***
Как-то она обмолвилась, что театральная постановка мало чем отличается от приема при дворе, да и организации дворцовой жизни в целом. И если касательно турниров у наследницы не было определенного мнения, к вящей радости дядьев и кузенов, то театр ей искренне нравился. А после двенадцатых именин, когда ей разрешили присутствовать на заседаниях Малого Совета, конечно же в качестве чашницы, у нее была возможность сравнить. Когда она была младше, ей казалось, что ее отец принимал решения прямо во время приемов, будь перед ним служители Веры, купцы, лорды или же заморские послы. Это всегда казалось внушительным, что с высоты верхней галереи — одно из самых ранних ее воспоминаний о тронном зале, — что подле Железного Трона. И наблюдая за тем, как отец и его советники обсуждали государственные дела, доходя до обсуждений законов, на которые нужно ссылаться и даже отдельных формулировок, сравнения напрашивались сами собой. И если и было что-то, к чему ее отец не испытывал любви, так это к лицедейству — его величество упорно не желал именовать это театром, — турнирам и приемам. Скажи это кто-то другой, король наверняка бы не удостоил такое высказывание ответом. Но она была его дочерью, наследницей престола, теперь уже, увы, окончательно и бесповоротно. И это накладывало обязательства в виде задания от уезжавшего в Штормовые Земли отца: — Докажи. И вот, она стоит в кабинете отца. Если и было в Красном Замке место, которое в котором время текло медленней других, то только здесь. В углу все так же стоял ореховый стул с ситцевой обивкой — спустя столько лет стежки все еще были видны. Окованный железом сундук у дальней стены. Два стеллажа с свитками и пергаментами. Гобелен, на котором была выполнена карта Вестероса. На полке все так же стояла помятая чернильница, которую со стола нечаянно смахнула Кассандра. А потом обвинила в случившемся замкового кота. Все же ее сестре сначала стоило оттереть чернила с платья — ложь была для ее отца куда более тяжким проступком. Станнис Баратеон, ее отец и, по совместительству, милостью богов старых и новых, король андалов, ройнаров и Первых людей, владыка Семи Королевств и защитник государства, сидел перед ней. Отец вернулся из поездки только вчера, но уже принялся за работу. В другое время, при другом короле, королевская поездка была бы монументальным событием, собравшим сотни людей, но Станнис обходился отрядом личной гвардии, двумя гвардейцами и двумя сквайрами — Брианом Фаррингом и Микелем Редфортом. Несмотря на волнение, она ощутила неожиданный прилив сил, когда вошла. Вроде бы кузен Арлан называл это «куражом». — Элеонора. — Отец, — она поклонилась. — Ты готова? Она кивнула и, сложив руки за спиной, начала: — Мейстер Фленк, живший при короле Дейроне, пишет, что «в Вестерос театр попал двумя путями: первый — вместе с андалами, в виде церковных представлений, называвшихся мистериями. Отрывки из «Семиконечной Звезды», прославляющие добродетели и порицающие пороки показывали на ярмарках и во время церковных праздников. Наглядное изображение сюжетов святых книг позволяло лучше донести их суть до паствы. Уже тогда, обыденным был сюжет о благородном рыцаре, во славу прекрасной дамы, побеждавшем жестокого дракона». Несложно было догадаться, какова была судьба подобных представлений после Завоевания, — добавила она уже от себя. Второй путь был куда более долгим: через Дорн. В то время как официальная церковь открыто называла кукольные представления святотатством и оскорблением богов, в Дорне процветало искусство марионеток. Тут мейстер ссылается на септона Игнация, который пишет: «Танцующие на веревках куклы завлекают добрых горожан от