Легенды предзимней ночи

Когда к вечеру следующего дня Изор въехал в крепость – с Луахассу за спиной и Канкараимом, который шагал рядом, – Утар встречал его в воротах. Не то чтобы встречал… он просто застыл в воротах столбом. Дежурил, видно, на стене, приметил путников – вниз кинулся. А как разглядел, что за путники, тут и застыл. Изор его понимал, ой, как понимал. Канкараима-то большак последний раз когда видел? Тогда, когда сизый змей разорвал на куски кьятских ратников. А перед тем порезал Изору бок. Кто его знает, может змею просто нравится убивать людей? И на ратников он напал не для того, чтобы спасти невиновного – а чтобы крови человеческой побольше пролить. А что Изора не добил, то вовсе случайность. Или хитрый план. Чтобы втереться в доверие да в крепость проникнуть под благовидным предлогом. Потому и кинулся Утар к командиру, предостеречь, может, образумить. Изор бросил вполголоса: — Молчать, — и оставил большака за спиной. Подъехал к самым ступеням в крепость и только тогда остановился. Луахассу спрыгнул с лошади. Он был одет в штаны и сапоги мертвого шида, которые принес Канкараим. Рубаху не принес, она была изрезана в лохмотья и вся окровавлена, поэтому рубаху для Луа с одного из кьятских сняли. Гром и сам оделся в платье городского ратника, потому что этого потребовал Изор. Правда, разрешил оставить змею свой плащ из козьих шкур. Одно дело, когда командир возвращается в приграничную крепость с двумя беженцами в одежде с чужого плеча, и совсем другое – когда эти самые беженцы голые, как дикари. Впрочем, командир, когда Луахассу заставлял одеться, о том не думал. Заботился лишь, чтобы мальчишка не мерз в стужу. Почти весь день, покуда они по лесу ехали, из туч срывался мокрый снег, и Изору больно было смотреть, как он падает на непокрытую голову парнишки, на обнаженные руки и ноги. К вечеру командир заставил змеенка пересесть вперед, лицом к нему, и обнял одной рукой. Луахассу, уже одетый, наконец пригрелся и даже поспал немного. И как они живут в своих горах? Там же, на вершинах-то, еще холоднее… Канкараим всю дорогу держался поблизости, разворачивал крылья и пускался разведать путь, а потом брел впереди или позади. И все время о чем-то думал да косо поглядывал на Изора. Изор и сам всю дорогу думал. О том, что, наверное, неправ он был с самого начала. Ему многое делать-то не следовало. Да хоть когда спас змеенка из Черногорского святилища, не следовало отнимать, нужно было отдать его Грому и убраться самому. Он наполнил бы Луахассу силой летней грозы и унес бы в свои змеиные горы. В родные для Луа места. И больше ему никакая опасность бы не угрожала, ни из Черногорского святилища, ни из какого другого. Поди доберись до тех гор, до змеиных вершин! Поди найди их среди гибельных хребтов и бездонных ущелий. А теперь… а теперь вместе с командиром в приграничную крепость вошли два крылатых змея, и даже Изоровы ратники могут в любой миг распознать в них диковинных зверей. И как им растолкуешь, что, мол, крылатые эти вовсе не проклятые твари, а просто глупые мальчишки? — Командир! – Утар встал рядом и крепко обнял Изора, — Я уж не думал тебя увидеть! — А… это? – улыбнулся Изор. — Да вот, хвала Шиддару, удалось выбраться. Теперь бы поесть, вымыться да отоспаться. Утар отпустил командира, закивал согласно. — Распорядись, чтоб через час ужин в мои покои принесли. И комнату рядом с моей пусть для гостей приготовят. Изор сказал «для гостей», но подумал-то «для гостя». Потому что Луахассу будет спать в его постели, с ним в обнимку. Что бы кто ни думал по этому поводу. — И еще, — вдруг вспомнил