Легенды предзимней ночи

Ел звереныш руками – ножа на блюде вроде и не заметил. Тонкими пальцами умело разрывал мясо – а это был большой кусок телятины, зажаренный на открытом огне – и руками же брал стручки зеленого горошка, тушеную фасоль и сладкий перец. Ел, торопясь и смущаясь: явно был голоден и столь же явно хотел спрятаться куда-нибудь в угол, от Изора подальше. И вино пил без меры, как воду. Вообще-то дочка кухаря принесла два кувшина, с вином и молоком, но звереныш схватил тот, что стоял ближе, оказалось вино. И пил, покуда Изор не сообразил отобрать кувшин и сунуть ему в руки другой. — Захмелеешь, — пояснил командир. Мальчишка не понял, но послушался, к вину больше не тянулся. Не притронулся и к соусу из кислой сливы, сдобренному мятой и кориандром. Тоже, видно, не знал, что это такое. Изор любил соусы, а этот особенно. Сливовую приправу готовили только местные, и у них были свои секреты приготовления. — Куда торопишься, — проворчал он, — никто же не отберет. Смотри, как надо, — взял ломтик мяса, окунул в соус и протянул мальчишке. Тот принял, легко коснувшись пальцами руки Изора, лизнул соус и тут же отправил кусок в рот. Кивнул, придвинул соусницу ближе и снова занялся мясом. А Изор смотрел и думал. Чуть раньше, в подземелье, чтобы развязать ему руки, снова пришлось распахнуть плащ и развернуть спиной к себе. Смотреть на затылок, на лопатки, на изгиб поясницы. Гадать, куда подевались синяки, которые командир видел два дня назад. И прикидывать, что, пожалуй, в баньке-то подкидыша парить самому придется. Чтоб как раз и разглядеть получше: может, синяки и сыщутся. Освободив руки, Изор вернул ему плащ. И решил, что не дело парнишку называть то подкидышем, то пленником. Пусть даже и мысленно. У него все же есть имя, должно быть. Командир спросил, как того зовут, и, услышав ответ, снова подивился. Луахассу. Странное имя, не принятое ни среди раг, ни среди шид, ни тем более среди простого люда. Может, такие имена обычны среди диких жителей гор? Шелестит, как ветер. Командир тоже назвался, в который уже раз. Ничего, когда-то ж запомнит? И повел его наверх, снова в свои покои. Хотел прямиком на кухню отвести да попросить накормить хорошенько, но вовремя сообразил – смущаться будет, он же голый под плащом. А на кухне дочки кухаря по хозяйству помогают, им тоже любоваться на грязного подкидыша необязательно. Пусть за котлами смотрят лучше. Потому Изор и сидел сейчас, смотрел, как Луахассу облизывает перепачканные соусом пальцы. А зубы у него и правда казались больно острыми, точно у звереныша. И никаким приличным манерам его никогда не учили: он даже скалился, когда разгрызал мясо. Но вот, наконец, насытился и отвалился – придвинул табурет к стене и оперся на нее. И, видно, от сытости и вина стал засыпать, но этого Изор не позволил. — Нет, больно ты грязен, чтоб дрыхнуть. Вот вымоешься – тогда спи хоть три дня. И потащил в купальню. Там, в тепле, среди клубов пара, он вытряхнул сонного звереныша из плаща и заставил влезть в бадью с горячей водой. И влезть, и окунуться с головой. Мальчишку совсем разморило, он откинулся и расслабился. И все же начал засыпать. Изор покачал головой, снял свою рубаху, взял мочалку и принялся намыливать плечи и голову звереныша. Можно было, конечно, позвать банщика и поручить это дело ему, но подкидыш только-только начал доверять Изору… А почему-то хотелось, чтобы доверял, чтобы не боялся и не ждал удара каждый миг. Может быть, потому, что Изор чуял тревогу, страх и неуверенность этого звереныша? Чуял так же верно, как собственный дар… неосязаемый, он