Легенды предзимней ночи

Собирались на следующий день, не медлили, но и не спешили – Изору хотелось сделать все обстоятельно, продуманно и правильно, ничего не упустить, чтобы потом не спохватиться, что о чем-то главном забыл, и не кусать локти. Перво-наперво следовало передать командование крепостью. Кому – сомнений не было: конечно, одному из большаков разведчиков. Они и разумнее прочих в пограничных делах, и воинскому искусству получше обучены. Опять же, выбрать преемником Утара или Касмета – о чем тут раздумывать? Еще накануне Изор вызвал к себе большака первой руки и рассказал ему все, как есть, начистоту. Не все полностью, конечно, но основное поведал: что Великий князь требует его в столицу вместе с бунтовщиком Раг-Наром и обоими змеями для дальнейшего дознания. Что отец предупреждает о болезни Мироя и слабости его наследника – кому, как не командиру заставы, следует знать о предстоящей смуте? Рассказал даже о том, что сам он показывать змеев в столице не собирается: — Они только с виду когтистые-зубастые грозные звери, а чуть присмотрись: наивные же, как дети, да и диковатые: ничего-то в жизни людей не смыслят. Не могу я их Лур-Тейну отдать! Он – палач известный: ради власти, ради влияния на страну мать родную на ремни порежет. — Не можешь, — кивнул Утар. — Сизый Гром нам жизнь спас. Да и малой – тоже. Куда денешь-то? — В горы прогоню. Гром рад будет, а вот Луа… — Не уйдет, — закончил Утар. – Он за тобой, как… не ослеп я, в общем. Теперь Изор только кивнул молча. Все же хорошо с Утаром, просто: все-то большак сам видит, сам понимает и обо всем помалкивает. Только когда помощь нужна – вот он, рядом, спокойный и надежный. Жаль, расстаться придется. Изор ответил: — Дед мой по матери – старейшина клана и верховный жрец главного святилища Шиддару, слышал, поди? Вот к нему и отправлю… Утар головой качнул как-то недоверчиво. — Шидам, значит… темным колдунам веришь? Изор хотел было начать что-то про деда объяснять, про его письмо, про мать. Даже сон свой по пути в Черногорское припомнить. Но большак его опередил, снова заговорил: — Командир Изор, не обессудь, а только я хочу с тобой в столицу проситься. — Да… как же так? Я тебя вместо себя в крепости оставить собрался. На тебя – и весь гарнизон. В дороге меня княжеский курьер со своими людьми сопроводит. Но Утар был настойчив: — Гарнизоном должен командовать раг, а не раг – так кто-то из местных. Пока тебя не будет и Касмет справится: у него тут дом, семейство. А я – с тобой. Пригожусь. Командир недолго думал, почти сразу согласился, что прав его большак: Арагун, конечно, и свой парень, и сестренку любит, сомневаться в нем причин не было. Но все же он столичный житель и в столице у него свои интересы: за Изора, тем более за Луахассу будущий родич стеной не станет. Да и его люди прежде всего ему и подчиняются. Изора они почти как пленного провожать будут, почти как отступника Раг-Нара. Другое дело Утар: тот может с командиром соглашаться, может и поспорить не в шутку, а все равно свой. Вторым, с кем Изор заговорил об отъезде, стал Канкараим. Ему командир без лишних слов велел лететь в горы: — Улетай, Гром, тут для тебя опасно. И я не всемогущий… да что там! В столице я вообще никто – не смогу тебя защитить. — Защитить меня? Ты, шид? – Гром усмехнулся, мол, кто еще кого защищать будет. И все же вскинул глаза в небо, и взгляд сразу стал таким мечтательным, чистым. Вот сейчас развернет крылья и умчится, подумал Изор. Но вышло иначе: змей никуда не улетел, а только спросил: — А Луа? — Луа со мной. Сам так решил. — Значит, и я сам, — ответил. И сразу стало просто и понятно: спорить и приказывать бесполезно, остается только согласиться. Изор кивнул, и сизый ушел во двор с молодыми ратниками на кулаках тешиться. Ночь и утро посвятили сборам: сложили паек – на восьмерых немало пришлось, хоть и надеялись поохотиться дорогой; свернули несколько теплых палаток, тщательно отобрали лошадей: по две на каждого, проверили упряжь и подковы, и только к обеду выехали за ворота крепости. Изор сразу заметил, какими группками распалась их разномастная компания. Столичные стражники глаз не спускали с Калая Раг-Нара. Видно кто-то немало