благочестивого труда и молитвы, толпы стекаются к площадям, оставив дома на волю воров. Не только лишь Семерых оскорбляют эти лицедеи, но и мирское, опускаясь до низостей, привычествующих жителям этой земли», — тут наследница позволила себе хмыкнуть. — Сюжеты «дорнийских пьес» были куда более приземленными: их героями становились горожане и крестьяне, соперники за руку красавицы, скупцы, ревнивцы, неверные мужья и жены. К северу от Красных Гор, эти постановки столь часто клеймили фарсом, что это слово стало синонимом «низкой» пьесы. Пусть лицедейство и не считалось богоугодным занятием, но история показала, что, помимо хлеба, людям все так же нужны и зрелища. Септон Фариа писал: «При Таргариенах, кукольники нашли неожиданного союзника в лице церкви, снявшей свой запрет. Ездить по стране с ящиком кукол куда проще, чем с труппой из десятков человек, подобное представление можно было провести в стенах небольшой септы. До Завоевания, редкие бродячие кукольники добирались до Черноводной. После — редкий турнир обходился без небольшого представления». В то же время, оставшиеся не у дел актеры, многие из которых не были служителями Церкви Семерых отнюдь не желали оставлять свое ремесло. Мейстер Фленк пишет, что после Завоевания окончательно завершился процесс слияния двух театральных направлений — церковных мистерий и кукольного фарса. В Дорне, правда, пьесы с живыми актерами иной раз достигали такого размаха, что уже местному духовенству приходилось вмешиваться. Влияние Дорна лишь усилилось после дорнийских войн и «дорнийского двора» — свиты Марии Мартелл, супруги Дейрона Доброго. Свой вклад вносили и так называемые «баталии» — в Вольных Городах так называли постановки, посвященные войнам или другим историческим событиям, а также настоящие валирийские пьесы, сохранившиеся до наших дней. — Фразу про хлеб и зрелища ты сама придумала? — уточнил король. — Нет, но мейстер Перестан сказал, что это у этого высказывания нет определенного автора, а потому мне не на кого ссылаться. — И что же это должно значить? — отец явно не казался впечатленным. — Пока что я услышал лишь историческую справку об истории лицедейства. — Ну, получается, театр развивался и менялся постоянно. Но при этом, он старался отвечать тому, чего от него ждали. Раньше, была необходимость лишь в церковных представлениях. Потом появилась возможность показать сцены и мирской жизни. Потому что люди хотели их видеть. Вот я и подумала, что то же самое верно и в отношении того, как проходят церемонии. Так например, если речь идет о земельном споре или тяжбе, то протокол зачитывает лорд Редфорт. Послов из Вольных Городов принимает лорд Джейсон. С представителями гильдий говорит лорд Рокстон. И при этом каждый обязан ссылаться на те или иные законы, договоры, протоколы и заявления. — Это лишь разделение обязанностей. — Но вы все равно готовитесь к такого рода событиям. Как правило, вы уже знаете, о чем будет говорить проситель, что он будет требовать и какие условия выдвинет. — С этим, я могу согласиться. Но даже так, твое сравнение неверно — ты не учитываешь исход. Вспомни, к примеру, переговоры с Тирошем, когда мы все были уверены, что тирошийцы согласятся на наши условия. Из Вольных Городов, Тирош был последним, не признававшим новую династию. Не столько из-за любви к Таргариенам или к Тайвину Ланнистеру, которого поддержал один из архонтов, сколько из-за счета, выставленного Железным Троном его преемникам. Тирош дал приют Ланнистеру, поддержав его войском, кораблями и провизией. В то же время, официальные правители города всячески открещивались от того, что они называли «авантюрой Бьярбаса». С их точки зрения, за