***
Коноха Начнем с того, что я не собираюсь давать тебе имя, мой дорогой дневник. Мне все равно, считает ли Ино нормальным обращаться к неодушевленным предметам в такой дружеской манере. Я думаю, она просто защищается, потому что я смеялась добрых десять минут после того, как узнала, что у нее не только есть дневник, где она пишет чуть ли не святые вещи, но и что его зовут «Моко-моко-сан». Это такое чудовище в фиолетовой бархатной обложке, со стразами, приклеенными спереди, и маленькими танцующими мультяшными животными, напечатанными на полях каждой страницы. …Итак, я полагаю, что мне есть за что быть благодарной. По крайней мере, Ино выбрала для меня что-то со вкусом. Она купила его пару недель назад, через два дня после моего возвращения в качестве запоздалого подарка на мой день рождения. Этот дневник не такой уж уродливый. Страницы аккуратно разлинованы, а обложка глубокого, насыщенного сливового цвета. Вдоль корешка расположены маленькие, ниспадающие каскадом золотистые цветочки. Очень красиво, если быть честной. Но он лежит у меня на прикроватной тумбочке с тех пор, как Ино купила его для меня, нераспечатанный. Я не тот человек, который ведет дневник. Записывать свои мысли на бумаге… Какой в этом смысл? Я мыслю довольно ясно, в целом придерживаясь логических линий. Внутренняя Сакура всегда рядом, чтобы помочь разобраться во всем — это как иметь постоянного компаньона и рупор для любых идей. Когда она вела себя слишком незрело или иррационально, я могла поговорить с мамой и папой… …Наверное, дело в том, что раньше мне не нужен был дневник, которому я могла бы раскрыть все свои секреты, слишком невероятные, чтобы их можно было произнести вслух. Но теперь мамы и папы нет. Я не могу поговорить ни с Ино, ни с Наруто. Раньше у меня никогда не было секретов, понимаешь? Если только небольшие. В четырнадцать я была влюблена в Неджи, но потом поняла, что он напоминал мне о том, кем мог бы стать Саске, если бы сделал правильный выбор. Подобные глупости. Однако теперь все по-другому. Цунаде-шишо, как по расписанию, делает небольшие намеки раз в два дня, но я не хочу разговаривать — ни с ней, ни с кем-либо из консультантов, к которым она меня направила. Все в порядке. Дело не в том, что я не хочу говорить об этом, а в том, что я не вижу, как я могу это сделать. Каждый раз я покрываюсь потом, мое сердце бьется быстрее — я чувствую панику и хочу спрятаться. Ненависть к себе возвращается, и я хочу причинить себе боль за то, что оказалась такой некомпетентной и глупой. За то, что позволила поставить себя в положение, в котором была такой уязвимой. Мне становится еще тревожнее, когда я думаю о том, что все могло бы обернуться еще хуже — если бы Итачи и Кисаме захватили Наруто после того, как использовали меня в качестве приманки. Если бы они каким–то образом вытянули из меня конфиденциальную информацию, — мне становится еще больнее. Цунаде-шишо, Шизуне и, несомненно, консультанты сказали бы мне, что это иррационально, что это не моя вина, но я думаю, что они лишь пытаются избавить меня от правды и не дать мне чувствовать себя еще хуже. Я исцелила его. Я сохранила ему жизнь. И поэтому я несу ответственность за все, что может случиться с Наруто или Саске. Это вызывает отвращение. Мысли проносятся в моей голове нескончаемым циклом, разъедая разум каждое мгновение, когда я не занята работой или тренировками. Последний раз я чувствовала себя похожим образом после ухода Саске. Если бы только я могла поспать — если бы я могла поспать хотя бы одну ночь, — уверена, все было бы немного лучше. Я пробовала медитацию, травяные настои, успокаивающую чакру, таблетки, алкоголь… но ничего не помогает избавиться от ночных кошмаров. Каждый раз, когда я закрываю глаза, мне снятся самые ужасные сны. Иногда я бываю на территории клана Учиха в ночь убийств, стою неподвижно, наблюдая, как он делает все, что Цунаде-шишо описала мне в деталях. Он перемещается по домам других членов клана, подобно темной тени, убивая их тихо и методично, в стиле экзекуции. Затем я беспомощно наблюдаю, как беззащитный маленький Саске натыкается на сцену и обнаруживает всю ужасающую правду, прежде чем Итачи пытает его снова и снова… Но это не самое худшее. В других снах мы возвращаемся на базу, в мою старую комнату. Он проводит пальцами по моим волосам, оставляя дорожку мягких, нежных поцелуев от моих губ вниз по шее, ключицам и груди. Все просто прекрасно, все идеально. И вдруг одна из его рук вцепляется в мои волосы так сильно, что становится больно. Он достает кунай из-под подушки и вдавливает острие в мои ребра, пока не совсем разрывая кожу. Я в ужасе, но не могу пошевелиться. Неважно, как сильно я сопротивляюсь, он смотрит мне в глаза… но он не тот Итачи, которого я знаю. Он больше не мой Итачи. Его глаза кроваво-красные из-за использования шарингана. Черты его лица такие же холодные и суровые, как если бы он нанес удар ножом в сердце собственной матери. Я умоляю, говорю, что думала, он любит меня, и, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не