Оправдание зла

19 января. 7:30 утра. Я расчёсываю волосы. То есть, в идеале я должна заниматься именно этим. Но на деле я просто держу в руках расчёску. И пялюсь в зеркало. Уже минут десять. Разнородные смутные мысли заволокли мозг. Сегодня важный день, а я к нему не готова. Позавчера я узнала о боли, которую носит в себе Саша. У него рана и что-то невосполнимое в сердце. Вчера я обдумывала это и всё, что с нами приключилось. Может, нет на свете человека, который бы прожил лёгкую жизнь? События так бесконтрольны и бессвязны. Несимметричны. Бессистемны. Порой неправдоподобны настолько, что бьют наотмашь. Мне это не нравится. Я не люблю ощущение набегающей волны. Неизвестно, куда она унесёт. Даже в книгах я ценю реализм и достаточные обоснования. Но литература оказывается полна невозможного. Полна логики, которой в реальности нет. Инок утверждает, что и самой реальности не существует. Но раз так, что поделать с виной? Порой мне представляется, что лишь она одна и есть. Досада, которую не вынешь как занозу. Она точит сердце и мозг, отнимает от тебя какую-то важную часть. Берётся из ниоткуда. Не уходит в никуда. Вина, сковавшая Сашу, может, на первый взгляд, показаться оправданной. Но это обманчивое чувство. В чём он повинен? В беспечности? Непредусмотрительности? Том, что ему было всего пятнадцать или том, что кто-то другой замыслил преступление? Что толку сожалеть об этом теперь? Нет иного пути изжить досаду от недовольства собой, кроме как измениться. Но получится ли меняться, пока не простишь себя?.. Кира тоже ощущал вину за неподконтрольные ему вещи. За красоту, привлекающую нежелательное и опасное внимание. За слабость, не позволяющую решать проблемы самому. За неоправданные ожидания. О, это и мне знакомо. Из-за Валентина я превратилась в комок вины. Закрылась ото всех. Стыдилась самой себя. Была обижена на весь мир из-за моей глупой любви и её невозможности. Внушила себе, будто никто не примет меня. Не полюбит со всеми изъянами и огрехами. Это заставило меня обмануть Киру с Сашей. И я продолжаю их обманывать. Упорно делаю вид, что не понимаю, на что намекал Кира. Он три раза сказал о слитой переписке, пока был под градусом. Осознание приходило постепенно. И беспощадно. Та самая переписка. Где я сдала себя с потрохами. Проговорилась между строк, что люблю Киру. Вот уж кому впору вину испытывать, так это Тае. Предательница! Дочь психолога называется. Как же профессиональная этика? Влезает в чужие отношения без мыла. И без зазрения совести. Безобразие. Но я тоже хороша. Зря перед ней разоткровенничалась. Правильно учила Алина: не говорить о парнях, которые нравятся. Пока мы ехали в такси, я притворялась, что заснула. Кира гладил меня по волосам и целовал в макушку, напевая глупую песенку. «Все собаки вернулись домой, все дети нашлись здесь. Теперь навсегда хорошо, причина тому — ты». [1] Его плечо удобней любой подушки. И даже пьяный он пахнет лучше всех. Но это не повод за моей спиной сговариваться с Таей. Я зла на них обоих. 