Легенды предзимней ночи

В тот же день очнулся Арагун. Луахассу как раз принес большую тыкву из сарая – Беренка попросила – когда услышал его хриплый голос: — Кто здесь? Луа от неожиданности едва на упустил свою ношу, перехватил уже выскальзывающую из рук, аккуратно положил на пол и, сбросив сапоги, прошел к лавке. Склонился над раненым, прислушался, тронул ладонью лоб. Жара у Арагуна не было, но глаза, красные, воспаленные, будто горели на бледном лице. Он все еще оставался слаб и болен. Увидев над собой Луа, Арагун схватил его за руку, притянул ближе. — А… это ты, дракон? — Я. Арагун вглядывался в лицо Луа, моргая и щурясь, будто плохо видел. Или словно луч света слепил его. — Ты очень сильный. Я видел, как ты убивал, — Арагун умолк, отдышался. — Почему не улетел? М… отчего не убежал? — Не улетел, потому что некуда лететь. А не убежал, потому что не от кого бежать, — улыбнулся Луа. Раненый отпустил его и откинулся на подушку. — Ишь ты… соображает. — Ты вроде тоже. — Долго я провалялся? Где мы? Изор как? Луа все рассказал – и про Беренку с матерью, и про затерянный в лесу хутор, и про то, что Изор уже встал и теперь воздухом надышаться никак не может, мерзнет почем зря во дворе. Луа рассказывал – и подогревал в чайничке травяной настой. Подал Арагуну, помог приподняться. И все же столичный военачальник был как чумной – ну или такой же упертый, как Изор, видно, у раг это в крови – тоже порывался встать, куда-то идти, что-то делать… едва допил настой, тут же спросил, кто на посту, не пора ли сменить. И почему окна не заколочены, и обязательно так, чтоб между досками оставались щели для наблюдения. Луа слушал и сокрушался, что ужалить его, такого деятельного, нельзя – не шид ведь, раг, помереть может. Рану — и то ядом лечить боязно, как бы лечение бедой не обернулось. Потому, чтобы успокоить тревогу Арагуна, он сказал: — Я слышу всю округу – никто не замышляет недоброго. И Канкараим слышит. И даже Изор. — А что ж тогда в засаду угодили, такие всевидящие? — Там были шид, они скрыли разбойников… — И что мешает им сделать это снова? — То, что все они мертвы. Арагун после таких слов Луа замолчал, не нашел, чем ответить. * * * Луа висел на скале, зацепившись когтями на сгибах крыльев, а буря бушевала над его головой, ревела внизу, в пропасти, и швырялась горстями мокрого снега. Луа болтало штормовым ветром, словно глупую летучую мышь, а не потомка великих драконов. Раскинув крылья, он прижимался к обледенелому камню и боялся даже глянуть вниз – он еще не умел летать. Он еще боялся ветра, и стужи, и бури, и всех его подвигов было – трижды упасть со Слетной Кручи бестолковым комком перьев… тем страшней держаться на голой скале, растянувшись между случайными трещинами. Он крепко зажмуривал глаза и приникал щекой к спасительному камню… как вдруг скала дрогнула, будто поддавшись ветру, предала дракона, начала трескаться и рассыпаться, как глиняные черепки. Луа открыл глаза – и увидел не скалу, но крышу, острую и покрытую черепицей крышу башни, вознесенной в самое небо! По которой он, дракон-неумеха, сползал вниз, скатывался, и черепица отваливалась рядами. Ненадежная. Обманчивая. Он подтягивался и упирался ногами, цеплялся когтями и пальцами, но крыша под ним рушилась, и вот Луа очутился на краю, вот уже переваливался через край, и слабели пальцы… Как вдруг увидел спасительное окно под самой крышей. Луа раскачался и прыгнул в это окно, ввалился, разломав стекло и оконную раму. И долго падал внутри высокой башни, взмахивал крыльями, пытаясь опять удержаться, не разбиться насмерть. Пока не рухнул на пол и не покатился кувырком… прямо под ноги незнакомому колдуну. Луа тут же пожалел о том, что сунулся внутрь башни, но было поздно. Он приподнялся и осмотрелся – колдуны полукругом стояли под стеной, спокойно, будто ждали