Тайвином последовал небольшой контингент… составлявший треть его армии. И это не считая тех наемников, что были наняты на тирошийское золото. В результате, в Узком Море не были редкостью стычки между королевским флотом и кораблями с пурпуром флагом, в то время как торговцам приходилось прибегать к посредничеству Лисса и Пентоса. И тирошийцы, и вестеросцы терпели убытки, но ни одна из сторон не намеревалась уступать. Так продолжалось до тех пор, пока мастер над шептунами, лорд Лионель Шторм, взявший по выслуге лет фамилию Хейл, не составил вполне подробный отчет о том как и сколько негоцианты из других вольных городов нажили на перекупке товаров. — Лорд Рокстон был уверен, что ради упущенной выгоды они поступятся своей гордостью, — сказал отец. — И все же они отказались. — Элеонора хорошо помнила ту аудиенцию — тирошийский посланник с ярко-рыжей бородой, его телохранитель с волосами синего цвета, позолоченными усами и золотым зубом. — Хотя, будь это любимые тобой пьесы, тирошиец бы согласился, стоило ему заслышать о золоте. «Королевский палач должен быть страшным, мастер над монетой — скупым, лорд командующий гвардией — доблестным… а мастер над шептунами — лукавым, подобострастным и бессовестным». Это было настолько непохоже на то, как обычно выражался король, что Элеонора не удержалась и спросила. — Кто это сказал? — Варис-евнух сказал это твоему деду, когда тот служил при дворе Эйриса. — Я и не знала, что они были знакомы. — Я тоже, пока твой дядя в кои-то веки удосужился разобрать записи нашего отца, — хмыкнул Станнис. — Но мы отвлеклись. — Да. Но… тогда получается, что неправ был лорд Рокстон. То есть, если бы вы предусмотрели… — тут она замолчала. То что она наследница престола еще не давало ей права высказывать ее мнение касающееся государственных дел. И уж тем более критиковать те решения, которые принимали государь и его Малый Совет, до того ее об этом спросят. Она не была лордом или советником — ее обязанности при отце сводились к тому чтобы слушать, наблюдать и выполнять небольшие поручения. — Продолжай пожалуйста, — король подался вперед. Он не выглядел раздраженным, что не могло не вызывать облегчения. Они не в первый раз обсуждали те или иные ситуации, но, редко, крайне редко, ей приходилось говорить первой. — Я имею ввиду, вы все думали именно о том, как много они могут запросить. Но, возможно, было что-то еще? — Ты думала так во время переговоров? — Нет. — Возможно, отец был бы рад услышать обратное, но это было бы неправдой. — Это не слишком сильно отличается от того, что сказал мне лорд Джулиан Сванн, — заметил король. Элеоноре показалось, что в его голосе слышалось одобрение. В конце концов, лорд Каменного Шлема был десницей и одним из крупнейших феодалов Штормовых Земель, ставших королевскими лордами. — В таком случае, выходит я была права, частично? — Нет такого понятия «частично права», — отрезал отец. — Можно быть правым или неправым. Я могу согласиться насчет того, что нам стоило предусмотреть другие варианты. Но даже так, разница между постановкой и реальностью заключается в том, что люди поступают не так как мы бы этого хотели. Или ожидали. Эйрис был уверен, что Тайвин примет его сторону, Роберт уверял меня, что Тайвин непременно будет мстить. Не знаю за что, а слухам я не верю. Все это — бегство от реальности. Желание видеть мир, покорный нашим желаниям, а не таким, какой он есть. Точно также как песни, сказки, турниры тоже. Дураки, колотящие друг друга палками, лицедеи в расписных тряпках, лицедеи в белых хламидах, певцы, вещающие об идеальном мире, в котором зло всегда наказано, а справедливость и любовь всегда торжествует. Едва ли