9:54. Третий экзамен сдан. Основной иностранный язык. Это было просто. У меня неплохо с английским. Но Саша всё равно ответил раньше. У Киры сегодня второй экзамен. Теоретическая морфология. Он просил Сашу молиться за него. Понимаю. С таким без высших сил не справиться. Мы должны были встретиться во внутреннем дворе. Если кто задержится, договорились не ждать. Сходить к Ирочке не так сложно. Теперь она сидит в кабинете на втором этаже совсем одна. Странный план Саши мне непонятен. Он непродуктивен. Но я не разубеждаю. Потому что не знаю, что ещё предпринять. И не представляю, что делать, пристань ко мне Диана. Впрочем, меня уже ничего не страшит. Я выхожу последней. Снаружи белёсый квадрат мороза. Не так давно рассвело. Небо обещает скорый снегопад. Полудохлые студенты выползают проветриться. У каждого своё испытание. Среди выживших Тая. С обновлённым ярко-синим цветом волос. Машет мне, довольно лыбится. — Общее языкознание я прогуливала, но получила четвёрку — и ни о чём не жалею. А как твои успехи? — Я с тобой не разговариваю, — показываю ей средний палец, проходя мимо. — Эрида хренова. [2] — А вот и нет! Я — купидон! — самодовольно хихикает. Направляюсь в первый корпус. 10:01. Задержалась. Миновав контрольно-пропускной пункт, бегу к лестнице. И едва успеваю выставить вперёд локоть, чтобы не расшибиться при падении. Ауч. Будет синяк. Сумка спадает с плеча. На коленке дыра. Даром, что колготки в 150 ден. За что-то зацепилась ногой. Вот неуклюжая. Лёжа на ступенях, смотрю вверх. Надо мной вырастает Диана. — Куда спешим, солнце? — она оставила идею походить на меня. Косички и костюм. Классика. — Стою себе, смотрю — наши мальчики сюда пошли. Ну, думаю, значит, скоро и Дашуля прибудет. И ты тут как тут. — Отвали, — встаю. Потираю ушибленный локоть. Подбираю сумку. И достаю смартфон. Придирчиво проверяю, уставившись в экран. Не разбился. — Удача, что цел. А то бы с тебя требовала компенсацию, — трясу телефоном перед её носом. — Я дала тебе поблажку, а ты, кажется, забыла, что… — Диана обходит меня. Становится на ступеньку выше, чтобы быть вровень. Наклоняется и шепчет на ухо: — Из-за твоих неверных действий может пострадать Кирилл, — снова запугивает. Но на сей раз не выйдет. Я слишком зла. Сама кого хочешь запугаю. — Слушай, а что ты, в принципе, о нём знаешь? — надоело. Перехожу в атаку. — Скорей ты пострадаешь. Не страшно? — Нисколько, — не ведётся на провокации. — Не я же человека убила. Мне бояться нечего. — Кроме того, кто убил, нет? — усмехаюсь. — Подумай, что Кира может сделать с тобой. Опасный он тип. — Ха! Ничего он не сделает. — Да ну? — поднимаюсь на её ступеньку. Смотрю в упор. Сверху вниз. Я умею играть в гляделки. — Ничего он мне не сделает! — шепчет, чтобы убедить себя. — Он не такой. — Не такой? Ты утверждаешь, что он убийца, — делаю замогильный голос. — Расстроишь его — придушит наушниками. — Прекрати этот цирк, — Диана смахивает с себя невидимые пылинки. — Мы обе знаем, что он не убийца. — Ой, правда? — какая неожиданность. — Тогда прекрати наговаривать на невиновного. Клевета — это подло. Тем более, если он тебе нравится. — Полицию нравов из себя строишь? Всё равно у тебя ничего не выйдет, — она пытается вернуть инициативу. — Это ничего не значит. Я, я одна видела, как она заходила в кабинет, — шипит Диана. — Я и больше никто. Других свидетелей нет. — Она?.. — у меня стучит в висках. Ну, конечно! Ирочка явно не из-за трудоголизма всюду за ним таскалась. Она и труп обнаружила первая. Столь очевидно, что мы не додумались. — Спасибо за твои показания, — ставлю диктофон в смартфоне на паузу. В это время наверху раздаётся шум. Что-то падает. Перекатывается. Крики и визг. Звуки борьбы. Заваруха. Она… Я, огибаю Диану. Через две ступеньки бегу вверх. Слышу, что она следует за мной. Влетаю в холл второго этажа. Овальный, с колоннами. Точь-в-точь как в нашем корпусе. Рядом с лестницей собралась