Третья голова дракона

Принц Эйгон Таргариен Отец, улетевший на Тарт и сжегший пиратов, вернулся совершенно разбитым и даже не зашёл к сыновьям, затворившись в королевских покоях с родителями и вдовой брата, принцессой Джоселин. Печальные вести, лишь подтвердившие подробности его сна, Эйгон узнал от Деймона — великий мейстер был занят в Малом совете, его подручные же знали не больше, чем их вороны. К вечеру отец так и не явился, поэтому Визерис приказал подать ужин прямо в спальню к Эйгону. — Не стоит тебе одному сидеть, — сказал он удивлённому брату, пока слуги втаскивали ещё один стол и ставили его напротив кровати. — Все сейчас слишком заняты, чтобы делать замечания о приличиях и правилах. — А даже если и сделают, то что с того? — поддакнул Деймон. Эйгон благодарно улыбнулся. За несколько дней, пока отсутствовал отец, он окреп настолько, что Элисар, скрепя сердце, разрешил ему садиться в постели и есть самостоятельно, проглотив при этом очевидно болтавшийся на языке язвительный комментарий. После болезненного забытья Эйгону постоянно хотелось есть и по распоряжению мейстеров принцу подавали простую, но сытную еду. Сейчас, однако, есть не хотелось совершенно, и Эйгон бесцельно гонял по тарелке с подливой отдельные волокна безжалостно растерзанной куриной грудки. У братьев аппетита тоже не было. — Вы расскажете о… моём сне? — нарушил напряжённую тишину Эйгон. — Это не имеет значения, — флегматично произнёс Визерис и неприлично сёрбнул вином. Будь за столом бабушка, она бы наградила его осуждающим взглядом, но бабушка плакала у себя в покоях вместе с леди Джоселин, а отец с дедом пытались их утешить. — Даже если не считать твой сон совпадением, мы бы ничего не успели сделать. Тарт — это не Драконий Камень и не Дрифтмарк, ни Вхагар, ни Вермитор бы не долетели до него так быстро, как это потребовалось бы. Неведомый бродит рядом со всеми нами и не спрашивает советов, кого забирать, а кого нет. Решай сам. — Отец расстроится, — почему-то Эйгон был в этом уверен. Они с дядей Эймоном были очень дружны, и если рассказать, что он знал о грозящей опасности, но не имел возможности её отвести (а была ли эта возможность вообще?), то Бейлон определённо будет расстроен. — Не надо. — Тогда мы ничего не слышали, — кивнул Деймон. — Тебе приснился кошмар, — поддержал Визерис. — Просто он стал реальностью. — Я почему-то был уверен, что вы до этого додумаетесь. За разговором братья не заметили появления отца. Принц Бейлон устало привалился к косяку двери. На нём всё ещё был чёрный дорожный дублет, который он всегда надевал для полётов на Вхагар. Видимо, он не успел — или не захотел — переодеваться после возвращения и только теперь вернулся в покои их семьи. Если он и слышал разговор сыновей, то не подал вида. Зайдя наконец в комнату, он сграбастал со стола недопитый кубок Визериса, залпом осушил его и с обречённым вздохом опустился на край эйгоновой кровати. — Как бабушка? — осторожно поинтересовался Деймон. — Ужасно. — Когда… похороны? — Визерису удалось заставить голос звучать почти ровно, даже по-деловому. — Завтра. Тебе не обязательно присутствовать, Эйгон. Я поговорю с Элисаром, он побудет с тобой, а после мы вернёмся. — Я бы хотел, — неожиданно для себя выпалил принц. — Я бы хотел присутствовать… На церемонии. Я бы хотел быть с вами. Отец посмотрел на него с удивлением и немалой долей сомнения. В уме Эйгон уже перебирал аргументы, понимая, что даже если удастся убедить его, тот же Элисар не выпустит больного из комнаты. — Великий мейстер утопит весь двор в своём яде, если что-то с тобой случится. Но если ты хочешь — так тому и быть. Нам нужно продемонстрировать единство семьи. Я прикажу слугам приготовить носилки. Эйгон подавил в себе неуместное желание улыбнуться. Радоваться тут абсолютно нечему, повод для первого выхода из спальни после болезни хуже не придумаешь. Ужин на этом закончился. Братья с отцом коротко попрощались и разошлись по своим комнатам, слуги вынесли лишнюю мебель. Вскоре принца навестил мейстер, чтобы приготовить лекарство. Опрокинув в себя напёрсток с чем-то безвкусным, Эйгон попробовал заснуть, но мысли постоянно