оживал смутной тревогой или видением, которые так часто сбывались. Командир вздохнул, поднял из воды руку Луахассу и стал тереть мочалкой его пальцы. Окунул в воду, глянул – кожа была бледной и тонкой, прямо изнеженной, только на запястье проступили синяки от ремня. Изор заглянул в лицо, влажное, блестевшее от воды, облепленное мокрыми светлыми прядями: мальчишка лежал с закрытыми глазами, доверчиво и расслабленно. — Эй, — позвал командир, — бери мочалку и три себя сам, — увидел туман в глазах и смягчился, — ну или вставай, я все сделаю. Как ребенок, в самом деле... Ну да ладно, по милости Изора он просидел четыре дня в подземелье. Жалко же. И никто с ним больше возиться-то не будет… обожженного, умирающего – и то бросили, чего уж теперь? Луахассу поднялся, изящный, тонкий, и отчего-то показался не человеком даже, не худым диковатым парнишкой, а духом реки или озера из дремучих сказаний. Вода стекала по бледным щекам, по торчащим ключицам, по груди и животу, и все тело, казалось, сияло… может, от рассеянного света, что падал из узкого оконца …тереть его мочалкой? кощунство какое. Изор моргнул, тряхнул головой и, глядя в угол, принялся водить мочалкой по худому телу. И вскоре почувствовал, как парнишка дрожит – видно, замерз. — Все, ныряй обратно, — скомандовал Изор и отступил. Взял с лавки большой кусок полотна, развернулся… из бадьи с горячей водой снова поднималось дивное существо, лицо его было совершенно, глаза – полузакрыты. И показалось, что Луахассу сейчас не выйдет, а взлетит из воды, устремится прямиком в свои небесные чертоги, откуда и спустился на грязную грубую землю только по недосмотру богов. Мальчишка ступил на чистый и теплый деревянный пол, шагнул к Изору, застывшему с полотном, прижатым к груди, глянул в лицо своими невозможными серебряными глазами и тихо спросил: — Что дальше? Командир очнулся и завернул его в полотно. И подумал, что дальше – полнейшая неизвестность. Луахассу сморило почти сразу, как только он устроился в постели Изора. Пока командир перебирал рубахи в своем сундуке, выискивая, которая поменьше – закутался в меховое покрывало и тут же уснул. Изор наконец нашел рубаху и штаны, развернулся к мальчишке, довольный, а тот уже сопел себе тихонько, разметав влажные пепельные волосы по подголовью. И тоже блестящие. И длинные, чуть не до пояса. Покуда спутанные были в колтуны, Изор и не замечал… Он аккуратно свернул найденную одежду и положил стопочкой в изголовье кровати – Луахассу проснется и найдет. Командир уже подошел к двери, взялся за ручку – и, сам не понимая, зачем, вернулся. Опустился у постели на пятки, вгляделся. Лаухассу лежал на животе, прижимаясь правой щекой к подушке. Если представить, на единый только миг допустить, что он в самом деле не человек – то кто? Из всех богов мальчишка ближе всего к холодному Шиддару. Но чтобы рожденный в этот мир бог позволил Изору связать себя поясным ремнем? Быть того не может. И никакой дух никакого озера не позволил бы. Изор протянул руку и тронул пепельные волосы, отвел влажную гриву, открывая затылок и плечи, чтобы снова увидеть торчащие позвонки и острые лопатки. Почему-то думалось, что разгадка близка, нужно только увидеть, осмелиться… что именно он, шид-полукровка, может ее почуять. Мальчишка был ладно сложен, хоть и слишком изящно. Линии его тела худоба совсем не портила, наоборот, придавала легкости. Он уже не казался изможденным и годами недокормленным, и бледность его не была нездоровой. Наоборот – на щеках спящего парнишки проступил едва заметный румянец, и даже легкая улыбка