Птичка в клетке

***

Жизнь с Серёжей напоминает сон, а в каждом сне есть особенный момент — короткий миг или маленькая деталь, которая дает понять, что это сон, а не реальность. Для Олега этот момент один и тот же: каждый день, когда он заходит в шесть утра в серёжину спальню, чтобы разбудить его, он переживает этот момент заново. Первые секунды после пробуждения, когда во взгляде Разумовского мелькают непонимание, паника, осознание, узнавание, ненависть, а за ней обреченная покорность. Но Волков, как бы ни злился, не позволяет этому моменту испортить свою сказку. Он склоняется к Серёже, целует его и отправляет в ванную, а после этого кладёт на постель животом вверх, чтобы провести медицинский осмотр. — Заживает хорошо, — резюмирует Олег, выдавливая на пальцы лечебную мазь. — Скоро снова смогу с тобой развлекаться, котёнок. А сегодня займемся волосами. — В каком смысле? — Серёжа приподнимает голову, чтобы поймать его взгляд. — Хочу, чтобы ты там внизу выглядел аккуратнее. Не двигайся, сейчас приду. Олег приносит с первого этажа опасную бритву и пену для бритья. Увидев лезвие, Серёжа широко распахивает глаза и бледнеет. — Не надо, прошу, я… — Не бойся, я умею с ней обращаться. Остальное от тебя зависит — будешь ли ты лежать ровно и не дёргаться. Приятный холодок лезвия между пальцами отсылает Олега к армейским воспоминаниям. Как Дракон гонялся за Шуркой по всей стоянке, потому что тот подменил его пену для бритья на пенку для окрашивания волос. Дракона еще неделю называли Синей Бородой, хотя бороды у него не было, а вот синеватый налет на щеках и подбородке задержался. — Ножки пошире, солнышко, — Олег гладит его по колену, успокаивая, но Серёжу всего трясёт от близости лезвия и его уязвимой позиции. — Олег, пожалуйста, только осторожнее, — задушено просит он, смаргивая слёзы. — Мне привязать тебя, чтобы ты не дёргался? Или можешь успокоиться сам? — М-могу сам. — Тогда давай. Подыши, приди в себя. Истерики мне твои не нужны, да еще и по такой ерунде. Будешь хорошо себя вести во время процедуры — получишь подарок. Уговоры помогают. Серёжа глубоко медленно дышит, поднимает скованные руки над головой и цепляется за край кровати, сжимает одеяло в кулаках. Потом расставляет пошире ноги, и Олег устраивается между ними. Наносит пену и принимается за дело. У Серёжи чуть подрагивают колени, но область таза остается неподвижной, и Олегу ничего не мешает. Кожа под темно-рыжими завитками открывается деликатная и нежная. Волков давится слюной, мечтая о том, как вылижет его всего и искусает в самых сладких местах, оставив лиловые цветы засосов, но сейчас не время и не место. Мыльная пена и лечебная мазь испортят вкус. Когда паховая зона становится полностью гладкой, Олег откладывает бритву и вытирает остатки пены полотенцем. Приносит из ванной расческу и садится на край постели. — Теперь дай-ка расчешу твои волосы — их брить не буду, честное слово. Серёжа, еще бледный и дёрганный от страха, садится к нему спиной, чуть запрокидывает голову. Спутанные после сна рыжие прядки падают на спину, и Олег сперва лишь собирает их руками. Волосы струятся между пальцами плавленной медью и золотом, манящие, волшебные. Самоцветные горы вспоминаются как раз кстати — они с Серёжей находятся на Урале, и, возможно, где-то под их ногами — живая история, каменный цветок, хозяйка гор, несметные сокровища и чудеса. — Я хочу, чтобы ты понял, Серёжа, — начинает Волков, неспешно прочесывая рыжие волосы с самых кончиков, — всё, что я делаю, я делаю для тебя. Я знаю, что ты ещё привыкаешь, знаю, что, быть может, не до конца доверяешь мне, но ты же тоже должен делать шаги мне навстречу! Почему