возвращались к странному сну. Смотря на белеющий в темноте полог кровати, он пытался сопоставить приснившееся и произошедшее. Что было причиной, а что следствием? Ему приснился сон, в котором умер дядя Эймон, а потом он погиб. Принц Драконьего Камня погиб, потому что его племяннику приснился сон? Или тот увидел сон, потому что принц погиб? Или сон приснился одновременно с гибелью дяди? Запутавшемуся в вероятностях и первопричинах Эйгону удалось задремать, но, неловко шевельнувшись во сне, он потревожил ногу, и та мстительно наградила его вспышкой боли. Если сон был предупреждением, то несвоевременным и запоздалым. К тому же, даже будь мальчик здоров, он не мог повлиять на события войны. Едва ли взрослые ему поверили бы, а у него самого даже нет дракона, чтобы можно было отправиться на помощь дяде в одиночку. Вспомнив о драконе, Эйгон повернулся и отыскал в почти чёрной комнате силуэт его яйца. Оно давно окаменело, и даже сам принц смирился, что никакой дракон из него не вылупится, сколько бы не держать его в ревущем пламени жарко натопленного камина. Если бы у него был дракон… Эйгон ведь не тяжёлый, любой дракончик бы мог его унести. Отец, однако, раз за разом отказывал младшему сыну в просьбе отправиться на Драконий Камень и выбрать новое яйцо или дракона. Мейстеры его в этом всецело поддерживали: маленький принц слишком слаб, чтобы выдержать жар дракона, маленький принц постоянно болеет, маленькому принцу не хватит сил, чтобы укротить дракона. Смириться с отказом и подождать совершеннолетия, как советовали братья, которым король уже пообещал драконов, не получалось. Простить отца, как советовал септон Барт, — тоже. Таргариен без дракона — не Таргариен. Когда отец или дед, или кто-то ещё пытался напомнить, что не у каждого члена семьи были драконы, Эйгон обиженно отвечал: — И где они теперь? Дядя Вейгон служит в Цитадели, тётя Мейгелла — в Звёздной септе, тётя Сейра пропала, тётя Дейла и тётя Визерра — умерли. Не слишком вдохновляющие примеры. Так, за грустными размышлениями, сожалениями и бесплодными попытками убедить себя, что нога болит немного меньше, Эйгон провёл остаток ночи. После рассвета явился Элисар и в привычном для него язвительном и непочтительном тоне прошёлся по очередному «самодурству» и «блажи» принца. — Отец разрешил мне, мейстер, — Эйгону удалось прервать поток ехидства. — Если вы не отнесёте меня на носилках, я туда приползу. На короткий момент ему показалось, что старика хватил удар — настолько сильно у того перекосилось лицо. Однако, справившись с удивлением от неожиданного отпора, великий мейстер воздел руки к небесам, снял с себя всю ответственность и начал готовить принца к выходу. Нога была тщательно осмотрена, обтёрта губкой, замотана в бинты и уложена в лубок; принца переодели в чёрную рубаху с чёрным дублетом без рукавов. Ближе к полудню слуги принесли носилки, судя по тому, как от них пахло свежеобструганным деревом, сооружённые за ночь. Четверо мейстеров под бдительным оком Элисара аккуратно пересадили в них Эйгона, тут же обложив подушками и скрыв ноги от посторонних взглядов пледом из чёрной шерсти. Потом за ним зашли братья, тоже облачённые в чёрное. — Готов? — только и спросил Визерис. Эйгон в ответ кивнул. Любые разговоры, любые слова стали казаться ему лишними и даже кощунственными. С тех пор как ворон принёс известие о смерти дяди, из всей семьи он видел только братьев да отца и почему-то был рад, что сегодня никто от него не будет ждать слов и речей. Четверо рослых слуг подняли носилки (видят Семеро — хватило бы и двух, но Эйгон был принцем и должен был соблюдать приличия) и следом за братьями понесли его по коридорам Красного замка. У разводного моста, отделявшего Твердыню Мейгора от остального замка, они встретились с королевской семьёй. Джейхейрис, первый своего имени, был сер лицом и хмуро кивнул на появление внуков — Визерис и Деймон церемонно поклонились, и на мгновение Эйгон растерялся, не зная, как должно поприветствовать короля, сидя в носилках. В итоге он как можно ниже склонил голову, прижав правую руку к сердцу; выждав пару мгновений и уже разгибаясь, он заметил, как