Легенды предзимней ночи

Ответ пришел изнутри, от сердца. Изор твердо глянул в черные глаза шид своими, такими же непроницаемо-черными. На лицо старшего из шид будто тень набежала, черты исказились едва заметно, но пугающе, и к горлу Изора словно потянулась когтистая лапа. Но командир лишь усмехнулся в ответ. Он видел не страшное колдовство, нет. Он видел лишь попытку казаться тем, кем шид не был. Изор усмехнулся, покачал головой, и раздосадованный колдун отступил, бормоча: — Раг-Манари, ну, конечно, сын Агдая Раг-Манари от урожденной шид, — и вдруг ласково улыбнулся сухими узкими губами, — юноша, в ваших жилах течет сильная кровь. И тут же, таким же ласковым негромким голосом обратился к Калаю: — А вы, молодой человек, подите-ка к своим болванам, и проследите, чтобы наутро все было готово к походу. И тот убрался, проглотив подобное обращение, как должное. Зато Изор отчетливо понял, из-за чего возникли дрязги между Лур и Шид. И пусть в исторических книгах так и пишут дальше «из непроглядной тьмы веков произрастали корни взаимной вражды» и все такое. Пусть. Не напишешь же – «просто некоторые из шид возомнили о себе лишнего и потеряли берега». — Итак, вернемся к нашему разговору, юноша. В ваших донесениях в Столицу, содержание которых было нам передано дословно, указано, что источник черного мора так и остался неразгаданным. Но, может быть, есть какие-то несущественные детали, которые… — В таком деле все детали существенные, — вежливо ответил Изор, — и все их я перечислил в донесении. — Но, вероятно, с тех пор произошли какие-то еще события? Что-то необычное. — Что вы! Какие еще события могут произойти в столь нецивилизованных местах, как верно подметил достойный Калай Раг-Нар. Дождь вот начался, а ведь еще вчера его не было. — Да, достойный Калай Раг-Нар несколько заносчив и глуповат в силу юного возраста… — А я, в силу своего возраста, предпочитаю не обсуждать ничьих достоинств и недостатков. Особенно недостатков. Шид замолчал. Стоял, смотрел на Изора, поджав и без того тонкие губы – и, возможно, не находил, как продолжить беседу. Все его пробные выпады Изор отразил, может быть, грубовато и неумело, но уж как мог. И где ему, действительно, учиться словесному изяществу в местных нецивилизованных условиях? Второй шид вообще не проронил ни слова и, на взгляд Изора, оставался слишком безучастен ко всему происходящему. Чем дальше, тем больше оба шида не нравились командиру. Поэтому он еще раз вежливо улыбнулся, и, сославшись на заботы, ушел. К ночи дождь прекратился, и наутро можно было выезжать. За всеми заботами с этими нежданными гостями и неприятными разговорами Изор немного отвлекся и потом, позже смог уснуть. Ему снилось, будто пропавший звереныш Луахассу вернулся. В непроглядной темноте проскользнул в узкое окно, пересек спальню и опустился на колени перед кроватью. Изор не видел звереныша, но чувствовал его близость. Снова нахлынули запахи и звуки, и даже полуночная тьма, послушная его воле, стала рассеиваться. Командир наконец различил лицо звереныша, мягкую улыбку на его губах. Потом Луахассу протянул руку, погладил Изора по щеке – и тут же потянулся всем телом, принялся целовать с жаром! Спальня озарилась звездным светом, исходящим от его кожи – и тогда командир различил, что звереныш обнажен. Изор провел рукой по его телу и залюбовался тем, как в ответ на ласку блестит и переливается змеиная чешуя. Обнял его за талию, потянул на себя… и проснулся. Туман на рассвете сиял изнутри, приковывая взгляд. Где-то в огромном мире, укрытом этим туманным пологом, бродил звереныш Луахассу, и хотелось верить, будто он в самом деле прилетал ночью. Ведь он же мог прилететь? Изор не дал проводника заносчивым городским гостям. Потому что решил проводить их сам. Почему он так решил, он бы не ответил, если б даже кто-то приставил к его горлу нож. С некоторых пор он сам себя не понимал. С другой стороны, не мог же командир крепости позволить путешествовать городским гостям по вверенной его заботам приграничной земле без присмотра. Изор даже Утара с собой взял, пусть