постарался, пугая их мятежами и заговорщиками, а особенно тем, что им самим будет, если они заговорщика упустят. Самого Калая по приказу Изора освободили, даже вернули доспехи и кинжал. Меча, правда, не дали, но обращались все уважительно, без лишней грубости и насмешек. Все равно мальчишка Раг-Нар выглядел унылым и затравленным, все время старался быть незаметным. Канкараим в плаще из шкур и с сизыми косами, напротив, был тих, спокоен, но полон такого заоблачно-обреченного достоинства, что не обратить внимания было невозможно: он походил на сына правителя далекой экзотической страны, оставшегося без армии и взятого в плен. Утар держался рядом с сизым, приглядывал за ним и не упускал из вида остальных, особенно когда кто-то из столичных приближался к Изору или Луахассу. Арагун тоже держался сизого: разглядывал его, пытался разговорить на что-то большее, чем односложные «да» и «нет». Курьер, видно, сгорал от любопытства, откуда у будущего шурина в отряде столь странные воины? А Изор, глядя на все это, радовался, что догадался дать Луахассу огромный бесформенный плащ с капюшоном и велел спрятать косу под теплую войлочную шапку. Змеенок все равно был хорош несказанно, но хотя бы не так приметен с первого взгляда. А еще командир выбирал момент потолковать наедине с будущим родичем о столичных делах и замечал, что тот и сам не против беседы – у Арагуна тоже накопились вопросы. Довольно скоро Арагун догнал Изора, стал держаться рядом. — А ты, друг мой, разбаловался в глуши. Раньше, помню, схватил легкое копьецо да лук – и айда куропаток стрелять! А сейчас – слугу с собой взял? – и, смеясь, кивнул на Луа. Тот, правда, и не понял, о чем речь. А Изор задумался на миг – и решил, что рано еще будущему шурину тайны открывать. И не на ходу же, в самом деле. Для такого разговора время подходящее подобрать надобно, да и обдумать, как преподнести. А то сказанешь, не подумав: «Нет, не слуга это, а мифический крылатый змей, ожил вот, пришел прямиком из древних сказаний. Теперь он конюх и мой любовник. Поэтому уже и не конюх»,– и все, считай, нету у тебя будущего шурина. Поэтому командир придержал коня, чтобы Луа чуть вперед вырвался, и негромко ответил Арагуну: — Эти двое – мои гости, они тоже из шид. Они возвращаются в святилище, а ты, как я помню, чураешься шидских тайн… — Из шид? – усомнился Арагун. Правильно, конечно, усомнился. Колдуны все как один черноволосые да черноглазые и отродясь таких дивных одеяний, как у Грома, не носили. И это он еще косы Луахассу не разглядел. Что-то скажет, когда увидит? — Полукровки, как я, — невозмутимо ответил Изор. Арагун сразу поверил. Смешанная кровь, в самом деле, рождает диковинных детей, про то все знают. Потому и держались столько веков наособицу, и чистотой крови хвалились, хоть лур, хоть шид. Но совсем уж отталкивать шурина не хотелось, и потому Изор улыбнулся: — У твоих детей от моей сестры тоже будет толика шидской крови – не боишься? — Моя кровь перебьет! – заявил Арагун и тоже улыбнулся. Правду сказать, кто другой, не Арагун, может, и не решился бы жениться на дочке колдуньи, хотя обе сестры Изора слыли завидными красавицами. Но Арагун знал их всех с детства, и только потому был так спокоен. Изор с некоторых пор, на его месте таким спокойным бы не был. — А то я думаю – какие-то они больно молчаливые, твои спутники. Причем все трое. — Нет, Утар мой большак. Он просто молчун. — Значит, друг мой, ты не разбаловался в глуши, а одичал, — заулыбался Арагун, — всей крепостью одичал, с большаками и гостями. — Может, и так. Спутники Изора в самом деле все больше помалкивали. Даже Луахассу. Может, хоть в дороге сообразил, как надо себя вести, чтоб лишнего внимания не привлекать. Но к вечеру, когда уж поляну широкую выбрали, да на ночлег остановиться решили – вдруг заговорил Калай. Да не просто заговорил – в ноги кинулся и стал просить, чтоб ночевали только в деревне. Чтоб в надежных стенах. — Доблестный Раг-Манари! Пусть моим словам у тебя веры нет – выслушай! – Калай низко склонился перед Изором, как перед самим князем Лур-Куазом и зашептал горячо, отчаянно, — Шиды не отступятся! По следам пойдут, все вызнают! И потом нашлют смерть, безмолвную, неотвратимую. Только