я должен выклянчивать у тебя каждый поцелуй? Почему ты не показываешь, что и я тебе дорог? Ты знаешь, как меня это обижает? — Я не знал, — выцветшим голосом отвечает Серёжа. Он сидит к нему спиной, щелкает пальцами, и выражения его лица Олег не видит. — И ты обещаешь исправиться? Ты не хочешь извиниться за свое отношение ко мне? — Извини за то, как я себя вел. Обещаю исправиться. Импульс приходит неожиданно: Олег выпускает из рук расческу, та застревает в волосах, а в следующую секунду он бьет Серёжу по голове. Он на гребне волны, и волна эта — неконтролируемая, ослепляющая ярость. Разумовский, придушенно вскрикнув, заваливается на бок от удара, с глухим стуком падает с кровати на ковер. Волна проходит, и Олег жмурится, пытаясь понять, зачем он это сделал. — Серёжа, ты в порядке? Не теряя ни секунды, Олег помогает ему подняться, оглядывает голову на предмет повреждений, но крови нет. Может быть, позже появится шишка, но она будет спрятана под волосами, поскольку удар пришелся в боковую часть. Серёжа не возмущается, не кричит: смотрит во все глаза на Олега, замерший в его руках, точно кролик перед удавом. — Извини. Я умею признавать ошибки, солнышко. Я не хотел тебя бить. — А за что в этот раз было наказание? — тихо спрашивает Серёжа. — Я же сказал — это ошибка! И не будем больше об этом. Садись спиной ко мне и дай мне расческу — мы не закончили. Раздосадованный, Олег нервно дергает расческой в серёжиных волосах, и тот ойкает, но молчит. Расчесав по всей длине, Олег пытается заплести волосы в косу, но у него не выходит. Прядки расползаются в руках, и нет нужной сноровки — раньше ему как-то не приходилось такое делать. — Со временем я научусь тебя заплетать, котёнок, обещаю. Такие красивые волосы у тебя, — Олег прижимается лицом к его затылку, — так пахнут вкусно… Дурею от твоего запаха, Серёж. Отпустить его кажется преступлением. Олег перехватывает его обеими руками под живот, придвигает ближе к себе, а сам садится так, что его пах упирается Серёже в задницу, а грудь касается спины. Он кусает Серёжу в полоску кожи между плечом и шеей, где заканчивается горловина футболки, слизывает широким мазком соленый пот, ставит свежий засос. Передвигается выше на еще чистый участок кожи и продолжает свою сладкую пытку. В памяти Олега всплывают полузабытые строчки из школьного курса литературы, и отчего-то в этот нежный, интимный момент они кажутся уместными. — Ты меня не любишь, не жалеешь, Разве я немного не красив? Не смотря в лицо, от страсти млеешь, Мне на плечи руки опустив.* Серёжа дёргается от жаркого шепота у самого уха, дышит чуть загнанно. Руки он опускает на сложенные ладони Волкова. Прикосновение Серёжи, даже такое легкое, вызывает мурашки вверх до самых плеч. Олег чувствует, как холодные пальчики осторожно пытаются разжать крепкую хватку, и стискивает его еще сильнее. Член быстро наливается кровью, и Серёжа, должно быть, тоже это чувствует. Волков смещает руки ниже, гладит выбритый лобок Разумовского и его невозбужденный пока член. Обхватывает рукой, наслаждается теплотой и приятной тяжестью. Кусает за шею, ритмично двигает ладонью по стволу — Серёжа жалобно стонет, без слюны или смазки трение, должно быть, не очень приятное. Но член твердеет, и Олег внутренне ликует — ну, вот! Как теперь можно отрицать? Его малышу хорошо, он просто упрямится. А упрямство — это поправимо. — Я хочу есть, — быстро говорит Серёжа, снова отталкивая его руки. — Очень проголодался. — Ты можешь отсрочить нашу близость, котёнок, но избежать её не удастся. С неохотой, Олег отпускает его и встает. Серёжа быстро натягивает трусы и спортивные штаны, поправляет задравшуюся