Легенды предзимней ночи

У Изора поначалу отлегло от сердца – сколько раз, бывало, они с Луа спали на крыше, завернувшись в одно одеяло, не боясь ни снега, ни ветра. И холод отступал, не смея коснуться их тел. Но потом командир вспомнил, что зима в предгорьях мягче, чем в столице, и снежок реденький, и почти всегда сразу тает на влажной земле. А вот леса, окружавшие клан Семи Чинар, глубокий снег мог укрыть на целый месяц… Каково же будет в пещере, испокон веку хранившей ледяное дыхание бога? От таких мыслей становилось зябко. Сразу же после разговора с дедом Изор решился призвать свой колдовской дар, чтобы увидеть убежище Шиддару, как оно есть. Только заглянуть, чтобы знать, к чему готовиться. Он нашел Луа в трапезной, где змеенок, Ларика и Аргил лакомились сластями из взбитых сливок и загустелого на морозе молока, разноцветного от подмешанного ягодного и фруктового сока. Эти трое не так давно были детьми; кого еще баловать сластями, если не их – младшую сестренку Изора, которую по слухам привечала сама госпожа Румилитта, сироту из чужого рода, робкого и нескладного, и дракончика, которого все шиды величали не иначе как «юный господин». Усевшись в ряд на лавку и распробовав угощение, они словно в самом деле ненадолго стали детьми – улыбались и болтали, тянулись за следующей порцией, и, помахивая в воздухе маленькой ложечкой, советовали друг другу попробовать «вон то, фисташковое», или «вот это, малиновое». Изор не стал звать Луа, только кивнул приветственно и почти сразу вышел. Но змеенок, конечно, выскочил за ним следом, серьезный, собранный, готовый к любым испытаниям. Мысли, наверно, подслушал, как всегда. Только пахло от него молоком и лесными ягодами… Командир отвел его в покои, прикрыл дверь и попросил: — Ужаль меня. И Луахассу сразу послушался, шагнул ближе, поцеловал и ужалил. Изор чувствовал, как яд вливается в тело… и губы Луа, и дыхание, отдающее сладким молоком… а потом все изменилось, мир едва приоткрыл завесу — и твердь земная оказалась хрупкой, как скорлупа. Изор разом ухнул в стылую бездну, что разверзлась под ногами, недвижную и неизменную, губительную для всего живого… Такова первозданная ночь, успел он подумать и тут же очнулся, вдохнул глубоко. В груди было холодно, будто сердце сковало льдом. Но Луа без страха смотрел в глаза своего шида – а ведь он тоже все видел! Изор устыдился и потому только негромко хмыкнул: «Прохладно там», и больше не пытался приглядываться к святилищу. * * * В повседневной жизни шиды мерзнуть не любили. Наверняка дети зимнего бога должны были уметь переносить холод, но жилища свои предпочитали не выстуживать, исправно топили печи, и не колдовским огнем, а углем и дровами, словно обычные крестьяне. Изор полагал – так дешевле. Зато в первый же вечер за ужином походникам поднесли не подогретое вино, так славно согревающее в морозное время, а чистый, как родниковая вода, крепкий самогон, и ледяной, будто только что из сугроба вынутый. Стоило его налить в кружку – та покрывалась инеем… А пить было легко, и кровь он согревал отменно! Вообще на столе оказалось множество холодных блюд и закусок, шидки любили заливать рыбу и мясо охлажденным желе, оставляли творог и сладкое молоко загустевать на морозе, хранили в студеных кладовых овощи и фрукты, и посреди зимы вдруг подали гостям свежую клубнику со льдом. И морс, взбитый в ледяное крошево. И даже тесто, Изор видел, выносили на двор – подмерзнуть. Каждый вечер темнейший Инрад Шид-Ашнари звал гостей в трапезную и угощал ледяным самогоном, приглашали даже Арагуна с Утаром. Дальше трапезной им хода не было, да и сами они не рвались в «колдовское логово». К гостям ненадолго выходила госпожа Румилитта. За столом текла неспешная беседа, темнейший владыка клана никак не мог нарадоваться на внука, на Ларику, на драконов… В один такой вечер рядом с Изором, потеснив Луа, устроился Канкараим. Темный, точно грозовая туча. Молниями, наверно, швыряться будет, сразу понял Изор. Дед рассказывал интересное – о том, как двадцать лет назад, на лесной опушке, занесенной снегом, встречал посольство лур под предводительством