небольшая толпа. Расталкиваю всех, кого могу. В отдалении виднеется сцена насилия. У раскрытой двери кабинета. От перенапряжения вижу её как в замедленной съёмке. Всё рябит и двоится. Ошалевшая, растрёпанная Ирочка — виновница торжества. Без очков и в слезах. Сипит проклятия. В дрожащей руке канцелярский нож. Тянется им к распластавшемуся на полу Кире. Сзади её пытается оттащить Саша. Его очки валяются рядом. Разбитые. Тонкие осколки рассыпаны по тёмным доскам. — Всё из-за тебя! — то и дело повторяет Ирочка. — Всё из-за таких как ты! Я продолжаю проталкиваться. Зеваки не шевелятся. Никто не пытается остановить побоище. Я то ли шепчу, то ли кричу собравшимся нечто вроде «Чего стоите?!». А они неуверенно мнутся. Трусы. Я хочу приблизиться к своим друзьям. Как в дурном сне. Ноги свинцовые. Мысли поролоновые. Я мчусь, но расстояние всё не сокращается. Холл бесконечен как мой ужас. Когда я добираюсь до них, она успевает резануть Киру по лицу. Саша вклинивается между ними. Ирочка уже без разбора начинает чиркать ножиком. Саша загораживается руками. Лезвие кромсает рукава. Я пытаюсь оттащить Киру подальше. Со стороны коридора подбегают местные преподаватели и охранник. Они хватают трясущуюся Ирочку. Вырывают у неё нож. Силятся усадить на скамью у окна. — Это вы! Вы все виноваты! — верещит она не своим голосом. Её крепко держат. Я склоняюсь над Кирой. У него рассечена щека. От носа к виску. Не слишком глубоко, но кровит сильно. Достаю из своей сумки бумажные платки. Атомайзер с духами. Щедро лью на платки. Прижимаю их к ране. В детстве меня пугал вид крови. Валя всегда надсмехался над этим. Стыдил за слёзы и слабость. Приходилось проглатывать свой страх. Чтобы угодить ему. Но теперь Валю и поблагодарить можно. За то, что могу действовать хладнокровно. — Дашуля, — Кира пытается улыбнуться. Это причиняет ему боль. Он жмурится. — Не двигай щекой, — велю я. — Божественно пахнет, — он принюхивается к духам. — Тобой. — Ветивером пахнет. Подлиза, — бормочу я. Злость как ветром сдуло. Чувствую, как в уголках глаз собираются слёзы. Плакса. С чего только. Отворачиваюсь, чтобы он не видел. Но Кира замечает. — Не плачь, всё хорошо, — он снова улыбается. Вот бестолковый. У него все губы в крови. Она окрасила зубы. А он тянется утереть мне слёзы. Толпа позади разрастается. К Диане присоединились Тая и Яна. Видимо, люди на крики бегут. Или слух пошёл. Наш тесный мирок продолжает разрастаться. И врывается новое нечто извне. В холле появляется ещё одна голосящая женщина. На этот раз постарше. Татьяна Ивановна. Со словами «да что же это такое?!» она кидается к Ирочке. Расталкивает тех, кто её держит. Обнимает её, гладит. Успокаивает, пока та рыдает, задыхаясь. Озадаченные преподаватели так и стоят полукругом. Охранник не решается вызывать полицию. — Так вот, кого она мне напоминала… — слышу позади себя шепот Саши. Я впервые замечаю, что он так близко. Рядом с нами. Молчал всё это время. Хотя пострадал больше Киры. А я совсем забыла о нём. Укол совести. Беру Киру за руку и подношу её к щеке. Пусть сам держит. Другой требует медицинской помощи. Не поднимаясь, на коленках, двигаюсь к Саше. Придирчиво осматриваю. Под глазом наливает синяк. Одежда искромсана. Велю снять пиджак. Закатать рукава. Он в шоковом состоянии. Выполняет беспрекословно. На предплечьях россыпь мелких царапинок. Будто бешеная кошка постаралась. Брызгаю духами прямо на царапины. Саша морщится. Жить будет. — Что вы все тут