помолчит рядом, все спокойнее. Медленно продвигаясь по размытой дождем Старой дороге, Изор вспоминал, как скакал здесь две с лишним недели назад. И о чем думал. Две недели назад мальчишка Луахассу сидел в подземелье, голый и испуганный. И связанный. Сейчас думать об этом было еще больней, чем в прошлый раз. Представлять, как он сидел в темноте и ждал, что в любой миг Изор вернется, точно зная, кто он такой. И боялся, наверняка он очень боялся. Утром и, наверное, вечером в подземелье спускался Тихоня-Гойта, приносил еду и кормил пленника. А звереныш каждый раз пугался скрипа двери. И, может, за те четыре дня совсем измучился. И Изор не подвел, молодец. Проверять пришел и запугивать. Кого? Обессиленного мальчишку, который еле на ногах держался? Командир гнал от себя эти мысли, но они настойчиво возвращались. Теперь он поступил бы иначе. Расспросил, поговорил бы с ним. Убеждал, сколько бы понадобилось, что не даст в обиду и не откроет его тайн чужакам. Убеждал бы до тех пор, покуда мальчишка ему не поверил. А он бы поверил, теперь-то Изор это знал. Он бы увидел Изора своим чудесным истинным зрением – и прочитал бы его душу. В конце концов, командир просто не мог сидеть в крепости. С того самого мига, как узнал, что звереныш ушел. Потому что никто его вообще-то не отпускал! Сказано ж было – сидеть и не дергаться! Ну и чего дернулся? В какое-то мгновение Утар так глянул на командира, что тот понял – большак хоть и молчит, но понимает слишком много. Может быть, так много, что его тоже пора выгнать из крепости. Утар не стал дожидаться, что еще сболтнет командир, и пришпорил лошадь. К обеду походники остановились отдохнуть и перекусить. Посреди общей кутерьмы Изор вдруг не обнаружил обоих колдунов и встревожился, все же по обе стороны дороги поднимался лес, и они запросто могли отстать и потеряться. Он пошел искать их, и обнаружил довольно далеко от стоянки, случайно заметил край плаща, что мелькнул за старой осиной. Изор подходил ближе и уже готовился позвать, предупредить, чтобы держались ближе к ратникам, как вдруг услышал, о чем они говорили. Младший шид просил чего-то не делать, умолял. Голос у него был несчастным и жалким. А старший гнул свое: — Если бы я знал, что ты будешь хныкать каждый раз, когда мне понадобишься – не взял бы с собой. Хочешь змеиные хвосты до самой смерти натирать? Давай сюда руку! Живо! Изор не понял, уже подумал всякое. Смутился. Но за деревом противно захныкали, и тут же раздался недовольный голос старшего шид: — Держи руку ровно, мимо льется! И командир все же решился глянуть, что там происходит. Младший шид стоял на коленях с протянутой рукой, а старший выжимал в склянку кровь из разрезанной вены. Крови налилось немного, с горсть. Но младший жалобно хлюпал носом, будто из него ее всю выпустили. Вскоре старший оттолкнул протянутую руку, бросил небрежно: «Спрячь это», и взболтнул склянку. Достал другую, совсем маленькую, и капнул из нее, смешав каплю с кровью. Потом улыбнулся своими тонкими губами и в три глотка выпил кровь. И тут же расслабленно откинулся на ствол дерева. А Изор подумал – то, что он полукровка и ничего не знает об обычаях шид, даже хорошо. Больно уж дикие у шид обычаи, больно пугающие. К вечеру следующего дня они добрались до деревни. К тому времени из низких туч, что скрывали вершины гор, срывался снег. Он лежал на сырой земле, и стоило наступить – сразу таял. За отрядом потянулся черный вытоптанный след. Снег был мокрым и в другое, чуть более теплое время, не пролежал бы и минуты. Сейчас же он облепил ветки, крыши домов, плетень, опавшие листья и сухие бодылья кукурузы. Очень скоро он исчезнет без следа. Теперь, увидев деревню, укрытую первым снегом, любой сразу сказал бы, что она покинута. Снежный покров был нетронут, из труб не поднимался дым, не теплились уютным желтым светом окошки. Здесь царили безмолвие и пустота. Как вдруг Изор, который ехал шагом во главе отряда, различил четкие недавние следы сапог, что пересекали деревенскую улицу и тянулись дальше, вероятно, к одному из домишек. Командир тронул поводья, одновременно