Луа. — Поднимись, отрок. Вперед выступил один из шид, видно, главный здесь, величественный и высокий, но такой же старый и седой, как все остальные. — Поднимись и достойно встреть свою судьбу. И хоть голос его звучал строго, Луа не чуял злобы, наоборот, он слышал сочувствие и заботу. Он поднялся на ноги, спрятал крылья и огляделся. И сорвался с места, будто сам обернулся бурей! Потому что посреди неведомой башни увидел алтарь, такой же, как в Черногорском святилище. Только на черном камне лежал Изор. Полуголый и босой, с раскинутыми руками, привязанный… бледный, будто по сей день от ран не оправился. И серьезный, торжественный, как остальные старики-шиды. Даже на Луа, на своего дракона мельком глянул и снова уставился в потолок. Что с командиром тут делать собрались, Луахассу было плевать – что бы ни собрались, он не допустит. Не бывать ритуалам на жертвенных камнях, не с его Изором. Луа выпустил когти, примерился полоснуть ремень, удерживавший руку Изора, как тут в самое ухо старик-шид зашептал: — Ведь говорили тебе, отрок, что все шиды – враги драконам. Он – шид. Он только врал, что воин. Он – потерянный и обретенный, твое искупление и свобода. Рука колдуна ласково погладила косу Изора – он не заметил. — Ты, звездный дракон, вернул в клан беглеца. Мы благодарны тебе, и потому выбор сделан – ты должен жить, дракон, становиться сильнее день ото дня. А сегодня мы выпьем его. И снова погладил, теперь уже по плечу, по руке, проследил пальцем вену до самого запястья, и, наконец, припал губами… Луа только успел подумать, что сейчас Изору выпустят всю кровь, шиды выпьют его вместе, облепят, как пиявки… Луа оттолкнул колдуна и разодрал крепкие ремни, что связывали руку Изора. И вторую освободил тут же! Рванулся вокруг алтаря, к ногам командира. Колдуны даже не шелохнулись. Так и стояли полукругом, улыбаясь доброжелательно. Ничего, подумал Луахассу, сейчас не до улыбок станет. Изор глубоко вздохнул, сел на алтаре, свесив ноги, заморгал часто. Тогда Луа обнял его, теплого, ткнулся носом в черную его воинскую косу, вдохнул запах. Шепнул: — Не все тебе драконов спасать, хоть раз дракон тебя из беды вытащит. А командир вдруг удивился: — Драконы? Они иные совсем. Смотри. И достал откуда-то из-за спины книгу, раскрыл и показал Луа. На рисунке извивалась древняя мифическая тварь, длинное змееподобное тело с махонькими зачатками крыльев и корявыми когтистыми лапами. Луахассу улыбнулся наивности древних художников – и внезапно почуял, как его рот растягивается, раскрывается широкой пастью зверя. Как он выдыхает жаром, едва не пламенем. Как вместе с жаром из его пасти вырывается рев. Вытягиваются, выкручиваются, сплетаются его ноги, а тело вспухает блестящими чешуйчатыми кольцами. Точно как на рисунке. Оглушенный болью Луа падает на пол, пытаясь совладать с непривычным змеиным телом – а Изор, подобрав под себя ноги, все поглядывает – то на него, то в книжку. Сравнивает. Наконец, захлопывает книгу и откладывает в сторону. Берет с алтаря узорчатый меч и спрыгивает ближе к Луа. Встает в боевую стойку. — Теперь правильный дракон, — говорит воин-шид, — с таким уже можно драться. И поднимает меч. Тут Луа проснулся, дернулся, задышал глубоко, забарахтался в плаще. Сообразив, где он, выкатился из-под лавки. И его сцапали за плечо, Изор, конечно, кто еще. Схватил за плечо и к себе, на лавку, затянул. Прижал крепко. — Говорил тебе с вечера – что за дурость на полу спать? Мне твои страшные сны тоже снятся, знаешь ли… Все, спи, ночь на дворе. Расслабься и спи. Я тебя в обиду не дам. — Я тебя тоже, — шепнул Луа. И уснул. * * * Наутро Изор снова выбрался во двор, теперь уже с помощью Луа. Змеенок только увидел, как Изор встает, тут же подставил плечо. Командиру нужно было набираться сил, и быстрее, а не висеть обузой. Наоборот – помогать надо, хозяйкам все ж