делай этого — точно так же, как, должно быть, умоляла его мать, увидев, как любимый старший сын убил мужа, а затем набросился на нее с аналогичными намерениями, но это бесполезно… Я даже не могу говорить — даже не могу писать — о том, что произойдет дальше. Сначала я скучала по теплому, потертому, мягкому ковру в моем доме приятного зеленоватого цвета. Полы в этой новой квартире, даже в моей спальне, из полированной древесины твердых пород. Выглядит изысканно, но у меня мерзнут ноги. Однако отмыть рвотные массы гораздо легче. Я делала это почти каждую ночь после того, как просыпалась от подобных кошмаров. Ино и Наруто все еще предлагают либо приехать, либо переночевать у них. Я думаю, они бы заметили, что со мной что-то не так, что неприемлемо с моей стороны. Я так сильно хочу принять их предложение. Честно говоря, оставаться одной в этой квартире ночью так страшно, что я едва могу пошевелиться, но я не могу. Может быть, их присутствие подействовало бы успокаивающе, а может быть, и нет. Меня тошнит после самых страшных снов, и я думаю, что, возможно, кричу в подушку, потому что у меня сильно болит горло, когда я просыпаюсь. Еще я иногда плачу… Увидев все это, они, вероятно, поймут, что в моей истории есть нечто большее, чем то, что я рассказала. Надеюсь, что это пройдет. Я делаю то, что привыкла делать на базе — стараюсь избегать сна, насколько это возможно. Однако становится удручающе сидеть ночью под одеялом в гостиной, даже при включенном телевизоре. В три часа ночи мои мысли начинают путаться и принимают странные направления. Как бы я ни старалась, я не могу не вспомнить все, что он рассказывал мне о Саске и родителях. Тот задумчивый, тоскующий, печальный тон, который был у него всякий раз, когда он говорил о них. С чего бы ему упоминать о семье? Он обвел меня вокруг пальца — играл на мне, словно на пианино, — даже без всего этого. Зачем утруждать себя попытками убедить меня, что он любил их? Почему он притворился, что рассказывает о них? Для этого не было никакой причины, и даже сейчас… даже когда кажется, что я никогда по-настоящему его не знала… Итачи не производил впечатления человека, который стал бы делать что-то без причины. Причина. Одна из причин, по которой Цунаде-шишо предположила, что Итачи взял меня в плен, заключалась в том, чтобы использовать мои медицинские знания в своих интересах. Но прошлой ночью я поняла, что он никогда не просил меня об исцелении, а у него было миллион возможностей. Все, что требовалось с его стороны, — один небольшой намек, одна ночь. Сакура, я неважно себя чувствую, не могла бы ты меня осмотреть? Но нет, он из кожи вон лез, чтобы скрыть свою болезнь, считая, что в ней не было ничего особенного. Он несколько раз говорил, что это всего лишь легкий случай хронического бронхита, ничего такого, что можно было бы вылечить даже с помощью медицинской чакры. Первые несколько раз, когда я предлагала провести осмотр, он мне отказывал. На самом деле, я бы не исцелила его, если бы не тот несчастный случай во время захвата Роши. Теперь я также вспоминаю, что Какаши-сенсей рассказывал, что Итачи, как и многие члены клана Учиха, медленно слепли из-за чрезмерного использования шарингана. Но даже если Итачи действительно не осознавал серьезности внутреннего заболевания, он должен был знать о своем ухудшающемся зрении. Это единственная другая медицинская проблема, из-за которой ему мог потребоваться ирьенин. Я говорила, что у него проблемы со зрением, но он не просил о лечении. Всякий раз, когда я предлагала помощь, он говорил беречь чакру для наших миссий. Это… не совсем сходится. Цунаде-шишо также взяла за правило упоминать мне кое-что еще две недели назад, после того, как я вернулась в Коноху. Может быть, она думала, что это поможет. Но она подчеркнула результаты обследования, которое провела Шизуне, а именно, что за те месяцы, что я провела с ними, Итачи и Кисаме не причиняли мне вреда. Даже не применили гендзюцу в попытке извлечь информацию. Я знаю, что шишо сочла это… по меньшей мере странным, учитывая их репутацию самых опасных, неуравновешенных, склонных к насилию членов Акацуки. Я думаю, Шизуне использовала формулировку, подобную той, что Итачи обращался со мной «так же нежно, как ребенок со своей любимой игрушкой». …Его любимая игрушка. Не очень приятная мысль, но… Я знаю, это странно, возможно, даже иррационально, но в такие ночи, после кошмаров, я нахожу в этом некоторое утешение. Одной из худших вещей после того, как я узнала правду, было осознание того, что нежный, милый, добрый Итачи, которого я знала и в которого влюбилась… вовсе не был таким. Что тот факт, что человек, который, как я думала, никогда и мухи не обидит — который пошел со мной в город той дождливой ночью, когда бедная бездомная кошка появилась у нашей двери, чтобы мы могли отнести ее в приют, — был способен на ужасное, невообразимое насилие… направленное против ничего не подозревающих жертв. Я не могу сосчитать, сколько раз я прокручивала в голове каждое наше