Легенды предзимней ночи

Луа поднял выроненный командиром прутик, пошарил среди углей, выкатил картофелину, подхватил ее тонкими пальцами и, как обычный мальчишка, принялся перекидывать из ладони в ладонь и дуть, чтобы остыла. Потом пояснил негромко: — Калай далеко еще, к полуночи доберется. На огонь идет, разглядел с обрыва, что ли. Изор хмыкнул и переглянулся с Утаром – вот что бывает, когда расслабишься и разобьешь лагерь в неположенном месте, не озаботившись отыскать приличное укрытие. Сразу же заприметят всякие несовершеннолетние беглые военачальники. Хорошо еще, только Калай их обнаружил, а не какой-нибудь отряд головорезов, нанятых шидами. А Луа, однако, не обязан круглые сутки вглядываться в окрестности по недосмотру командиров. Покуда Изор так думал – предполагая, что Утар видит его недовольство и на будущее не допустит оплошности – покуда Изор так думал, Луа, обжигаясь, умял одну картофелину и принялся за другую. — Так, — тем временем раздавал приказы командир, — укладываемся сейчас, чтобы набраться сил. Караулить остается Утар. И разбудит меня, Луа и Канкараима незадолго до полуночи. Арагуна – не разбудит, и не нужно так на меня смотреть, будущий шурин, ты еще не оправился от ран, за тебя с меня не только князь спросит, но и сестра. И если огорчение князя я как-то переживу, то сестренку расстраивать не охота. А мы уж как-нибудь вчетвером даже с отрядом зачарованных воинов управимся. Арагун поворчал, но согласился. Возражать против таких слов – все одно что не доверять Изору. Канкараим кивнул, Утар и вовсе не думал перечить. На том и порешили. Только Луа ничего не решал, он чистил третью картофелину. Но потом послушно направился в палатку и уснул, едва устроившись в объятиях Изора. Командир и сам, казалось, только расслабился, только глаза закрыл – как змеенок позвал его сквозь сон. Не открывая глаз, Изор различил путника в темном зимнем лесу, близко, за холмом. Он скакал на краденой лошади, которую увел из хутора. Да и выглядел кьяттский военачальник вовсе не так блестяще, как надлежало. Его плащ, сапоги и штаны были заляпаны грязью, лицо осунулось и похудело, и наконец утратило самодовольное выражение. Изменилось. Изор пытался различить тень черной волшбы, которая, как он думал, должна волочиться за путником, точно грязный хвост, но не успел. Проснулся. Следом за змеенком выскочил из палатки, знаком указал Канкараиму и Утару спрятаться за деревьями, сам приник к стволу, затаился. Пусть Калай решит, что лагерь уснул. Тем скорее проявит себя. Наконец между деревьев показался всадник, облитый тусклым лунным светом. Командир уже готов был увидеть, как Калай изворачивается на скаку и рубит растяжки, удерживавшие полог. Как тот оседает, сковывая спящих. Как следующий удар рассекает ткань едва не до земли! Наверняка! И расплываются вокруг прорехи бурые пятна… Но ничего этого не случилось. И не могло случиться, никто бы не допустил всадника к палаткам. Калай Раг-Нар спрыгнул с коня за пределами лагеря, и издали окликнул неуверенным голосом: — Изор Раг-Манари! Арагун! Ответьте! Это я, Калай Раг-Нар, я не враг! Это как сказать, подумалось Изору. — Я пришел один! Без злого умысла! Отзовитесь! — Ну вот он я, отзываюсь, — сказал Изор и показался из-за дерева. Остальным дал знак, чтобы не спешили выходить из укрытий. – Где ж ты пропадал так долго, «не враг»? Но объяснений Калая никто слушать не стал – блудного военачальника отправили спать, и вся недолга. * * * Когда вернулись в палатку, Изор, не раздеваясь, повалился на одеяло, привлек Луахассу, закрыл глаза и совсем уже собрался спать, да Луа