футболку. Они спускаются на кухню. — Сейчас позавтракаем, а потом будешь помогать мне готовить. На обед хочу запечь нам курицу с брюссельской капустой, сварим к ней рис. Завтрак проходит без происшествий. Серёжа, едва расправившись со своей порцией омлета, начинает клевать носом. Первый зевок Олег пропускает, а на второй раз напрягается. — Ты же только встал, чего зеваешь? — Не выспался, — пожимает плечами Разумовский. — Почему это? — Я никогда не встаю в шесть утра, — неуверенно говорит он и трет глаза. — Раньше десяти от меня вообще мало пользы. — Нонсенс, малыш. Я уложил тебя в десять вечера, это восемь часов здорового сна. Ты должен был выспаться. — Я не мог заснуть. — Почему? — продолжает допытываться Волков. — Не знаю. — Я спросил, значит жду нормального ответа, Серёжа. Ты помнишь правила? — Я не мог заснуть, потому что мне грустно и страшно — такой ответ подходит? — Это пройдёт, — Олег склоняется к нему и целует в горячие от кофе губы. — Помой пока посуду, а я достану всё, что нам понадобится. Олег расстегивает его наручники, чтобы Серёжа мог помочь ему на кухне, а сам натирает размороженную курицу смесью приправ. Чихает от пряного запаха, легко толкает рыжего бедром, чтобы тот пропустил его к раковине. Вот он — семейный уют и лучистое теплое счастье — вот то, чего ему хотелось с Серёжей. Он особенно старается в этот раз; хочется, чтобы всё получилось идеально. Однако, Олег не доверяет ему нарезку овощей — пока рискованно давать ему в руки нож — поэтому Серёжа, зевая в кулачок, выполняет мелкие поручения под его руководством. Промывает рис, ставит кастрюлю на огонь, чистит лук. Волков включает духовку и оборачивается к Серёже. — Она должна разогреться, а потом я поставлю курицу, и у нас есть примерно час. Я уже на пределе, Серёженька, понимаешь, на что я намекаю? — Нет, — Разумовский теряется, инстинктивно поворачивается спиной к кухонному гарнитуру, пряча пятую точку, обнимает себя руками. — Олег, еще рано… — За хорошее поведение я обещал тебе подарок. Иди наверх, найдёшь его в коробке под кроватью. — Какой подарок? — пугается Серёжа. — Увидишь. Иди и готовься к нашей близости, а я скоро поставлю курицу в духовку и приду. Он подходит к Серёже и снова защелкивает на нем кожаные наручники. — А как я…? — Уж постарайся. Не сможешь сам справиться с моим подарком — я помогу, но ты еще не заслужил мое доверие, чтобы ходить без вот этого, — протянув руку, он прихватывает Серёжу за ошейник и подтягивает к себе поближе. — Поторопись, когда я долго жду, я начинаю придумывать наказания. Олег поднимается в спальню десять минут спустя. Серёжи в комнате нет, но он не выходил — на лестнице было тихо, и все двери заперты. Спрятаться можно лишь в одном-единственном месте. Усмехнувшись, Олег заглядывает под кровать и обнаруживает пропажу — на него смотрят заплаканные синие глаза, рот зажат ладонью. — Вылезай, малыш. Мы же решили, что прятки — не твоя сильная сторона. Серёжа едва заметно качает головой, не отводя взгляда. Его ужас такой ощутимый, цельный, острый, что у Олега ноет под рёбрами. — Серёжа, — снова зовет его Олег. — Если соскучился по наказаниям — так и скажи, но я планировал тебя поберечь еще денёк. Раздается невнятный писк, и Разумовский вылезает из-под кровати, с ходу цепляется обеими руками за широкую ладонь Олега. — Правда? Ты не будешь сегодня… — Пока не знаю, — Волков подтягивает его поближе и запускает руку Серёже в штаны, тискает упругую задницу. — Очень уж ты хорошенький… — Олег, прошу, я не выдержу снова эту пытку! Это слишком больно… Лучше пристрели меня сразу! — его накрывает полноценной истерикой. — Ты сам говорил, ещё не