчас напуган и ничего такого не хочешь, но иначе тебе не полететь, - наклонился, обнял его лицо ладонями, принюхался. – Гром Летней Ночи, такой юный, такой теплый… В первый миг Канкараиму и правда стало страшно, но он удержался, и тоже потянул носом воздух: пронизывающая свежесть ледниковых рек, горький мед весеннего луга и густая, тяжелая сладость кипящей крови. - …не Гром, Лето, теплая благодатная ночь, - Рыжий уже зарылся лицом в его волосы, и голос его звучал хрипло и глухо. – Кан… я буду звать тебя Кан. Теплый, ласковый сильный… И сразу отозвалось тягучей болью: «- Я буду звать тебя Кан. Хрупкий птенец прижимается к груди, тычется носом под ключицу и блаженно вздыхает: - Кан, не Раим. Твой дар теплый и большущий, как эта ночь, Кан-каа…» Луахассу… Ласки Фатайяра, его тихий шепот «не бойся, Кан-каа» будят воспоминания и наливаются упругой тяжестью в паху. Страх еще жив, ужас всего, что он узнал только что, клубится где-то рядом, но сейчас ему совсем не хочется прерываться – хочется еще и еще: когтистых пальцев в волосах, серебристой чешуи с ало-золотыми сполохами, сострадания… и восхищения… И льда, и пламени. Фатайяр уже стоит на коленях напротив и тихонько подталкивает в грудь: садись. -Слушай меня, Кан, я покажу, - прямо в рот шепчут его губы. А потом он опускается и накрывает сверху, сжимает… Лед и пламень потоком устремляются в кровь, ошеломляют, сбивают дыхание – и выносят все: боль, холод, немощь из разорванных легких… - Ка-ан, мой теплый мальчик, не бойся, - сжимает и отпускает, и кружит… и покачивает, как в воздушном танце. - Я умею отдавать – бери и летай. Фатайяр выше, и Канкараим чуть запрокидывает голову, чтобы поймать взгляд. Серебряные глаза рыжего вокруг зрачка уже плещут пламенем, а внутри, в глубине – горячи, как камни огнедышащих гор. А когтистые пальцы вплетаются в волосы и тянут назад, еще, заставляя открывать рот. И губы приникают к губам. Язык рыжего, такой же горячий, как сам он внутри, как прижатый к животу член, раздвигает зубы и, нырнув в рот, туго охватывает жало. Миг – и Фатайяр сам режет свой язык чуть не надвое. Канкараим сглатывает собственный яд с чужим жидким пламенем… Туманятся мысли, мир на миг исчезает – и вот он уже сосет раненый язык рыжего вместе с его жалом, и яд со слюной и кровью раскрашивают мир в самые чудесные краски. Кан закрывает глаза и смакует, разбирает поток драгоценного дара на тонкие нити-ручейки: вот серебряный холод, луч в кромешной тьме, брызги ледяного водопада… вот светлая зелень талой воды и терпкая радость первых всходов… вот! Золотой и алый – еще не солнце, но только первое его теплое предчувствие… И вот тяжелое, густое, как кровь, пламя – гордость и упрямство, что не угаснет ни в каких испытаниях. То самое пламя – дно сосуда, суть силы Фатайяра… Он хочет этого пламени, хочет, жаждет как никогда! Осень исчезает… Канкараим обхватывает тонкую талию рыжего и прижимает его к себе. Толчок, еще толчок, глубже… И громовой раскат сотрясает летнюю ночь. Гром рокочет и летит все дальше, заполняя небо. И это счастье! А похотливый рыжий поганец Лахаррума прижимается все крепче, ловя последние громовые раскаты, и сейчас он – самое дорогое существо на свете. Канкараиму хочется погладить его спину и тихо прошептать: Тайя, мой Тайя… Но он вовремя вспоминает, что так нельзя. И открывает глаза. Фатайяр поднял голову от его плеча и улыбнулся – влажные глаза засияли всеми цветами радуги. - Из тебя бы вышел прекрасный сосуд, Кан… но и как дух ты прекрасен – умеешь быть благодарным и щедрым, - сказал он и обнял широкими мягкими крыльями. - Твои крылья!.. Канкараим, все еще крепко прижимая рыжего, высвободил руку и бережно, чтобы когтями даже перышка не взъерошить, погладил его крыло. Вслед за его пальцами по глубокому пурпуру оперения пробежал огненно-алый отблеск. - Предвечный Ахилассу! Они… - Они мои… - …великолепны. - Мои, Кан! Они мои, живые, я чувствую твою ласку. Боги! Тысячу лет такого не было… погладь еще? – и сам потянулся крылом за его рукой. Канкараим запустил пальцы в его перья, уткнулся лицом, потом сам обхватил Фатайяра крыльями. Его собственное сизое оперение теперь покрылось серебром, как изморозью и поблескивало червонным золотом в глубине. И сила! Он никогда раньше не чувствовал в крыльях такой силы. - А летать? – спросил он Фатайяра, - Наверное, ты смог бы полететь снова… не хочешь попробовать? Рыжий вскинулся, глянул испуганно: - Летать? И вдруг