завозился, устраиваясь удобней у него на плече, скользнул рукой под рубаху, по талии, обнял. Тот час же вспомнилось, какие у него гибкие тонкие пальцы, и что целовать их – одно удовольствие… а змеенок потянулся и уткнулся лицом в шею, тихо вздохнул. А потом еще и потерся об Изора щекой и губами, даже, наверно, не думая. Захотелось – и потерся. Командир, тоже не думая, повернул к нему лицо, поцеловал в скулу. А Луа сладко выдохнул и подставил губы. И вот уже Изор целовал его в рот и чуял языком острое жало, сокрытое до поры. И пальцы ласковые на своей талии чувствовал, как прикасались и гладили. А потом это лесное диво крепко обхватил своего командира и развернул к себе, прильнул всем телом, вжался бедрами. А когда Изор в ответ погладил его по спине, по самым позвонкам, придавливая ладонью – вздохнул глубоко и кольнул жалом. Легко и коротко, только капля яда вошла в кровь, растворилась, зашумела серебряными водопадами… Одежда сразу стала тесной и лишней, Изор закатал его рубаху и штаны с него приспустил, с такого дерзкого. И сильней по хребту провел, от затылка до самых ягодиц. Змеенок тут же ответил – жарким дыханием и горячим поцелуем. Задрожал и членом в живот Изора уперся. И чешуйки под кожей проступили, каждую можно было пальцем обвести. Или языком. Языком-то слаще… Хотелось небывалого – обволакивать его всего, словно Изор мог стать туманом или озером; и проникать в его кровь ядом, как умел только он. Чтобы змеенок тоже дышал Изором, и выдыхал его, чтоб полнился Изором, с головой чтобы накрывало, как волнами… а ведь так и будет, подумалось. Его колдовской дар, который змеенок впитывает всем телом – вот же чего хочется. Зримо чтобы. Явно видеть. Как он весь – его, Изора, через край, взахлеб! И тогда командир развернул змеенка спиной к себе, чтобы вжимался и терся о грудь, и ласкать его можно было по всему телу, по груди и животу, и по сверкающему боку, и между ног… Луа послушно выгнулся и ноги чуть развел. Обернулся, змеиное племя, в глаза раз только глянул – а так, что Изор не отпустил, не позволил отвернуться, тут же косу-то на кулак намотал и до губ дотянулся. И членом между ног в него втиснулся. У змеенка дыхание перехватило, еле выдохнул, со стоном. Изор вошел сразу глубоко, заполнил, замер на миг, шепнуть только в ухо: — Чувствуешь меня? — Я… уже… кричать готов! — Рано… потерпи. И стал двигаться в нем, горячем и дрожащем. А Луа на каждый толчок сам спиной вжимался и терся об Изора. — Красивый, — шептал Изор, — Звездочка. Сияешь. Весь. И член его наконец обнял. Вот теперь мой и во мне. Луа даже всхлипнул в ответ и плотней ягодицами вжался. Изор любил его, глотал звездное серебро, что текло в дыхании змеенка, слизывал с губ и кожи и едва понимал, что вот, сейчас, в этот самый миг они друг другом переполняются, друг друга пронизывают, что его колдовской дар соприкасается с драконьим, что они оба в одном потоке… Луа первый не выдержал, застонал, выпустив жало из открытого рта, вздрогнул, раз и второй, и кончил. Изор дернул его за косу, дотянулся языком до жала, поймал каплю яда – и тут же бросил змеенка навзничь, придавил, вошел глубоко и излился в него. И потом долго гладил, пока мальчишка пытался отдышаться. И любовался звездным сиянием. Потом все же нашарил одеяло, укрыл обоих, и постепенно они уснули. * * * По свежему снегу небольшой отряд въехал в столичные предместья. Тут все было знакомо и Изору, и тем более Арагуну: деревеньки светло-желтых глиняных мазанок перемежались широкими полями и опустевшими по зимнему времени садами и виноградниками. Уже назавтра и они отступят в сторону, а потом