зажило, Олег! Умоляю, не надо! Что угодно, но не это! Пожалуйста! Он загнанно, рвано дышит, слезы текут по щекам, но от громких рыданий Серёжа пока удерживается. Вот глупыш — с нежностью думает Олег — он ведь не знает, от чего отказывается. Но он узнает. — Ну-ну, не реви, — Волков поглаживает расщелину между ягодиц, но не проникает внутрь. — Отсоси мне хорошо, с душой, и твоя задница получит еще день покоя. Ты, кстати, не надел мой подарок. — А… хорошо, ладно. Ладно, — Серёжа быстро стирает слезы со щёк, лезет под кровать за коробкой. Вытаскивает один за другим свертки белого кружева: трусики, бюстгальтер, пара чулок и пояс с подвязками. Приподнимает руки, скованные цепью, и Олег, признав его правоту, расстегивает наручники, чтобы тот мог сам надеть белье. Волков наблюдает за его приготовлениями со стороны. Он раздумывал над тем, чтобы заказать черный комплект белья, но по итогу выбрал правильно — белое кружево ассоциируется со свадьбой, чистотой и стеснительностью, а Серёжа, раздевшись, густо краснеет всем лицом. Бюстгальтер почти невесомый, без подкладок и чашечек — только тонкое кружево поверх подтянутой веснушчатой груди. Трусики миниатюрные, их и снимать не нужно — только подвинуть узкую полоску кружев в сторону, чтобы не мешала. Пояс немного великоват, сползает с талии на бедра; типовые размеры в Интернет-магазинах, должно быть, не учли тонкую серёжину талию. — Кружево жесткое, — тихо жалуется Разумовский, натягивая чулок на ногу. — Уже чувствую, как между ног натирает. — А ну, не капризничай, — хмурится Олег. — Какие мы нежные, уж потерпишь — я и так иду тебе навстречу. Когда Серёжа полностью готов, Олег защелкивает наручники обратно, отступает и любуется: белое кружево, черные браслеты и ошейник, пламенно-рыжие волосы. Три чистых цвета и смущенный Серёженька, от вида которого твердеет в паху. — Красивый мой малыш, — с трепетом произносит Олег, подходя. — Фарфоровая статуэтка, такой изящный… Первый поцелуй — в губы. Серёжа опускает скованные руки вниз, не зная, куда их деть, а Олег кладет свои ему на задницу, сжимая и мацая её. — Условие помнишь? Ты берешь в ротик и стараешься, чтобы мне понравилось, а я сегодня не трахаю тебя в попку. Серёжа резко выдыхает, напрягается в его руках. Оторваться невозможно. Олег целует его, скользит ладонями по спине и плечам, щелкает лямкой бюстгальтера, потом кладет руку на пах и трогает его член через кружево. Собственное возбуждение становится болезненным от долгого ожидания. — Ложись на кровать и свесь голову с края, — приказывает Олег, расстегнув ширинку, — хочу видеть тебя всего. Возражений нет: Разумовский ложится на спину, головой к самому краю кровати, волосы свешивает вниз. Олег давит пальцами ему на челюсть, вынуждая открыть рот, а другой рукой направляет член. Входит с мягким мокрым звуком и тут же начинает двигаться, головка бьется Серёже в нёбо, он давится. Выступают слезы, рыжего скручивает в приступе кашля. — Ты привыкнешь, малыш. Расслабь горлышко и пошире открой рот. Ты у меня сосать пока не умеешь, поэтому мне приходится самому. Чем быстрее научишься, тем быстрее сможешь сам контролировать процесс. А пока лежи и помалкивай. Сильнее, глубже, еще и еще. Волков трахает его в судорожно сжимающееся горло, слюна пузырится, Серёжа сипло воет и захлебывается слезами. Долбежка такая, будто вместо рта — совсем другое отверстие, толчки размашистые, мощные. Когда он краснеет от недостатка кислорода, Олег дает ему короткую передышку, а потом снова засаживает крупный член и вжимает бедрами его голову в кровать. Замирает так, войдя до упора, зажимает ему нос двумя пальцами, и Серёжа невнятно мычит. Дергает ногами