дед еле заметно кивнул ему одному — значит, всё верно. Королева Алисанна от макушки до кистей была затянута в чёрное платье; лицо её, несомненно красное от выплаканных слёз, скрывала плотная кружевная вуаль, а под руки её поддерживали сразу муж и старший из выживших сыновей. Следом стояли тихо всхлипывающая принцесса Джоселин, беременная кузина Рейнис, в отличие от матери и бабушки не прятавшаяся за вуалью, и её муж, лорд Корлис Веларион. Сыновья Бейлона встали сразу за ними, рядом пристроилась тихая и всегда молчаливая тётя Гейль, которая была ненамного старше Визериса. Едва они заняли своё место, показалась скорбная процессия. На носилках, одновременно похожих и не похожих на эйгоновы, Молчаливые Сёстры вынесли закутанное в саван тело дяди Эймона. Эйгон почувствовал, что преступно рад, что лицо покойника скрыто — смотреть на дядю, после того как он видел его в последний раз глазами Караксеса было бы жутко. Сёстры, не останавливаясь, прошли мимо семьи и вынесли тело во внутренний двор, следом за ними на мост ступил септон Барт, ради совершения поминальной службы снявший цепь десницы, а следом и Таргариены. Молчаливое шествие проследовало по внутреннем двору к Длинной лестнице, на которой Эйгон попытался разглядеть следы своего падения и пришёл к неутешительному выводу, что вмятина появилась скорее на нём, чем на ступенях. Через Восточный двор, миновав Королевскую септу и Башню десницы, процессия вышла в Западный двор, где, прижавшись к самой стене, сидел Вермитор, прозванный Бронзовым Гневом. В центре, где обычно упражнялись оруженосцы и рыцари, сложили большой погребальный костёр. Молчаливые Сёстры поставили носилки с телом перед ним и отступили, позволив семье проститься с покойным. С точки зрения Эйгона всё вышло просто ужасно. Подглядывать за горем бабушки и леди Джоселин было неловко, поэтому Эйгон отвёл взгляд, и тут его как кипятком окатило осознание. Весь королевский двор смотрел не на короля с королевой, не на их бедного сына, а на него. Носилки прекрасно было видно и со стен замка, и из толпы, рассредоточившейся по двору, и каждый лорд и каждая леди, каждый оруженосец и каждая служанка смотрели на сидящего в них младшего из принцев. И без того известный своей слабостью и болезненностью, Эйгон своей травмой лишь подтвердил свой статус вечного клиента мейстеров. Он чувствовал, как их любопытные взгляды изучали, словно холодными липкими руками облапывали его лицо, с которого почти сошли следы встречи со ступенями. Точно змеи, они пытались проникнуть под покров чёрного пледа, скрывавшего лубок, чтобы заглянуть, увидеть, рассмотреть, составить своё собственное заключение о несчастном мальчишке, который теперь ни за что и в седло не сядет. Не нужно быть пророком, чтобы понять, что после похорон главной темой сплетен будет не вдова и несчастная мать покойного, а его переломавшийся племянник, которому хватило дурости выйти в свет. Эйгон ощущал на себе чужие взгляды всё время, пока Таргариены по очереди прощались с покойным; пока септон Барт читал над принцем Эймоном разрешительную молитву, прося у Семерых милости для усопшего и прощения его грехов. Некоторые не отвлеклись даже на то, как Вермитор, повинуясь королевскому «Dracarys» зажигал погребальный костёр. Ужасно хотелось сбежать. Разумеется, дед бы позволил ему уйти, но это было бы проявлением слабости ещё большим, чем носилки. Нельзя давать двору больше поводов для сплетен, чем у него уже есть. Возвращение в Твердыню Мейгора Эйгон запомнил плохо, все его силы ушли на то, чтобы сохранить достаточно скорбное выражение лица, не сорваться и не приказать лордам отвернуться, а слугам идти побыстрее. Лишь в собственной спальне ему удалось обрести некое подобие самообладания, но ощущение стыда от выставленного напоказ всему двору увечья (что хуже всего — выставленного по собственной воле!) прилипло к нему намертво, стало второй тенью и втёрлось в кожу. В Красном замке нет тайн, поскольку по ночам их рассказывают спящим крысы. В ночь после похорон дяди Эйгону снилось, как серые наглецы, разжиревшие в королевских кладовых, нашёптывают придворным о слабости младшего принца.

