Я (не) люблю тебя

      Гарри не понимал, почему Луи противился притяжению. Будь они рядом или порознь — их притягивало друг к другу магнитом. Всё расплывалось туманными фантомами, заставляя видеть только одни глаза одного единственного человека.       Сколько бы Гарри ни сопротивлялся, сколько бы сил ни прикладывал, было напрасно. Мысли в голове жужжали, ни на минуту не давая отдохнуть. Иногда ему казалось, что черепная коробка вот-вот лопнет от перегрузки. Ну не мог он один испытывать такие чувства! Не мог.       Не мог же?       Луи в последние дни старательно отводил глаза, но, стоило плечу или пальцам случайно преступить черту его тела, сердце, будто обезумевшее, слетало с катушек.       Лу выглядел маленьким и худым. Прямо сейчас он стоял перед белым экраном, установленным в дальней части студии. Свет от частых вспышек фотокамеры, цеплялся за щеки. Лицо фотографа отчего-то было недовольным. Брови Гарри сошлись на переносице.       Стилисты, ведомые окриком, забегали вокруг поправляя макияж, одежду, нелепую зеленую прищепку на спине, стягивающую большую, не по размеру футболку. Чужие руки заскользили по коже.       В такие моменты становилось страшно. Нездоровое желание спрятать Луи ото всех появлялось все чаще — руки до боли сжимались в кулаки из-за неистовой ревности, злость бурлила под ребрами.       Они выступали, пели, танцевали. Они не были шутами, но иногда Гарри казалось, что жизнь просто смеялась над ним, постоянно ставила перед выбором: любимое дело либо любимый человек, яро скрывающий от него чувства, не позволяющий проявить свои в ответ.       За кулисами они были другими, да, веселыми, да, все еще детьми, вот только не такими правильными, а имеющими пороки. Вторая жизнь, параллельная: семья, дружба, грусть и много-много проблем. Не идеально, зато по-настоящему, так, как есть, как никогда не позволит показать общество.       Гарри познакомил людей со своим домом: районом, на улицах которого вырос; школой, в которой учился; городом, в котором родился. Открыл себя целому миру. Мир был к нему благосклонен, вот только Гарри прекрасно знал — так будет не всегда. Он был искренен с миллионами и одновременно не был, ведь не мог показать главного: как обожал слушать чужой шепот на ухо; громкое пение по вечерам; темные брызги от пива на любимой кофте, оставленные неуклюжими руками Луи; его крики, его недовольство и дружеские объятия. Бездонные глаза, теплые ладони; плеер, спрятанный под подушкой, и одни наушники, перед сном поделенные на двоих. Фильмы по утрам, походы по магазинам, желание все делать вместе, быть рядом. Снова крики, затем — легкость, боль недосказанности. Как он смотрит, как прикасается, бесстыже таскает еду из тарелки и улыбается глазами — всё было большим страшным секретом.