в белых чулочках, отталкивает его от себя и получает шлепок по рукам. Белое кружево делает его моложе, невиннее, свежее. Олег любуется заплаканным лицом, растрепанными рыжими прядками у своих ног. Хрупкой шеей, острыми ключицами. Нежными искусанными губами, растянутыми вокруг толстого ствола… Олег кончает и держит член во рту Разумовского, пока тот не глотает всё до последней капли. Отпускает, и тот рывком садится на кровати, откашливается. — Блять! — раздраженно хрипит Серёжа, тяжело дыша. — Ты чуть меня не придушил! Совсем с ума сошел? Жабр у меня нету, если не заметил! Инстинкты Олега работают быстрее разума: он дает Серёже пощечину, и тот затыкается, выключается, как компьютер на перезагрузке. — Что еще тебе не нравится, а? — рычит Олег. — Подарок мой не по вкусу? — Кружево натирает, — уже тише и без накала отвечает Разумовский. — Но я благодарен… за то, что ты для меня делаешь. — Недостаточно благодарен, — отрывисто бросает Олег и отходит к тумбочке. — Заслужил наказание. — Что? Нет! Волков поворачивается к нему с тонкими красными веревками в руках. — Не «нет», а так точно! Ну-ка встал раком! Выполнять! Выдохнув, Олег ловит себя на мысли, что это его армейский тон. Такой тон проявляется крайне редко, но, как он теперь понимает, никогда не исчезает до конца. — Руки за спину! Задницу выше! Спину прогнул, лицом вниз! Серёжа выполняет, вздрагивая от резких окриков. Волков обвязывает его руки за спиной веревками, закрепляет у локтей, переходит к ногам. Прочные красные веревки на белой коже с бледными веснушками горят, словно свежие раны. — Прости, — шепчет Серёжа, повернув к нему ошалелое лицо, — прости, пожалуйста, п-прости, я больше не буду жаловаться… Олег, прости! — Тебе надо выучить список наказаний, Серёжа, — смягчившись, отвечает Волков. — Вот, например, фиксация в позе с беседой — это какая часть? Легкие, средние, тяжелые? — Я не помню, прости, но я выучу! Обещаю, всё выучу, только, пожалуйста, Олег, не делай мне больно, прошу… Олег…? Плотный черный платок Олег завязывает у него затылке — теперь Разумовский ничего не видит, и может, не будет таким голосистым. Не зря же попугаи замолкают, когда набрасываешь платок на их клетку. — За что ты в этот раз меня наказываешь? — голос Серёжи дрожит. — Я имею право знать причину. — Ты не соблюдаешь режим. Ты огрызаешься, — перечисляет Олег. — Споришь со мной. Не ценишь, что я для тебя делаю. А теперь закрой свой грязный рот и послушай, что я тебе скажу. Он садится рядом со связанным любимым, кладет руку ему на поясницу. Жест машинальный и безотчетный — это не нежность и не попытка надавить, а лишь знак принадлежности. — Первое, что ты должен понять — я делаю это всё для твоего же блага. Ты не способен пока понять, что для тебя хорошо, а что плохо. Может, в силу возраста, может, пропорционально опыту, но я один знаю, что тебе нужно. До встречи со мной ты жил иначе — это правда, но теперь твоя жизнь другая. Когда гусеница становится бабочкой, она сперва тоскует по своему кокону, поэтому я знаю, что тебе надо привыкнуть. Главное, что ты должен понять — я на твоей стороне. Я видел насквозь твоих «друзей», я знаю, что им нельзя доверять. Ты можешь верить только мне, понимаешь, малыш? — Руки немеют, — слабо жалуется Серёжа. — Очень крепко затянул… — Потерпишь, — обрывает его Олег, — я не закончил. Этот мир прогнил, Серёжа, но я смогу тебя защитить. Люди отвратительны, разве ты сам не видишь? Они злобные, жестокие, пустые... Но я другой, я люблю тебя, и никто больше не полюбит тебя так же. Хочешь ложиться под первого встречного, чувствовать потом себя дешевой шлюхой? Хочешь гоняться за мимолетным