***

Если кто-то вдруг захотел бы спросить принца Эйгона, какое время дня он считает самым худшим, то он без раздумий бы ответил — утро, причем чем раньше, тем хуже. Ещё затемно, в час совы, принца будила боль в искалеченной ноге; к часу волка она усиливалась настолько, что Эйгону хотелось выть, а к рассвету — отрезать ногу, чтобы она его не мучила. Когда ему хватило глупости признаться в этом Элисару, тот странно посмотрел на подопечного, и приказал вынести из комнаты все острые предметы. После весьма скромного завтрака, состоящего по большей части из укрепляющих снадобий, нежели из настоящей еды, Эйгону удавалось забыться неглубоким сном где-то до середины утра, когда его навещали братья и, мельком, отец. После них Элисар, как ему казалось, ненавязчиво пытался отвлечь принца от боли разговорами, в которых угадывались плохо замаскированные уроки. На вторую неделю Эйгон запросил у отца пощады, пообещав сойти с ума или доковылять до Длинной лестницы и снова с неё упасть, если все его следующие дни будут наполнены только общением с Элисаром. Отец посмеялся, взъерошил серебряные вихры сына, но после обеда на пороге его комнаты возник черноволосый менестрель с лютней в руках. — Мой принц, — осторожно произнёс он. — Великий мейстер. — Чего вам, молодой человек? — сварливо поинтересовался Элисар, весьма недовольный вторжением на его территорию. — Меня зовут Ролланд, великий мейстер, — ответил «молодой человек», выглядевший даже старше отца. — Я менестрель, меня прислал милорд принц Бейлон. Он сказал, что, возможно, милорд принц Эйгон захочет научиться музыке… — Он захочет, — активно закивал принц, подумав, как точно отцу удалось угадать его желания. С другой стороны, чем ещё он мог заняться, если знания осточертели, а выходить из комнаты он ещё не мог? Элисар, всем своим видом выражая неудовольствие, поднялся и, бормоча под нос что-то о ничего не понимающей молодёжи, удалился с наказом не усердствовать. — Откуда ты, менестрель Ролланд? — спросил Эйгон, едва серая мантия мейстера скрылась за дверью. — Я родился в Фелвуде, мой принц, — скромно ответил тот. — Милостями Семерых я оказался в свите принцессы Джоселин, когда она вышла за покойного принца Эймона, а теперь я служу вашему лорду-отцу и вам, мой принц. — Садись, где тебе удобно, Ролланд из Фелвуда, — пригласил того Эйгон. — С чего мы начнём? Ролланд оглядел комнату и выбрал себе один из стульев на полпути от кровати до двери. Примостившись на самом краю, он устроил на коленях лютню, звякнувшую струнами. Для того, кто провёл столько лет при дворе он был поразительно скромен, подумал Эйгон. — Сегодня я сыграю вам несколько мелодий, чтобы показать, как звучит лютня. Вы наверняка слышали её, но слушать для развлечения совсем не то же самое, что слушать для того, чтобы научиться играть. Если вам не понравится или лютня покажется вам слишком сложной, я умею играть ещё и на скрипке, флейте, свирели и немного на арфе, так что смогу научить и им. Эйгон рассмеялся, пожалуй, впервые с похорон дяди: — Лютня меня вполне устроит, но всему остальному ты меня тоже научишь, — сказал он и похлопал по постели рядом с ногой. — Я, как видишь, никуда не тороплюсь. Менестрель тоже улыбнулся и заиграл что-то лёгкое и ненавязчивое. С тех пор Ролланд из Фелвуда приходил каждый день в то же послеобеденное время, чтобы принц Эйгон терзал лютню. Сперва от звуков, которые он извлекал из несчастного инструмента, хотелось отрезать уши, прежде всего себе самому, но времени у него и правда было много. Элисар ворчал, но противиться воле принца Бейлона не смел, и с каждым днём Эйгон играл всё лучше. Жаль, того же нельзя было сказать о его ноге. Спустя два месяца после падения мейстеры сняли с неё лубок и Эйгон удивился, насколько