столпились?! — вспоминаю о существовании мира вокруг. Снова благодаря Татьяне Ивановне. — Не на что смотреть! Расходитесь! — впервые она звучит так угрожающе. Толпа, притаившаяся у выхода на лестницу, не подчиняется. Любопытство сильнее страха. — Ирина Владимировна, может, объяснитесь?.. — говорит один из разнимавших драку преподов. В голосе робкая надежда. — Нечего тут объяснять! — отвечает за неё Татьяна Ивановна. И продолжает укачивать Ирочку. Как ребенка. — Это всё… Без них ничего бы… Ничего не случилось… — всхлипывает та. Параноидальная сцена длится. Теряю счёт времени — недосуг взглянуть на часы. Я сижу на полу между Кирой и Сашей. Молча подаю им новые салфетки. Ободряюще киваю. Хотя никакой бодрости не чувствую. Сестра милосердия — ни дать, ни взять. Хотя у самой разбитое колено саднит. И занозы от паркета нацеплялись к колготкам. Участники и свидетели побоища из сотрудников вуза не расходятся. Так и меряют шагами треугольник от окна до раскрытой двери кабинета. Потирают подбородки. Вздыхают. Шепот толпы студентов доносится с противоположного края холла. Они переводят взгляд с нас на Ирочку. Отвратно. Чувствую себя экспонатом. Проходит не больше десяти минут. Но они кажутся часом. Появляется ректор. Нечастый гость. Недобрый вестник. Все оживляются. Ирочка выдаёт ещё порцию стенаний. С ректором приходит медсестра. Она наклоняется к нам троим. Не сразу понимает, кто главная жертва. Мы все пострадали. Начинает с Киры: забирает платки и обрабатывает его щёку антисептиком. — Нет, ну это какое-то безобразие… — сбивчиво бормочет ректор. Он престарелый грузный мужчина. Который терпеть не может проблемы. — Бог весть, что происходит! Это уж ни в какие ворота!.. — он переводит взгляд с Ирочки на нас. — И месяца не прошло, как снова! Хоть не убили никого — и на том спасибо. Так. Кто будет рассказывать, что случилось? — Я, — вызывается Саша. Смотрю на него как на героя. Помогаю подняться. — Меня зовут Александр Селифонтьев, я учусь на первом курсе филфака. Не больше получаса назад я пришёл к Ироч… Ирине Владимировне, чтобы забрать флешку, на которой была статья для сборника. Между делом, спросил, что она думает об убийстве Орлова. Вместо ответа она набросилась с канцелярским ножом сначала на меня, а потом на моего друга, — он скромно опускает голову. Рассказывать было несложно: всё равно плохо видит. Неважно, сколько зрителей. — Так. Ну это недопустимо, конечно!.. — ректор теребит ладони. — Ирина Владимировна, что вы на это ответите? — но та вместо ответа снова заходится плачем. — Так не пойдёт, дорогая, я вам выговор объявлю… — Выговор?! — я слышу себя будто издалека. — Нападение на студентов с холодным оружием. Из-за чего? Выяснить не хотите? — Так-так. А вы, простите?.. — маленькие глазки ректора избегают останавливаться на мне. — Да плевать, как меня зовут! — меня разбирает досада. — Полицию вызовите. И разберитесь по-человечески. Со всем, что у вас тут происходит. — Полицию?.. — он замирает. — Нет-нет, полицию больше не надо. Полиция уже была, — тараторит быстро. — Ну, конечно, зачем нам полиция, в самом деле! Что мы сами не договоримся между собой? Мы же здесь все свои! Так? — Не так! — восклицаю я громче, чем планировалось. — Я вас третий раз в жизни вижу. Вы тут администрация. Порядок обеспечивать должны. А вам это нихрена не удаётся. — Выбирайте выражения, юная… — Там полиция приехала! — запыхавшийся охранник с центрального пропускного пункта вбегает в холл. — Как полиция?! Кто