Птичка в клетке

***

Когда вертолёт наемников скрывается за горизонтом горных вершин, покрытых бескрайними лесами, Олег не идёт сразу к Серёже. Он хочет, ужасно хочет: ему не терпится увидеть причину своего помешательства, не терпится наконец присвоить его себе. Он понимает, что так, как во сне выглядела их встреча, скорее всего не будет, но старается об этом не думать. Закончив с посудой, Волков принимается за растопку камина. Вечереет, а ночью в горах совсем не жарко. Наконец, не остается дел, которыми он может отвлечься перед долгожданным знакомством с предметом обожания. Снова потеют ладони, сердце стучит, как на выпускном, когда объявляют белый танец. И Серёжа наверняка уже заждался, сидит там и боится неизвестности, ему же ничего пока не рассказали… Олег будто на крыльях взлетает на второй этаж, на подносе — чёрный чай и пара лёгких бутербродов, потому что сразу после таких серьёзных препаратов Разумовскому нельзя объедаться. — Не спишь уже, солнышко? — ласково спрашивает Олег, проходя в комнату. В него летит подушка. Тарелка оказывается на полу, чай обжигает колено через плотную ткань штанов, еда падает маслом вниз, пачкая всё вокруг, а медный поднос с оглушительным звоном падает на пол. Олег на секунду цепенеет от такой наглости. Взгляд выхватывает нарушителя спокойствия: Серёжа сидит на кровати, поджав колени, но он совсем не похож на ту изысканную рыжую фею из сна. Вместо красивого кружевного белья и пушистого свитера, на нем потёртые старые джинсы и серая толстовка — дресс-код любого айтишника-задрота. Волосы собраны в пучок, а взгляд мечет молнии. На нем чёрный кожаный ошейник, соединенный цепью с такими же наручниками — сколько не бейся, запястья не сотрешь. Для того, у кого частично обездвижены руки, бросок Разумовского очень даже точный. — Да кто ты, нахер, такой? — выплевывает Серёжа. — Что это за декорации из дешевого порно? — Олег Волков, спецназ. А это твоя спальня, а не декорации. Привыкай, котёнок. — Блять, какой я тебе, нахуй, котёнок?! — взрывается Серёжа. — Ты почему не по уставу обращаешься? Думаешь, я тебя не раскусил? Сначала пас меня, псина, у клуба, потом заявился в кафе! Херово работаете, товарищи чекисты, смысл слежки — чтобы объект вас не заметил! — Я не понимаю, о чем ты говоришь, — хмурится Олег, теряя терпение. — Какие чекисты? Ты здесь потому, Серёженька, что ты теперь мой. Сейчас тебе сложно привыкнуть, но обещаю, если ты будешь меня слушаться, у нас с тобой все будет хорошо. — Чего ты мне байки травишь? — продолжает Серёжа, и в его голосе проступают истеричные хамские нотки. — Я что, не знаю, как вы с конкурентами поступаете? Как у вас частный бизнес поперёк горла стоит? Соцсеть мою захотели, а пососать вам не завернуть?! — Я тебе русским языком объясняю, до соцсети мне дела нету. Мне нужен ты, и ты в моей власти. И мы… — Ага-ага, скажи своим начальникам, чтобы придумали тебе методичку поубедительнее, — язвительно советует Серёжа. — Туповатый ты какой-то, даже для пешки. Заканчивай уже этот фарс, я хочу поговорить с адвокатом. Волков на грани. Красный от сдерживаемой ярости, он в два шага оказывается у кровати и хватает Серёжу за подбородок. Смотрит в глаза, стараясь разглядеть за стеной отвращения и ненависти, его нежного, напуганного Серёженьку. — Послушай меня, — тихо говорит Олег, придвинувшись к его лицу вплотную. — Никакие спецслужбы тебе не грозят. Ты теперь со мной, а это наш новый дом. Я захотел тебя с первого взгляда, полюбил, если хочешь. Я знал, что ты станешь моим. — Ну, себе-то не ври, лейтенантик, — цедит Серёжа, издевательски улыбаясь. — Мы оба знаем, что это всё — для компромата, чтобы я сливал вам данные. Только вот, представляешь, я на это не куплюсь! А потом Разумовский плюет ему в лицо. Не метафорически. В лицо. Олег отшатывается, как от пощёчины, в голове орёт сирена. Маленькая наглая дрянь, как он посмел…? Волков хватается за остатки рассудка, все его мысли заливает багрово-красная ярость. В ушах шумит. Он не хотел начинать знакомство сразу с наказания, но как иначе, если эта сука так себя ведёт со своим мужчиной! Это всего лишь