тяжело на шестерых мужчин наготовить, особенно, когда Беренка за отварами и мазями света белого не видит. Только воды на такую ватагу натаскать — целое озеро каждый день надо, Луа, вон, с ног сбивается. А Изор покуда еле свои ноги-то передвигает, дожился, командир. Потому, держась за плечо змеенка, он упорно шагал – до поленницы, мимо сарая, вокруг дома. И потом снова. На пятый круг все ж выдохнул: — Постой, — и к глухой задней стене привалился. Луа остановился рядом, чтобы можно было протянуть руку и снова на него опереться. Изор вдохнул глубоко и огляделся. Покуда ноги трудил, по сторонам не смотрел, теперь вот захотелось. Ни плетня, ни ограды какой за домом устроено не было, и лес подступал близко. Воинская выучка Изора прямо взывала брать в руки топор и рубить светлый сосновый лес аж до оврага, а то и дальше, чтобы никто не подобрался незамеченным – ни лесной зверь, ни чужой человек. — Это хорошо, — обернулся к нему Луа, — едва на ноги встал – уже командовать рвешься. Мысли, видно, подслушал, змеиное племя. Изор протянул руку, положил ему на плечо. Луа стоял впереди, спиной к Изору, и тоже разглядывал лес. А Изор разглядывал теперь уже его, своего змеенка, пепельные завитки на его затылке, косы, утонувшие в капюшоне плаща, и скрытые от посторонних глаз чешуйки, которые видел только Изор. Он погладил шею змеенка кончиками пальцев, сказал: — Твои косы. Почему их две? Почему не одна? — Ну… — смутился Луа, — я подумал, одна коса, как у тебя, – воинская. А я не воин, мечом драться не умею, мне не положено… Командир заулыбался: — Ну а две-то косы почему? Две – девушки плетут. — А я у людей иного не видел. Или одна коса или две. Одна – у воина, а я не воин, потому… потому две. Как у девушек. Змеенок отвечал, не оборачиваясь, но Изор видел чуть порозовевшую щеку и опущенные ресницы. Он смущался, и это было трогательно. — А Канкараим почему две плетет? – спросил Изор. — У меня подглядел. Изор погладил косу, а потом, взявши Луа за затылок, притянул к себе, заглянул в глаза. — Ты Черный мор, душа моя, тебе можно носить одну косу. Я разрешаю. Луа просиял в ответ и прильнул к Изору, потерся щекой о его щеку, потянулся к губам. И вот уже Изор оказался притиснут к бревенчатой стене, а змеенок целовал его в рот. Изор держал его крепко за затылок, сжимал обе его косы, и Луа от этого целовался еще жарче и покалывал жалом в ответ. Изор и сам истосковался по ласкам змеенка, хоть и был переполнен в последние дни звездным серебром. Но без ласки, без поцелуя – все не то… Ладонью – под рубаху ему, по животу погладил, а у Луа уже чешуя все явственней на щеках проступает, все красивее. Жаль, нельзя его раздеть на улице-то, и не потому, что зима и холод, а потому что увидеть могут. Холода он не боится ничуть, жаром пылает, возбужденный. Но хоть так, хоть нацеловаться вдоволь, облизать губы, обласкать язык и жало. Колется же, ааххх… и вжимается всем телом, бедрами особенно, и трется об Изора, хочет уже… да только как же? Изор в повязках весь, и слаб еще… но как отказать, если хочет? Луа чуть отстранился, в глаза глянул – а рот его приоткрытый, губы влажные так и манят. Тронуть, проникнуть, смять. Притиснуть бы его самого к той стене, приподнять выше, да и опустить уже на член… жаль, силы в руках нет! А змеенок, не отводя взгляда, тыльной стороной ладони губы свои отер, потом облизал снова. И на колени опустился медленно, шнурок на изоровых штанах распутал. И сначала щекой к бедру прижался, а потом с нежным выдохом потянул член Изора в рот. Застонал сразу. Изор тоже стоном ответил: — Тииише… И Луа молчал. Молчал, глаза зажмуривал крепко, даже дыхание сдерживать пытался, хоть оно рвалось из груди. Луа молчал и сосал, сжимал плотно яркими губами, приникал сверкающей щекой к бедру. Скользил и впускал член в самое горло, как можно глубже. А Изор