посмел?.. — ректор подпрыгивает на месте. — Ну я, — из толпы вальяжно вышагивает Диана. — Юсупова Диана. Староста первого курса лингвистов, член студсовета, мисс студенчество этого учебного года. Спонсор ремонта в ваших корпусах, — скрещивает руки на груди. Вскидывает голову. — Я их вызвала. Давно пора. Я приятно удивлена. Она на нашей стороне? Пожалела бывшего и, в перспективе, будущего парня? Не знаю, что творится в голове у Дианы. Этим звонком она планировала перечеркнуть свои прегрешения? Маловато будет. Однако неизвестно, сколько бы ещё продолжалось покрывательство в этой клоаке без её вмешательства. На всякий случай, снова нашариваю в сумке свой телефон. Диктофонные записи не бывают лишними. Мало ли, кто, что скажет. Все на грани. — Дианочка, милая! — ректор елейно щерится. — Что же ты так поспешила, золотце? Мы бы уж сами, инцидент-то поди и исчерпан. Так, Ирина Владимировна? Вы же извинитесь? — Извиниться?! — захлёбывается возмущением Ирочка. — Это я должна извиняться? — она освобождается из рук Татьяны Ивановны. Не внимает её тихим увещеваниям. — Перед кем? Перед ними?! — указывает на нас. Вернее, на Киру. Он уже почти в норме, медсестра с ним закончила. — Да это они всё сделали! Они! Это из-за них Сергей Геннадьевич… Сергей… Это, считай, они его убили! Из-за них! — Татьяна Ивановна вскакивает. Тщится её успокоить. Уговаривает, шепча на ухо. — Мама, да отойди ты! — Ирочка отталкивает её, переходя на истошный визг. — Это из-за них и из-за тебя! Зачем ты пошла к нему тогда? Зачем постоянно лезешь в мою жизнь? Если бы не ты, он бы сейчас, он бы, он… — Ирочкина речь прерывается рыданиями. Она сообщила сведения, которые никто знать не хотел. Преподаватели, охранники и ректор разглядывают пол. Потолок. Стены. Свои ботинки и ногти. Цветы в кашпо. Делают вид, что не слышали. Неудобное упоминание. Ошибочное. Тем более, когда представители закона при дверях. — Ира, но я же не специально… — крупные слёзы текут по лицу Татьяны Ивановны. — Я как лучше хотела, а не чтобы так вышло. Я же наоборот приличия соблюсти… — Приличия! Да пусть пропадут пропадом. Не в имидже учебного заведения дело, пойми ты уже, наконец. Это жизнь! Моя жизнь! А это убийство — её конец! Это уголовка, мама… Что с нами будет, всё вскроется… — она хватается за голову и чуть не рвёт волосы. — Зря мы его покрывали, напрасно закрывали глаза. Надо было прекратить это давно, тогда бы ничего не случилось, всё бы было хорошо… Это вы, вы все виноваты, вы все! — Ирочка затравленно озирается. — Этого не хватало!.. — ректор утирает пот со лба. — Труп, поножовщина, убийца среди кадрового состава. Так-так-так. Что скажут люди? У нас академия с богатой историей. С отличной репутацией. У нас интеллектуальная элита, а не месиво. У нас… Но мы так и не узнаём, что ещё «у них». На этаж поднимаются полицейские и происходит мизансцена в духе Гоголя. Самое то после истерики в закрытом пространстве. В стиле Достоевского. В литературе такое — куда ни шло, но в повседневности избыточно. Чудно и страшно. Я выдыхаю. Дальше будет лучше. 