Легенды предзимней ночи

Аргил угнездился на краю низкого ложа, опустив сцепленные руки между колен. Канкараим, облокотившись на каминную полку, смотрел в огонь. Поза его была небрежной, даже расслабленной… если бы не выпущенные крылья. Полурасправленные, будто Кан собирался взлететь. Блестящие, иссиня-черные, хотя обычно, под солнцем, казались светлее. Мощные маховые перья сродни стрелам – такие же ровные и острые. Крылья подрагивали, норовя вот-вот распахнуться и заполонить всю комнату. Аргилу представилось, будто Кан, как истый крылатый хищник, настиг какую-то добычу, пригвоздил ее кривыми когтями и топчется, приноравливаясь добить. Тут он спохватился, вспомнив, что когти у дракона вовсе не кривые, а очень даже ровные и красивые… И вздохнул. Может, он последний раз так близко видит драконьи крылья. Кан чуть обернулся, словно услышал мысли: — Скоро Межевая ночь. Таинство. Аргил еще крепче сцепил руки. Гром, наверно, каждый день, каждый час до таинства посвящения считает. Потому и волнуется в нетерпении. И долг Аргила рассказать все, что знает. — Да, — опустив голову, начал он, — скоро ночь посвящения. Но ледяная кара Шиддару не настигнет тебя, Теплый Гром. Ларика рассказывала множество историй, и во всех Шиддару наказывал смертью только за обман. Если шид, или дракон, или оба желали таинства не по велению души, а ради колдовского могущества, власти или мести – тогда они обретали смерть. Но если в ледяную пещеру шидов и драконов вело искреннее желание стать одним целым – они получали благословение бога. Гром стоял недвижно у камина, устремив взгляд в огонь, и даже крылья его замерли. Потом медленно сложились и пропали. Этот миг всегда несказанно восхищал Аргила – только что крылья возвышались посреди комнаты, увенчанные когтями на сгибах, великолепные, огромные – и вот их нет, только по широкой спине дракона еще струится лиловое сияние, переливается вдоль хребта и постепенно иссякает. Волшебство, к которому невозможно привыкнуть. И от которого еще сложнее будет отвыкать. — И госпожа Румилитта только того и ждет и будет счастлива… — тихо закончил Аргил. — Румилитта? – вдруг удивился Кан. Развернулся к Аргилу, глянул недоверчиво: — А разве так можно, чтобы Румилитта? Тут уже удивился Аргил. Аж в животе похолодело. Гром собирался идти в пещеру не с госпожой Румилиттой? А с кем тогда? Неужели с ним, с Аргилом? Он сглотнул через силу и все же ответил: — Можно. Чтобы Румилитта. — Ну, значит, втроем пойдем. Я, ты и госпожа Румилитта. Вот теперь не только в животе похолодело, но и руки, кажется, отнялись. А он-то думал… он же прощался уже! Он ведь… Аргил как можно спокойней переспросил: — Я? Гром усмехнулся: — Или забоишься, как всегда? — Нет! Не забоюсь! — Ну вот и решили, — легко согласился Канкараим и снова отвернулся к огню, по плечу мотнулась сизая коса. Аргил медленно расцепил руки. Что думать, он не знал. Слишком резко все переменилось. Он сидел на краю низкого ложа и просто дышал, и поглядывал на спину дракона. Крылья не показывались, и о чем думал его дракон, Аргил прочитать не мог. Чуял только, что тот доволен. Не спросил, конечно, опять, чего самому Аргилу-то хочется. Ну а как бы он спрашивал? Сватов бы засылал, словно к какой крестьянской дочке? Не надо этого… Ледяная пещера, со всеми сказками, догадками и тайнами, вдруг придвинулась ближе, стиснула заиндевелыми стенами, окутала студеным дыханием. * * * После поединка с Нарвиком командир в иные забавы не ввязывался. Позабавился, хватит. Однако и прятаться от недругов за крепкими стенами святилища Изор тоже не собирался. Не на того напали. Не боится он никаких недругов. К полуночи шиды спустились к проруби, Изор подумал было, снова станут окунаться в ледяную воду. Но нет, колдуны разошлись по берегу, обступили прорубь. Притихли. Даже факелы, расставленные там и сям на шестах в снегу – и те, казалось, потускнели. Изор