взаимодействие в мельчайших подробностях, чувствуя тошноту и задаваясь вопросом, хотел ли Итачи когда-нибудь причинить мне боль… приходила ли ему когда-нибудь в голову такая мысль. Но даже зная правду о нем, я не могла вспомнить даже малейшего намека на… сомнительные намерения, когда он был со мной. Ни одного. Я довольно хорошо разбираюсь в подобных вещах. Интуиция, знаешь ли. Слабое утешение — думать, что даже несмотря на то, что Итачи манипулировал и обманывал меня наихудшим образом, лгал мне о том, кто я такая, использовал меня в своих целях, использовал меня для секса… Может быть, за прошедшие месяцы ему стало не все равно на меня, хотя бы немного. По крайней мере, он увидел во мне что-то такое, чему не хотел… причинять боль. Он не чувствовал необходимости заставлять меня чувствовать боль или что-то похуже от его рук. Это больное, извращенное определение заботы для убийцы? Это ли он имел в виду, когда сказал, что любит меня? Когда я так думаю, когда у меня возникают эти сомнения, кажется, что внутри все переворачивается. Словно я пытаюсь оправдать или рационализировать его действия, хотя до боли очевидно, что он этого не заслуживает. В этом трудно разобраться, но даже несмотря на то, что я так сильно его ненавижу… Боюсь, какая-то маленькая частичка меня все еще любит его. Любит того Итачи, которого я, по крайней мере, знала. Стокгольмский синдром — так это называется, верно? Я не уверена. Но это единственное объяснение того, почему, несмотря на то, что я провожу большую часть каждой ночи в приступах беспокойства, бывают моменты — когда я лежу, снова пытаясь заснуть, на полпути между сном и бодрствованием — я вспоминаю время, которое мы провели вместе, в деталях. Те бесчисленные головокружительные, волнующие часы экспериментов за закрытыми дверями, когда у нас было немного времени для себя. Он был так добр ко мне. Такой нежный, такой любящий. Я чувствовала себя в безопасности. Помню, я подумала, как это чудесно — полностью отдаться человеку, которому я настолько доверяла. И… даже после всего, что я теперь знаю, всей болезненной, ужасной правды об этом, иногда — только когда я наполовину сплю, наполовину бодрствую, не соображаю ясно, не в своем уме — я все еще не могу удержаться, чтобы не прикоснуться к себе, когда думаю о нем. Я вдыхаю его запах, выдыхаю его имя, когда откидываюсь на подушки. Слова о том, что я люблю его, слетают с моих губ еще до того, как я осознаю, что говорю. Я ужасный человек. Иногда меня самой от себя тошнит. И нет слов, чтобы описать, как я была благодарна, когда Цунаде-шишо вчера вызвала меня в свой кабинет для «очень быстрого контрольного осмотра». Ну, на самом деле, нет — сначала я не была благодарна, я удивилась, когда она положила свою покрытую чакрой руку на мой живот. Вскоре после этого, я была потрясена, когда она отстранилась с видом огромного облегчения и сообщила мне, что я не беременна. Я даже не подозревала, что существовала возможность того, что я могла забеременеть. Я рухнула в ее кресло, после чего шишо заставила меня выпить немного саке, чтобы успокоиться. Она объяснила, что, когда Шизуне в последний раз осматривала меня, прошло около двенадцати часов после того, как мы с Итачи в последний раз… были вместе. Требуется около двух недель, чтобы судить о том, произошло ли оплодотворение. Очевидно, шишо беспокоилась, что травма могла нарушить действие моего противозачаточного ниндзюцу, или что Итачи, возможно, намеренно каким–то образом нарушил его — по какой бы то ни было причине. Если бы я знала, что они с Шизуне тогда волновались, я бы сказала, что он так беспокоился о защите до того, как мы… В любом случае, остаток дня у меня кружилась голова. Я едва могла функционировать. Смесь шока от осознания того, что могло произойти, и чистой, всепоглощающей благодарности за то, что этого не произошло. Когда я вернулась домой, позже той ночью, когда до меня наконец дошло, я упала на колени и поблагодарила богов за их милость. Я даже не могу вспомнить, когда в последний раз так усердно молилась. Все, что я знаю, это то, что… ух, эта мысль заставляет меня содрогаться даже сейчас… что это было бы слишком тяжело вынести, если бы я была беременна. Даже для меня, особенно с тех пор, как мамы и папы больше нет. Это полностью сломало бы меня. Может быть, сломало бы меня так, что уже не исправить. Я не знаю, что бы я сделала. Возможно, Цунаде-шишо поместила бы меня в психиатрическое отделение ради моей собственной безопасности и безопасности ребенка. Я постоянно чувствую себя больной, пристыженной и грязной после всего, что произошло. Если бы я была беременна, стало бы еще хуже — не только потому, что тогда вся неприглядная правда в конечном итоге стала бы известна всей деревне, но и потому, что… Об этом просто невыносимо думать. Я так невероятно благодарна, что… Абсолютную тишину лаборатории внезапно нарушил отдаленный звук приближающихся по коридору шагов, из-за чего Сакура резко подняла голову. В одно мгновение ручка вернулась на стол, дневник был закрыт и запечатан. Теперь