добрые стены уберегут от колдовского заклятия, командир. В зимнее время, подвластное темному Шиддару, сумерки наступают рано. Арагун с его ребятами уже ставили палатки на краю поляны да поторапливались. Утар показывал Канкараиму, как правильно растянуть полог, чтобы защищал от ветра, Луа привычно возился с лошадьми. А Калай, видно, рассудил, что настало подходящее время напугать Изора россказнями про страшных колдунов. — Я слышал, как они говорили о смерти, что придет неузнанной, в облике юной девы или ребенка. А то и вовсе прилетит неосязаемо на крыльях ветра. Никто не избегнет приговора шид! Калай говорил цветисто и длинно. Небось, всю дорогу обдумывал, что сказать. Изор и сам опасался шид из Черногорского святилища, с тех станется рыскать по всей округе. Но идти на уступки предателю Раг-Нару не собирался. — Ты бы отпустил меня, достойный Раг-Манари, — вдруг едва слышно сказал Калай, — в крепости я просить не решался, чтобы тебя не подвести, но если я из деревни сбегу или из ночного лагеря – то твоей вины в том не будет. А из деревни-то проще… Зачем я тебе? Что ты велел – я написал. Изор опешил. Не ждал униженной просьбы от заносчивого юнца. Тем более – не ждал ее сейчас. — Мы когда в крепость ехали, останавливались в деревне, она тут неподалеку должна быть. А ты потом скажешь, что я со старостой еще в прошлый раз сговорился. Не то чтобы командир засомневался. Он о другом задумался, о том, что заставило потомка рода воинов сначала предать, а потом вымаливать побег. Видно, какие-то изъяны крови. — Я поселюсь в местных лесах, уйду дальше в горы, и никто никогда обо мне не услышит. И о крылатых змеях от меня – тоже никто и никогда… — Нет, — сказал Изор. – Нечего тебе по местным лесам скитаться. Не будет этого. И направился к Арагуну предупредить, чтобы изменника охраняли надежней. Но и разговоры о безмолвной смерти его тоже тревожили. Поэтому еще позже, когда они втроем вместе с Канкараимом устроились под пологом, Изор погладил Луахассу по щеке, тронул коску, поднес к лицу, вдохнул запах… и шепнул: — Ужаль меня. Открыл рот, принял жало и долго целовал Луахассу в губы. Так долго и сладко, что Канкараим вскочил и выскользнул из-под полога, только ветки зашуршали. Далеко он не ушел, Изор чуял, как раздраженный Гром сел у костра рядом с караульным, даже перекинулся парой слов. Даже принял флягу с горячим грогом у столичного стражника и не побоялся отведать. Грог был славный, сдобренный имбирем, и крепкий. Кан отпил и принялся глядеть в огонь. Сгущалась ночь, зимний бог с каждой минутой становился сильнее. Но вокруг стояла тишина, ничьи недобрые взгляды ее не тревожили. Изор дотянулся до самой крепости Дальней, до Старой дороги, до лесного озера, у которого жил бортник, но не почуял чужого присутствия. Впрочем, наверняка колдуны умели скрывать свои помыслы. Луахассу обнял, потерся щекой о щеку, шепнул в самое ухо: — Изо-орррр… возьми меня, — и прижался доверчиво, открыто. Изор обнял своего змеенка, прижал крепче. Желание теснило в паху, туманило глаза и кружило голову не меньше серебряного ядовитого дара. А ведь и правда – взять? Сейчас, прямо тут, под походным пологом… Гром у костра и теперь уже не вернется, пока не позовут – слишком зол, слишком не хочет знать, что творится между шидом и тем, кого он привык считать своим и отказаться до сих пор не может. И Черногорские колдуны… он не чует, но душа все равно не на месте, кажется, что враг где-то рядом, затаился и ждет. Если бы он тоже был колдуном! Если бы его шидская кровь прямо сейчас вскипела звездным серебром дракона!.. И Луа тут же ответил, прижался еще теснее, уперся в живот членом, полным желания: — Вот серебро, бери – твое. Я все слышу, мой шид: ты прав, тебе нужно, чтобы сражаться и победить. Возьми… — и тонкие пальцы уже начали расплетать тесемки на поясе. И тут почему-то перед глазами возник кривоногий старейшина Черногорского. Нужно! Этим тоже было нужно серебро – и они считали, что вправе. Неужели и Изор точно такой же шид, злобный колдун, который будет просто брать? Будет пить дар дракона каждый раз, когда вдруг станет нужно? И тогда Изор отстранился. Не сильно – только чуть отодвинулся, посмотрел