терпеливо, как истинный шид, ждал, что-то будет. А потом поднял голову и увидел – на краю обрыва, нависавшего над озером, появился человек. Он встал между двух мощных факелов, и стало видно, что человек почти обнажен, лишь набедренная повязка прикрывала его наготу. Изор быстро глянул на озеро и обратно на обрыв – высота его поразила. Да и прорубь была невелика. Боевой командир поостерегся бы сигать в нее с такой высоты даже погожим днем, не то что темной ночью. А ну как течение под лед утянет? Колдун на обрыве тоже под воду не торопился, стоял, дышал глубоко, примеривался… И вот – отступил на пару шагов, и бросился к краю! Упруго оттолкнулся, ринулся вниз головой! И вошел точно в воду, плеснуло брызгами во все стороны. Шиды радостно закричали, в ладоши захлопали. Изор выдохнул. Хороши у них тут развлечения. И почему о таких обычаях воинам-раг наставники не рассказывают? Неужто они, колдуны, все такие – никакого холода не боятся, с завязанными глазами все видят, меткие, ловкие, по деревьям лазают, с обрывов ныряют? …и почему тогда не выиграли войну? Изор переглянулся с Арагуном, что стоял неподалеку; тот, видно, тоже что-то такое обдумывал, хмурился. Утар вовсе примеривался к обрыву, это тоже было ясно без слов. А то получается, что колдуны-шиды красуются изо всех сил, Изор один за всех отдувается, а это ж не дело. Ну, ладно, вчера было сложное испытание – вслепую снежками драться – а сегодня вроде полегче. Изора успокаивало только то, что Утар никогда выскочкой не славился и напоказ выставляться не любил. То, что он к обрыву присматривается, еще не значит, что вызовется нырять. Надо будет – сделает, а по глупости лезть на рожон не станет. Канкараим поглядывал на действо без особого интереса. Ему, крылатому, может, и не понятно, что в этом геройского. Он как вниз с обрыва, так и обратно из проруби на обрыв взлететь может, дважды взмахнув крылом. Тем временем с обрыва прыгнул и второй, и третий, и вот снова Сыч-Нарвик наверху показался, и красовался там долго, то поднял руки, то опустил, то присел, то подпрыгнул… и потом, в прыжке, в воздухе закрутился вьюном, так, что все ахнули. Изор даже порадовался, что его вчера на соревнование вызвали, не сегодня. Сегодня он не сумел бы. Наверно. — Я сейчас, — вдруг сказал Луа и исчез, а Изор лишь кивнул, думая о своем. А потом Луа появился. Неожиданно. На самом краю обрыва. Изор еще даже хватиться его не успел – а вот он, пожалуйста. Геройствовать собрался. Ну и какой из Изора колдун, тонко чувствующий своего змеенка? Крот он слепой. Тетерев глухой. И вообще чурбан бессердечный. Луахассу вышел на обрыв вовсе обнаженным, выпустил крылья – шиды вокруг Изора на колени попадали. Луа взмахнул крыльями, раскидав факелы в стороны, и стало видно, как ярко он сверкает во тьме, каждое перышко, каждая чешуйка и каждая прядка растрепанных волос. Весь клан, показалось, восхищенно выдохнул в один голос… Змеенок спрятал крылья и, оттолкнувшись, подпрыгнул высоко вверх — и канул озеро, гибко, грациозно, словно всю жизнь этому учился, тоненькая сверкающая фигурка мелькнула вдоль обрыва. А потом он снова пропал, в проруби. Восторженные крики шидов скоро смолкли. Изор… испугался и сам пропал, будто тоже рухнул куда-то, в голове помутилось, поплыло… и он тут же почуял змеенка, живого, в кромешной подледной тьме. И увидел, как он плывет подо льдом, в глубине, сверкающей звездочкой прокладывает свой путь. Командир открыл глаза и улыбнулся той звездочке, что искрилась уже посреди озера. Все с ним хорошо. Он же дракон. Всесильный. Звездное серебро пронизало все озеро, а потом у дальнего берега взметнулся лед, глыбами, брызгами разлетелся, выпустив на волю крылатого дракончика. Те шиды, которые успели в тревоге вскочить на ноги – снова в снег попадали. А дракончик, пронесшись над озером, опустился рядом с Изором, в объятия ему