с ним остановился Утар и тоже принялся разглядывать следы. Калай Раг-Нар, наоборот, нетерпеливо пришпорил своего жеребца и двинулся вперед. Эта деревня казалась ему жалкой и не стоящей никакого внимания. Лишь поняв, что весь его отряд остановился как вкопанный посреди деревенской улицы, Калай развернул коня и только тогда увидел следы. — Что такое? – недоуменно спросил он. — Может, охотник какой прошел, — вполголоса заметил Утар. Он не отвечал на вопрос Калая, нет, он высказал свое предположение Изору. — Может, и охотник, — кивнул командир и спрыгнул с лошади. И дальше пошел пешком. Оба шида тоже спешились, и старший едва не припал к земле, с таким старанием принялся изучать след, разве что не обнюхал. В том, что в деревне обнаружились следы, действительно не было ничего запредельного. Охота в местных лесах разрешена, даже крестьяне иногда промышляют мелкого зверя – косулю или зайца. Или же сюда мог забрести охотник, который не слышал про гибельный черный мор, поразивший деревню. Всякое могло быть. Горы, поросшие лесом, изрезанные ущельями – все равно что двери, открытые в иной мир. Никогда не знаешь, что встретишь на пути. Изор шел по следу и чувствовал тревогу так явно, словно ее, как запах, несло влажным холодным ветром ему в лицо. Следы кончились у каменного приступка возле одного из домов. Дом стоял темный, окошко не светилось. Изор достал меч и открыл дверь. Следом за командиром внутрь тесной комнатки ввалился Утар, а в распахнутую дверь тут же сунулось худое лицо старшего шида. Ратники, как истые болваны, сгрудились на дороге за калиткой. Еще дальше гарцевал на лошади воинственный Калай Раг-Нар. Видимо, одно дело – славно командовать ратниками, и совсем другое – самому лезть в темноту дома, где может скрываться некто неизвестный. В доме в самом деле было темно, ничего не различить, только тусклый луч света падал из окна. Но уже в следующий миг кто-то завозился в ворохе одеял, сваленных на топчан. Изор выставил меч – и тут же убрал его, заметив мелькнувшую пепельную косу. Вот за нее-то он и выволок мальчишку на середину комнаты. Сердце Изора пустилось вскачь, как только он понял, кто прятался в брошенной деревне! Ну конечно! Как он раньше не сообразил? Куда еще деваться мальчишке, как не прятаться в проклятом месте? И… что же теперь делать, если Изор привел с собой страшных шидов? Звереныш запаникует сейчас. — Вот ты где! – прорычал Изор, не отпуская косу мальчишки, слава всем богам, опять уже грязную, — бегать у меня вздумал, шельмец? И глаза свои бесстыжие опусти, ишь, набрался наглости! Серебряные глаза могли выдать его мгновенно. В остальном же, с растрепанными косами, в суконных мешковатых одежках и грязных сапогах, мальчишка совсем не был похож на крылатого змея. Если, конечно, шиды прямо сейчас не видели его истинную суть. Луахассу, видно, только что проснулся, и не очень-то соображал спросонья. Увидев командира, он даже улыбнулся ему, обрадовался! Даже потянулся вроде, может, вовсе обнять хотел или что еще? Может, поцеловать в губы. Или ужалить в рот. Кто их, крылатых змеев, знает? Главное – чтобы гонор свой попридержал. И крылья. — Это помощник конюха из моей крепости, — громко сказал командир, — Сбежал, гаденыш, после того, как дочку кухаря испортил. Утар по привычке молчал рядом, не высказывая удивления, когда это Луахассу умудрился испортить дочку кухаря. Командир спросил у большака, тоже громко, чтобы все услышали: — Когда он сбежал? Дней пять? — Точно, пять, — ответил тот. Луахассу промолчал, но ему-то просто нечем было возразить на столь неожиданное обвинение. Или растерялся. И тогда командир сказал для него, для звереныша: — Я же говорил, что ничего тебе не сделаю. Вот и не бойся, — и покрепче его руку сжал, подавая знак. Мальчишка глянул, но, похоже, все еще ничего не понимал. Вокруг было слишком много народу, чтобы объясняться, это-то он должен был понять! — Дуй к лошадям, заводную возьмешь себе. С лошадьми от тебя хоть какой-то толк, — приказал Изор. И подтолкнул Луахассу к выходу. И порадовался, что вроде бы что-то