***
Бет отправилась в свой номер. Ей хотелось провести этот вечер в сладостном одиночестве. Она шла по паркету особой, легкой, чуть кокетливой походкой, и ее черные лаковые туфельки-лодочки с золотистыми пряжками ярко блестели в теплом свете люстр. Никогда прежде не испытанные глубокие эмоции переполняли. Бет хотелось укрыться ото всех, передумать случившееся, чтобы вновь попытаться обрести то состояние сосредоточения, равновесия и концентрации, в котором она пребывала до разговора с Борговым. Они обменялись только тремя-четырьмя фразами, но Бет казалось, что она знала его всегда. То взаимопонимание, что, как она чувствовала, родилось между ними, было недостижимо ни с одним другим из знакомых ей мужчин. «До завтра, Лиза» — продолжало эхом звучать у Бет в голове. Этими словами он словно приглашал ее на свидание. Свидание на виду у десятков зрителей, фотографов и журналистов, но все-таки, тайное, потому что они двое, она и Боргов, тайком ото всех разделяли нечто очень ценное и прекрасное, скрытое от посторонних глаз. Они оба любили и понимали шахматы и оба знали, что эта любовь, порой безжалостно притягивающая и крепко держащая, есть любовь к идеальной гармонии. Что такое шахматы, как не единственная гармоничная модель любви? «Мне нужно сконцентрироваться!» — решила Бет, войдя в свои комнаты. Ей хотелось перестать думать о самом Боргове и сосредоточиться на мыслях о его игре. Но осуществить желаемое оказалось не так-то просто. Не успела Бет, заварив себе зеленого чаю, усесться с книгой Боргова и шахматной доской на диване в гостиной, как раздался телефонный звонок: — Алло! — Неужели ты думала, я не узнаю, что ты в городе?! — услышала Бет чуть томный мурлыкающий голос. — Кто это? — Еще и оскорбляешь?! Ей звонила Клео, модель, развлекавшаяся с Артуром и Хилтоном в Нью-Йорке. Для Бет стало полнейшей неожиданностью услышать эту едва знакомую девушку, оказавшуюся, ко всему прочему, в холле «Hotel de ville». — Почему бы нам не выпить по бокалу? — спросила Клео своим приятным голосом. — У меня завтра игра, — покачала головой Бет. — Один бокал, и можешь возвращаться к строгому режиму! — Это же финал, — возразила Бет. — Мне нужно выспаться… — Ну разумеется, — разочарованно ответила Клео. — Понимаю… Удачи тебе в игре! Здесь очень милый бар. Пожалуй, выпью за твой успех в одиночестве… Услышав в трубке короткие гудки, Бет испытала нечто, похожее на угрызения совести. Оставить несчастную, казавшуюся склонной к суицидальным мыслям и депрессии Клео, означало, что Бет ничем не лучше тех, кто в свое время отказывал в помощи ей и ее матери. Эта просьба Клео выпить с ней бокал была в глазах Бет криком о помощи, а потому она просто не могла отказать. Надев бордовое платье, которое было на ней в тот ужасный вечер в Мехико, когда она упала в обморок перед Борговым, Бет спустилась на нижний этаж и тут же обнаружила Клео. Та не спеша потягивала коктейль у стойки. — Оу! У этой красавицы, к тому же, хороший вкус! — очаровательно улыбнулась Клео, оглядывая Бет от макушки до пят. — Привет! Но учти — только один бокал! — сразу предупредила Бет, подсаживаясь к ней. — Мне надо лечь пораньше… Они говорили о Париже, парижанках, моде… Бет призналась, что очень хотела бы жить в Париже, а в Кентукки ее ничто не держит. Как-то незаметно, после второго «pastis», представлявшего собой спирт со вкусом аниса и корня солодки, разговор перешел на мужчин: — Ты любишь секс? — беззастенчиво спросила Клео. — Что? Бет смешалась от прямоты вопроса. — А что такого? Все просто! Тебе было хорошо с Бенни? — Иногда, — уклончиво ответила Бет. — Как романтично! — иронично воскликнула собеседница. — Ты в кого-нибудь влюблялась? — Не в Бенни… — парировала Бет, делая очередной большой глоток пастиса. — Конечно, нет! Ни