тонкой правая нога выглядит по сравнению с левой. — Мне кажется или она стала… немного короче? — спросил присутствовавший при том отец. — Да, мой принц, это естественно, — кивнул Элисар. — Перелом был сложный и то, что могло пойти в рост, пошло на сращивание кости. Нога принца Эйгона продолжит расти, но, боюсь, небольшая диспропорция сохранится. Впрочем, её можно будет компенсировать высоким каблуком. Он аккуратно провёл пальцами вокруг шва и Эйгон зашипел сквозь зубы. — Вам больно, мой принц? — поинтересовался великий мейстер, но руки не отнял. — Нет. Просто… Непривычно. Элисар только кивнул и продолжил осмотр. Эйгон хорошо запомнил тот день, поскольку тогда ему впервые позволили пройтись. Поддерживаемый с одной стороны отцом, а с другой — Элисаром, Эйгон попробовал сделать пару шагов, но тут же вскрикнул от пронзительной боли. Отец подхватил его на руки и усадил обратно на кровать. — Да, мой принц, это больно, — покивал Элисар. — Но ваша травма не настолько серьёзна, чтобы вы провели остаток жизни лёжа и сидя. Нужно восстанавливать подвижность мышц. Для этого придётся потрудиться, это будет больно, но вы сможете ходить сами, на своих двоих. Будем учиться постепенно. Так к старым урокам у мейстера Элисара и новым у менестреля Ролланда добавились ещё одни — Эйгон заново учился ходить. По указанию великого мейстера этим они занимались прежде, чем приняться за математику, историю, географию, законы и языки, поэтому утренние часы полудрёмы, в которые Эйгон отдыхал от предрассветной боли, пришлось сократить. Естественно, поводов любить утро стало ещё меньше.

***

Через полтора месяца принц Эйгон читал наизусть поэму «Прощание с Валирией» Эйнара Изгнанника о горечи расставания с родными местами, довольно приятно, как признал Визерис, играл на лютне и вполне сносно мог передвигаться между покоями отца и братьев, опираясь на трость. Трость ему подарил сам король. Дед как-то пришёл с утра и долго наблюдал за тем, как хромал Эйгон, после чего произнёс: — Не должно дракону ковылять как утка, — и протянул внуку трость из чёрного дерева, обвитую тонкой золотой полоской, с резным костяным набалдашником в виде взлетающего дракона, поблёскивающего маленькими рубинами в глазах. Трость была немного великовата — королевский подарок явно был на вырост — и Эйгон, пристроив набалдашник подмышку, под бдительным взором Джейхейриса захромал куда бойчее. Между тем придворная жизнь за пределами покоев принца Бейлона и его сыновей не останавливалась, а узел политических интриг и противоречий с каждым днём завязывался всё туже и туже. Элисар, исправно навещая выздоравливающего пациента, приходил мрачнее тучи и, вопреки обыкновению, не острил. Отца Эйгон стал видеть только за ужином, когда тот, вымотанный после долгого дня, был уже не способен поддержать беседу. Казалось, Визерис понимал, в чём дело, но от прямого ответа на вопросы Эйгона увиливал, отвечая: — Всё сложно. Тебе не стоит об этом беспокоиться. Понятное дело, от таких слов Эйгон начинал беспокоиться ещё сильнее. Наконец, вечером двадцать шестого дня шестого месяца 92 года мейстер Элисар сказал принцу, не удержавшись от язвительного комментария: — Вам стоит лечь пораньше, милорд. Завтра король соберёт двор в Тронном зале и вам тоже нужно там быть. Учитывая то, с какой скоростью вы ходите, имеет смысл выйти до рассвета. — Учитывая, сколько вам лет, великий мейстер, вам имеет смысл составить мне компанию, — в тон ему ответил Эйгон. Элисар хмыкнул, как показалось принцу, не без удовольствия. За последние месяцы Эйгон учился у него не только наукам, но и тонкому искусству сарказма. Однако предупреждение Элисара напомнило принцу о его последнем появлении на публике и липких взглядах придворных, прикованных к нему. На