тронула губы. Яркие, приоткрытые губы. Никогда и ни у кого, даже у столичных модниц, Изор не видел такой красоты. И тут… мелькнуло видение. Неосязаемо, на краткий миг! Едва обозначилось только – и упорхнуло, как бабочка, что задела паутинку, но спаслась. Упорхнуло… Изор протянул руку, подчиняясь своему темному дару – будто кто-то шепнул в ухо, что делать. Он протянул руку — и погладил Луахассу от затылка вниз, по голой спине, между лопаток и до самой поясницы. А в ответ – блеснула чешуя! Пробежала, будто такое же туманное видение, по коже – от затылка, между лопаток, по хребту. Брызнули по комнате блики, словно искры разлетелись. Изор ахнул. Мальчишка вскинулся, и тут же, отвернувшись, снова припал щекой к подголовью; только волосы метнулись, скрыв спину. Изор посмотрел на свои руки, на его затылок… потом медленно и с трудом выдохнул, горло словно комом схватилось. Так же медленно поднялся и побрел из комнаты, вниз по ступеням, глядя перед собой широко открытыми глазами. Перед его глазами спина Луахассу раз за разом вспыхивала серебристой чешуей. Изор вывалился из крепости, огляделся – ноги принесли его во дворик за кухней. Он сел на чурбак и уставился в глухую стену. Снова посмотрел на правую руку – казалось, пальцы обожгло прикосновением к чешуе. Изор готов был увидеть волдыри на сожженной коже, но нет, ладонь была цела, хотя кончики пальцев слегка покалывало. Командир, конечно, был шид, но никогда толком не сталкивался ни с какими чудесами. А теперь вот – чудо спит в его постели и сверкает рыбьей чешуей. Нет, не рыбьей – рыбья не сияет так сильно и чисто, как драгоценный камень. Хотя и не камень, конечно. Чешуя словно вправду была выкована из благородного серебра, и была она… волшебной. А значит… значит, в его постели спит или сам Шиддару в морозной серебристой броне, или небесный воитель из его свиты, или… вдруг перед глазами возник рисунок на пергаменте, виденный когда-то в детстве. Оскаленная пасть с тысячью острых зубов, злые сощуренные глаза, длинные когти, будто созданные для убийства, лапы, занесенные для удара, и тело, защищенное чешуей, которую не берут ни мечи, ни стрелы. Крылатая тварь, извечный враг всего живого, прожорливая тварь с бездонным брюхом. Но…это же сказка. Сказка, которой пугают непослушных детей. Ах, нет, конечно, в легендах говорилось, мол, жили в стародавние времена крылатые чудовища, но со стародавних-то времен их всех вывели… получается, не всех? Изор вскочил, рванулся было обратно – у него же на столе лежит «Путь от истока в грядущее», книга, написанная самим Лур-Атари, там и словесные описания, и рисунки, и свидетельства, найденные в каких-то пещерах, и изображения выточенных из кости фигурок! Но в его комнате, если подозрения Изора окажутся верны, как раз и спит древний крылатый! И прижимается щекой к подушке. Поэтому командир снова опустился на полено, оперся затылком о стену и подставил лицо тусклому осеннему солнцу. — Командир! – раздалось вдруг прямо в ухо. — Что орешь? – поморщился Изор. Но Касмет не заметил недовольства. Большак был не на шутку взволнован. Он сел рядом, расстегнул пряжку плаща, резко, едва не отодрав ее, и принялся дергать ворот плотной кожаной куртки, будто задыхался. Он в самом деле тяжело дышал, натужно. И тут вдруг подумалось – он так тяжело дышит, потому что за ним гналось крылатое чудовище. — Командир, мы видели тень! — выдохнул Касмет. В его выдохе Изор услышал винные пары. Отлично. Покуда командир возится с неведомыми зверенышами, кормит их, поит, спинку чешет, гарнизон глаза заливает. — Вы ж в деревню выдвинулись – а мы в рейд, как обычно, и вчера, и сегодня, — начал Касмет, — вдоль реки прошли да решили к бортнику Гаруху наведаться, вдруг слышал что или видел. Да и медку заодно осеннего набрать, он для печени самое то, уж я-то знаю. Там же сущий клад, василек да пустырник, только по осени такой медок перехватить случается… — Про тень что? – поторопил Изор. — Так я ведь и для тебя, командир, медку добыл! Ведь самое то… — Хорошо, — кивнул Изор, — что про тень? — Это уже когда от Гаруха возвращались, встали у реки, под ивами – отдохнуть с дороги, то да се. Раздавить бутыль-другую вина, додумал Изор. — А она, тень-то – как раз мимо ивняка и мелькнула. И тоже вдоль реки. Большая, командир, и пронеслась быстро, быстрей, чем конь скачет. Только в небе. Сердце замерло, а потом будто полыхнуло жаром. Чего еще Изору не хватает? Сначала «черный мор», который убил троих, разрушил и спалил деревню, потом мальчишка в чешуе, потом – тени в небе. Чего еще-то? Ждать, покуда черный мор в крепости начнется? Находить в постелях изорванные тела – и думать, что через крепостную стену волки перелезли? — Ну а в небо-то хоть посмотрел? – спросил командир. – В небе что-нибудь видел? — Нет, командир, — с готовностью ответил Касмет, — сразу тучи набежали. — Угу, тучи. Изор помолчал, подумал отвлеченно, не стоит ли отчитать Касмета за пьянку? Но передумал, отослал большака, а сам кликнул жену кухаря и потребовал вина. Пьянство, похоже, заразно. Вино горчило. Мысли тоже приходили горькие. Сколько лет Изор Раг-Манари мечтал о славе и подвигах, а теперь, когда слава победителя древней крылатой твари сама идет в руки – вдруг засомневался? Глаза серебряные вспомнил? Или волосы, пепельные, мягкие? Тонкие руки и длинные пальцы? Или, может, бессильные слезы звереныша? Или вовсе дивное – как он, сонный, прижимался доверчиво? А как яростно рвался из рук той ночью, на крыше Западной Башни – этого Изор вспомнить не хочет? Он же улетел почти! Сожрал троих, да мало показалось, вот и торопился в небо. Командир пил, не хмелея, и уже видел, как берет из оружейной тяжелый боевой топор, как зовет Утара, и Касмета, и еще воинов, кто попадется, и все они поднимаются в спальню, распахивают дверь – а там извивается кольцами длинное змеиное тело. Зверь бьет крыльями, силясь раскидать ратников и выбраться в окно, выпускает когти и плюется ядом… И потом издыхает, напоследок изрыгнув пламя, а победители под радостные крики выволакивают изрубленную тварь во двор, в самую грязь, истоптанную лошадьми и бросают под ноги, и топчут окровавленную морду. А наутро Изор находит на земле изломанное тонкое мальчишеское тело. И рубить голову приходится не чудовищу, а мертвому ребенку. Везти в столицу и хвалиться отрубленной головой мальчишки с остекленевшими серебряными глазами. И держать ее, наверно, за те самые пепельные волосы, которые всего полдня как сам и намыливал. Командир пил во дворике за кухней, покуда, глянув в небо, не увидел первые звезды. Тогда он бросил почти пустую бутыль и направился в оружейную. Меч Изора остался в спальне, на подставке, рядом со зверенышем. Наследный меч Раг-Манари, узкий, легкий и светлый, как… да вот как этот самый звереныш! Один в один! Почему-то это было важно – добыть свой меч, добраться до него назло всем темным тварям. Зачем ему чужой меч? Тем более – чужой боевой топор. Изор не дровосек какой, а потомственный воин! Вырос в роду воинов! И отец его был воин, и дед, и прадед! И он, Изор, не будет убивать крылатую тварь случайным клинком. Он войдет в свою спальню и возьмет свой меч. И никто ему не помешает. Так