это было чем-то новым. Ее отец редко скрывал свое мнение по тому или иному вопросу, и едва ли даже королевский титул мог повлиять на это. — И все же это необходимо, — добавил король. — Та фраза про хлеб и зрелища, которую ты упомянула, — она, в целом, верна. — Ты правда так думаешь? — Нет. Но это примерно те слова, которыми твоя мать уговорила меня выделять казенные деньги на эти представления. Пока отец правил Семью Королевствами, ее мать, Инис Баратеон, урожденная Айронвуд, взяла на себя обязанности управления двором. Откровенно небольшим — как-то Элеонора нашла расчеты времен Джехейриса, в которых огромные суммы тратились на содержание королевской свиты — заморских гостей, живших при дворе годами, рыцарей и вольных всадников, жонглеров, фокусников и магов. К счастью, после Безумного Короля и войны сокращение двора было не таким заметным. По крайней мере удалось привести в порядок систему управления Красным Замком, запутанную и запущенную усилиями трех последних поколений Таргариенов и их десниц. И все это стоило денег. Так к примеру, первый большой королевский турнир, сопоставимый с довоенными, был проведен только через восемь лет после окончания войны. Празднования, в том числе и церковные, приняли свой размах лишь к рождению Кассандры, да и то, после того как королева сумела договориться с Верой о распределении расходов. Тем не менее, образ королевы-консорта, покровительствовавшей простому люду, в противовес ее супругу, о котором в лучшем случае говорили «суровый, но справедливый», уже сложился. — Так мама знала ответ… — тут Элеонора почувствовала себе несколько преданной. — А мне она говорила перечитать Фенка. — Похоже, она также хотела, чтобы ты попыталась найти ответ сама, — рот ее отца скривился в неком подобии улыбки, — наибольшее на что был способен Станнис Баратеон.***
Западный Двор Красного Замка издавна служил местом небольших турниров. Королевские гвардейцы, рыцари на королевской службе, даже умудренные годами лорды, желавшие доказать, что и их годы славы еще не прошли состязались друг с другом, нередко под взором короля. В мирное время в замковом дворе упражнялась замковая стража — отряды домашней гвардии и приписанные к Красному Замку Золотые Плащи. Но в эти дни из замкового двора доносился не звон мечей, а стук молотков. Около северной стены, рядом с палатами Малого Совета постепенно вырастала постройка, которую можно было бы сравнить с парой деревянных ящиков, поставленных друг на друга, верхний из которых был завешен тканью, перед которой оставалась узкая полоска, по которой сейчас расхаживал один из актеров. Постепенно, двор заполнялся народом — горожане, пусть большей частью и богатые, в этот раз были гостями короля. Сама королевская семья заняла свое место на специально выстроенных для такого случая трибунах, вместе с придворными и их семьями. Уже заняв свое место, подле матери и отца Элеонора заметила, что Мия, старшая из «воронят», теперь сидела рядом с Микелем Редфортом, младшим сыном мастера над законами. Уже после того, как прозвище прижилось, вспомнили, что за сто лет до восстания Роберта, уже был бастард, которого называли «вороном». Имя одного из самых таинственных и пугающих людей в истории Семи Королевств, стоявшего наравне с Варисом-евнухом и Мисарией, теперь делила четверка черноволосых детей. Впрочем, едва ли в них было хоть что-то напоминавшее о временах Эйгона Недостойного. Мия Стоун, старшая из детей ее дяди «чуть было» не ставшая королевой Вестероса, проводила время среди полей, холмов и лесов Королевских Земель. Белла Риверс, пусть и выросла красавицей, едва ли стремилась к славе Ширы Морской Звезды. Арлан был здесь, но