удовольствием, хочешь приключений на одну ночь? Ты такой, Серёжа, скажи мне?! — Не такой, — отзывается Разумовский. — Тогда почему ты упрямишься? Никто не даст тебе такой любви, как я, никто не увидит в тебе — тебя. Они увидят тело — красивое пустое тело, холеную оболочку, поимеют её и уйдут, Серёжа, солнышко, как ты не понимаешь? Мне самому не приятно тебя наказывать, но ты сам меня вынуждаешь, раз по другому не понимаешь. Олег гладит Разумовского по спине, проверяет веревки на руках и ногах — завязаны на совесть, он даже шелохнуться в своих путах не может. Он связан в такой беззащитной, уязвимой позиции, что Волков не выдерживает и соскакивает со своей нравоучительной беседы, шепчет пошлости на ухо Серёже, обжигая его дыханием. У него снова встает. — Не нравится в таком положении, котёнок? Ты полностью обездвижен, видишь? Полностью в моей власти. А я ведь могу сделать с тобой, что хочу… Могу поставить клеймо, чтобы не было сомнений кому ты принадлежишь или нарушить слово и выебать тебя в задницу, что ты на это скажешь? Ты мне даже помешать не сможешь. — Олег, ты обещал, — в тоне Серёжи звенят истерические нотки. — Ты обещал! Олег, нет! Не надо! Подумай, как я могу тебе доверять, если ты нарушаешь обещания? — А ты нарушаешь правила, — Волков открыто усмехается, пользуясь тем, что повязка не дает Серёже видеть его лицо. — И это освобождает меня от всех обещаний. Он передвигается неспешно, но нарочито громко — шаркает по ковру, отвинчивает крышечку с тюбика смазки и с характерным звуком выдавливает немного на пальцы. В воздухе разносится запах шоколада — чтобы Серёжа узнал его со вчера, когда первый раз ему отсасывал. Серёжа узнает: и запах, и звуки. Напрягается, натягивает веревки, брыкается, но он связан слишком хорошо. Если он упадет на бок, Олег поставит его снова раком, а других вариантов нету. Волков улыбается, радуясь, что вовремя вспомнил про повязку на глаза. В темноте ощущения Серёжи станут только острее, а нежданная радость — слаще, и эти приятные чувства будут связаны с Олегом. — Пожалуйста, не надо! Олег! Нет! Нет! — Опять споришь… Ну ничего, солнышко, я тебе помогу. Отучу от вредных привычек жестко и радикально. Олег густо смазывает член лубрикантом, скользкими пальцами касается серёжиной промежности — тот уже кричит, срывая голос, хотя ничего еще не случилось. Ровным счетом, ничего. Олег лезет Разумовскому между бедер и начинает дрочить ему — сразу сильно, быстро, без лишних прелюдий. Смазки много, и ладонь летает по стволу легко, крики Серёжи сменяются на жалобные стоны. Он всё еще разыгрывает недовольство, но Олег чувствует совсем другое. Возбуждение нарастает. — Кончить ты пока не заслужил, но я хотел показать тебе, как со мной бывает хорошо. Теперь моя очередь. Убрав руку, он снова гладит сережины ягодицы. Направляет член и резко входит — но не в тугую дырку, а ниже, между плотно стиснутых бедер. Серёжа, в первую секунду взвизгнувший, замолкает, потому что боли нет. Хорошо смазанный член скользит между горячих бедер, Олег держит его за связанные руки, чтобы не соскальзывал, и не говорит не слова. Ждёт, пока Серёжа заговорит сам. — Спасибо, — едва слышно выдавливает Разумовский, когда всё заканчивается. Олег стирает сперму с его бедер, кладёт его на бок и развязывает руки. Пока он трудится над узлами на щиколотках, Серёжа сам срывает с глаз повязку, трет мокрые глаза и крупно дрожит. — Что такое, малыш? — Я так испугался, — всхлипывает Серёжа, — Олег, я думал, ты… Спасибо. — Ну вот, такой Серёженька мне нравится, — улыбнувшись, Волков прижимает его к себе и вдыхает запах его волос. — Верь мне, котёнок, и всё у нас будет замечательно. Обещаю.