свалился. Командир улыбнулся, скинул плащ и завернул в него свое чудо. Нечего глазеть всяким. Увидели раз – и хватит с них. * * * Межевая ночь стояла на пороге – уже сгущались сумерки, по-зимнему светлые, искристые. Снежная зима дарит иные ночи, непохожие на летние или осенние. Они прозрачны, как тонкий ледок в роднике, и свежи, как высокогорные ветры. Изор ждал праздника, напутственных слов, может быть, даже песен! Зачем-то же их заставили вырядиться в рубахи, сплошь покрытые белой вышивкой, а волосы украсили россыпями звезд, сработанных из драгоценных камней. Всем, даже Изору. Даже Кану! Ему, к слову, очень шло – украшения отсвечивали его природным, багряно-пурпурным даром. Была в этом какая-то варварская дикарская роскошь. А вот Луа в ритуальном убранстве можно было спутать с госпожой Румилиттой, таким он выглядел хрупким. Изор предпочел не думать, как он сам смотрится в каменьях, ради которых столичные модницы, небось, отцов своих заставили бы разориться. Изор о другом думал, о том, что дальше будет, тревожился. Но темнейший глава клана удивил его в который уже раз. Он вынес из святилища лук и стрелы. Три лука и девять стрел. — Ночь таинства наступает, — сказал он, — и лишь одно испытание отделяет вас от нее. Таков извечный закон, такова божественная воля, чтить которую мы призваны с рождения. Чтобы доказать готовность к таинству – каждому из вас, дети мои, должно поразить стрелой своего крылатого, парящего в небе, а крылатый должен принять в себя стрелу своего шида. Завет гласит – если шид слаб духом, он не сумеет стать парой дракону, но если дракон не готов жертвовать – ему не нужен шид. Выбор за вами, — темнейший строго посмотрел на Изора, Аргила и Ларику, — вы можете послать все три стрелы в небо и освободить дракона, или ранить его и навсегда привязать к себе, — потом он обернулся к Луахассу, Канкараиму и госпоже Румилитте, — а вы, крылатые жители небес, можете подняться выше облаков и стать недосягаемыми и свободными, или открыться стреле, если хотите связать свою жизнь с тем, с кем она свела вас однажды. Выбор – за вами. Изор к такому не был готов. Он и представить себе не мог! Чтобы собственной рукой! Из боевого лука! В Луахассу? Канкараим первый сбросил плащ, глянул на Аргила, хмыкнул: — Ты умеешь хоть? И, пока тот бледнел, краснел и заикался – расправил крылья и взмыл в небо, сказав напоследок: «Понизу держаться буду, и попробуй только промазать!» Госпожа Румилитта негромко сказала Ларике что-то ободряющее и последовала за Каном. Луахассу тоже недолго задерживался на земле. Разве только застежку на плаще расстегнуть да рубаху вышитую скинуть. Глянул в лицо Изору, улыбнулся. Сказал просто: — Я не боюсь, я тебе верю, — и прыгнул в небо. Шиды вокруг – весь клан – вовсе были ни живы, ни мертвы. У них на глазах творилась Великая История, может, даже грандиозней войны между лур и шид. Или Изор совсем уж умом тронулся, чтобы думать о каких-то историях и кланах, когда нужно брать стрелы да натягивать тетиву. Тем более что и Ларика и Аргил уж луки взяли. Оба, правда, едва не плакали. Что ж… если Аргил с непривычки промахнется все три раза – даже лучше будет… Драконы держались понизу, изредка взмахивая крыльями. Наверное, им тоже было несладко, спрятав чешую, подставляться под стрелы по собственной воле. Все три первые стрелы ушли мимо. Аргил и Ларика промахнулись, Изор попал — только целил он в еловую шишку, проверял чужой лук. Сбитая шишка прошелестела между ветвей, посыпался снег, порывом ветра горсть колких снежинок бросило в лицо Изору, он глубоко вдохнул холод, как в ручье умылся. И следующую стрелу направил в Луа. Змеенок ахнул, хлопнул крыльями, потерял воздушный поток и соскользнул к святилищу. Шиды, с благоговением глядевшие на драконов, парящих кругами над поляной, тоже ахнули все разом. Кто-то особо впечатлительный даже бросился ловить дракончика