11:08. Мы сидим в столовой. Я пью второй кофе. Кира пытается жевать невредимой стороной пирог с капустой. Саша прижимает к заплывшему глазу сорванную во дворе сосульку. Она тает от его тепла. Все в некотором ступоре. — Вспомнил, — неожиданно подаёт голос Саша. — Сегодня Крещение. С праздником. — Так себе праздник вышел, — бурчит Кира. — Да ладно вам, всё же правильно, — Саша сияет. Настроен заразить нас радостью. — Бывает крещение водой, бывает Святым Духом, огнём, так называемым. А у нас, вроде как, было крещение кровью. Очищающее, надеюсь. Всё ведь скопом прошло — настоящее чудо. — Звучит круче, чем выглядит, — сомневаюсь я. К нам плетутся Тая и Яна. Иронично, что проведать нас явились литературоведы. Хотя ребята с нашего курса тоже виднелись в толпе. Но все они разошлись, как только появилась полиция. Антиковеды не хотят быть свидетелями современности. — Алоха! — Тая накручивает прядь на палец. — Ну вы могёте, ребята. Но, по-моему, героиня дня Диана. Я прямо-таки увидела её в новом ракурсе. Даш, извини, но она даже слегка поколебала твоё первенство в моём сердечке. — Ничего, — цежу я. Тае неведомо истинное лицо Дианы. К тому же я всё ещё злюсь. — Кстати, она уехала, но просила передать, что сегодня выбрала белого волка, — исполняет свою миссию Яна. — Как понять? — Диана чокнулась? Какие ещё волки? — Поймите правильно: теперь мы свободны, — изрекает Саша. Три дня после поножовщины затянулись узлом. Начался новый виток разбирательства. Нас троих вызывали для дачи показаний. Киру и Сашу как потерпевших. Меня как свидетеля. Кира жутко нервничал. Изводил себя на пустом месте. Боялся, что докопаются до начала цепи тех событий, что привели к такому финалу. Припомнил и клыки – мало ли их обнаружат в вещах Орлова? Или уже обнаружили, а теперь сопоставят с его ДНК? Его всё ещё пугала перспектива того, что все прознают о его сомнительной «популярности». Опасения подтвердились. Кто-то из свидетелей, набившихся в тот памятный день в холл, настучал. Мол, у Орлова с ним всегда были какие-то особые отношения. Отпираться стало бессмысленно. Вняв моим увещеваниям, он всё рассказал. Следствию. Матери. А уж когда об этом узнал его дед, закатился полномасштабный скандал. Киру удивило лишь то, что его никто не обвинил. Ни единая душа. Ну разве что, кроме Ирочки. Но её не стоит брать в расчёт. Остальные его поддержали. Семья в первую очередь. Это так поразило его, всегда боявшегося недоверия и подмоченной репутации, что он впервые спокойно выдохнул. Жизнь впервые с того ужасного дня, когда он, тринадцатилетний и одинокий, отчаявшись найти понимание, решил всё держать в себе, сделала поворот на 180 градусов. Он мог говорить правду и не бояться. Дальнейший ход дела мы узнали из слухов, ручьями растёкшихся по академии. Шелестели и шептались все. На каждом шагу обсуждали детали. Горячие новости передавались из уст в уста. Голос безымянного большинства становился всё громче. Полоскали имена. Качали головами. Охали и вздыхали. Объясняли и домысливали. В сухом остатке выходило нескладно. Два чистосердечных признания. Выгодный, но вымученный ход. У Ирочки случился очередной нервный срыв. Им она и оправдала умышленное причинение легкого вреда здоровью. С применением предметов, используемых в качестве оружия, к тому же. Все так и говорили: «нервы сдали, а она никогда не отличалась устойчивой психикой». Из-за призрачного повода напала на двух студентов. Упоминали, что Ирочка недолюбливала непутёвую молодёжь. Столько работы, сил и треволнений, а они ещё и личную жизнь устроить не дают… Старые кости Татьяны Ивановны перемывали дольше. Но её в академии любили. Все сокрушались, что ей вменили убийство по неосторожности. Она утверждала, что смерти Орлову не желала. Охотно верю — её суровая добродетель у всех на виду. Рассказывали, что она шла «поговорить с ним». Не просто на дружеские