командир. – Что там Калай? Бесится небось? — Не знаю, — ухмыльнулся Утар, — а хоть и бесится, из подземелья слышно-то плохо. — Этого предателя дОлжно доставить в Столицу, пусть там его судьбу решают. Но, конечно, нелишне допросить поганца. Изор принял поднос с ужином из рук дочки кухаря, захлопнул дверь спальни и закрыл на щеколду. Наконец-то. Хмурый и настороженный Канкараим остался в соседних покоях, за стеной. Луахассу, который вместе с Изором только что с удовольствием плескался в большой бадье с горячей водой, теперь, одетый в новые штаны и рубаху, опять же великоватые на него, дожидался у стола. Он был голоден, как целая стая драконов. Изор с улыбкой смотрел, как Луа брал руками большие куски мяса, обмакивал в соус и ел. Снова подумалось, чем же он кормился в деревне. Наверно, ничем. Неудивительно, что такой худой. Дар, конечно, даром, но одной магической силой сыт не будешь. Изор и сам-то проголодался, и потому тоже взял мясо с блюда. И тоже руками, чтобы не смущать змеенка лишний раз. Ничего, научится еще и ножом управляться, и вилкой. Изор и научит. — Вкусно, — кивнул Луа. — Да, с кухарем повезло. Луахассу задумался. — Это его дочку я?.. мм… — Не «мм», а испортил. — А как это – испортил? – поднял глаза змеенок. – Ужалил до смерти? Как Касю? — А кто такая Кася? – спросил Изор. И Луахассу тут же отодвинул блюдо, опустил глаза, вздохнул… — Нет, — сказал командир. — Сначала поешь. А то тебе вечно куска не достается. Потом рассказывать будешь. Давай я тебе сначала объясню, что значит «испортить». Луахассу подумал и кивнул. Он был очень голоден, а мясо благоухало просто нестерпимо. Изор подождал, пока Луа проглотил два хорошо прожаренных куска, запил вином и принялся за третий, и только тогда продолжил. — Испортить – значит затащить в постель до свадьбы. А то и вовсе обрюхатить, ребенка заделать. Луа хмыкнул: — Я? Ребенка? Женщине бескрылых? Изор возразил: — Но в постель-то затащить можешь? Лишить девственности. Щеки змеенка чуть порозовели. Смутился. — Ну… могу… И они были добры ко мне, обе дочки кухаря. И Зана и Лана. Ужин приносили. На конюшню. Но… — Вот видишь! Я даже не знаю, как их зовут! А ты – зна-аешь. Неспроста. Луа стал жевать намного медленнее. Задумался. Изор засмеялся: — Но это же придумка была! Никто тебя не обвиняет. Я тогда сказал для чужих, для Калая этого малолетнего, для колдунов. Кухарь на тебя не жаловался, что ты. — А что, его дочек правда кто-то испортил? — Нет, это я тоже выдумал. И я бы не позволил в моей крепости обижать женщин. Луахассу глянул в лицо Изора и согласился: — Ты такой, да. Никого не позволишь обижать и никогда сам не обидишь. Ты добрый. Я это сразу увидел. Я никогда не видел никого такого доброго, как ты. Теперь смутился Изор. Получилось, что он похвастался порядками, которые установил в крепости. Поэтому тоже схватился за кубок, глотнул вина. Луахассу к тому времени уже, видно, насытился, отставил кубок. И, может, заметил, что Изор умолк. Или вообще все на свете заметил. Потому что улыбнулся совсем по-другому, чуть лукаво. — А еще я никогда не видел такого красивого, как ты, — и шепотом уже добавил, — и такого желанного. И посмотрел прямо в глаза. А потом – на постель. Изор поднялся – и Луа уже был рядом, уже обнимал и целовал в рот. И потом, уже в постели, гибкий и горячий, никак не мог отпустить его губы, ни на миг. Ласкался беспрерывно, вжимался всем телом и бесстыдно терся об Изора. Вот же… командир только успел подумать, как же быть с ним, как бы не навредить, может ему, крылатому, только тогда нужно, когда ослаблен или дар иссяк… И вот ответ. Луахассу