вырвался из объятий, вскочил и в два прыжка оказался на карнизе. Распахнутые крылья всего раз ударили воздух… и вот Фатайяр уже скользит в пропасть, путаясь в потоках, переваливаясь с одного в другой, как неразумный слеток. - Спокойнее, я сейчас! Канкараим бросился следом. Но рыжий быстро опомнился: взмах, еще и еще… и вот он уже плавно поднялся над скалами, ухватив восходящую струю ветра. - Догоняй, Ка-ан! – едва слышно донеслось издалека. Фатайяр не слишком хорошо держался в воздухе, то и дело сбиваясь или соскальзывая с прядей ветряной гривы – годы без полетов и многократные ранения не прошли бесследно. Но такого дерзкого и отчаянного летуна Канкараим в жизни не видел: рыжий словно решил наверстать сегодня все, что пропустил за целую жизнь. Они как дети гонялись друг за другом, скользя по ущельям и ныряя в водопады; разлетались далеко в стороны, чтобы потом снова встретиться и, почти столкнувшись, глядя в глаза друг другу, разминуться в последний миг; хватались за кончики когтей, и кружились в диком воинственном танце. Выследили какого-то неразумного козленка, хохоча и осыпая друг друга насмешками, разорвали пополам и тут же съели. А потом полетели высоко в горы и, когда воздух стал похож на скудную россыпь ледяных колючек, усталые и счастливые, рухнули на снежник. До самого заката лежали в сугробе, касаясь раскинутыми крыльями, смотрели в небо, а подтаявшая вода медленно стекала из-под их тел, наполненных жарким огненно-грозовым даром. Когда солнце почти скрылось за соседним хребтом, Фатайяр нарушил молчание: - Теперь я в долгу перед тобой, Кан. - Не стоит, мы оба были счастливы, – лениво отозвался Канкараим. - Счастливы и свободны… да. Все благодаря твоей храбрости и доброте. Быть отважным – хорошо, поможет в жизни, а добрым… за это я уж точно тебе должен. Канкараим повернулся и увидел, что теперь рыжий стал самим собой: Пламенем Рассвета без тени чужого дара. Наверное, и он теперь прежний, точно такой, каким был до того, как схватился с Лахаррумом. Только сам-то он все еще чувствовал где-то в глубине своего дара и обжигающую тень огня, и манящие звездно-серебряные отблески. - Но ты не думай, - продолжил Фатайяр, - у меня есть, чем заплатить. Капля надежды за каплю свободы: твой Луахассу. - Что ты сказал?.. Луа?! Несколько долгих мгновений понадобилось Канкараиму, чтобы осознать: рыжий не первый раз вспоминает сегодня звездного птенца. Неужели он и правда знал Луахассу? Знал что-то такое, что даже ему, ближайшему родичу и опекуну, известно не было? Знал это уже десять лет?! Былое благодушие стаяло как снег под его крыльями. Канкараим вскочил и, набросившись на рыжего, вдавил его в просевший сугроб. - Что ты знаешь о Луа? Говори! – зарычал он. - Я же и хочу сказать, - Фатайяр даже не пробовал вырываться. – Выслушай, и после, если захочешь убить меня – мешать не буду. Луахассу жив… вернее, он может быть до сих пор жив: без нужды шид никогда не убивают пленников... - Луа – пленник шид? – Канкараим от удивления отпустил руки и уселся рядом, - Луахассу пробовал полететь и разбился под Слетной Кручей, это все знают. - Никого из «всех» в тот день на Слетной не было, а я был, как и его отец, великий дух Лакассар. Я сам привел туда мальчишку, а он уже поджидал нас: обозвал его негодным семенем и приказал немедленно прыгать. - Но почему?! - Почему он это сделал? Потому вождь должен был убрать с дороги силу, которая больше его собственной и ему неподвластна – это разумно, это правильно. Почему это сделал я? Потому что не могу ослушаться приказа моего духа. Сам Лакассар не хотел прослыть детоубийцей, подослал наследника. Но с Румом Луахассу ни за что бы не пошел – испугался бы. А я безобидный, к тому же умею быть ласковым. Рыжий говорил спокойно, словно ничего не чувствовал: ни ужаса семилетнего мальчика тогда, ни злости Канкараима сейчас. А злость все нарастала, поднималась из самой глубины, заставляла стискивать кулаки, вдавливая когти в ладони. Фатайяр, спаситель, разделивший с ним дар, лучший друг… единственный! От боли, от бессильной злобы в пору было разрыдаться. - И вы убили птенца? Ты…ты убил его и живешь спокойно, говоришь со мной, в глаза смотришь? Тебе не жаль его? Не стыдно?! - У меня нет стыда, Кан, - рыжий даже не пытался оправдываться, просто говорил, как есть. – Но я говорю с тобой сейчас, так слушай. Луахассу не умер. Он падал камнем до нижнего уступа, но потом выровнялся и не рухнул, а только соскользнул