его невозможно открыть с помощью дзюцу, которое не могло быть развеяно сигнатурой чакры другого человека. Куноичи сунула дневник обратно в ящик своего стола, закрыв одним быстрым поворотом ключа, прежде чем вернуться к стопке отчетов о состоянии здоровья, которые она закончила просматривать почти час назад. У нее оставалось достаточно времени, чтобы подпереть подбородок одной рукой и принять сосредоточенную, прилежную позу, когда в помещение ворвался краснолицый, запыхавшийся генин. — Сакура-сан, — выдохнул парень, прежде чем низко поклониться. Было очевидно, что, еще не овладев транспортным ниндзюцу, он сбежал вниз по нескольким лестничным пролетам в Башне Хокаге, пересек две улицы, отделявшие Башню от больницы, а затем взбежал на три лестничных пролета, необходимых для доступа в лабораторию. — Хокаге-сама… она попросила вызвать вас в ее кабинет, как только вы закончите с отчетами. Харуно нежно улыбнулась ему, собирая внушительную стопку отчетов и приводя их в порядок. — Спасибо тебе, Шотаро. Я отправлюсь туда через минуту. Генин снова официально поклонился, после чего вышел. Сакура взяла отчеты, вышла из лаборатории, не забыв запереть, а затем развернулась на месте, растворившись в воздухе. Секунду спустя она появилась в кабинете Цунаде и положила заполненные отчеты на стол своей шишо, почтительно поклонившись. Сенджу приподняла бровь. — Очень мило. Впервые вижу, как ты выполняешь эту технику без малейшего колебания в конце. — Спасибо, шишо. — Сакура почувствовала, как ее сердце слегка сжалось. Она могла легко перемещаться на большие расстояния, но восстановление равновесия в момент повторной материализации всегда вызывало проблему. Она перестала падать в течение первой недели, но ее техника не была такой плавной, как у Какаши-сенсея или Наруто. До тех пор, пока Итачи не научил ее. Цунаде предложила присесть, что розоволосая куноичи и сделала, чувствуя себя немного встревоженной. Она тут же вспомнила последние строчки, которые нацарапала в своем дневнике, чувствуя, как от волнения начинают холодеть ладони. Неужели произошла какая-то ошибка? Неужели Цунаде-шишо придется снова провести осмотр? Не упустила ли она что-то в первый раз? Это казалось иррациональным, но… — Ты знакома с главным ингредиентом, используемым в последнем яде, который разработала Шизуне, верно? Сакура моргнула, пораженная вопросом, почувствовав, как огромный узел напряжения начал ослабевать. — Аконит, конечно, — автоматически ответила девушка. — Такой яд можно использовать на клинках или другом оружии, а также его можно легко и безвкусно растворить в воде или других напитках. Кроме того, он довольно быстродействующий. Это низкорослый травянистый многолетник с белыми корнями морковной формы. Эти растения часто ошибочно принимают за их съедобных сородичей. — Зубрилка, — сухо ответила Сенджу. — В любом случае, шестое отделение Анбу отправляется на задание через три дня, и им требуется запас яда Шизуне. Однако ее запасы аконита почти иссякли после последней одиночной миссии Какаши. Харуно склонила голову в знак понимания. Она часто помогала Шизуне в сборе ингредиентов для ее ядов, либо посещая химиков в близлежащих городах Страны Огня, либо собственноручно собирая ингредиенты. Последнюю партию аконита куноичи собирала сама — она вспомнила пустынный лес, расположенный чуть более чем в часе пути отсюда, где, как обнаружила Сакура, рос самый лучший аконит. Однако Цунаде-шишо спокойно наблюдала за ученицей, выглядя задумчивой. — Ты, Ино и Шизуне — единственные, кто может безопасно собирать подобные материалы, — вздохнула Хокаге. — И ты знаешь, что на этой неделе Ино со своей командой отправляется на задание. Шизуне готовит остальную часть яда. Иначе я бы не просила… Внезапно осознав, к чему клонит наставница, Сакура резко покачала головой, сбитая с толку. Может быть, это было иррационально, но она не могла смириться с мыслью, что шишо теперь может считать ее ненадежной (эмоционально или как-то иначе) для одиночных миссий из-за того, что произошло. — Шишо, я не… я не боюсь покинуть деревню на пару часов и отправиться туда, где я была уже раз пятьдесят. Я могу с этим справиться. Цунаде прищурилась, читая ход мыслей ученицы, словно открытую книгу. — Я ни в коем случае не сомневаюсь в твоей компетентности, Сакура. Уверяю тебя, у меня нет никаких сомнений на этот счет. Я просто… не хотела ставить тебя в ситуацию, в которой ты не хотела бы оказаться. — Это мой долг как ирьенина, шишо, — тихо сказала Харуно, не в силах удержаться от румянца. Как Цунаде могла догадаться, что мысль о том, чтобы оказаться вдали от Конохи в одиночестве, вернула так много страхов и плохих воспоминаний? — Я бы никогда не стала избегать этого. Цунаде продолжала смотреть на нее, казалось, не до конца убежденная. — Я могу отправить с тобой сопровождающего… Сенджу знала ее слишком хорошо, но Сакура упрямо стояла на своем. Да, на мгновение это звучало заманчиво, но у нее была гордость. — Спасибо, но в этом нет необходимости, шишо. Цунаде снова вздохнула. — Будь по-твоему. Ты знаешь, что с ними делать и сколько нужно. Я сегодня буду работать допоздна, так что можешь зайти, когда вернешься. Это должно занять не более двух с половиной часов. Куноичи бросила короткий взгляд в окно, на вечернее небо. Возвращаясь домой ровно в семь сорок пять, горячих обедов, которые готовила ее мать, больше не было. Вежливо кивнув наставнице, девушка ушла, чтобы забрать из лаборатории специальные перчатки и герметичную коробку.***