одна женщина не полюбит Бенни так, как он любит себя! — рассмеялась Клео, затягиваясь сигаретой, и добавила, с прищуром глядя на смущенную Бет. — А-а, так ты все еще влюблена… Как его зовут? На языке Бет крутилось имя «Таунс». По крайней мере, все пять лет, что она его знала, Бет привыкла думать, что влюблена в него. Но в ту секунду выпитый с подачи Клео алкоголь разверз перед ней глубокую пропасть, на дне которой ее ждало ошеломляющее откровение — она больше не питала к Таунсу той подростковой привязанности, которую все это время принимала за любовь. Бет с негодованием и досадой поняла, что ее мысли и чувства давно и прочно занимает совсем другой человек. — Я не могу… — ответила она. — Ты шутишь?! — искренне удивилась Клео. — Я ведь никому не скажу… — Он для меня загадка, — начала оправдываться Бет. — И я не уверена, что это любовь… Я не могу его любить, не имею права… — Ну же! — подбадривала Клео. — Скажи, кто он? — Я… — Бет вздохнула. — В общем, я играю с ним завтра утром… — Ах! — Клео вытаращилась на нее, широко открыв рот и качая головой. — Боже мой, Бет! — Ее улыбка сделалась нежной и мягкой, а глаза заблестели. — За безответную любовь и достойных мужчин! — Да! — с готовностью кивнула Бет, чокаясь с ней третьим коктейлем.***
— Мадмуазель! — раздался голос за дверью. Бет раздраженно накрылась одеялом с головой. — Мадмуазель, вы здесь?! — не унимался настойчивый голос. — Мадмуазель, вы в номере?! Первым, что сделала Бет, поняв, где она и что происходит, было кинуться на несколько мгновений в наполненную ледяной водой ванну. Клео, удобно свернувшись и укрывшись с головой покрывалом, продолжала спать в ее постели. Мокрая как мышь, Бет рванулась к входным дверям, дважды чуть не шлепнувшись на паркетный пол, скользя по нему мокрыми босыми ногами. — Я немедленно подойду! — рывком распахнув дверь, сказала она замершему, словно статуя, швейцару. Она никогда не собиралась, не одевалась и не бегала так быстро. Лаковые туфли-лодочки в руках, рыжие локоны не уложены и своевольно разлетаются в разные стороны, подводка размазана — в таком виде Бет подлетела к дверям в игровую залу. Вспышки фотокамер ослепили. В зале было полно народу. Все, разумеется, ждали только ее. Голова затрещала еще сильнее. Перед выходом она приняла две зеленых таблетки, но они еще не успели начать действовать. А потому Бет чувствовала себя отвратительно, пошатываясь от утреннего похмелья. Боргов сидел за столом, подперев рукой подбородок и разглядывая доску. — Извините, — приветствовала его Бет. Тень удивления промелькнула на миг на его лице, когда он поднимался с места, чтобы пожать ей руку. Крепко стиснув и тут же отпустив ее, Бет кивнула, а Боргов жестом указал на приготовленный для нее стул. Усевшись со стороны белых, Бет тут же переместила центральную пешку на е3. Боргов ответил пешкой на d6. Он смотрел на нее, избегающую его взгляда, видел, как Бет дрожащими руками наливала воду в стеклянный бокал, замечал растерянность и опустошение в ее широко раскрытых глазах. Да, Бет знала — Боргов все видит, и нет возможности скрыться от внимательного, гипнотического взгляда светло-зеленых глаз. Сначала они будто спрашивали: «Что с тобой?! Что случилось, Лиза?!», а потом превратились в два омута скорби. Уголки его рта опустились, брови сдвинулись. Бет посмотрела на него, и у нее на лбу выступил пот. Это было очень странно, но именно сейчас, в эти ужасные минуты, Боргов показался ей необыкновенно привлекательным. Все в нем было как и всегда, даже этот мешковатый пиджак и аккуратная стрижка, уложенная воском. Но Бет видела его по-новому. Возможно, дело было в освещении — за окнами светило солнце, а все люстры в зале искрились теплым светом. Теперь она заметила, как хороши его темные густые волосы, как