княжича Мироя Лур-Куаза, тогда еще младшего сына Великого Князя. — Встречал не один, за мной тоже вереница всадников растянулась на пол-леса – от каждого влиятельного рода по представителю, и излучинские, и левобережные, и заозерные, из клана Пустого Русла, из клана Змеева Обрыва, и даже черногорские вроде были. Как сейчас помню – выехал на опушку, оглянулся – за мной отряд целый, да все сильные колдуны, из тех, кому слово сказать дозволено. А навстречу — всего-то пятеро воинов с княжичем во главе, но тоже держатся, как правители, ветру зимнему в лицо смотрят, не отворачиваются. И Агдай Раг-Манари между ними был, не побоялся запрет нарушить. Какой запрет – воевать с шид, состоять при княжеском сыне или же являться на глаза Темнейшему — Изору дослушать не дали. Канкараим явно не проникся историей рода Раг-Манари. Он толкнул Изора в бок и указал взглядом на дверь, выйдем, мол. Как будто ему подраться приспичило. А может, и приспичило. Изор с сожалением поднялся из-за стола, но из трапезной не вышел – встал в дверях. Чтобы обоих слышать, и деда, и Кана. И если Кана что-то не устроит, он может отвлечь Изора чуть позже. — Ты, — вполголоса зашипел Гром, — командир жалкой заставы, сложенной из горстки камней, в какие подземелья собрался тащить моего Звездочку? — Моего Звездочку, — возразил Изор и прислушался к голосу деда. — Лет тридцать ему было, а слава воинская о нем уж гремела. Но и глаз он уже к тому времени потерял. Канкараим коротко рыкнул и снова принялся пытать Изора: — Ты думаешь, я позволю? Ты ж сам его из черногорских подземелий едва живого унес! Чем, думаешь, эти лучше? — Тебе Луа сказал? — Нет, — Гром отвел взгляд, — молчун тоже, второй Утар выискался, — и глянул внутрь трапезной, на Утара, вовсе не подозревающего, что речь о нем зашла. Колючих змеиных взглядов большак не почуял – он внимательно слушал Инрада Шид-Ашнари. Утару повезло – никто его не отвлекал. Дед между тем рассказывал дальше: — Минуло шесть лет, Изор уже подрастал, не зная отца, и тому про сына никто не поведал. Но все эти шесть лет Агдай держал слово – сам ни ногой даже к кромке леса, ни один отряд, ни один воин и мимо не проскакал. И вот снова встретились… А дела посольские – верительные грамоты передать, дары привезти-принять, он службу несет, недосуг да и не о чем говорить… — Аргил про подземелья сказал, — буркнул змей, — а ему Ларика, а ей госпожа Румилитта. И только я ничего не знаю! — И тогда я решил – не спросит про Зоряну, ничего и не скажу. А что не женился за шесть лет, так, может, некогда было. Только смотрю – а он все по сторонам оглядывается, будто ищет ее. Будто я бы взял с собой дочь посольство встречать, самое сокровенное – каждому встречному показывать… Только я так про себя посмеялся, вдруг вижу, вон же она! Не утерпела! Увязалась за мной! Выехала посреди, никого не побоялась, красивая, как мечта, с лошади спрыгнула прямо в руки ему! Словно знак богов. Тут я и понял – быть миру на этой земле… Наверняка ей было страшно, подумал Изор. — И мне страшно, — признался он Канкараиму, — но поверь, я лучше сам пять раз погибну, чем Луахассу как-то пострадает. Клянусь. — Я тоже туда пойду. Аргил – шид, как ты, я – дракон. Я тоже пройду таинство. И вот как ему сейчас объяснить, что так нельзя? Не поверит. Скажет, это все шиды нарочно выдумали, чтобы погубить Луа. Не поверит, полезет в бездну и погибнет зря. Изор вздохнул, посмотрел в глаза Кана, решительные и яркие, с лилово-черными искрами, и сказал: — Ну раз ты мне не веришь, тогда спроси у Аргила, пусть он спросит у Ларики, а она у госпожи Румилитты – можно ли идти в ледяную пещеру не ради священного таинства, а чтобы опекать Луахассу? Спроси, тебе полезно будет. Канкараим еще раз рыкнул, дернув углом рта, развернулся и ушел. Значит, подумал Изор, если в самом деле в пещеру полезет, придется приглядывать за ним. За ними. Аргил уж тем более не виноват в драконьих ревностях, и погибнуть не должен. * * * Когда еще похвалиться умениями и чудесами, созданными во славу Великого Шиддару и с его благословения, если не в колдовские ночи посвящения, предшествующие