не как гость, а как оруженосец королевского гвардейца. Многие твердили, что он рос копией ее дяди Роберта, но ее кузен, казалось, не был этому рад. Возможно, именно поэтому, из всех рыцарей при дворе, он попросился в оруженосцы к самому суровому и жесткому из них: сиру Ричарду Хорпу. Дядя Ренли предлагал племяннику место в Штормовом Пределе, но тот отказался, не желая оставлять сводных сестер. Упрямый юноша, стоящий рядом со своим рыцарем у дальнего конца трибуны, подмигнул кузине, после чего посторонился, пропуская Лаену и Кассандру. — Простите, — сказала ее младшая сестра, — Лаене было сложно подняться. Тут довольно шумно. — С этими словами она несколько раз хлопнула по скамье рядом с собой, и младшая из ее кузин села рядом с ними. — Прошу прощения, что заставила ждать, — сказала она, расправив платье и взявшись за висевшую у нее на шее длинную цепочку, к которому был прикреплен круглый граненый камень, сверкавший радугой на солнце. — Ничего, дорогая, — мать мягко тронула ее за плечо. Трибуны и площадь вокруг них заполнились народом. Наконец, прозвенел колокол, призывавший зрителей к тишине. Стоящий на сцене актер, дождавшись, когда гомон станет чуть тише, произнес: Окрестности в пожаре Пылают за окном. Король наш старый Эйрис Подвинулся умом. На нивах опаленных Зерна не соберешь — Летят отряды конных, Вытаптывая рожь. К чему страдать — трудиться, — Все пущено на слом. Не дай Матерь родиться При Эйрисе Втором! Занавес отъехал в сторону и перед публикой предстала человек в черно-красном наряде и тусклой короне. Позади, в грубо сбитых досках угадывались очертания замка. Актер с длинной бородой грязно-серого цвета простер к толпе руки, обмотанные зелеными и красными лентами с длинными пластинами на каждом из пальцев. — Мои подданные! Мой верный народ! Любит ли он меня? Из проема в полу появился другой актер, толстый и лысый. Наклонившись к актеру-королю, он громко прошептал: — Ваш люд, мой лорд, пойдет за вами хоть в пекло! — Хоть в Пекло, говоришь, ха-ха, — «Эйрис» откинул голову. — Ну это мы посмотрим. — Мой лорд! — на сцену поднялся человек в позолоченных доспехах. — Лорд Тайвин! — воскликнул «король». — Верный мой слуга, как раз под стать такому королю как я. — Я верно вам служил, король, — актер склонился и его «доспехи» задребезжали. — За то прошу награду. Ваш сын, ваш старший сын, пусть будет дочери моей супругом. Некоторое время актер изображавший короля молчал, в то время как актер, игравший Вариса, что-то шептал ему на ухо. В наступившей тишине была слышна игра музыкантов да пересуды зрителей, самым громким из которых была ее младшая сестра, пересказывавшая происходящее Лаэне. Актер-король, выслушав своего советника, изрек: — Супругом? О Тайвин, старый друг. Ты мой слуга, не более того. Где видано, чтобы слуга был ровней господину? Но, пусть не скажут, что я несправедлив. Награды ты достоин. Сын, твой старший сын, пусть служит мне. Он рыцарь, верно? — Был посвящен сиром Эртуром Дейном, рыцарем вашей гвардии, — актер выпятил грудь. — Ну так пускай он дальше служит мне. Как говорят, нет чести большей рыцарю, чем белый плащ носить. Твой сын достоин этой чести. «Король» изрек это торжественным тоном, в то время как толстый актер кивал головой в такт его словам. — Чести? — «Тайвин» сделал несколько шагов назад, — Но он мой сын, единственный наследник! — А как же карлик, тот, что был рожден Джоанной? Твоя жена, друг мой, была весьма красива… Быть может милость короля тебе не дорога? — «Эйрис» поднялся с табурета. — Я… польщен, — актер кашлянул. — Увы, мой лорд, но мне здоровье уже не позволяет вам служить. Он передал актеру знак десницы и удалился. «Эйрис» повертел