останутся позади. А впереди возникнет ремесленная слобода, и там уже, всего в полудне пути – городская стена. Самое большое – пара дней до дома. И все были рады! Арагун, Утар, Калай, которого ожидал трибунал, и даже оба змея слегка повеселели в предвкушении невиданных чудес большого города. Одному Изору было не до радости. Он смотрел на скошенные поля, на сады и перелески, между которыми вились и приплясывали рукотворные ручейки и речушки, серебрящиеся на солнце, словно чешуя спящих драконов… Драконы, вот именно – только о них Изор и думал. Как уберечь Луа, который наотрез отказывался прятаться в лесу и оставлять без присмотра своего шида? Как уберечь Канкараима, который по-прежнему глаз не сводит с Луахассу и, ясно, что ни при каких условиях не покинет серебряного змееныша на попечение людей. Но хотят того драконы или нет, а прямо в город, в руки палачам деликатных дел Изор их не отдаст. Оттого в разговоре с Арагуном и Утаром было решено задержаться в трактире на пару дней, а за это время послать гонца в Семь Чинар и все же спросить совета у шид. Изор очень надеялся, что за просьбой о совете в делах хитрый старик различит мольбу о покровительстве. Посланника в Семь Чинар выбирали долго, придирчиво, и никто не подходил: Арагун и Утар, к примеру, попросту побаивались ночных колдунов. Конечно, Изор был уверен, что если прикажет прямо, большак не посмеет ослушаться – пойдет в самое колдовское логово, как бы ни было страшно. Но испытывать верность лучшего своего ратника не хотелось. Отправить Арагуна или Калая? Так юнец Раг-Нар мало того, что трусоват, еще и слишком наивен – того и гляди больше выболтает, чем сам узнает. Сам Изор боялся расстаться со змеями, но уже хотел было ехать к шид сам, когда голос вдруг подал черногорский мальчишка Аргил: — Пошли меня, командир Изор. Я из шид, я знаю обычаи и правила – смогу добраться до старейшины клана и поговорить с ним лично. А потом, заметив сомнения, добавил смущенно: — Ради вас я бы не стал просить, ради себя тоже… Но ради драконов! Ради Летнего Грома, командир Изор, я все сделаю. Я ему жизнью обязан… А может, не жизнью, может, почти смертью и изгнанием, подумал Изор, если бы не Кан, не его яд, может, и жил бы себе в Черногорском, травки в лесу собирал. Но мальчишке все же поверил: ведь и правда, кто лучше шида договорится с шидами? Провожали Аргила рано утром, досветла, чтобы к ночи как раз попал в Семь Чинар. Изор вручил письмо и крепко пожал руку в знак дружбы и доверия. А Канкараим сначала просто по плечу хлопнул. А потом вдруг обнял при всех и тут же сам от своего порыва смутился, отошел в сторону, только проворчал: — Береги себя, заморыш. И возвращайся. * * * Легенду о Семи Чинарах Аргил знал с детства. А как не знать, если каждого ребенка в каждом клане миф о Шиддару с малых лет заставляли повторять наизусть? А раз знал легенду, то и путь к великому святилищу отыскать было несложно. Просто выйти к межевому столбу, отмечавшему место, где окончилась последняя битва тьмы и света, и уж от него строго на юго-запад держать, через возделанные земли, через лес, до самого Небесного камня, под которым по легенде спал летом зимний бог. Полдня Аргил ехал селениями, мимо полей, садов и виноградников, и только когда солнце уже склонилось к западу, добрался до леса, в чаще которого и пряталось святилище. В лесу тропы становились все уже, кроны – все гуще, а самому Аргилу все страшнее и муторнее. Тем более, что и солнце, кажется, начало уже садиться, и лес погрузился в настоящие сумерки – того и гляди, тропу потеряешь. Аргил уж и так было думал спешиться и устроить