посиделки, но «по важному делу». О его поведении. О котором ходили легенды. Раньше, а подобное случалось не единожды за десять лет работы Орлова, на него получалось влиять. Допускали, что она могла и припугнуть слегка. Из-за него ведь единственная дочь страдала. Любила этого отморозка. А он своё хобби оставлять не желал. Всем его пристрастия были известны. Ирочку они в пучину отчаяния ввергали. Она не конкуренции боялась, а «как бы чего не вышло». За Орлова переживала. И вот ведь — вышло. Только в другую сторону. Прямо противоположную. При участии её же матери. На все лады пересказывали, что Татьяна Ивановна пришла в безымянный кабинет делать Орлову внушение. И предательский свет погас во время разговора. Ничего необычного, но всё так неловко получилось. Татьяна Ивановна испугалась. От неожиданности оступилась и наткнулась на шкаф в той тесной коморке. Потеряла равновесие и повалилась на Орлова. А он, под её весом, на карандаш, который от досады сжимал в кулаке. Такую картину рисовали сплетники в коридорах. Примерно так рассуждал гудящий людской улей. Фигурировали три главных имени – убитого и двух задержанных. О Кире упоминали вскользь и с сожалением. Об остальных, пострадавших от него раньше, не упоминали. Думаю, над этим поработала Ирочка. Она дорожила репутацией даже мёртвого Орлова. Ей хотелось, чтобы на бумаге он остался жертвой несчастного случая. Не целенаправленного зла, а слепой игры судьбы. В этом месте все настолько слабы, что не могут прекратить зло умышленно. Только случайно, породив ещё большее. Геометрическая прогрессия. Если бы кто спросил моего мнения, я бы всех оправдала. Серьёзно, Татьяну Ивановну уж точно. Ведь это не она Орлова убила. Это непрощающая богиня мести Алекто. Жаль, что против умерших не возбуждают уголовные дела. Стоило бы опросить всех пострадавших от Орлова. Но его смерть затворила уста всех причастных. Навсегда утопила их слова в мутных водах Леты. Я недовольна таким исходом. Но всё лучше, чем было. Этим авгиевым конюшням давно требуется чистка. По старым порядкам академия жить уже не сможет. Твою мать. Я начинаю мыслить образами из мифов. Прямо как Саня. Клиника. 25 января. 10:15. Я выхожу из аудитории, оставляя Сашу отвечать свой билет. Сдала «Ведение в литературное источниковедение». Последний экзамен первой сессии. К которому мы не успели подготовиться. Неделя вышла безумной, но не из-за учёбы. Я плела наобум. Оценку зубами вырывала, чтоб пересдачу миновать. И поняла окончательно: с меня хватит. Нужно бежать с классики. Бежать без оглядки. Больше нет смысла сращиваться с Сашей, когда всё открылось. Думаю, чем меньше между нами лжи, тем больше оснований быть вместе. Не в физическом плане. Ничего не случится, если я переведусь на соседнее отделение. Неплохо быть литературоведом. И Тая под боком. Я её почти простила. Почти. Последние дни были так насыщены событиями, что Кира не вспоминал о той злополучной переписке. И славно. Я молчу тоже. И вздохнуть боюсь, чтобы не нарушить хрупкого равновесия. Оно установилось после допросов, арестов и проверок. На очереди в следственный комитет наш ректор. Пусть катится ко всем чертям. Нечего заниматься покрывательством. Но покой зыбок. Диана странно затихла. Кира утверждает, что не видел её с Крещения. Но я опасаюсь списывать её со счетов. Пропасть неожиданно и бесследно — не в её стиле. Могло ли её чувство к Кире стать глубже лужи, чтобы она увидела уродство своего плана? Или последовала расхожему