косы его сжимал, едва не выдернул… и вскоре излился – и Луа глотал семя и вздрагивал. А потом Изор стал оседать ему в руки, но он легко удержал, поднялся, собой, телом своим к стене прижал. Уткнулся в плечо, дрожащий, сладкий весь – от косичек своих до пят. Пробормотал едва слышно: — Я так извелся – сил больше терпеть не было. За это Изор его снова в рот поцеловал, и снова до стона. А голова кружилась, не то от слабости, не то от счастья. Окрепнешь с ним, как же. Погуляешь на свежем воздухе. С ним – только голову терять. * * * Через неделю, поутру, отряд, который состоял теперь лишь из шести человек, собирался в поход. Нет, не так, не шесть человек. Два человека, два шида, двое крылатых. Арагун все еще был слаб, но уверял, что кастовый воин на коне да с мечом быстро оправится от ран. Он, мол, себя иначе и не помнит. Он, мол, если понадобится – и сына в седле зачать сумеет, не выпуская клинка из рук. Изор послушал такие уверения и согласился. Он видел, что даже капля драконьего яда, дозволенная человеку из рода раг, на диво быстро укрепляет тело и заживляет раны. Драконий яд – все же не зло, а благо даже для людей, если соблюдать осторожность. Изор и сам еще не чуял должной силы в руках и понимал – они с Арагуном только обуза отряду, если шиды нападут снова, отбиваться будет тяжко… но главная его задача – не дать захватить Луа в колдовскую сеть, а ее можно и зубами перегрызть, особой силы не понадобится. К тому же, если суждено им снова вступить в бой, пусть это случится в безлюдном лесу, чтобы не пострадали жители хутора, а особенно – Беренка с матерью, приютившие израненных путников и не спавшие ночами, чтобы их выходить. Хороши же они будут гости, если через них шиды разорят хутор. Не в обычаях раг платить огнем да смертью за гостеприимство. Изор оглядел поредевший отряд – вон Аргил поправляет сбрую забинтованными ладонями, но даже не морщится. Изор знал, почему. Потому что в жилах заморыша то и дело вскипала грозовая сила, и явно не только оттого, что Канкараим поил мальчишку кровью. Что-то между ними было. Хорошо, если так. Из сеней вышел Луа, еще теплый со сна – Изор не торопился его будить, последним из постели поднял, только чтоб поесть успел да умыться. Косу змеенок переплетал на ходу, точнее – на приступке. Остановился, глянул в рассветную мглу, укутавшую макушки сосен, поправил переметную суму, что волок на плече – и давай волосы распускать да косу плести. Изор так и застыл, залюбовался тонкими пальцами и ровными прядками змеенка… покуда жеребец, чужой, норовистый, не толкнул командира плечом. Что, мол, стоишь столбом, взялся за упряжь, так запрягай. А не хочешь запрягать – отведи в стойло, подкинь сена. Изор хлопнул нахала по морде, несильно, для острастки, снова глянул на Луа, но тот уже спрятал косу под шапку и капюшон натянул. Ничего, подумалось, этой же ночью, когда они останутся вдвоем в палатке, Изор сам расплетет его косу и каждую прядку расцелует. И вот они уже и припасы погрузили, и по лошадям расселись, а Утара все нет. Изор в который уже раз подумал, что, может, стоит отпустить большака, пусть остается на хуторе, перестилает крышу, поправляет в доме печь и что там еще он в сарае починить задумал… Так нет ведь, не останется. Сошлется на воинский долг, на устав, на правила и уложения, на данную клятву. Если повезет, то и дружбу упомянет. А верней всего, промолчит так, что Изор устыдится и сам себя предателем почувствует, трусом, который сбежал с войны ради женской юбки. Не успел Изор додумать, как большак вывалился из дверей, деятельный и шумный, что медведь. Перехватил взгляд командира, брякнул негромко: «Догоню, поезжайте», и снова глаза-то опустил. Изор сообразил тут же – объясниться большак надумал. Как истый воин, или при смерти, или на пороге. По иному нельзя. Два-три дня миловаться с приглянувшейся