получалось. Как вдруг звереныш, поравнявшись с шид, замер… застыл и начал выпрямляться, выгибаться даже… но Изор грубо пихнул его в спину: — Вперед давай, ходок выискался! Тебе еще перед кухарем ответ держать! Мальчишка чуть не кубарем вылетел во двор, под ноги ратникам. Те засмеялись, пошутили что-то про юнцов, которые понятно чем везде пролезут и наследят, и это было хорошо. Изор же, ухмыльнувшись шуточкам, взял мальчишку за плечо и отвел к лошади. И только тут подумал, что не знает, сумеет ли Луахассу держаться на ней. Звереныш легко вскочил в седло; командир только порадовался тому, что отправил его именно на конюшню. Он был уверен, что две недели назад звереныш не знал, с какой стороны подойти к лошади. А когда он закутался в потрепанный плащ, наклонился да погладил кобылу по холке, то сделал это как обычный мальчишка. Тут заорал Калай – за один только такой бестолковый вопль, который напугал даже ворон, Изор выгнал бы его из крепости – заорал и хлестнул своего каурого жеребца. И направился к краю деревни, видно, углядел полуразрушенную избу. За ним без промедления двинулись ратники. Даже шиды взгромоздились на своих лошаденок. Изор отчаянно надеялся, что они утратили интерес к беглому помощнику конюха. Он ухватил Луахассу за полу плаща, заставил нагнуться и шепнул: — Это гости из Кьятты, приехали на черный мор поглядеть, и, как ты заметил, среди них двое ночных колдунов. Но я никому тебя не отдам, просто молчи. Дома поговорим, — и добавил для ясности, — в крепости. Мальчишка кивнул. Изор тоже вскочил на коня, и они трое направились за городскими гостями. Калай Раг-Нар прыгал вокруг вывороченных из стен бревен почище своего жеребца. А уж когда ему показали выкорчеванную будто в единый миг рощу – и вовсе возрадовался, как долгожданной диковинке. Бегал меж стволов, размахивал руками, что-то заумное говорил о розе ветров. Как будто в долине впервые за тысячу лет эта самая роза ветров вдруг образовалась. В одночасье. Чтобы потешить доблестного Калая Раг-Нара. Старший шид вел себя иначе. Он трогал поваленные стволы, долго держал ладонь на заледеневшей коре, не боясь холода, слушал землю в том месте, что могло быть источником беды. Лежавший на боку замшелый Извечный камень шид вовсе обнял обеими руками, припал к нему, как к женщине, всем телом, и долго лежал, будто ждал какого-то одному ему понятного ответа. Судя по недовольству на худом лице, ничего-то ему камень не поведал. Шид что-то бормотал об остаточных явлениях и магических следах, сокрушался, что, мол, времени много прошло. Изор лишний раз порадовался, что доклад свой в Столицу писал непривычно долго, дней пять, наверно, никак решить не мог, о чем писать, о чем умолчать. И все равно тревожился. Еще он тревожился о том, как бы Луахассу себя не выдал. Но нет, мальчишка сидел верхом безучастный и молчаливый. Вполне можно было предположить, что страшится наказания за проделки с дочкой кухаря. Изор даже подивился его выдержке. Потом только сообразил – звереныш не первый день в деревне-то, насмотрелся уже и на рощу, и на Извечный камень, и на развороченные избы… Разве что мертвецов из могил не выкапывал и не разглядывал дотошно, не совал пальцы в страшные раны, не искал никаких ответов в разодранных животах. Если б Луахассу так делал – как все это ничуть не побоялся проделать шид – если б это делал Луахассу, Изор сам бы его убил. Вскоре стемнело. Предзимние ночи длинны и холодны, они быстро приходят и не торопятся уходить. Нужно было устраиваться на ночлег, и пришлось остановиться в деревне. Изор не возражал. Он был уверен, что сегодня черный мор слишком растерян, чтобы убивать. Если, конечно, это натворил Луахассу, а не другие колдуны, которые, может быть, пытались его поймать или от которых он удрал… Откуда-то же он взялся в этой деревеньке? Об этом звереныша стоило расспросить, но не сегодня, не сейчас. Не тогда, когда каждое сказанное слово могло быть услышано и истолковано превратно. Потому Изор лишь указал ему взглядом, чтобы держался рядом, а вслух приказал помочь Утару принести дров. Так и вышло, что они