совету: любишь — отпусти. Но… — Ау, Дашуль! — слышу зов из-за кофейного автомата. — О чём задумалась? — Кирина щека постепенно заживает. Швы не накладывали, но шрам останется. Не знаю, как это работает, но выглядит круто. Кире всё к лицу. — Уже сдал? Быстро ты. — А чего растягивать — мне больше троечки не надо. — А Саше надо. Поэтому придётся его ждать. — Пусть Саня подольше ботанит. Пусть посидит за стеночкой. Сейчас он помешает разобраться. А я только начал воспринимать его по-новому. — Почему? — Раньше я реально думал, что ты меня френдзонишь, потому что его любишь. Это было бы логично, — Кира ерошит волосы. — Я ведь тебя недостоин – недостаточно умный. А Саня цитирует мудрецов всяких направо и налево, книжек прорву прочитал. Я думал, естественно, что он тебе ближе. Но теперь выходит… Мы оба всё напутали, — он приближается и поглаживает меня по плечу. Как напуганного ребенка. Это же моя прерогатива. Недостоин меня? Это Кира-то? Слишком много убеждений для переоценки на квадратный метр. Болезненный процесс — это взросление. Оказывается, надо было разговаривать целыми предложениями, а не полунамёками. — Как мы пришли к этому, исходя из первоначального разговора? — спрашиваю я, одёргивая руку. Волнуюсь. Но вопрос резонный. — Я импровизировал, — пожимает плечами Кира. — Просто не знал, как сказать, что я люблю тебя. — Я тоже тебя люблю, — успокаиваю сердцебиение. — Мы тысячу раз говорили это друг другу. — Блин, Дашуль, не прикидывайся шлангом, — он цокает языком. — Ты понимаешь, о чём речь. Я говорю в том смысле… Ну, в том самом. Как тогда, под сиренью. Во-от, — протягивает он. И смущается. Постойте, Кира смущается? — Ладно, — нет смысла дальше ломать комедию. Раз уж он всё знает. — Что делать будем? — тон у меня деловой. Терпеть не могу сантименты. Подумаю потом, как принять данный факт. Кира сказал, что любит меня «в том самом смысле». Меня. Кира. Что там с теорией мультивселенной? Будто в альтернативную реальность попала. А, точно. Реальности же не существует. Убеждаюсь в этом в полном смысле слова «убеждение». Инок фигни не скажет. Кира протягивает мне руку. Я вкладываю в его ладонь свою. Он идёт, и я следую за ним. Перенимаю его модель поведения. Народу в коридоре мало: у большинства экзамены уже закончились. Проходим мимо пустующих лавочек. — Пришли, — Кира останавливается около зелёного уголка. Он занимает часть холла на первом этаже. Его солнечную сторону. Пригнувшись, Кира тянет меня за собой. Мы осторожно пробираемся в круг горшков с фикусами и пальмами. Огромные листья заслоняют нас от мира. Мягкие лучи окрашиваются в салатовый. — Похоже на Сашину квартиру, — замечаю я. — Не сирень, но пока сгодится. Потом будет лучше, я обещаю, — шепчет Кира, обнимая меня. — Я подарю тебе столько цветов, что они не поместятся в твоей комнате… — Кир, тебя порезали ножом. А не страницей любовного романа, — я закатываю глаза. — Прекрати нести чушь, — прижимаюсь к нему. И, пока он не успел сказать ещё что-нибудь слащавое, целую. Аккуратно, а не лихорадочно, как в прошлый раз. Сейчас нужно беречь его повреждённую щёку. В этот момент мой мозг предпочитает забыть, что состоит из нейронов. И что они должны подавать сигналы. А также способствовать обработке поступающей извне информации. Необходимой для дальнейшей координации производимых телом действий. В этот момент я счастлива. И это единственная информация, которую получает мой мозг. Обработать её он не в силах. Да и не надо.