Межевой? Ведь самое время. Изор знал, что иные народы чтили своих богов по-всякому. Жители островов ублажали море, принося ему в дар все, чем богаты – от зерна и лепешек до юных девушек. В южных землях свирепым богам со звериными головами жертвовали ломти сырого мяса и кувшины сладкого вина. Особенно запомнились Изору рассказы отца о празднествах во славу степных богов, о танцах девушек и юношей, одетых только в пестрые, развевающиеся по ветру, шелковые ленты: если степной ветер во время танца открывал все тело танцора, считалось, что бог ублажен. Даже в праздниках лур, так вышло, Изор никогда не участвовал. Отец говорил, что его, Изора, служение и его жертва – с тренировочным мечом, с копьем, верхом на лошади и в учебном классе. Жизнь любого воина с рождения возложена на алтарь страны. Без него найдется кому плясать и кривляться в Межевую ночь. А матушка Изора, когда однажды, лет в восемь, он просился отпустить его посрамить зимнего Шиддару, вовсе спросила: «А разве бог когда-нибудь срамил тебя?» Он, конечно, остался дома. На заставе Дальней при командире-полукровке никто и не заикался о богослужениях. И вот наконец он мог увидеть собственными глазами, как ночные колдуны славят зимнего бога. В первую же колдовскую ночь он был поражен. Глубокой ночью, светлой из-за снега, укутавшего землю, семилетняя девчушка, тоненькая и большеглазая, перехватывала гибкими пальчиками струйку воды – и та застывала, словно от ледяного дыхания бога, веером брызг, кружевными узорами и прозрачными крупными снежинками. Другие дети лепили снежки и, шепнув колдовское слово, запускали в небо. Там, среди сосновых веток, снеговые комья вдруг разлетались мелкими искрами и медленно осыпались на землю. Кто-то наперегонки растил самую большую сосульку, кто-то, наоборот, торопился ее растопить… Молодые парни окунались с головой в ледяную прорубь, а девушки бегали по снегу босиком. Потом устроили состязания – каждому желающему завязывали глаза и закидывали его снежками. Победил, конечно, Нарвик, он дольше всех уворачивался от ледяных снарядов. Наутро, когда утомленные и счастливые шиды разбредались по домам, все поселение изменилось – изукрашенное волшебными рисунками, обсыпанное сверкающим снегом, посеребренное изморозью, как драгоценными камнями. Назавтра к вечеру шиды показали, что любят не только загустевшее на холоде молоко с сахаром и ягодами, не только ледяной самогон, но и горячий взвар. Хмельной, на меду и травах – Изор почуял мяту, душицу, мелиссу, и, кажется, ежевику… но следующий же глоток согрел и ударил хмелем в голову. А может, вовсе волшбой, мало ли. Тем более что угощались колдуны прямо на свежем воздухе, под холодными ночными звездами – так ближе к Шиддару. Луахассу тоже попробовал взвар, на этот раз маленькими глоточками. Потому что командир все же объяснил, что спиртное нежелательно малолетним дракончикам. Уже после трех глотков щеки Луа чуть порозовели. Он держался рядом, ото всех иных шидов наособицу, в общую кутерьму не лез, и то верно. Колдуны – вроде как не воины, им скорей чудесничать пристало, чем воевать, но годы раздора давно принесли свои плоды. Конечно, никто из молодых колдунов не спешил хвататься за оружие – поединщики кидали друг в друга все те же снежки. Оставив плащи и меховые накидки, выходили попарно на полянку, засыпанную снегом, и кружили в поединке. Оно вроде нетрудно, игра, ребячество – знай себе уворачивайся да успевай атаковать. А вот когда наскачешься, взмокнешь, ноги скользят, а снег норовит то в рукава, то в сапоги, а то и вовсе за шиворот набиться, а тебе надо успеть набрать полную его горсть, слепить и в противника метко бросить, и противник тоже не дурак, на месте, как плетень, не стоит, так и норовит вынырнуть, откуда не ждешь — не игра уже выходит, не ребячество, а самое что ни на есть воинское состязание на выдержку, ловкость и выносливость. Когда поединщики постарше стали выходить на истоптанную полянку с завязанными глазами, Изор уверился, что снеговая шутейная битва вылилась в нешутейное искусство. А уж когда выходил Сыч-Нарвик, его никому не удавалось