на дно. Лакассар не видел – он и не смотрел, почти сразу отвернулся и улетел прочь. Ему я не сказал, но скрыть правду от своего духа не мог. Лахаррум вернулся за мальчишкой, вытащил, и понял: если все так и оставить, через сутки-другие он оправится и притащится к вам с Триссой. Что сделаете вы, узнав правду? Злость билась в висках, черным пламенем текла по венам. Хотелось убить рыжего, разорвать надвое, как того козленка, и швырнуть хозяину, прямо в лицо, в его подлые серебристо-зеленые глаза! Если бы только он мог – если бы был полноправным охотником Азуру, а не имуществом великого духа. - Придушил бы всех вас по очереди. Переловил по одному и придушил, ответил он, сам понимая, как глупо и по-детски звучат его угрозы. Фатайяр только усмехнулся и продолжил: - Взять Луахассу в пещеру было нельзя – Лакассар не желал такого сына, а для сосуда мальчонка еще не созрел. Рум хотел иссушить и добить, но потом передумал. Высосал дар с ядом и спрятал полумертвого на дне ущелья. А сам отыскал знакомца из бескрылых, который промышляет в наших горах диковинками для шид, и сговорился: когда шид будет нужен крылатый, они не станут нападать на Азуру, а поищут другое племя. За это он дарит птенца с редким по силе даром звездного серебра. Через два дня после падения бескрылый забрал Луахассу. Канкараим уже не слушал и не слышал: тяжесть новой беды придавила хуже, чем когти Лахаррума: быть пленником шид вовсе не то же самое, что быть сосудом. Шид слабые и трусливые, когда их мало. Но если уж им удается пленить крылатого!.. они забирают все: досуха выжимают душу, до косточки обгладывают тело, лишь бы не потерять ни капли драгоценного дара. Быстро и честно разбиться о камни куда лучше, чем медленно умирать в жадных лапах бескрылых колдунов. - Эй! Ты слышишь меня? – Фатайяр вдруг схватил его за плечи и несколько раз как следует встряхнул. – Он был жив, когда уехал с двуногим. Он может быть жив и сейчас! Наше племя долго жило рядом с бескрылыми – они, как и мы, не все одинаковы. Даже шид. Пленных птенцов они не трогают – ждут, когда дар раскроется полностью, да и взрослых тоже высоко ценят. Конечно, сейчас Луахассу уже не ребенок, и колдуны будут пить его дар, но совсем не обязательно убьют. Еще есть надежда! Только тут до Канкараима начало доходить, о какой надежде говорил рыжий: найти Луа! Отправиться в гнездовья двуногих и там отыскать малыша. Ведь Луа принадлежит ему по праву, мальчишка и сам этого хочет, всегда хотел! Хрупкий серебряный птенчик, его драгоценный сосуд… если он жив – значит все еще возможно. - Да, ты прав, - кивнул он рыжему, приходя в себя. – Если он жив, если только он выжил все эти годы, я отыщу его: отмолю, отогрею, отучу бояться. Ты прав: надежда есть. И благодарю, что рассказал правду. -Тогда прощай, Гром Летней Ночи. Тебе пора – Лед наверняка уже проснулся и начал искать нас. Не надо вам снова встречаться. Фатайяр улыбнулся ласково и печально, и глаза его не обжигали, скорее согревали до самых последних перышек. Канкараим вспомнил, что рыжему Тайе придется возвращаться к хозяину, и ему стало стыдно за свою давешнюю ярость. Неожиданно даже для себя самого он вдруг представил их двоих семьей – и это не показалось таким уж странным. - Идем со мной, - сказал он. Фатайяр зажмурился, огненная грива мотнулась в знак отказа. - Не могу. Я – сосуд Лахаррума, я принадлежу ему много лет. Этого нельзя забыть или исправить. Но Канкараим не хотел сдаваться так сразу: – Идем! Ты был со мной, делился даром, летал. Ты рассказал его тайну. Лахаррум убьет тебя! Рыжий беззаботно пожал плечами: - Ну и что? Это бы даже к лучшему. Но, боюсь, не станет – ему нравится греться моим огнем. Разве что совсем крылья оторвет. Но ты не думай обо мне, Кан-каа, ты и так много для меня сделал. Отыщи мальчишку и вытащи. Было бы здорово, если бы вы спаслись, оба. - Я обязательно отыщу его. А потом вернусь за Триссой. И за тобой! Мы будем семьей, Фатайяр, вот увидишь! - и, разбежавшись, Канкараим прыгнул в небо. Последний раз пролетая над гнездовьем Азуру, он искренне верил, что его Луа жив и теперь обязательно отыщется. И когда он, Канкараим, сын великого духа Нэбу, возьмет дар звездного серебра, огромный дар маленького Луахассу, никто не посмеет с ним спорить, даже Лахаррум. Но Канкараиму не нужна власть над Азуру. Ему нужно только теплое уютное гнездо и семья: Луа, Трисса, еще несколько молодых женщин. И, быть может, рыжий Фатайяр тоже.