на руки. Но он уже стоял на земле, рядом с командиром, и взволнованно дышал приоткрытым ртом. Изорова стрела угодила ему чуть ниже ключицы. Она была тонкая, с легким, узким наконечником, без выступающих лопастей или граней – в любое другое время командир выкинул бы такую стрелу, как негодную. Зато теперь он знал, что ее можно будет вынуть без лишней боли. Луахассу глянул на древко, но тронуть не решился. И правой рукой старался не дергать. Аргил с Ларикой за это время потеряли по второй стреле и целились третьей. Ларика вроде успокоилась, а черногорский шиденок еще больше разволновался, от стыда, наверно… Канкараим еще ниже опустился, рыкнул требовательно: «Ну же!» — и стрела сорвалась с тетивы прямо в него! Ларика успела чуть раньше, госпожа Румилитта уже спускалась со стрелой, пронзившей ее руку, самую ладонь. Изор улыбнулся и успел подумать, что мудрая змеица проследила полет тонкой стрелки да поймала ее открытой ладонью. Порадовался даже… И тут на полянку свалился Канкараим. Убрал крылья. И Аргил упал перед ним на колени, сполз в снег, будто обморочный какой… Изор разглядел Кана – и тогда понял. Стрела угодила ему в живот, глубоко ушла, верная смерть для человека. Может, и для дракона – кто знает? — Куда метил-то, стрелок? – хрипло спросил Кан. Аргил поднял на него глаза, но ничего не ответил. Немудрено. Небось от ужаса дар речи потерял. Но Гром стоял на ногах, даже разговаривал вот, и в снег валиться рядом со своим шиденком пока не собирался. Изор шагнул к нему, подставил плечо. Кан глянул – и принял помощь, обхватил плечи командира, но все же пробурчал, мол, рана ерундовая. Тут и Аргил поднялся на дрожащих ногах, с другой стороны поддержал змея. Так они и направились в ледяную пещеру, среди всеобщего молчания. * * * Луа нес одежду, свою, Канкараима, и плащ госпожи Румилитты, взгромоздивши на левое плечо, и шел последним – ему же колдуны еще какой-то узелок в руки сунули. Пришлось нагружать и правую руку. Потому Луа особо по сторонам не смотрел, все больше под ноги: как бы не поскользнуться невзначай на вековых-то льдах, да в слабом свете факела, который держала Ларика. Но совсем не заметить, каково убежище колдовского бога, он не мог, ему было любопытно даже раненому. Казалось, пещера прорублена сквозь высокогорный снежник, который со временем засыпало землей, камнем, да оплело древесными корнями. Потому что ни дно, ни стены пещеры не угадывались под вековой наледью. Но дорогу в убежище бога, как видно, прокладывал сам Шиддару – тут могли бы свободно пройти великаны… Свод был высок, а по редким уступам могли бы шагать и громадные ноги. Да только колдунам и раненым драконам спускаться по тем уступам было трудно. А спускаться следовало до самого дна, где пред отвесной ледяной стеной, в которую уходил бог, древние колдуны устроили первый алтарь. И вот Луа шел, тянул свою ношу по уступам, поскальзывался, но неизменно удерживался на ногах. И чуял, что Канкараим слабеет. И боялся, что скоро раненого змея коснется царящий вокруг холод. Когда, наконец, он услышал долгожданное восклицание Ларики, поднял голову – и в самом деле увидел обледенелую стену, уходящую во тьму, и широкое возвышение перед ней, словно по дну пещеры бежала волна, в единый миг схваченная лютым холодом. На ее край, вздыбленный неведомым ветром, Изор с Аргилом укладывали Канкараима. Луа сел там, где стоял. Сгрузил одежду, опустил узелок, там что-то глухо ударилось о лед. Луа распутал узел и достал кувшин. Взболтнул – внутри плеснула вода или вино. О стенки кувшина нежно стукнули мелкие льдинки. Надо пить сейчас, потом замерзнет. — Плащ! – подал он голос. – Плащ подстелите! Зря тащил, что ли? Тут же рядом опустился на колени Изор, схватил плащ Канкараима, рванулся обратно, но вернулся на миг, поднял лицо Луа за подбородок, заглянул в глаза: — Ты как? — Лучше, чем Кан, — ответил он. — Я