победить, ни разу. И вот его приветствовали после очередного поединка, как победителя, и кто-то из старших, из наставников, сказал негромко: — И охота тебе, Сычик, каждую зиму в снегу кувыркаться, как скаженному. Всех победил, таких же скаженных… — Не всех! – заявил Нарвик, — Одного истинного шида, рожденного в клане, потерянного и обретенного – не победил. Пока что. Изор Раг-Манари! Не побоишься принять мой вызов да показать нам, лесовикам дремучим, столичную воинскую выучку? Изор уже давно понял, кого Сычик вызовет. Только кивнул змеенку, не тревожься, мол, драться снежками – не дротиками, не смертельно. И, скинув плащ и отстегнув ножны, вышел на полянку. Того, что драться придется с завязанными глазами, он не боялся, он тоже кое-каким колдовским премудростям выучился. Пусть и не под присмотром мудрых наставников, зато в бою, в настоящем бою, а не потешном. Захочешь жить – сразу увидишь, что надо. Девчушка показала обоим поединщикам одинаковые черные повязки из плотной ткани, Изору завязали глаза. В первый миг он испугался, что ничего не увидит, что в него угодит первый же снежок, пущенный Нарвиком. Но нет, Изор сделал над собой усилие, даже голова закружилась, и понемногу тьма вокруг него рассеялась, посерела… лица он, конечно, не различал, но зато видел колдовской дар каждого шида. Кто-то хлопнул в ладоши – дал сигнал к началу поединка – и Нарвик тут же пустил первый снежок, Изору в голову, и следом еще два, в живот и по ногам. Изор убрался в сторону, но Сычик не зевал, знай лепил снег в комки и метил точно в Изора. Было непривычно, но здорово. Голубые росчерки от пущенных снежков медленно таяли в воздухе, колдовской дар Нарвика вспыхивал ярче, не налюбоваться… «Ох и фокусы я могу показать в столице, кастовым воинам! А если на заставе, да с завязанными глазами, да от копий уворачиваться – все, пиши пропало, разбежится от меня гарнизон в полном составе» — подумалось мельком. Но не дело кувыркаться безответно – Изор тоже подхватил горсть снега, запустил в Нарвика. И понял, что эдак гораздо легче, когда соперник тоже кувыркаться вынужден. И пошло дело… отшагнул, упал на колено, выцелил братика, послал ему ледяной подарочек – и снова едва не плашмя в сугроб. И Нарвик крутился не как сыч – ужом изворачивался, меж хитрых двойных снежков проскальзывал! Весело Изору сделалось, хоть и трудно было скакать среди сугробов. Крики вокруг радостные, подзадоривающие. Девчушки ахают. Праздник! А потом… откуда-то издали полетели не мягкие, наспех слепленные снежки – ледышки, сосульки тяжелые! С острым краем, твердые, что камни! Изор раз отскочил, второй. В третий замешкался… И почуял, что вот, сейчас не сдержится Луахассу – и взметнется в небо разом весь снег и лед, укрывающий холмы и речушки, с грохотом и треском, невиданными в здешних краях; и обнажится земля от гнева его змеенка, и затрещат крыши, и упадут ниц люди… Изор развернулся к Луа, предостерегающе поднял руку и шепнул: — Нет. Изор видел змеенка очень четко – и лицо, и сверкающие глаза, и даже чешуйки. И готовность разнести тут все до основания. Но Луахассу послушался, лишь дернул крылом, порывом ветра отбросив смертоносную ледышку. И Изор почувствовал только мягкий толчок в плечо. Точно! Нарвик, про которого Изор забыл, все же достал его снежком. Ну и славно. Под ликующие крики Изор стянул повязку с глаз и поклонился Нарвику. Тот, впрочем, особой радости не испытывал. Может, утомился, наконец, после стольких поединков. Изор его особо не разглядывал, не до того было. Он спешил к Луахассу – змеенок разволновался и еще не совладал с собой, он провожал тяжелым взглядом Нарвика, который тоже торопился покинуть площадку для состязаний. Изор опасался, как бы его нежный чудесный мальчик не оборвал сейчас непутевому Сычику все перышки. Вместе с руками и ногами. Тем более что Сычик мог быть ни в чем не виноват, и вообще все это могло оказаться очередной проверкой на вшивость. Что ж это за шид новоиспеченный, если от каких-то сосулек увернуться не может? Поэтому он поспешил к Луа, взял за руки, заглянул в глаза: — Что ж ты в меня не веришь совсем, душа