ночлег, а когда впереди зашумел ручей – решился окончательно. Чем в ночном лесу плутать да ломать ноги, лучше напиться и отдохнуть. А там солнце взойдет… шид, конечно, колдуны ночные, да только Аргила- то никто в таинства не посвящал, и ночь он своей подругой вовсе не всегда чувствовал. Но стоило ему у ручья спешиться, как неслышная тень возникла за спиной и прижала к горлу холодное лезвие. — Кто ты, чужак, назовись! – спросила тень голосом таким же тихим, как и движения. Аргил даже не понял, слышал ли он, или просто воспринял чужую мысль. Таиться смысла не было – этот шид был гораздо сильнее его и обучен, наверное, по-настоящему: таких сопляков-травников как детские таблички читать мог. — Я Аргил из клана Черногорья, — ответил Аргил, — не ученик, не мастер, вообще никто. — Никто, говоришь, из Черногорского? С таким даром? — тень, что была на полголовы выше, приникла к самому затылку, к уху потянулась, к виску, будто обнюхивая. Потом снова заговорила: — И ведь не врешь… ладно. Говори, зачем в земли Семи Чинар пришел? Неужто наставника искать? Дар? Наставник? Аргилу показалось, что незнакомец смеется. В словах и правда сквозило веселье, и вроде бы не злое, но по спине побежал холодок страха… ну что же он за трус-то такой! От злости на себя Аргил дернулся, выпрямился и ответил излишне громко, даже грубо: — Не нужен мне наставник! Я пришел к вашему старейшине с важными вестями от внука его, командира Изора из рода Раг-Манари. — Чем докажешь, никто? Теперь в вопросе тени слышалась заинтересованность. Но и недоверие тоже. Кому же здесь не верят? Ему, чужаку и незнакомцу, или родичу, ушедшему в чужой мир, можно сказать, к врагу? Но гадать Аргил мог долго, а как-то оправдываться надо было прямо сейчас. Он достал из-под плаща письмо и показал печать. — Вот, видишь? Узнаешь? А само послание получит только темнейший Шид-Ашнари лично в руки. Тень наклонилась к печати, принялась разглядывать. Аргил отметил, что, несмотря на непроглядную ночь, никакого огонька не понадобилось. Сам-то он ничего не видел. — Все точно, — расслышал он, наконец. – Ну, раз ты посланец, так и быть. Идем, проводим тебя в святилище. Раздался переливчатый свист, и вокруг Аргила возникло еще три тени. Они обступили кругом и повели его по тропе вдоль ручья, а давешний собеседник прихватил под уздцы коня и пристроился сзади. Чуть ниже по течению оказался перекинут мостик, по которому они перешли на тот берег и углубились в самую чащу. Долго ли шли по лесу, Аргил не понял: вроде бы и недолго, но от страха неизвестности каждый шаг, каждый вздох казался бесконечным. Он уж и бранил себя трусом, и представлял, как бы посмеялся над ним крылатый Гром, если бы увидел сейчас, а после сам себе клялся, что вот прямо сейчас сделается гордым и смелым, как мужчина, как шид, а все равно было боязно до дрожи. И тени эти, бесшумно скользящие рядом, уверенности не добавляли. А селение клана Семи Чинар, как это обычно и бывает, вынырнуло из-за деревьев совершенно неожиданно. Миг – и Аргил вместе со всем конвоем оказался среди домов. И хоть настала уже глубокая ночь, встретили их сразу несколько колдунов, таких же незаметных поначалу, укутанных в темные плащи. Но как только вошли в селение, конвоиры Аргила сняли капюшоны и из теней превратились в обычных людей, любопытных до каждой новости: а кого это Сыч в лесу поймал? Сыч – тот самый, что первым выследил Аргила – только отшучивался. И те, что вели из леса, и те, что встретили в селении, были довольно молоды – не старше командиров Изора и Арагуна – определил Аргил. Двое – так даже ровесники его самого, а