раздевал Изора и целовал, даже ужалил раза два или три. Изор откинулся на подушки и позволил ласкать себя и облизывать, как ему хотелось. И сдерживался, хоть мечталось вцепиться в змеенка и подмять под себя. Но и ласки его неумелые были желанны, и как скользил по груди и животу Изора языком и пальцами… а потом коснулся члена, приник губами, со стоном, с трепетом в теле. Сомкнул губы на головке, а сам задрожал… будто тем самым в ловушку угодил, попался… Изор положил ладонь ему на затылок, чуть надавил – и змеенок принялся сосать, постанывая и прижимаясь грудью. Выгибался. Ему было сладко сосать, и он это показывал. А потом глянул Изору в глаза, прошептал: — Дай мне свое семя. Дай мне его в рот, хочу. — А я – твое хочу в рот, — сдерживая стон, ответил Изор, и, не дожидаясь, пока Луа сообразит, схватил его за талию, перевернул на бок, подтянул его бедра к своему лицу. И лизнул член, вобрал глубоко. Луа зарычал, долго и низко. И двигался в рот Изора, скользил между губ членом и сам сжимал губы, ласкал ртом. И, едва глотнув семени своего колдуна – излился. Стонал с каждым глотком… Изор совсем ошалел – с таким восторгом Луа принимал его семя. И вспыхивал ярко! Изор не удивился бы, если б он сам той же силой горел бы… Потом они лежали рядом, касаясь друг друга. Оба устроились на спине, Изор – как положено в кровати, а Луа – вытянув ноги через подушку в изголовье. Изор мог повернуть голову направо и поцеловать Луахассу в живот. Время от времени он так и делал. А потом снова бездумно смотрел в потолок. Ему было хорошо. Он мог пролежать так целую вечность. — Канкараим уже спит, — сказал он негромко. Он чуял Кана, и даже дар его видел – летнюю грозу, что дремала, словно за облаками. — Да, спит. На полу, — хохотнул Луа. — Ну зато хоть поел. — И окно открытым оставил. Чтоб улететь, если понадобится. — И шнурок на штанах порвал. — Нет, — змеенок приподнял руку, помахал в воздухе, — не порвал, а когтями порезал. Потом вытянул руку, указывая вверх. — А у тебя в той балке мыши завелись. Видишь? Командир изогнул шею, глянул на балку. Точно, мыши. И тоже хохотнул, как Луа. И сказал в свою очередь: — Одна мышь с выводком. Я правильно называю? Выводок? — Правильно. Изор не видел, но знал, что Луа кивнул и улыбнулся. Было здорово лежать вот так, рядом с ним, и радоваться, как в детстве. Радоваться этим балкам над головой, мышам, даже Канкараиму, уснувшему на полу. — Ты всегда так видишь? – спросил он змеенка. И тот ответил: — Нет. Так ярко – только рядом с тобой. — А почему? Теперь он пожал плечами. Изор снова не видел, но чуял малейшее его движение. — Не знаю. Я мало что знаю. Меня продали торговцу, когда мне было семь. — Горду? — Ему, — змеенок все так же смотрел в потолок, но уже не улыбался. Правда, плакать не собирался тоже, рассказывал спокойно и ровно, — Канкараим – брат моей матери, а мать – сосуд вождя Лакассара. Жена. Одна из жен. А я – негодное семя, отец сказал, лучше б я умер в яйце. Чтобы называться духом, мужчиной, охотником, чтобы иметь жен, как отец – крылатый должен летать. А я… ты видел, как я летаю… Луа снова чуть улыбнулся и вздохнул. Изор положил ладонь ему на живот, погладил. — Я трижды не прошел испытание, и меня продали Горду. Я ничего не знаю ни про обычаи крылатых, ни про обычаи шид, только то, что торговец рассказывал. Поэтому… — Поэтому ты прошел испытание вчера. — Нет, — покачал головой Луахассу, — это не был полет. Это было… — Это было наше спасение. И если сумел хоть немного, значит, сумеешь и больше. Я хочу, чтобы ты летал. — А я хочу, чтобы твой дар становился сильнее. — О… ты