моя? Луа смутился, глазищи гневные опустил, ответил тихо: — Я не тебе не верю. Я им не верю… и раны твои разойтись могли! — Раны мои затянулись почти. Изор привлек к себе Луа, не смущаясь и не глядя по сторонам, шепнул в ухо: — Спасибо. Мне приятно, когда ты меня спасаешь. Змеенок растаял, расслабился. И признал: — Ты бы справился сам, я видел. Но мы все равно должны узнать, кто это сделал. Должны, конечно, подумал Изор. Надо быть осторожней на будущее, прислушиваться и приглядываться. * * * Когда Канкараим поручил Аргилу потихоньку расспросить Ларику о таинстве посвящения, он даже не удивился. Он этого ждал. Ларика и без того им с Луа секретами и сказками о таинстве все уши прожужжала. Она, конечно, больше с Луа болтала, не с Аргилом… Звездный дракон, как всегда, проводил много времени с командиром, а Аргил, напротив, лишний раз на глаза своему дракону не показывался и потому с радостью бежал за Луа и Ларикой, когда они звали пить чай с вареньем или орешками в меду. Или пробовать дивное заморское лакомство – горячий шоколад. Иные шиды называли их троих Младшими господами. Младший господин, Младшая госпожа. Аргил подозревал, что дело не в возрасте, что все намного сложнее, но не вдавался в подробности, не спрашивал. Спросишь, еще ответят, что никакой он не господин, ни младший, ни старший, ни средний. Причудилось ему, послышалось. Ему нравилось чувствовать себя причастным. Нравилось, что Луахассу и Ларика зовут с собой. Нравилось слушать, как они болтают, и тайком любоваться сестренкой Изора. Младшая же сестренка; наверно, оттого и младшая госпожа. Она тоже не очень-то общалась с Аргилом, глаза опускала, а вот с Луа держалась запросто. Впрочем, Аргил уже и сам видел, какой он, Звезда – открытый, искренний, хоть и диковатый. И всем сердцем преданный Изору. Ларика рассказывала о таинстве посвящения с восторгом, в ее устах оно было романтичным и возвышенным, хоть и исполненным опасности. Если бы Аргил хоть немного общался с девушками, он понимал бы – она болтает не просто так, таинство занимает все ее мысли. — Однажды, тысячу лет тому назад, одна молодая девушка полюбила юношу, предназначенного дракону, — рассказывала Ларика, — Дракон был могуч, всесилен и простирал свое крыло над кланом уже три сотни лет! Его шид, глава клана, совсем одряхлел и более не мог делить с драконом свой дар. Новый избранник дракона был юн и горяч, и потому его полюбила самая прекрасная девушка клана! И сказала ему об этом. Черные глаза Ларики сверкали почище серебряных глаз Луахассу – засмотреться можно было. Аргил и засматривался… — Юноша, избранный драконом, и мечтать не мог, что его полюбит самая прекрасная девушка клана! И вот это случилось. Но судьба уже отдала его дракону. И тогда… И тогда юноше можно только позавидовать, думал Аргил. И девушка его любит, и дракон. И вообще, хоть кто-то, да любит. — И тогда она тоже спустилась в ледяную пещеру, решив, что великий Шиддару должен рассудить их и вынести свой приговор. Ларика таинственно помолчала. Луахассу слушал заинтересованно, приняв историю за чистую монету. Аргил же предполагал, что история выдумана самой Ларикой. Если бы она услышала эту историю от госпожи Румилитты, то все действо крутилось бы вокруг влюбленной драконицы. — И когда она уже умирала от невыносимого холода – юноша признался дракону, что любит ее больше жизни. Дракон прочитал его душу и уверился, что сказанное – правда. И тогда они погибли. Аргил, залюбовавшись Ларикой, не сразу и сообразил, кто погиб-то. — Все погибли? – ужаснулся Луа. — Нет. Дракон и его избранник. Оба отдали свой дар, чтобы спасти девушку. — Хорошо тогда, — змеенок улыбнулся, как будто его в самом деле обрадовало, что его соплеменник насмерть замерз в пещере, чтобы спасти неведомую шидку. — Да, — согласилась Ларика, — это хорошо, потому что девушка через положенное время родила ребенка – великого колдуна, который возглавил клан. Ларика рассказывала такие истории чуть не каждый вечер. И вот Канкараим тоже заговорил про таинство. Аргил понимал, почему. Его сизый змей мечтал о госпоже Румилитте, тут и гадать не о чем.