скоро! Луа кивнул и привалился куда-то спиной. Он отдыхал и смотрел, как Канкараим тяжело приподнялся на локтях, и с его живота сбежала яркая струйка крови. Как Изор взялся за древко стрелы, но госпожа Румилитта остановила его. — Нет, — сказала, — это должен сделать Аргил. Черногорский колдун побледнел пуще своего змея, но все же вытянул стрелу. Бросил, окровавленную, на алтарь. Кан дернулся, рыкнул и снова откинулся на спину. — Свою кровь ему дай! – подсказали, кажется, все хором. Аргил растерянно обернулся: — Как? Но Канкараим, однако, и сам вполне соображал, сгреб шиденка за косу, рывком притянул к себе и, видно, ужалил в рот до крови – по губам, на грудь ему закапало…а Аргил застонал, все услышали… его, верно, повело сразу… Кан пил кровь, глотал; мускулы на руке, что держала шида за косу, напрягались; шид склонялся все ниже. Луа сейчас тоже от крови Изора не отказался бы. От теплой, вкусной крови, бьющей толчками в горло. Тут Луа заметил, что Ларика прикрыла ладонью рот – от изумления, наверно. Как бы не испугалась, подумал он, как бы не решила, что змей сейчас убьет шида. Но Канкараим уже отпустил его, немного, только чтоб посмотреть на него, и кровь изо рта Аргила больше не текла, и сам он обескровленным и слабым вовсе не выглядел. Кан окинул шида взглядом и потянулся снова, уже целовать… Ларика чуть факел не выронила, госпожа Румилитта перехватила, стала ей что-то шептать на ухо, Луа вроде разобрал: «…красивый» Он понимал, что в любое другое время Аргил, да еще перед Ларикой и госпожой Румилиттой, наверно, смутился бы – не того, что его целует дракон, а самого себя – но сейчас сизая драконья чешуя сверкала перед его глазами, он пил яд и пламя, вдыхал влажный запах близкой грозы, и не думал о смущении. Он уже помогал дракону стаскивать свою вышитую рубаху. Луа тоже чуял запах и вкус грозы, родной и теплой, и прислушивался к себе – а ну как его звериное, драконье начало взвоет – моя гроза, с детства, еще когда в яйце лежал, хранила мою жизнь и согревала! У отца, Духа-всех-Азуру, было бессчетно сосудов, а Кан сам в сосуды просился, значит – моя гроза! Заморышу шидскому отдавать? Еще чего! Он прислушивался к себе, но и сам понимал – если ему суждено основать свой род, это произойдет не сейчас. Зов Великого Духа Племени не может проснуться у едва оперившегося птенца. Да только… не так давно он думал, что и крылья его никогда не окрепнут, и сила звездного серебра никогда ему не откроется. Луа взглянул на своего шида и тут-то явно почуял волнение звездно-серебряного дара, ощутил на языке вкус колдовского золотого пламени, горевшего в груди Изора, и тот отозвался сразу, отодвинулся от остальных, встал с алтаря и вернулся к Луа. Опустился перед ним на колени, углядел кувшин на полу пещеры. — Это что, откуда? – подобрал его и откупорил. – Вино? – и, не дожидаясь ответа, понюхал и отпил. Покатал на языке, распробовал, — Вкусное, пей. Тут же поднес кувшин ко рту Луа и приобнял левое плечо. Луа пил вино – глотнул раза два или три – и снова посмотрел на алтарь, где Канкараим так же обхватил Аргила за плечи и перекатился с ним вместе, уложив шида на спину. Тот, уже догола раздетый, не противился – не за тем одежки свои скидывал, чтоб противиться. Да и кому? Грозному дракону? Тут и захочешь воспротивиться – не дозволит. Канкараим выпустил темные до синевы крылья, раскинул их широко, распушив перья — и спрятал своего шида. Только яркую зелень колдовского дара, глубокого, как лесное озеро – не спрячешь… Аргил, притиснутый к алтарю, застонал громко, и дар его волной вскинулся. Тут Изор выдернул стрелу из-под ключицы Луа, и он тоже не сдержался, вскрикнул. И вина тут же хлебнул, закашлялся. Но взгляда от алтаря не отвел. Кан уже снова распахнул крылья, и стало видно, что его рука просунута под спину Аргила, змей притискивает его к себе с каждым толчком, а Аргил всем телом