в руках значок, после чего сказал «Варису»: — Найдем другого. Тот слишком своевольный. — Всенепременно, мой король, всенепременно. Сцена переменилась. Теперь, перед актером-королем стояли, преклонив колено, два актера. Элеонора не сразу разглядела лютоволка, а потому поняла, кого они изображают лишь после того, как, старший из них заговорил: — Мой король, я, Рикард Старк, явился по вашему приказу, как верный ваш вассал. Что совершил мой сын, то я готов принять, как лорд и как отец. — Твой сын, — прогремел Эйрис-актер. — Посмел предать корону. И… — он наклонился к актеру-Варису, который начал шептать что-то ему на ухо, -… требовал смерти сына моего, наследника престола. — Я лишь желал, чтоб он предстал перед ответом! — крикнул актер, изображавший Брандона Старка. — Моя сестра исчезла… — Вздор! — крикнул «Эйрис». — Мой король, позвольте, быть может, правду сможем отыскать… — Вздор! — крикнул «Эйрис». — Мне правда не важна, важна лишь власть. И властью короля вы все повинны в смерти! — Я к королю пришел, за праведным судом, — «Рикард Старк» поднялся. — Не получив его, пускай судьбу мою решают боги. Я стар, но пусть тот выйдет что готов сразиться в поединке. Актер-Эйрис расхохотался: — Ты горд, упрямый лорд, пусть будет так. Но ты забыл, кто я. Дракон! Мой чемпион — огонь! Два актера-пироманта в плащах с капюшонами, подцепили актера на крюк и под скрип какого-то механизма, он поднялся над сценой. Не высоко, но достаточно, чтобы «пироманты» подложили под его ноги несколько раскрашенных бревен. Третий накинул на шею «Брандону» петлю и швырнул перед ним деревянный меч. — Я не только справедлив, но и милостив. Давай, — он обратился к сыну, — возьми меч и спаси отца. «Правосудие» продлилось недолго. Вскоре один актер повис безвольной куклой, а другой скорчился на сцене, «задушенный» в попытке освободить отца. — Вот она — воля богов, — восклицал Эйрис, пока его подручные уносили «мертвецов» со сцены. — Вот оно — их слово. На сцене появились три других актера, один нес на плече деревянный молот. Эддард Старк и Роберт Баратеон вместе с Джоном Арреном, поклялись «не опускать мечей пока чудовище не сгинет», затем показали победы ее дяди и его трагическую смерть от рук предателей из Близнецов. Оставшиеся лорды возвестили, что «пусть Роберт мертв, его поход не кончен», и согласились короновать ее отца. Отец никак не изменился в лице когда перед ним повторили его собственную коронацию. На самом деле, ей даже было интересней узнать, что чувствовал тот актер, которому пришлось играть роль короля… перед самим королем. Действие тем временем вновь вернулось в Красный Замок. «Эйрис Таргариен» расхаживал по сцене в окружении двух актеров: «Вариса» и белобородого. — Под нашими воротами лорд Тайвин, — возвестил толстяк. — Впустите его, он верен вам, — сказал актер с белой ватой на лице. — Не слушайте мейстера, король, он вас предаст, — отвечал тому Варис. — В Сумеречном Доле, он был тем, кто жаждал вашей смерти. — Будь так, сир Барристан не стал бы вас спасать. — Довольно, — сказал «король». — Я сам приму решение. Оба актера скрылись. «Эйрис» один расхаживал по пустой сцене и громко бормотал: — Предательство! Мятеж! Ну ничего! — он взял поданный снизу горшок и подкинул его на руке. — Я покажу им. Я — дракон! — поставив горшок, он расправил руки, став похожим на худую, хищную птицу. — Он снова взял глиняный горшок и начал баюкать его, словно ребенка. — С тобой я одолею всех, предателей и смерть саму. Я буду возрожден из пепла, новый мир, в котором буду богом! — Не быть тому! — на сцену вышел светловосый актер в белом плаще. — Ах Джейме, верный мой слуга. Исполнил мою