Без сомнений это была рутинная, однообразная и напряженная работа. Материализовавшись в лесу, Сакура провела следующие полтора часа в основном на четвереньках, передвигаясь по местности и тщательно собирая отборные экземпляры аконита. Спина и конечности болели, но, по крайней мере, эта задача занимала ее разум, не давая мыслям отклониться в каком-либо тревожном направлении. Сакура сорвала последний пучок аконита и поднесла его к оранжевому свету заходящего солнца, поворачивая то так, то эдак, критически осматривая. Через несколько мгновений она решилась и положила растение в маленькую герметичную коробочку. Ирьенин с минуту изучала содержимое коробки и, решив, что запасов достаточно, решительно закрыла ее. Стоять было трудно, мышцы одеревенели. Выпрямившись, девушка сняла перчатки и положила их в один из карманов, а затем вернула коробку в свиток призыва. Розоволосая куноичи глубоко вздохнула, взглянув на положение солнца. Харуно не заметила, как прошло время, но оно близилось к закату, и в лесу теперь было больше теней, чем оранжевого света. Глупо, но от одной лишь мысли у нее по спине пробежала легкая дрожь дурного предчувствия. В следующее мгновение Сакура раздраженно нахмурилась на саму себя. Чего она боялась? Нельзя продолжать так жить, позволяя эмоциям брать верх над чувством логики и ясным, рациональным умом. Полная противоположность тому, кем она являлась. Девушка была на взводе в собственной квартире с наступлением ночи. Если у нее не получалось сохранять самообладание во время дурацкой миссии по сбору трав, то кем она стала? Жалким подобием куноичи, вот кем. Как бы она вернулась к рутине выполнения обычных миссий, если по-прежнему так реагирует на самые тривиальные раздражители? Девушка оставалась неподвижной еще минуту, сделав очередной глубокий вдох, пытаясь все обдумать. Бояться нечего. Поблизости не чувствовалось никакой чакры. Даже если бы какой-нибудь случайный нукенин появится прямо в этот момент, она, несомненно, была готова встретиться с ними лицом к лицу. То, что произошло с командой Облака, сильно потрясло Харуно. Это было не похоже ни на что, что она когда-либо испытывала раньше. Тем не менее, все трое обладали уникальными характеристиками, которые в совокупности составляли чертовски непобедимую команду для любого соперника. Шансы на то, что она снова столкнется с подобной ситуацией, близки к нулю. А чего еще было бояться? Итачи? Сакура прикусила губу, чтобы подавить горький смешок. Да, точно. Он оставил ее. Он получил от нее все, что было нужно, бросил и перешел к осуществлению своих извращенных планов. Вероятно, чтобы терроризировать Саске или что-то подобное. Девушка почувствовала, как ее захлестывает волна отвращения. Движимая гневом, она начала шагать вперед, пытаясь пересечь лес. Пока я здесь, удивлю Шизуне и заодно принесу немного паслена. Она знала, что Шизуне понадобится что-нибудь еще через несколько недель. Таким образом можно убить двух зайцев одним выстрелом, верно? Это станет приятным сюрпризом. Прежняя Сакура сделала бы это, не задумываясь, не съеживаясь, не ведя себя и не думая, как пугливый пятилетний ребенок, боящийся собственной тени. Паслен рос на другой стороне поляны. Харуно быстро и решительно срывала гроздья с виноградной лозы, все еще злясь на то, что приходится уговаривать себя выполнить такое задание. Мне нечего бояться, мне нечего бояться, я в безопасности, все в порядке. Девушка повторяла эту мантру снова и снова, но вместо того, чтобы успокоиться, по мере того как проходила каждая минута, а солнце продолжало клониться к закату, она чувствовала себя все более и более взвинченной. Это, в свою очередь, заставило ее еще больше разозлиться на себя, и, пытаясь обуздать панические реакции, она заставила себя продолжать сбор паслена. Однако все было бесполезно. Кожа продолжала покрываться мурашками от дурного предчувствия, а свободная рука слегка задрожала. Интуиция шиноби подсказывала, что дело не паранойе. Сакура сделала глубокий, успокаивающий вдох. За ней наблюдали. Она не чувствовала чакры, что легко объяснимо — конечно, у наблюдателя, если это был шиноби, хватило бы здравого смысла замаскировать свою чакру. Возможно, за ней наблюдали последние несколько минут, и девушка проигнорировала это ощущение, ошибочно списав на расшатанные нервы. Самый безопасный способ действий — использовать транспортное ниндзюцу и вернуться в Коноху прямо сейчас, прежде чем наблюдатель сможет что-либо предпринять. Но… хотя теоретически это было рискованно, Харуно хотела узнать, кто это. Более того, ей нужно