остались в избе втроем. Остальной отряд расположился куда более кучно, лишь двое шид предпочли уединение. Изор не хотел даже думать, что они там делали. Зато командир в этот вечер научил крылатого и, судя по книгам, огнедышащего змея разводить огонь в печи. Складывать поленья горкой поверх щепы и хвороста, ударять кремнем о кресало, высекая сноп искр, раздувать тлеющий трут и вкладывать его между веток. И смотреть на прирученное пламя, заключенное в каменную печь, как в клетку. Потом они поужинали поджаренными ломтиками ветчины и мягкими лепешками. Изора так и подмывало спросить, что Луахассу ел в последние дни, но рядом был Утар, говорить о чем-либо все равно было невозможно. Они перекинулись парой фраз, обсудили, что неплохо бы завтра с утра выдвинуться обратно, в крепость, а этот городской хлыщ Калай вместе с обоими шид может и дальше обнюхивать здесь каждую собачью конуру. Назад дорогу найдут. Обсудить-то они обсудили, но оба понимали, что никого здесь не оставят. Пока командир и большак обсуждали важные дела, помощник конюха, конечно же, помалкивал. Спать легли на печь, что занимала половину комнаты. Утар еще возился внизу, запирал дверь, Луахассу послушно устроился справа от командира, где ему было указано. Звереныш вообще вел себя слишком послушно, словно в самом деле доверился Изору. Он свернулся калачиком под своим плащом, опять же молча, как положено. Только сам командир чувствовал, что молчать – неверно. Поэтому он сгреб мальчишку за плечо, развернул к себе и нашел его рот. И сразу захватил, принялся целовать глубоко и жарко, удивляясь сам себе. Мальчишка потрясенно выдохнул в ответ, едва не простонал – и Изор тут же отпустил его губы, зажал ему рот рукой. Луахассу дышал часто и взволнованно, а Изор наслаждался, слушая его дыхание. Это было приятно – слышать, что мальчишка возбужден и пытается сдерживаться. Тогда Изор убрал ладонь с его рта, распустил завязки на рубахе, откинул полу и погладил открытую шею и ключицу… кожа нежно замерцала в ответ. Но на печь уже поднимался Утар, поэтому командир аккуратно запахнул рубаху Луахассу, придавил ткань пальцами. Снова потянулся к его рту, шепнул едва слышно, только для него: — Скоро. Как вернемся домой – тогда. * * * Луахассу отвернулся, спрятал лицо – закусив косу, прикрылся углом одеяла. Щеки горели – он чувствовал, а оттого все боялся, что серебряный свет прорвется-таки через тонкую кожу бескрылого тела. И тогда увидит тот, другой, которого его шид называет Утаром. А если увидит – шид обязательно разозлится. Луахассу не хотелось, чтобы шид злился, сурово смотрел и цедил сквозь зубы всякие ругательства. Наоборот, хотелось, чтобы трогал ртом, вот так, как только что, обнимал его губы своими, сжимал, требовал… и зря он так быстро отпустил – Луахассу бы дал ему сосать язык и жало, пусть бы пил слюну с ядом и растил колдовской росток в своем сердце. Он красивый, этот росток, этот непонятный ночной дар бескрылого… Луахассу тоже хочет посмотреть, каким он вырастет. — Скоро, Луахассу… На оголенной шее сзади, у самых волос растаяло теплой росой облачко дыхания. Губы колдуна почти коснулись затылка. И тут же отзывом на ласку сладко заныло в паху: вот бы эти губы опять обняли член, сжали, втянули вглубь, и язык погладил головку… Луа, сам не зная зачем, спиной, ягодицами прижался к колдуну, и почувствовал его твердую возбужденную плоть. Подумалось, что тому сейчас было бы очень просто немного стянуть с него штаны и взять – войти, вторгнуться в тело Луа, перехватив для верности поперек живота – именно так, как дух опустошает и занимает свой сосуд, как по рассказам дядьки Горда делают и все шид с маленькими крылатыми… стало жутко! Щекотный страх пополз по хребту, по самой основной жиле, вздыбливая чешую. Жутко, но сладко и желанно… Луахассу не отстранился, наоборот, притиснулся еще крепче: ему все равно с самого детства пророчили быть сосудом… И летать он до сих пор так и не мог. А это был его шид, тот самый! Его собственный ночной колдун: лучший, единственный… — Изо-ор… — тихо выговорил он, словно облизнул языком