волю? Где, где она? Где голова твоего отца? Чья кровь на том мече? — Россарта. — Ты?! — взвизгнул актер. — Ты мой! Ты мне принадлежишь душой и телом, ты мой раб. И что ты сделал? Предал короля? — Не предал. Я убил, — актер шагнул ближе к «королю», сжимая в руках меч, обмотанный красной тряпкой. — Ты не посмеешь! — крикнул Эйрис. — Ты дал обет. Ты рыцарь! — Пусть судят меня боги иль король, но прежде ты предстанешь перед судом Отца! — воскликнул рыцарь и нанес удар. — Кошмар, какой кошмар… — шипел «умирающий», сжимая руками горло. Сцена вновь переменилась. Теперь, перед «король» стоял, хоть его шея и была повязана красной лентой. Рядом с ним, актер в белой хламиде держал в руках весы, а позади был лишь белый холст. — Кто явлен был суду? — спросил актер с весами. — Король, — воскликнул Эйрис. Актер подошел к «Эйрису» и снял с него корону. — Перед судом Отца нет королей, лишь праведники и грешники. Скажи, Эйрис, ты грешил? — Я правил! Я — дракон! — Женился на сестре, презрев законы божьи. Так правил ты? Ты именем богов вершил неправый суд. В безумии своем погряз и во грехе! Убийца невиновных! Так защищал ты государство? Спроси, рыдал ли о тебе хоть кто-то? Сироты, вдовы, мертвецы, все те, кого ты обделил, спроси их! — Я делал то что должен был! Я защищал свой трон! — Взгляни на свои руки! — актер взял одну из красных лент, обмотанных вокруг ладоней Эйриса. — Сам Трон отверг его! — крикнул он, обращаясь к толпе. — Так что, помазанный на царство червь, еще упорствуешь? — повернулся он к «королю». — Виновен! — послышался окрик из толпы. Элеонора не знала был ли это кто-то из труппы, или же кто-то из горожан. — Ты должен был предстать перед судом, за все свои грехи и преступления! За тех, кого ты сжег, кого ты сжечь хотел, весь город обратить в кострище! — актер поднял стоящий на сцене горшок. — Под каждым домом повелел он заложить такой, чтоб в нужный час предать сей град огню! — Виновен! — крики стали слышны громче. — За все твои грехи, пусть пламя, о котором ты желал, тебе же будет карой! На сцену поднялся еще один актер, закутанный в черный плащ. — Он — твой, — возвестил актер с весами, и передал ему заметно сникшего Эйриса. Безмолвный актер подвел бывшего короля к заднему краю сцены, после чего столкнул его вниз, в открывшийся проем. С коротким вскриком, бывший монарх исчез со сцены, а за ним последовал и его безмолвный палач. Редкие радостные возгласы тут же смолкли под резкий, протяжный звук одного из инструментов. Актер, игравший Отца все так же стоял на сцене опустив голову. — Вот пал один тиран. Но жив еще другой. Сцена вновь переменилась. Теперь «Тайвин» стоял у левого края сцены рядом с человеком, которого можно было бы счесть за великана. Облаченный в перепачканную красной краской жестяные доспехи, обмотанный цепями, с маской изображавшей собаку, каждый его шаг сопровождался грохотом, а стоило ему поднять голову, как раздавался гулкий, протяжный рев. Элеонора понимала, что перед ней актер, а грохот и рев дело рук людей за сценой, но все же чудовищный вид и осознание того, что сейчас произойдет, заставило ее вцепиться в скамью. — Вот город, что меня отверг! — воскликнул «Тайвин». — И вот король, что мой союз отверг и дружбу! Что звал меня слугой, — он взмахнул мечом. — Пока державой правил я! Так отплатил он мне за службу! Но пробил час, и будет смыт позор невинных кровью. Всех предадут мечу, всех тех, кто мне не подчиниться. Кто мне перечить смел, кто к трону на пути стоял. Вы виноваты тем, что я желаю власти, а потому — он направил меч вправо и замер, в то время как «Клиган» продолжил идти к центру сцены, — УБЕЙ! Широкая красная лента медленно поднималась по