думал Изор, поднимаясь по темной лестнице и упираясь локтем в стену. Время от времени. Когда пошатывало. Где-то по пути он выдрал факел из крепления на стене – вспомнил, что любой зверь боится огня. О том, что крылатые змеи на картинках огонь, наоборот, изрыгали, Изор не вспомнил. Последние шаги он прошел, вовсе держась одной рукой за стену. «Почуял, гад, оттого не пускает», — решил он. За дверью было тихо. Видно, звереныш притаился там, в темноте. Или давно уже выскользнул в узкое окно и улетел. Изор толкнул дверь ногой и бесстрашно вошел внутрь. Махнул перед собой факелом – пламя загудело неровно, посыпались искры. В два прыжка достиг подставки, схватил меч и развернулся к кровати. Обрадованно рыкнул, почище любого зверя – меч был в его руках, Изор был готов к битве! Что мелькнуло перед глазами – он не понял. Мелькнуло, ударило с налету и швырнуло в стену. Изор выронил факел, тот отлетел в угол. Меч командир не выронил, перекатился к двери, вскочил на ноги. Хмель выветрился из головы, как и не было. В комнате снова стало тихо. И темно – дрова в камине давно прогорели. Только факел чадил да потрескивал, освещая угол спальни. Изор вглядывался в темноту – чудилось, что тварь прыгнула на потолок и сейчас нависает над ним, Изором, чтобы ударить. Командир выставил перед собой меч, махнул им бесцельно раза два. Подождал напряженно, готовясь встретить выпадом любое движение… Но проклятый змей затаился. Видно, хотел бить наверняка. — Я знаю, кто ты! – крикнул Изор в темноту, — Покажись, крылатая тварь! В ответ в дальнем углу дважды хлопнули крылья. Да! Большие, тяжелые крылья – лица Изора коснулся пущенный ими ветер. И снова все стихло. Командир стоял, оставив дверь за спиной, чтобы змей не сбежал мимо него, стоял твердо. Сжимал меч и ждал. Он ожидал всякого – что змей прыгнет из дальнего угла, задув факел и сметая со стола книги и свитки. Нападет, выцелив когтями грудь Изора – и встретит меч! Или побежит, пугая, с криком по стене, справа или слева. Или даже вскинется из-под ног, по-змеиному хитро. Как бы ни напал – встретит меч! И пусть этот выпад будет последним, Изор поразит врага! Он ожидал всякого… только не того, что случилось. Острие меча, направленного в темноту, вдруг слабо замерцало, и от него побежали жемчужные переливы, обрисовали, тонко наметили чешуйчатый узор. Один вдох всего – и вот уже меч упирается в серебряную чешую, и та все ярче проступает во тьме, на груди, на шее, на плечах Луахассу, ниже и выше по коже, и сияет все сильней! И вот уже он виден весь целиком, и это не змеиное длинное тело, нет, это та же тоненькая фигура мальчишки, сверкающая, как дивный доспех. Свет льется во все стороны, от лица Луахассу, из его глаз, от расправленных крыльев, так щедро, что становится видным каждое перышко, и то, как плотно и ладно они уложены. Изор глядит на чудо, не решаясь даже вздохнуть. А мальчишка стоит, касаясь грудью острия клинка, и смотрит в глаза. Под его кожей бродят звездные сполохи. Он ждет удара. Ждет терпеливо, только вздымается грудь, выдавая волнение. А Изор – медлит. Нелегко решиться убить чудо. — Ну что же ты? Бей! – говорит Луахассу, — Вот он я, крылатая тварь, все так. Нет, не так. Совсем не так. Изор убирает меч, наследный меч Раг-Манари, изящный и светлый, как Луахассу, отводит его от подставленной под удар груди и роняет куда-то на пол. А сам отступает к стене, и наконец-то опускает взгляд, глубоко вдыхает… И пропускает удар! По лицу, наотмашь! Когда он падает – видит, как тускнеют крылья и серебряная чешуя. С ними во тьму погружается весь мир.