хочешь, чтобы у потомственного воина становился сильнее дар шид? Изор даже приподнялся на локтях, чтобы посмотреть змеенку в глаза. Луахассу тоже приподнялся. — А ты хочешь, чтобы крылатый, трижды не прошедший испытания – полетел? Изор поймал его за руку, потянул на себя. — Конечно. Не одному тебе хотеть. И поцеловал в рот. И подумал о том, что с каждым днем у него все больше вопросов. И что, кажется, он знает, кому их можно задать. А потом уже ни о чем не думал до самого рассвета… Ранним утром Изор постучал в дверь соседних покоев. Он знал, что Канкараим уже проснулся и знал, что дверь не заперта, но все же постучал. Кан, запахнувшись в плащ, встретил его на пороге. Встретил молча. Ну да командир и не ждал радости. — Ратников из города Кьятты помнишь? Канкараим опять промолчал. — Их еще заносчивый юнец вел. Кан пожал плечами. Наверняка, все эти люди в одинаковых одеждах казались ему на одно лицо. Или он в самом деле о них уже забыл. — Так вот, этот юнец, Калай Раг-Нар, сидит в подземелье. Я могу его казнить как изменника, но это вряд ли развяжет ему язык. А я хочу его допросить. — Допрашивай, — наконец-то ответил Кан. На что Изор улыбнулся. — Сразу видно, что ты не знаком с тактикой ведения допроса. Спрашивать его без толку. Напугать нужно. — Ну так пугай. — Ну так ты и напугаешь. Я для него – представитель власти, пугать не вправе, а вот ты, Гром, дикий зверь из глухого леса. Уже страшно. Канкараим понимающе улыбнулся. И уже вскоре дверь в подземелье распахнулась от сильного удара так, что едва с петель не слетела. И в темницу ввалился Кан. Он был хорош – пурпурные крылья с изогнутыми когтями на сгибах развернулись во весь коридор и хлопали с такой силой, будто змей готов был взлететь, проломив потолок. Его крылья нагоняли ветер, как кузнечные меха, остро пахло грозой, и верилось, что разгневанный Канкараим в самом деле с легкостью переломает решетки, стены и потолки. И уж тем более – шею заносчивого юнца Калая Раг-Нара, который сговорился с грязными шид отнять у Кана серебряного змеенка. Изор видел все так же ярко, будто сам сидел в той клетке. Он видел, как вскочил Калай, как схватился за раненую, перевязанную свою голову, словно та легкая рана могла защитить его от неожиданного нападения, как отпрыгнул вглубь клетки, и как перевернул миску, в которой ему приносили ужин, и та покатилась куда-то во тьму. Канкараим, сверкая глазами, молча кинулся к замку и принялся кромсать его когтями. Железо он, конечно, порезать не мог, но уж искры сыпались! И уж как трещали близкие громовые раскаты! Калай мигом забыл, какой он большой военачальник, и зато, наверно, вспомнил, что он лишь слабый человек. Бескрылый смертный, а не мифический змей, который в ярости рвется к его горлу. И ничего не спрашивает, потому что для змея-то все ясно. Ему не нужен военный трибунал, чтобы приговорить Калая к смерти. Вот тут-то его и пробрало. — Я ничего ему не сделал! – завизжал он. — Это все они! Колдуны! Канкараим полоснул когтями по решетке на уровне глаз юнца. — Я знаю, где его искать! – выкрикнул Калай. — В Черногорском святилище! Туда лети, туда! Но Гром будто и не слышал. Он бесился у входа в клетку, выбивал ее плечом, плевался ядом и тянулся когтями… Про Черногорское святилище, хвала Шиддару, они и без никчемного Калая прознали в свое время. Но что-то ж он еще знает, что-то должен сказать важное! Яд, видно, все же попал на городского юнца, потому что тот взвыл и заметался по клетке, силясь найти спасение. А потом, видно, испугавшись, что серебряный змеенок погиб, и Кан оттого совсем ополоумел, заорал: — Я не виноват! Не