задней стенке сцены, — то ли кровь, пролитая Тайвиным, то ли огонь, которому его люди предавали город. Где-то за сценой, в такт шагам Клигана, бил барабан. Скамья, на которой они сидели, была сделана из дуба, но наследнице престола казалось, что и на таком плотном дереве останутся царапины. Наступившую тишину нарушал бой барабана и звон цепей. Даже Кассандра умолкла, а Лаэна положила свой камень на колени. Элеонора не знала, станут ли актеры показывать худший эпизод того кошмара, которым было разорение Королевской Гавани, но ей не хотелось узнавать. Она открыла глаза лишь когда под звуки труб «армия» отца выбила «Тайвина» из города. Повернув голову, она увидела, как король несколько раз покачал головой. Она знала, что штурм Королевской Гавани был куда более кровавым и куда менее героичным. По крайней мере, актеры, в меру сил, показали и возы с хлебом, доставленные в город по приказу короля, и помилованных солдат врага. «Тайвин», тем временем, уже находился в Тироше, о чем указывала раскрашенная деревянная колонна. Преклонив колено перед разряженным актером-архонтом, «лорд» говорил: — За трон и царство, что мое по праву, отдаться в услужение готов! «Архонт» благообразно кивал головой. — Готов десятикратно заплатить. «Тирошиец» продолжил кивать. — Готов я рабство возродить! Актер хлопнул в ладоши и жестом приказал Тайвину подняться. Элеонора вновь повернулась к отцу. — Этого не было, прозвучал ответ. Станнис Баратеон был последним человеком, которого можно было подозревать в симпатиях к Тайвину Ланнистеру. Бывший десница Эйриса был жестоким и беспощадным, жадным до власти, но едва ли он мог опуститься до работорговли в масштабах Вольных Городов. А может и мог. Отец не верил слухам, чему учил и ее, но кто мог знать, на что мог пойти лорд Утеса ради абсолютной власти? Действие тем временем переместилось куда-то в Речные Земли, судя по поднятым веткам и синему с зеленым холсту. После битвы у Речной Дороги, «Тайвин», один, шел по сцене выкрикивая: — Коня! Коня! Престол мой за коня! Так продолжалось до тех пор, пока он не встал на то же место, где стоял Эйрис. Но вместо того, чтобы упасть разом, он начал медленно опускаться вниз, как будто застряв в топи. — Руку! — выкрикивал актер, размахивая мечом. — Все золото Утеса за поданную руку! — А кто тебе ее подаст? — на сцену вышел актер в черном. — Те, кого ты предал, ограбил или убил? — «Тайвин» тем временем «опустился» по плечи и, как казалось, держался одними руками. — Прошу, ты станешь богачом! — хрипел он. — Там, куда ты отправишься, золото ни к чему! — с этими словами актер откинул капюшон, показав мертвенно-белую маску черепа. — Всю жизнь ты мечтал о славе и величии, завидовал и презирал безумца. Боги предупреждали тебя, но ты был слишком горд. Теперь же тебе даже не найти покоя. Ты многим отказал в нем, Тайвин, — актер покачал головой. — Тарбекам, Рейнам, Элии и ее детям. — Так чем же ты, мясник, могилу заслужил? Грехи твои останутся с тобою. А я останусь здесь, духовником твоим. Произнеся эти слова, он сел рядом с проемом, в то время как занавес начал со скрипом опускаться вниз. Актер-Тайвин начал скрести руками по досками, пытаясь удержаться, но прежде чем от занавеса до пола осталось не больше трети, он рухнул вниз, оставив посланца смерти одного. Вслед за ним упал и занавес. Где-то внизу захлопали, сначала неуверенно, затем все громче. Рядом с ними первой начала аплодировать мать, затем Кассана, Мия с Микелем, Белла. Даже отец несколько раз ударил ладонью о ладонь. Она присоединилась к общему звону аплодисментов, еще не подозревая, что ей в скором времени предстоит стать участницей куда более масштабной драмы.