выразительны широкие брови и черные длинные ресницы, как широки плечи, как сильны руки и красивы ухоженные идеально пропорциональные ладони. Даже продольные морщины на лбу и носогубные складки от крыльев носа до уголков рта выглядели обворожительно. Бет кляла себя последними словами за вчерашнее. Часы невыносимо громко стучали у нее в голове, словно маленькие назойливые молоточки. Оглядевшись, она заметила вошедшую в зал Клео, присевшую на край длинной скамейки, стоявшей за спиной Боргова. На другом краю той скамьи сидели его жена и притихший сын. В глазах миссис Боргов ясно читалась жалость. Клео напротив — лишь улыбалась в своей неповторимой манере. А Боргов был бледный и рассерженный. В каждом его жесте Бет замечала раздраженное нетерпение. Она сидела, словно голая, перед ним, перед всеми ими. Беззащитная, потерянная, потерявшая себя и малейший шанс на победу в этой важнейшей игре. Конечно, она пыталась бороться. Бет старалась припомнить то, о чем они говорили с Бенни Уоттсом. Комбинация, разыгрываемая сейчас соперником, была ей знакома. Но она никак не могла ее вспомнить. «Кажется, ладья на b3…» — в отчаянии соображала Бет, в очередной раз потянувшись к опустевшему графину с водой. За секунду до того, как она признала поражение, Бет поймала выражение искреннего недоумения на казавшемся другим бесстрастным лице. Возможно, лишь ей одной было под силу читать малейшие оттенки его эмоций. Как если бы Боргов говорил ей: «Как? Ты позволила себе напиться накануне важной игры? Понимаю, ты волновалась, нажралась как свинья и проспала. И сейчас у тебя сушняк, поэтому ты всю игру хлещешь воду из этого проклятого графина. Поэтому ты опоздала… и проиграла, девочка Лиза из Кентукки…» Их взгляды встретились: его — разочарованный и сочувствующий и ее — отчаянный от осознания очередного провала. Слеза скатилась по щеке Бет к острому подбородку, а губы ее против воли задрожали. Прикрыв глаза, она произнесла: «Я сдаюсь!», затем вскочила и выбежала прочь из игровой залы под аплодисменты зрителей. Бет не помнила, как складывала вещи в чемодан, ехала в такси в аэропорт, ждала посадку. Должно быть, после игры она выпила слишком много таблеток Либриума, запив их обнаружившимся в ее номере джином. Она опомнилась, постепенно вынырнув из ступора, только в самолете. Париж из иллюминатора не впечатлял ее. Глядя на ночной город, освещенный тысячами огней, Бет думала, что жизнь ее рухнула. Все рухнуло. У нее был план — побить чемпиона мира. Она просто обязана была его обыграть! Но в результате лишь второй раз позорно сдалась на милость непобедимого Боргова. Она показала себя такой, какой советский чемпион сотоварищи, возможно, и считают ее — не умеющей достойно держать себя сиротой, девочкой, которая, возомнив о себе невесть что, забралась слишком высоко, а потом в очередной раз упала. Боргов снова, как в Мехико, ее жалел. Жалел искренне, по-человечески. Но именно это и убивало, заставляя Бет опрокидывать в себя один мартини с водкой за другим, пока она летела обратно в Нью-Йорк. Бет ненавидела, когда ее жалели. Но Боргов ли виноват в том, что она, Элизабет Хармон, вновь оказалась жалкой, да к тому же выставила себя заядлой пьяницей? Бет понимала, что она сама раз за разом загоняла себя в ловушку. То самоуверенность вперемешку с гневом, то страх вперемешку с алкоголем, не позволяли ей показать себя. Она сама отняла у себя победу, а не Боргов не позволил ей ее взять. Что-то подсказывало Бет, что он мог бы позволить ей победить себя, но от этого на душе становилось только тяжелее. Она не хотела снисхождения. Не снисхождение и жалость ей были нужны от Боргова. «Пусть бы все жалели меня и считали слабой, — глотая горькие слезы, думала Бет. — Лишь бы он один считал меня сильной и уважал!»