виноват! Они обещали никого не убивать! Они говорили, что убьют, только если не смогут захватить! Только тогда! – и зарыдал в голос. Канкараим, пораженный, остановился, убрал крылья и спросил: — Что значит – убьют, если не смогут захватить? И Калай, подвывая и глотая слезы, ответил с готовностью: — Они сказали, змеенок слишком ценный. Нельзя, чтоб кому другому достался. Если не поймают – убьют. Они бы и меня убили! Если б я отказался! Тогда Изор вошел в двери подземелья и сказал Калаю: — Зато ты бы умер воином, а не предателем. Сразу же после допроса Изор велел принести Калаю в клеть доску для письма, бумагу, перо и чернила, чтобы тот мог записать все, что произошло между ним, старшим командиром конвоя Кьяттского гарнизона, посланцами колдунов Черногорского святилища, а также большаком первой руки пограничных разведчиков крепости Дальней. Заставил в подробностях изложить обстоятельства покушения на жизнь воеводы Дальней, Изора Раг-Манари, и раскрыть роль Черногорских шидов в этом заговоре. Паренек вел себя как шелковый, писал усердно, закусив губу от старания, и то и дело поглядывал на Изора, переспрашивал: — И про змеев этих писать? – вскинул он скорбный взгляд. — Засмеют же! Кто их видел-то в Кьятте, а хоть и в самой столице… Изор задумался. Искушение утаить Канкараима и Луахассу от лур было очень велико. Кто знает, что взбредет в голову князьям, узнай они о живых легендарных змеях, что задержаны в приграничной крепости? Может, захотят выгнать в горы, чтобы больше не являлись; может – в клетку посадят на потеху толпе; а может и убить велят с перепугу или шидам отдать… а еще хуже – убить могут, потому что очарует их красота и сила. Тогда вовсе решат отправиться в горы за драконьими шкурами и головами. И ведь знал Изор, чувствовал, что способностей его хватит на то, чтобы скрыть змеев от своих ратников. Уметь-то колдовать он, конечно, не умеет, но серебряный дар Луахассу в крови так и нашептывал: не надо ничего уметь, просто прикажи – и они забудут… но свои-то забудут, а как заставишь забыть колдунов из Черногорского? Да и не шид же он в самом-то деле, чтобы лукавить и изворачиваться! А у раг издавна фальшивое донесение почиталось чуть не самым страшным грехом и несмываемым позором: правитель тебе верит, воевода на тебя надеется, люди за твоей спиной думают, что под надежной защитой живут, а ты – и вдруг обманешь? И чем тогда Изор Раг-Манари будет лучше глупого кьяттского сопляка Раг-Нара? Так подумал и велел писать все, как есть: и про сереброкрылого юношу, что выкрали у пограничников шиды, и про пурпурно-сизого воина с когтями, похожими на кинжалы, перерезавшего бунтовщиков. А когда признание было закончено, подписано и заверено, свернул и опечатал тут же, чтобы Калай видел. Другого Калай не видел: маленького письмеца, что написал Изор домой, и не отцу, а матери. В том письме говорилось о силе змеев, о том, что серебряный змееныш сам отдал себя и свою силу Изору. И теперь Изор просит матушку, а лучше деда, если темнейший Шид-Ашнари не откажет, научить его, что с этим делать. — Вот теперь гонца в столицу пошлю, — сказал Изор Калаю, — пусть там решают, велики ли твои преступления и что с тобой делать. – И обещал напоследок. — Покажешь, что осознал и раскаялся – защищать тебя буду, снисхождения и прощения просить. А нет – так и не жди помощи. А про себя все думалось: судить будут не только Калая, но судьбу Грома решать, и изоровой Звездочки тоже. Но уж змеев-то Изор решил не давать в обиду: если кто прикажет пленить их и в столицу везти, он сам отпустит – а небо беспредельно. Ищи – не найдешь.