встретиться лицом к лицу со своими страхами и подтвердить свою компетентность как куноичи. Повинуясь импульсу, Сакура спокойно спрятала паслен в карман, одновременно призывая огромные запасы чакры к своим кулакам. Ее кунаи и сюрикены находились в пределах легкой досягаемости. Сердцебиение оставалось ровным, когда куноичи повернулась лицом к другой стороне поляны. — Я знаю, что ты там, — громко и отчетливо сказала ирьенин. — Покажись. В течение нескольких долгих секунд ничего не происходило. Ни звука, ни следа движения, даже характерного треска ветки. Этого было достаточно, чтобы Сакура усомнилась в верности своего инстинкта, а затем… Вопреки здравому смыслу, Итачи медленно вышел из тени, развеивая маскирующее гендзюцу и появляясь в поле зрения Сакуры. Она была в нескольких футах от него, но даже со своим слабеющим зрением Учиха увидел, как девушка застыла, словно превратилась в камень. Ее глаза расширились от явной паники, и он понял, с внезапным, скручивающим чувством печали, что никогда не видел, чтобы кто–нибудь — за исключением восьмилетнего Саске в ту злосчастную ночь, — выглядел таким испуганным. Краска отхлынула от ее лица, и Харуно сделала маленький неосознанный шаг назад. Совершенно очевидно, насколько она была напугана. Эта мысль — болезненный контраст с их предыдущими взаимодействиями — заставила Итачи почувствовать себя разбитым. Раньше она смотрела на него лишь с доверием и дружбой. Сакура все вспомнила, это было ясно. И… все, чего он боялся, казалось, сбылось. Что еще хуже, все, что мужчина хотел сказать, чтобы успокоить ее, вылетело из головы. Итачи не смог выдавить из себя ничего, кроме мягкого произнесения ее имени. Не успев договорить, он краем глаза заметил блеск серебра. Если бы не приближающаяся ночь, его слабое зрение никогда бы не уловило угрозу. Итачи двигался на автопилоте, с неземной скоростью, обусловленной почти двадцатилетним опытом шиноби. Если бы он на долю секунды оказался медленнее, кунай пронзил бы его насквозь. Учиха появился на другой стороне поляны, сфокусировав свой взгляд, он заметил разительную перемену в поведении Сакуры. Она повернулась к нему лицом, ее глаза сузились и пылали безошибочной ненавистью, и хотя куноичи и пальцем не пошевелила — пока — выражение ее лица и язык тела заставили Итачи почувствовать себя так, словно его ударили ножом под ребра. Поза девушки была воинственной, и она выглядела абсолютно разгневанной. — Чего ты хочешь? — Ее голос дрожал, но все еще был язвительным, полным гнева и сарказма. — Разве ты недостаточно сделал? Очевидное недоверие и ненависть были достаточно тревожными, но Итачи почувствовал, как совершенно не связанная с этим дрожь дурного предчувствия пробежала по его спине, напрягая нервы. Они встретились при весьма необычных обстоятельствах. На рациональном уровне нукенин всегда знал, что Сакура была грозным противником, одной из лучших в Конохе. Куноичи высшего ранга, которой удалось убить одного из самых опасных членов Акацуки. Хотя она проводила время с ними, в основном используя свои таланты ирьенина, Учиха был способен ощутить огромную силу. Ее усиленная чакра могла оказаться смертельной, и, будучи ученицей Цунаде, она овладела сотнями редких и смертоносных медицинских ниндзюцу. Итачи знал это, но тяжесть осознания еще не давила так сильно, как сейчас. Видеть Сакуру (девушку, которую он любил, которая брезговала чистить сырую рыбу, которая обожала театр, которая иногда настаивала на том, чтобы накормить его завтраком в знак своей любви) такой впервые — в качестве врага, который намеревался причинить ему вред — было тревожнее, чем он думал. И… возможно, гораздо опаснее, чем он ожидал. Итачи наблюдал за девушкой, которая свирепо смотрела на него, очевидно, изо всех сил стараясь держать себя в руках. Со своей стороны, он почувствовал, как внутренности сжались в твердый, холодный узел. Учиха всегда был исключительно талантлив в чтении людей. Обладать этим талантом ценно, но утомительно. Вот почему после всех встреч с Саске нукенина переполняло глубокое, всепроникающее чувство печали, и требовались дни, чтобы от него избавиться. Так же, как и в случае с Саске, он легко мог видеть, что ярость Сакуры была порождена обидой, болью, разбитым сердцем и ужасным чувством предательства. Зная, что девушка, вероятно, желала его смерти, все, чего Итачи хотел в тот момент, — протянуть руку и утешить ее. Сделать или сказать что-нибудь, что угодно, чтобы облегчить ее страдания. Трудно найти подходящие слова, но Итачи, наконец, медленно заговорил, желая, чтобы она поняла стоящие за ними отчаянные эмоции. — Я никогда не хотел причинить тебе боль, Сакура. Куноичи отшатнулась, словно он дал ей пощечину. — Что? — Недоверчиво выплюнула Харуно. — Ты никогда этого не хотел — ты лгал мне о том, кто я и что я, в течение семи месяцев! Я… я доверяла тебе, а ты лгал мне обо всем! Ты удерживал меня под ложным предлогом, ты манипулировал мной, заставляя сотрудничать с твоим отвратительным планом по захвату хвостатых, ты сказал мне… ты