секундное промедление, но Серёжа пользуется им: он резко бьёт Олега пятками в грудь, отталкивая от себя, вскакивает на ноги. В три прыжка оказывается у двери, но резкое перемещение в пространстве даёт о себе знать. После того, что ему вкололи, тело еще плохо слушается, и Олег успевает перехватить его у распахнутой двери. Дурак наивный — мелькает в голове Олега — как будто он убежал бы далеко ночью и в безлюдных горах. Волков дергает его за толстовку, опрокидывает на пол, прижимает собой к полу. Ковёр смягчает падение, но Серёжа все равно вскрикивает, как будто ему больно. Олегу тоже больно — за плевок и попытку бежать, ведь он всю душу вложил в их отношения, а Серёжа, даже не узнав его, как следует — вот так с ним. — Пусти, сволочь! — рычит Разумовский, пинаясь коленями и локтями. — Засужу, в тюрьме сгною всем отделом! Не смей даже пальцем… Договорить Олег не позволяет. Рывком переворачивает на живот, вжимает лицом в ковер. — Заткнись! — приказывает властным и холодным голосом, вызывающим мурашки, второй рукой перехватывает цепь, тянет ошейник на себя и немного перекрывает Серёже кислород. Совсем легко, только чтобы тот не кричал. — Я хотел с тобой по хорошему, а ты сам вынудил меня на крайние меры. Отпустив ошейник, он сдёргивает с Разумовского джинсы до колен, рвёт бельё — хлопковая ткань расходится с громким треском. На борьбу с собственной ширинкой уходит ещё немного времени: пальцы практически не слушаются, не способны на мелкие точные движения, а силы напротив слишком много. Ярость и гнев рвутся из него волнами, застилая глаза. — Подожди, подожди, стой, не надо! — хамские нотки в серёжином голосе сменяются на истерические. Он дергается всем телом, и Волкову трудно удерживать его неподвижно, но пока это и не нужно. Оживают старые инстинкты, кровь бурлит, как на заданиях. Разумовский извивается, вертит головой, стремясь ударить его затылком, угрожает Олегу и якобы пославшим его спецслужбам судом и расправой — никак не может решить, чем именно. — Молчать! — рявкает Олег, склонившись к его уху. — Спровоцировал меня — теперь терпи. В следующий раз будешь знать, каким болезненным бывает непослушание. Крепкое колено вбивается между сдвинутых бёдер Разумовского, а тот, почувствовав, что дело пахнет жареным, поднимает вой на весь дом. Волков не теряет времени на подготовку — сегодня эта дрянь не заслужила ни смазки, ни слюны. Член уже полностью готов, Олегу остается только передвинуться так, чтобы напряженный орган лёг между ягодиц Серёжи, красуясь и показывая, что его ждёт. — Не надо, стой, блять, только не это! — Серёжа, почувствовав задницей крупный горячий ствол, сопротивляется с утроенной силой, но до уровня спецназовца ему далеко. Одной рукой Олег удерживает его за шею, а другой направляет член. Вход не по размеру узкий и настолько тесно сомкнутый, что кажется, он просто не предназначен для таких забав. Кажется, член не войдет, с какой силой ни дави. Но Волков отступать не привык: за дерзость надо наказывать, а о том, чтобы овладеть этим телом, он мечтал уже давно. Ярость за Серёжин плевок и попытку побега только придает сил, подливает масла в огонь. В голове отключается всё рациональное, всё просто, как в физике. Олег резко засаживает член в неподатливое тело, продирается до половины. Продавливает своим весом, так, что сперва Серёжа даже не может заорать — воздух ушёл из лёгких. Что-то рвётся, и это не звук — ощущение. Волков слепо тычется носом в медно-рыжие прядки на макушке, дуреет от чужого вкусного запаха. Крик Серёжи оглушает, а нутро сжимает его ствол так крепко, что у Олега все плывет перед глазами. Это не удовольствие даже, это боль — на сухую, с силой, и самому неприятно, но Волкова греет мысль, что Серёже сейчас в разы хуже. На месте соединения тел появляется тёмная кровь, и Олег делает еще толчок. — Ебаный палач, — надрывно кричит Серёжа, не сдерживая слёз, — убьёшь же, вытащи! Блять, прошу, хватит! Дальше идет не так тяжело, ствол скользит по крови, и Олег входит полностью. Замирает на несколько секунд, давая себе передышку, свыкаясь с теснотой и жаром. Если Волкову легче, то Серёже — нет; рыжий воет на выдохе, изо всех сил стараясь приподняться на локтях и скинуть тело Олега с себя. — Здесь я решаю, хватит или нет. Пора бы тебе это запомнить, — тяжело дыша, цедит Олег. Ярость не проходит, напротив, раззадоренный чужими криками и сопротивлением, он злится только больше. Из груди рвется почти звериный рык, и Олег начинает двигаться. Неразработанный вход превращает каждое движение в пытку для обоих, но Олег, сцепив зубы, втрахивает Разумовского в ковёр, с каждым толчком выплескивая все, что клокочет внутри. Это — катарсис. Серёжины истошные вопли почти не раздражают — конечно, он предпочел бы то, что было у них во сне, но если наглец хочет по жести — будет. — Пожалуйста, стой, не надо, я все понял, — вскрикивает Серёжа, дергаясь от каждого толчка, — я все подпишу, только вытащи, я не могу! Вытащи! Олег тянется свободной рукой и зажимает ему рот, щеки мокрые. Он не верит, что Олег тут главный? Сейчас поверит. Теперь Волков вбивается быстро, бешено, от усилий ноют колени и саднит старая рана на боку. Серёжа не может даже кричать, он отчаянно мычит, пытается кусаться за ладонь, но от мощной долбежки никак не может зацепиться зубами, елозит щекой по жесткому ворсу ковра, заливая пальцы Волкова слезами. Оргазм накрывает Олега, как океанская волна — выбивает воздух, переворачивает верх и низ местами, оглушает; солнечный свет мелькает сквозь толщу воды. Изливаясь в горячую тесноту, он не может удержать хриплого воя, а потом замирает глубоко внутри, отпускает себя, наваливается на Серёжу горой расслабленных мышц. Если тот и планировал еще один побег, пока Олег приходит в себя после оргазма, план невыполним — выползти из-под Волкова ему не по силам. — Ну, и о каком компромате ты говорил, если здесь даже камеры нет? — отдышавшись, шепчет Олег на ухо рыдающему Серёже. — Понял теперь? Ты мой, котёнок, запомни это. Узкий вход болезненно давит на опадающий член, поэтому Волков выходит, напоследок поцеловав Серёжу в затылок. Поворачивает его на бок, содрогающегося в рыданиях, сам ложится сзади, сжимает его руки своими. На ковре пятно крови, между ягодиц Серёжи сочится она же, смешанная со спермой. Олег в уме прикидывает, где лежит аптечка. Хорошо, что армейская привычка сыграла свою роль, и в огромной коробке лежат все препараты, необходимые для разных случаев. О его непослушном мальчике нужно позаботиться, но это подождёт. — Не плачь, солнышко, просто больше меня не провоцируй, хорошо? — Олег снова закапывается носом в ароматные волосы, пахнущие ещё остатками шампуня и ветром. — Тут ты сам виноват, если бы был поспокойней, наш первый раз прошел бы мягко и нежно, в постели, а не вот так вот. И ужина ты сегодня не заслужил. Он даёт Серёже еще немного времени успокоиться, но постоянные всхлипы раздражают. Хрупкое тело дрожит, он пытается вырвать руки из олеговой хватки — безуспешно, но мышиная возня сбивает с мыслей. Особенно бесит, что Разумовский, не смотря на недавнюю близость, не хочет принимать Олега — а ведь он даже не сильно жестил. Может, Серёжа до сих пор не понял своё положение? Не верит, что отныне его жизнь в руках Волкова? Может, ему мало наказания? — Прекращай, — властно приказывает Олег. — Я хочу видеть плоды своих трудов, и хочу увидеть, что ты осознал свое наказание и усвоил урок. Хватит брыкаться! Ноль реакции. Даже рыдания не стихли. Волков разворачивает его на спину, садится Серёже на бедра и крепко хватает за волосы. — Отвечай, когда с тобой говорят! В ответ — новые рыдания и крепко зажмуренные глаза. Так дело не пойдёт. Олег с размаху бьёт его по лицу — пощечина сильная, звонкая, голова Разумовского дергается в противоположную сторону, и рыдания моментально стихают. Он открывает заплаканные глаза, в них застывший ледяной ужас; смотрит, точно кролик перед удавом — драгоценный синий в огранке слёз и красноты блестит только красивее. — Теперь видишь, что только я тут решаю, что с тобой будет? — требовательно спрашивает Олег, стиснув его подбородок. — И ты будешь меня слушаться. Кивни, или мы продолжим наказание. Оцепеневший, замёрший, Серёжа медленно кивает, дыша через раз.