в глаза змеенку, погладил щеку, серебрящуюся под кожей гладкими драконьими чешуйками. — Нет, Луахассу, — Изор смотрел прямо в глаза, не отводя взгляда, — не сейчас, не так! Так – нельзя. Только бы змеенок поверил, только бы понял, что это совсем не потому, что Изору неприятен зверь вроде дракона, ненавистна обстановка палатки или он стыдится своих столичных провожатых – нет! Только бы понял и не оскорбился… — Я не хочу пить тебя, Луа… Проклятье, Шиддару, что он говорит? Совсем же не это следовало сказать! Надо бы объяснить, что хочет, но хочет любить, а не использовать. Луахассу смотрел внимательно, не шевелясь. Потом ответил: — Знаю. Я слышу тебя, дрожь твоего волнения, отголоски мыслей. Ты не хочешь брать из нужды? А как тогда? — Из любви… — Ты любишь меня? Изор кивнул, хоть уже видел, дракончику ответ не нужен. — Тогда какая разница? Возьми и сразись сильным. Я так хочу. Изор хотел еще сказать, что выйдет грубо и быстро, может быть, больно, небрежно, Луа не понравится… но тот уже покончил со шнурками, освободил его член и, сдернув штаны, уселся на колени к нему спиной, утверждая: хочу, бери! Когда Изор толкался все глубже в жаркую тесную плоть, Луа прижимался, мелко вздрагивал и молча кусал губы, и оттого казалось, что ему больно, что он только терпит все это ради силы своего шида. Но остановиться было уже невозможно! Он кончил грубо и сильно, придавив Луа к коленям. А через миг – принял его семя в ладони. — Прости… — только и смог сказать, едва отдышавшись. — За что? – Луахассу повернулся. Влажные от слез глаза змеенка сияли серебром, золотом и счастьем. — За боль… — Прощаю. Теперь слушай… слышишь? Изор прислушался, всмотрелся в мир тайным колдовским взглядом, раскрылся, впуская его в себя. И совсем недалеко обнаружил людей, не обычных, на людей мало похожих, столько в них было от холода и ветра, от обычных зимних теней на снегу. Их было четверо: двое старших – чуть старше Утара – творили чародейство над третьим… этот третий показался смутно знакомым: что-то было в нем такое, что цепляло внимание, на миг даже показалось, что это что-то – отголосок летней грозы, сполох молнии в пурпурном облаке. Но Изор прогнал эту бредовую мысль: просто четвертый из этой компании очень хорошо старался всех спрятать. А Канкараим – летняя гроза и целый сноп едва сдерживаемых громов и молний – вот он, совсем рядом злобно таращится в костер. Но врага он учуял, почти поймал! Изор торжествующе кивнул Луахассу: — Слышу. — Теперь ты очень сильный, мой шид, ты сможешь с ними справиться. Моя сила тебе нужнее, раз мне нельзя показывать ни крыльев, ни гривы, но в другой раз, — змееныш лукаво улыбнулся, — когда я буду сражаться, возьму сосудом тебя. Изор кивнул и улыбнулся. Сейчас он готов был обещать что угодно, он бы и сделал что угодно, лишь бы в глазах змееныша вот так же вспыхивала улыбка. Потом обнял и поцеловал еще раз, теперь не страстно, а бережно, с нежностью и лаской. — Пойду встречу наших гостей. А ты, маленький, тут будь, не подставляйся. И вышел, прошел к костру, присел напротив Грома, кивнул караульному – одному из столичных Арагуна – тоже попросил грога. Пока пил, сизый поглядывал на него через пламя не то злобно, не то обиженно. Потом и вовсе отвернулся, словно ему, дикому грозовому величеству в драных шкурах, на Изора и глядеть-то тошно. Изор только усмехнулся, после добавил: — Завтра путь неблизкий, Гром, шел бы ты спать. — Сам-то что, выспался уже? – огрызнулся тот. — Вроде того, — кивнул Изор и добавил с нажимом. — Иди. Нечего тут перед колдунами сизыми космами трясти… а колдуны явятся, вот-вот из-за пригорка вывернут. Дракон, видно, понял невысказанное: хоть и по-прежнему хмурился, но послушался, под полог полез. Луахассу его встречать не стал – спящим притворился, так Канкараим рядом лег, со спины чуть приобнял, бережно, словно стыдясь или боясь, что прогонят, и поверх одеяла еще полой плаща прикрыл. Изор все слышал, никак от своей Закатной Звезды отвлечься не мог. Но вот колдуны и правда вывернули из-за пригорка и по тропе направились прямо к лагерю. В латаных-перелатанных плащах, в разбитых сапогах, и все четверо – пешие. Даже пони или мула какого под поклажу у