сказал… Девушка замолчала, выглядя еще более разъяренной, чем раньше. Как ни странно, казалось, что она вот-вот разрыдается. Их взгляды встретились, и, как миллион раз до этого, оба точно поняли, о чем думает другой. Итачи знал, с такой же уверенностью, как если бы Сакура сказала это вслух, что она помнит ту ложь, которую он рассказал ей о своих родителях и Саске. Ее глаза снова посуровели, пылая яростью, и мужчина почувствовал, что надвигается новая вспышка гнева. — Ты не хотел причинить мне боль? Как будто ты не хотел причинить боль родителям, семье и младшему брату, которого, как ты говорил мне, так сильно любил? — Глаза куноичи мстительно сузились. — О, подожди, ты сказал, что тоже любишь меня, и мы знаем, как много это значит. Учиха почувствовал, как напряглись все мышцы в теле, но прежде чем он успел заговорить, Сакура продолжила, явно не контролируя себя. Она была вне себя от ярости, которая, казалось, грозила сжечь ее изнутри. Куноичи даже не могла ясно видеть его, потому что была так разгневана, что ее глаза метали молнии. Она не осмеливалась нападать, но все, чего ей хотелось, — наброситься на него и заставить почувствовать хоть немного — всего лишь малую толику — той агонии и мучений, которые терзали ее с тех пор, как она узнала правду. — Ты принудил меня заняться с тобой сексом! — Закричала она так громко, что ее голос эхом разнесся по темнеющей поляне, а птицы на деревьях над ними поспешно взмыли в небо. Харуно получила удовлетворение от реакции Итачи: словно она только что физически напала на него. Девушка сделала шаг вперед, указывая на него, и это было похоже на проклятие. — Ты настолько облажался, что воспользовался тем, что у меня пропала память? Тебя забавляла мысль о том, что при нормальных обстоятельствах я была бы тем — единственным человеком — кто боролся с тобой до последнего вздоха за все, что ты сделал с Наруто и Саске? Я ненавижу тебя — если бы я была в здравом уме, я бы скорее умерла, чем позволила тебе сделать то, что ты сделал. Но я уверена, тебе показалось очень забавным, что вместо этого я с радостью и охотой служила твоей личной секс-игрушкой! Это ли не ирония судьбы? Итачи отпрянул от словесного натиска, и только когда его спина столкнулась с шершавым стволом дерева, он понял, что буквально отступил под ужасным осуждением. Происходящее напоминало сцену из одного из его худших кошмаров. Весьма нехарактерно, но его грудь сдавила паника, потому что он не хотел, чтобы она почувствовала подобное и именно так о нем подумает. Учиха и представить не мог, что это причинит ей боль. И даже несмотря на то, что Сакура буквально выкрикнула последние несколько предложений, пока ее хриплый голос не сорвался от напряжения — теперь она плакала по-настоящему, обхватив себя руками, не в силах больше держать эмоции под контролем. Одна из самых душераздирающих вещей, которые он когда-либо видел. — Сакура, — сказал мужчина тихо, настойчиво, буквально умоляя. — Сакура, пожалуйста, послушай меня. Харуно яростно покачала головой и снова отступила, сердито вытирая слезы. — Нет! Ты даже… ты отнял моих родителей! Мою единственную семью! Когда… когда ты забрал меня, Коноха не смогла найти мое тело. Цунаде–шишо рассказала о случившемся маме и папе. Они предположили, что я мертва, и ушли, потому что это было слишком тяжело вынести — потому что это разбило их сердца — и теперь я понятия не имею, где они! — Девушка остановилась, отчаянно хватая ртом воздух. — Не то чтобы это имело для тебя значение, но они пропали, и я не знаю, найду ли я их когда-нибудь снова! Каждое слово было подобно удару. Сакура посмотрела на него с таким осуждением, что Итачи действовал, не задумываясь. Все, что он планировал сказать — речь, которую он подготовил по дороге сюда, — вылетело у него из головы. Учиха знал, с такой силой, что это причиняло боль, что должен все исправить, даже если это станет последним, что он сделает. Всего лишь две ручные печати, выполненные с такой скоростью, что Сакура не сразу заметила. Она чуть не задохнулась от ужаса, когда ледяные лозы вырвались из земли, обвились вокруг ее ног и талии, удерживая на месте. Девушка безрезультатно сопротивлялась, и Итачи сделал шаг вперед. — Прости меня, — прошептал он, борясь с комком в горле. Степень раскаяния, которую испытывал Учиха, мешала мыслить здраво. Куноичи неохотно подняла на него глаза, и он выдержал ее взгляд. Харуно не могла сомневаться в его искренности, не так ли? — Сакура, прости меня за… каждый миг боли, через который заставил тебя пройти. Я никогда, ни за что не хотел причинить тебе боль. Я делал только то, что считал правильным. Я сделал единственное, что мог сделать. Я… Итачи резко остановился, сбитый с толку тем, как близко он был к тому, чтобы в спешке выложить ей всю грязную правду — настоящую правду. Воспользовавшись моментом, Сакура сформировала пару ручных печатей, и ледяные лозы развеялись. Она отступила, бросив на него взгляд, полный отвращения. — Нет. Ты солгал мне, Итачи. Все, что слетало с твоих губ, было ложью. Точно так