не имя, а самого шида. И повторил еще раз: — И-изо-о-оррр… Двоих чужих шид Луахассу боялся: у обоих дар был гораздо старше и сильнее, чем у его Изора, но совсем некрасивый. У младшего были слабые корешки, ветки походили на бурелом, и совсем не было цветов. Бурелом Луахассу не нравился. А у старшего – еще страшнее: весь опутанный корнями-побегами, неотличимо-белесыми и лысыми, без единого листочка, яростно цвел одним звездно-серебристым цветком… Еще раньше, когда отряд только входил в мертвую деревню, Луа принюхался и по-настоящему перепугался! От чужих шид пахло его собственным ядом. «Так вот зачем дядька Горд собирал в склянку капли с его жала, вот кому относил!» — догадался он. Дядька Горд – единственный, кто заботился о Луахассу с тех пор, как братик Рум чуть его не съел. Горд да еще его дочка Кася, круглолицая, с большими рыжими крапинами на щеках и волосами, похожими на солому. Но Кася умерла, хотя Луа не хотел… и вовсе не был в этом виноват. А Горд не поверил – избил, связал и хотел вести к шид… верно, к этим самым. Сначала было хорошо, Луа даже нравилось: Горд его берег и защищал. Хозяйка Горда и сыновья не хотели, чтобы крылатый оставался в их доме. Все время говорили, что надо от него избавиться, пока бед не принес. — Шиды за драконенка золотом заплатят, — повторяла хозяйка. На что Горд отвечал: — Мал драконенок, хиленький, много ли за такого заморыша дадут? Да и продавать надо тыквы, а не огород, мед, а не пасеку. Мой дед так делал, мой отец, и мне завещали. Оттого я уважаемый купец… Горд каждое утро сажал Луахассу над стеклянной склянкой, приказывал открывать рот и сам давил под язык двумя пальцами, приговаривая: — Считай капли-то, считай… должно быть трижды по десять. Знать счет – хорошее дело. И Луахассу послушно считал, терпел, пока не набиралось хотя бы половина склянки, и думал: хорошо, что Горд не знает про основную жилу… Потом дядька – так он велел себя звать – отправлял Луахассу к своей дочурке Касе, а сам уходил. Толстушка-Кася, двумя годами старше Луа, сразу признала в нем свою куклу: наряжала, плела волосы, таскала повсюду за собой, а вечером укладывала спать и пела песенки. Кася была добрая, смешливая и нравилась Луахассу. Пока однажды не выросла. В тот день Касе вдруг захотелось спрятаться и обязательно вдвоем с Луахассу. Дом Горда и так стоял на отшибе: далеко от деревни или дороги – дядьке нравилось, что никто не знает, где он поселился. Но Касе было мало, она хотела, чтобы место было скрыто ото всех. И когда они спрятались на дне заросшего папоротником овражка, она вдруг сказала: — Луа, я тебя люблю. А ты меня любишь? Он хотел спросить, что значит: люблю? Но не успел – Кася по-взрослому обняла его и впилась в губы. От неожиданности Луа вздрогнул, жало вонзилось прямо Касе в горло и брызнуло остатками яда. Она не была шид, у нее совсем не было дара, никакого… К вечеру она умерла. А Горд избил Луахассу… он бы и совсем убил, если бы шид не обещали золото. Вот тогда-то Луахассу и разорил деревню… нет, сначала он сбросил веревки и сбежал в лес. Он не хотел зла бескрылым, просто боялся стать сосудом для шид. А когда у самой деревни его догнали сыновья Горда – испугался еще сильнее… Значит, шид, которые пришли теперь вместе с Изором, были те самые. Они не искали причины черного мора, не заботились о деревенских беженцах – они пришли забрать себе обещанного драконенка, но почему-то не нашли – не узнали. Но если даже и узнают, Луахассу уже решил: ни за что не пойдет с ними. У него уже есть шид – его Изор, который почему-то говорит, что воин. И раз теперь он не гонит Луахассу, раз ему нравится обнимать и делиться даром – Луа никуда от него не уйдет. Тот, другой, которого зовут Утаром, давно спал, сладко похрапывая, а Изор – нет. Только казалось, что он дремлет, но Луа слышал своего шида, чувствовал, как волнуется росток его дара: командир думал о чужих колдунах. О чем-то он уже догадался… Луахассу все ему расскажет, сам, как только Изор позволит говорить. А пока хотелось просто быть рядом, греться и мечтать о том, что уже «скоро» случится.