девушкой – не наш путь. Нужно в последний миг сказать единственное слово, а потом всю дорогу сокрушаться, что раньше не сказал. Командир кивнул и приказал выдвигаться. А потом, через время, когда Утар догнал путников, спросил: — Ну как, поговорили? Услышал сдержанное: «Поговорили», кивнул еще раз. Но не поверил. Дотянулся через сосновый лес, через два оврага, к только что оставленному дому. На пороге стояла Беренка с непокрытой головой и в распахнутой шубе, смотрела вдаль. И лицо у ней было такое, будто зима тянется уже который год, и вот наконец показалось солнце, пригрело и тут же спряталось, и, может, только повеяло весной, пригрезилось, а зима все еще тянется, и конца-края ей нет… и будто Беренка бежать за тем солнцем готова! Да не знает, куда. Не объяснился, значит, Утар. Побоялся обнадежить. Тогда Изор шепнул Беренке в ухо: — Жди. Вернется. К тебе. Она услышала, расцвела улыбкой – и видение померкло. * * * Вечером Изор отгреб из костра немного углей, чтобы испечь картошку. Конечно, в дальнем походе это было расточительно, лучше бы бросить ее в кулеш, чтоб хорошенько разварилась. Сначала меленько порезать сало, поджарить на дне котелка с морковкой и луком, потом залить ключевой водой, бросить мясо и картошку, горсти две пшена – и вскоре ужин готов. Но в первый-то вечер походники поужинали заготовленными Беренкой лепешками да кровяной колбасой. А несколько картофелин Изор решил испечь для Луа. Змеенок, как недавно выяснилось, ни разу не пробовал печеной картошки. Еще бы, никто ведь не брал малолетнего змеенка с собой на охоту, и с друзьями-мальчишками он никогда не рыбачил на озере, и не бродил по полям и лесам, воображая себя командиром воинского отряда. И не поджаривал хлеб, нанизанный на прутик, не выкатывал из угасшего костра обгорелых, покрытых золой картофелин, не перекидывал из ладони в ладонь, не снимал кожуру, не посыпал крупной солью, не дул на них… хотя зачем ему дуть, если он огнедышащий и жара не боится? Но неважно. Он ничего этого не делал. И поэтому Изор пек картошку. Сейчас. И еще потому что она пришлась змеенку по вкусу. Луахассу сидел рядом, смотрел, как Изор ворошит угли. Вдруг командир заметил, что слишком как-то пристально смотрел, неправильно. Будто и не видел тех углей. Будто его, звездного дракона, вовсе тут не было. Изор тихонько позвал его — Луа не откликнулся. Полузакрытые глаза, плотно сжатые губы, неподвижное лицо – будто рядом с командиром не теплый змеенок, а древнее окаменелое существо. Отчего так подумалось, Изор и сам не понял, но испугался, взял Луа за плечо да встряхнул посильней. Кто его знает, дракона, может, у них принято каменеть, неотрывно глядя в огонь. Луа тут же вскинул ясные глаза, смутился: — Я так, я задумался… показалось… — Что показалось? Луа снова опустил взгляд, поежился, закутался в плащ, неловко угодив полой в угли, но все же ответил: — Сколько дней прошло, я думал, он сбежал давно. Калай Раг-Нар, кьяттский воевода. Я думал, он обратно в Кьятту подался. А нет. Идет за нами, я его вижу. Печеная картошка тут же оказалась забыта, Изор вскочил, вытянул меч из ножен, рядом со своим командиром встал Утар, и даже Арагун, обессиленный дорогой, тоже поднялся с бревна. Видно, сообразили то же самое, что и Изор – Калай может быть зачарован шидами так же, как Аргил был околдован в свое время. Они могут увидеть не просто беглеца, но одурманенного воина, который станет сражаться, не жалея себя. А вот Луа как раз вскакивать не спешил, и давать отпор никому не собирался. Он поднял выроненный командиром прутик, пошарил среди углей, выкатил картофелину, подхватил ее тонкими пальцами и, как обычный мальчишка, принялся перекидывать из ладони в ладонь и дуть, чтобы остыла. Потом пояснил негромко: — Он далеко еще, к полуночи доберется. На огонь идет, разглядел с обрыва, что ли.