же, как ты обманул Коноху и свою бедную семью, заставив их думать, что ты преданный, благородный шиноби. Нет, нет, нет. Все шло ужасно неправильно. Сакура действительно поверила в то, чего он боялся. Итачи изо всех сил старался дышать как следует. Она должна была понять — он должен был заверить ее, что, хотя все остальное могло быть ложью, — он любил ее. Он правда любил ее. Он не мог пойти навстречу смерти, позволив ей продолжать испытывать такие чувства. — Сакура, я… Девушка атаковала его медицинским ниндзюцу, и Итачи увернулся в последнюю секунду, успев вовремя расшифровать первую ручную печать. Он почувствовал прилив чакры, когда Харуно промахнулась на дюйм, и с замиранием сердца понял, что она намеревалась убить. Теперь Сакура смотрела на него с выражением холодной ярости, дорожки слез были отчетливо видны на ее бледном, осунувшемся лице. — Я больше не хочу слышать твою ложь. Я думаю, что ты достаточно испортил мне жизнь. Толком не договорив, девушка снова начала нападать. Она двигалась с удивительной скоростью, применив еще одно медицинское ниндзюцу, два куная и несколько усиленных чакрой ударов, которые могли легко повредить органы. Итачи уклонялся от каждой атаки, стараясь не причинить ей вреда. Наконец, в качестве последнего средства, нукенин применил ниндзюцу щита, которое отразило один из ударов Сакуры с такой силой, что ее отбросило на несколько футов назад прямо в дерево. Она обмякла, словно тряпичная кукла, неподвижно лежа на лесной подстилке спиной к нему. Итачи почувствовал, как кровь застыла в жилах от ужаса. Мужчина рассеял ниндзюцу щита и в одно мгновение преодолел расстояние между ними, но прежде чем он смог проверить ее… Учиха застыл, словно статуя, все его мышцы и кости — каждый нерв в теле — своими жесткостью и неподвижностью напоминали камень, независимо от прилагаемых им усилий. Он понял, что парализован, и почувствовал нарастающий ужас. Пойманный в ловушку, способный только дышать, что тоже давалось с трудом. Он мог двигать лишь глазами. Итачи беспомощно наблюдал, как Сакура поднимается. — Этому маленькому трюку я научилась у куноичи Облака, которая победила меня, — почти небрежно прокомментировала Харуно. Она вытащила кунай из кобуры на бедре, разглядывая лезвие. Итачи ничего не мог поделать, кроме как смотреть на нее с молчаливой мольбой. Годайме хорошо обучила свою ученицу. Мужчина обнаружил, что ее чакра слишком сильна, чтобы можно было что-то предпринять. Сакура поднесла кунай к его горлу, вдавливая острие в кожу под подбородком. Их взгляды встретились, и глаза девушки наполнились слезами — от гнева или печали, он не мог сказать, от чего именно. Она все еще выглядела потерянной и преданной. Итачи был в ее власти. Если бы парализующее ниндзюцу развеялось в этот момент, все, что он хотел сделать, — не бежать, а заключить ее в объятия и успокаивать, пока боль не пройдет, к черту последствия. Но мужчина мог лишь наблюдать за ней так спокойно, как только мог, чувствуя, как лезвие с каждым вздохом вдавливается в артерию. По какой-то причине Итачи чувствовал себя странно спокойным. Теоретически он мог умереть в считанные мгновения. Учиха должен пребывать в состоянии паники, ведь то, о чем предупреждал Кисаме, скоро сбудется. Его план финальной конфронтации с Саске был так близок к исполнению, всего в нескольких днях от завершения. Однако все, о чем он мог думать, — была ли его смерть от ее рук неизбежной. Если это принесло бы Сакуре покой и позволило бы ей исцелиться и двигаться дальше — пусть будет так. Ему была невыносима мысль о том, что она будет продолжать жить, снедаемая горем и болью. Но девушка не двинулась с места. Ее мышцы не напряглись так, как это обычно происходит перед нанесением смертельного удара. Сакура продолжала пристально, даже серьезно, смотреть ему в глаза. Заговорив, ее голос несколько дрогнул, хотя слова были тщательно взвешены. — Надеюсь, что Саске скоро найдет тебя, Учиха. Найдет и убьет, потому что после всего, что ты сделал, ты заслуживаешь смерти от его рук. И могу тебя заверить, это будет самый счастливый день в моей жизни. Прежде чем Итачи успел ответить — прежде чем он смог осмыслить ее слова — Сакура скрылась в темноте леса. В следующую секунду она исчезла из поля его зрения. Это заняло еще несколько минут, и к тому времени мужчина был уверен, что она благополучно перенеслась обратно в Коноху, чтобы освободиться от парализующего ниндзюцу. Однако Итачи не смог заставить себя пошевелиться. Думать само по себе было слишком больно. Он прислонился спиной к дереву, чувствуя себя более усталым, чем когда-либо. Слова Сакуры — выражение ее глаз, чистая ненависть, с которой она смотрела на него, — эхом отдавались в его голове, неумолимо, безжалостно. Плечи Итачи поникли, и он с несчастным видом склонил голову, не в силах поверить, что все дошло до этого. Он пытался сдержаться, он упорно боролся, но все было бесполезно. Там, в лесу, под покровом темноты, впервые за девять лет — Итачи позволил себе дать волю слезам, которые так долго сдерживал.