одна – вообще девчонка. Они смеялись шуткам, да и сами не отставали. И лишь когда подошел колдун постарше, от которого веяло силой так, что даже Аргил издали почуял, молодежь присмирела. А колдун сразу к Сычу обратился: — Это ты, Нарвик, чужака привел? Как посмел без совета и дозволения? Аргилов провожатый опустился на колено и голову склонил. Аргил тоже замер: это ведь из старших кто-то, не иначе, раз такая силища. Не приведи Шиддару, рассердится. — Наставник, не гневайся! – заговорил Сыч. — Это не простой странник – он шид, из Черногорского клана… — Черногорские! Тоже мне, важные птицы, — фыркнул старший, не дослушав доклада. – Три калеки, взращённые на пыточном зелье! Мы их посланника не ждем – гони в шею. И уходить развернулся. Вот так – и все? Что теперь, и правда, выгонят?! Никак нельзя уходить! Надо остановить этого колдуна! Ну и пусть он сильный! Ну и пусть зол и черногорских не любит – Аргил и сам их не жалует! Так и скажет: не ради клана пришел, а ради товарищей, друзей, что в беде не бросили. Ради Грома… Он уж и готов был хватать колдуна, даже глаза для верности зажмурил… как вдруг Сыч-Нарвик заговорил снова, да твердо так, уверенно: — Наставник, не суди скоро – сказать дозволь! И старший вернулся. — Ох и дерзок! Но, ладно уж, говори. И Сыч заговорил, быстро, пока наставник не раздумал: — Он черногорским назвался, а еще никем, но дар у этого юноши большой, растущий. И странный: не от пыточного зелья, и на наш не похож: да хоть сам посмотри, убедись… а еще он сказал, что посланником к деду не от сородичей, а от кузена Изора. И печать показал. Печать подлинная, Раг-Манари, сам видел. Старший хмыкнул неопределенно и подошел ближе, тоже Аргила не то осмотрел, не то обнюхал, а потом и печать на послании показать велел. Долго вглядывался, Аргил уж подумал, что у старшего-то не так ловко ночное зрение выходит, как у ученика, наконец, кивнул. — Верно все… ладно, чужак может остаться. Завтра я темнейшему доложу. А заодно и попеняю, как он внуков избаловал: где это видано, без дозволения учителя чужака в дом тащить. И повернулся, теперь уж точно уходить. — Ну что, чужак черногорский, — хлопнул по плечу Сыч-Нарвик, — идем? На ночлег тебя устрою. Они пошли вглубь селения, и девчонка за ними увязалась. Оказалось, она Сычу младшая сестренка, Вереей назвалась. Обиталище клана шид – это не город, и на деревню не очень похоже: дома небольшие, на малую семью, но добротные: для городских – невысоки и скромны, для деревенских – очень уж богаты и красивы. Покосившихся халуп, забывших добрую хозяйскую руку, как дом Рохьи и Беренки, или простых, хоть и ладных, но ничем не украшенных срубов, как прочие дома в Дымках, вовсе не было. Каждый дом чем-то да выделялся из прочих: то искусной резьбой по дереву, то кружевными коваными решетками, а то цветными стеклышками в окнах. К этому, с цветными стеклышками, они и повернули. Нарвик и Верея пропустили Аргила лишь за первую дверь, в маленькую прихожую, и велели ждать. А сами ушли в дом. Вскоре Нарвик вернулся с куском войлока и овчинным тулупом. — На вот, постели. В дом чужому нельзя – тут спать будешь. К той стене ложись, там печь, не замерзнешь. А утром – посмотрим. И собрался уходить, но Аргил удержал. — Постой. Так ты что, командиру Изору родственник? Парень остановился, но нахмурился недовольно, словно ему о чем-то плохом напомнили. — Его мать – моему отцу сестра. По крови он мне брат двоюродный, а по закону богов – чужак. Больше чужак, чем ты, раз из клана ушел не к шид, а к раг. Таких и вспоминать-то без нужды грешно. Запомни это и пока не спросят – помалкивай.