них и то не было. Не шиды богатого клана, а голь перекатная, городские попрошайки – иначе и не скажешь. Брели они понуро, с трудом волоча заплечные мешки, словно устали до смерти. Как такое убожество от костра прогонишь? Изор-то доподлинно знал, кто они такие – больше того: приглядевшись, в самом молодом признал мальчишку, у которого они с Луа коня и плащ отняли – теперь уж точно сомнений не осталось: черногорские колдуны по его со змеями души явились. И все равно чуть этим маскарадом не проникся, чуть не кинулся первым гостей к огню приглашать: где же это видано – в зимнюю ночь и без огня. Едва сдержался – велел караульному будить Арагуна, да и Утара с остальной охраной тоже – на всякий случай. А сам навстречу путникам поднялся. Из пришлых заговорил самый старший: — Добрых дорог, доблестные воины. Не откажите в милости – пустите продрогших бедолаг у костра вашего погреться. — И вам доброй дороги, — ответил Изор, к костру пригласил. А стражник, как вернулся от палаток, даже грогом, еще не остывшим, поделился. — Кто вы? Куда путь держите? – продолжил расспросы Изор. — Паломники мы, воевода, с юга Аола идем, хотим Семи Чинарам поклониться, испросить мягкой зимы, чтобы морозов не было, а снега побольше. У нас на юге второй год неурожай, а чем-то и кормиться надо… Старший уверенно говорил, складно, нигде не запнулся ни разу. Другие двое то и дело кивали, мол, правда, так и есть. Только младший все время глаза опускал и отворачивался, под куколью лицо прятал, и это Изору не нравилось. Странное у парнишки лицо было, вроде и белое, как у всех, чистое, ни язвами, ни синюшностью или краснотой не отличалось. Но глаза блестели очень недобро, и казалось, что мальчишка не в себе или отчаянно борется с лихорадкой. — А с ним что? – спросил он старшего. — Да не страшно, простудился, видно. Вчера-то ветер был. Ничего, оправится, он у нас парнишка семижильный, не смотрите, что тощий такой. — Раз так – держи, парень, еще, — Изор флягу с грогом протянул и со старшим беседу продолжил. — Расскажите поподробнее: где бывали, что видели и почему для паломничества именно Семь Чинар выбрали. За разговором и ночку скоротаем. — Да как же? Всем известно, что Шиддару находит свой летний покой под теми чинарами. Для него – это святое место, а сейчас-то его власть. Если он не поможет – не принесет облаков, полных снега, на кого тогда надеяться? Изор кивнул, а про себя подумал: складно врет, шельма. Неужели никак его на чистую воду не вывести, не разозлить, не испугать?.. как бороться-то с ним тогда? Очень уж не хотелось потомственному раг бить противника в спину, да еще и если уверенности в его вине нет. Вот как окажется, что все-то Изор неверно понял, и паломники, хоть и колдуны Черногорские – мало ли в Черногорском колдунишек-то разных – а ни Изору, ни драконам не враги: про плен и побег Луа знать-не знают, бредут и бредут по своим делам… Подумал так, и снова спросил: — А как же вы ночью в лесу оказались? Тут и деревень-то близко нет, а дорога – одно название: ни трактира, ни курьерских конюшен днем с огнем не сыщешь. — Так откуда ж нам-то об этом знать? В Кьятте на постоялом дворе указывали, мол, если этой дороги держаться, аккурат к ночи будет деревушка Листвянка и корчма при ней… «Свиные уши», что ли? Опять все верно! Есть по дороге и деревня Листвянка, и корчма под названием «Свиные уши» в ней имеется. Только пути до нее день – это конному. А пешему и в полтора суток, если с лесной ночевкой, не добраться. Значит, либо шид говорит правду: просто кьяттский трактирщик, указывая дорогу, случайно ошибся. Либо вся эта складная да верная ложь давно придумана. Пока говорили – тут и остальные к костру подтянулись: Арагун с Утаром, еще двое стражей. Беседа затянулась заполночь, добрая беседа, ни обид, ни грубых слов, ни потаенных смыслов. А как костер догорел, все же разошлись спать, даже пришлые в сторонке устроились, тоже полог себе растянули. Опять остался у тлеющих углей один дозорный из столичных. Только молодой путник флягу-то ко рту так ни разу за весь вечер и не поднес – это Изор приметил. Поэтому, а еще потому, что все равно шидам не верил, спать не стал, а рядом с Утаром устроился, прислушиваясь.