отвечает. И, наверно, никого и ничего вокруг не видит, кроме своего змея. А потом Кан его в алтарь вдавил, обеими руками в плечи, словно зверь лапами, приподнялся, выгнулся, так, что по хребту пурпуром вспыхнуло, а Аргил криком подавился. Луа перевел взгляд на Изора, который зачем-то плеснул вином ему в рану, обнял его за шею и притянул к себе. * * * Канкараим глубоко вдохнул, почувствовал, как вдоль осевой жилы свободно течет его грозовой дар, обновленный, напитанный весенней колдовской силой, как орошает все тело, прогоняя остатки немощи, как заставляет топорщиться чешуйки и перья; он блаженно потянулся, выдохнул и открыл глаза. Рядом, полускрытый его крылом, лежал шидский заморыш и улыбался, будто грезил наяву. И светился счастьем, даже краше стал. Таким он был бы, если б всю жизнь его любили и нежили, если б хвалили на каждом шагу и прощали детские шалости. Если б не знал унижений и презрения, въевшихся в душу, запечатленных вечной тенью неуверенности в его глазах. Он тоже парил в обновленном потоке дара, чуял на губах летнюю грозу, безудержную, дерзкую! Она заставляла расправлять плечи, дышать глубоко и вольно, и смотреть прямо, не отводя глаз. «Почаще его любить надо – быстрей великим колдуном станет» — подумалось вдруг. Кан погладил шида под крылом – от колена по внешней стороне бедра, по боку, по животу, по влажному члену, между ног и по внутренней стороне бедра. Член мальчишки снова напрягся под рукой, а ноги еще были раздвинуты… Приятно было так его гладить и замечать, что и ему приятно, и он этого не скрывает. Хороший сосуд, глубокий, подумалось Кану, и с каждым днем все глубже становится, ничуть не хуже крылатых… Только промелькнуло – и снова о горьком подумалось, о том, что его сосуд, серебряный, дивный, выпестованный и с таким трудом найденный – шида будет греть, а не кладку Кана и Румилитты! Да и о какой кладке он возомнил? С чего вдруг про свой род размечтался? Он сюда с Аргилом пришел, Румилитта – вообще с Ларикой, с шидкой! Трое драконов, у которых могли бы быть птенцы с немалой долей звездного серебра – шидами теперь связаны, как проклятием. Кан отпустил Аргила, сел, глянул на госпожу Румилитту, о ней ведь думал! и замер… Стрелу из руки госпожи уже вынули, а ладонь лентой перетянули, небось, Ларика косы ради той ленты расплела. Змеица и шидка стояли близко, в двух шагах, и обе на них с Аргилом смотрели. Госпожа Румилитта подобрала подол платья, опустилась на алтарь рядом с Каном, жестом подозвала Ларику: — Полное исцеление, посмотри! Ах, это… Кан и забыл уже… а для сестрички Изора, верно, чудо из чудес. Ну, пусть посмотрит, что ли. Он оперся на руки, показывая живот – рана исчезла без следа, кроме, разве что, бурых кровавых разводов. Он как-то совсем не подумал, что показывает не только живот, а всего себя, Ларика стыдливо отвела взгляд. Зато Румилитта тронула кончиками пальцев его кожу, погладила, сначала пальцами, потом ладонью. Тут сбоку зашевелился Аргил, сел и оказался позади, за левым плечом Кана, как за укрытием. Румилитта тоже это заметила, улыбнулась лукаво: — И мальчик не опустошен, наоборот даже. Она была слишком близко, чтобы Канкараим мог спокойно дышать, но ведь она пришла сюда не с ним! С шидкой! Значит, и выбрала не его… но ладонь змеицы, готовой к кладке, лежала у него на груди, а запах сводил с ума. — Первый раз такую красоту вижу, — это она сказала? Кан не ослышался? – Летняя гроза пронеслась над юной листвой, растрепала ветви, ошеломила своей мощью – и одарила негой и счастьем. «Юная листва», то есть Аргил, не стал стыдливо отворачиваться, наоборот, выпрямился и вскинул голову. А Канкараим накрыл ладонью пальцы Румилитты, поднес к губам и поцеловал. Что бы там ни было, кого бы она не выбрала, он чуял – это его сосуд, его змеица, и она готова к кладке. — Холодно, — вдруг негромко сказала Ларика, и змеица тут же отстранилась.