Эйгона снова накатила ледяная волна стыда за собственное увечье. Да, теперь ему не нужны носилки, но хромоту никак не скроешь, а дедов подарок лишь привлечёт к нему внимание. Явиться к королю без него — значит отвергнуть дар, а это явно пойдёт не на пользу семье. Мысль о разглядывающих его придворных не отпускала его ни за ужином, за которым, против обыкновения, было сказано мало, ни ночью. Даже боль, с которой не смогли сладить ни маковое молоко, ни сонное вино, капитулировала перед нарастающей паникой от приближающегося появления при дворе. Утро Эйгон встретил невыспавшимся, а потому недовольным и злым на весь белый свет, начиная от мейстеров и заканчивая собственным дедом, которому взбрело в голову посмотреть на двор с высоты Железного Трона. На этот раз слуги одели его в чёрный кафтан, с вышитым на груди красным драконом Таргариенов, а длинные полы его должны были отвлечь внимание от увечья принца. Эйгон подумал, что это довольно умно, но бесполезно — если бы нужно было скрыть его хромоту, следовало бы отобрать у него трость, а лучше вовсе никуда не звать. Больше неудобств доставили сапоги: хотя и сделанные из самой мягкой кожи, они неприятно сжимали ногу, и скоро она начала ныть и чесаться. Наконец, принц вдвоём с мейстером Элисаром двинулись в долгий путь к Тронному залу. Сперва Эйгону казалось, что путь он преодолеет относительно легко, но едва добравшись до дверей Твердыни Мейгора он понял, что уже устал и взмок. — Именно поэтому мы вышли заранее, — терпеливо пояснил Элисар, когда они остановились отдохнуть. Эйгон не удостоил его ответом и лишь злобно зыркнул исподлобья. Вскоре он потерял счёт этим остановкам и едва не расплакался от облегчения, когда увидел перед собой двери Тронного зала. По счастью, свидетелями того, насколько мучительными стали для него несколько последних метров перед троном, оказались немногие. Элисар провёл его к самому подножию трона и предупредил: — Когда все начнут преклонять колено, просто поклонитесь как можно ниже. Таково пожелание его милости. — А зачем вообще это собрание? — поинтересовался Эйгон. — Его милость хочет объявить нового принца Драконьего Камня, а двор и все Семь Королевств присягнут ему как наследнику Железного Трона. Объявить наследника? Зачем это могло понадобиться, если жив его отец? — Разве наследник не очевиден? — Не для всех, — коротко ответил великий мейстер. Пространство Тронного зала тем временем стало наполняться придворными. Эйгон нервно сглотнул, наблюдая, как те в ожидании прохаживаются между колонн, стараясь делать вид, что не замечает, какие взгляды на него бросают. С чужими разговорами было сложнее. — Бедный мальчик… — …на всю жизнь… — …не бывать ему рыцарем… — …чудо богов, что остался жив… — …с двадцати лет так ковылял, но в седле держался… — И что с того? Послали его в Старомест… — Хорошо, что у принца Бейлона есть другие сыновья… — …мне было бы стыдно… Чужие языки резали острее чужих взглядов. Элисар, стоявший рядом, игнорировал слухи, но ведь и не его обсуждали. Хотелось провалиться сквозь землю. А ещё лучше, чтобы под землю провалились все остальные. Прямёхонько в пресловутое Седьмое Пекло. — Issi ao zūgagon, valonqar? — Эйгон вздрогнул от неожиданности, когда ухо опалил горячий шёпот Деймона. Принц кивнул. — Pōnta issi jurnegēre rȳ issa, — также шёпотом ответил он. — Ao issi nykeā zaldrīzes. Zaldrīzesse biādroti elēnȳti zūgusy daor. Эйгон позволил себе обернуться на брата. Деймон стоял рядом, плечом к плечу, и ободряюще улыбался. Сразу за ним пристроился Визерис, а ещё дальше — отец, напряжённо сцепивший руки за спиной. От слов брата и молчаливой поддержки семьи Эйгону стало легче. Он расправил плечи и даже немного выставил трость напоказ. Пускай смотрят. Пускай увидят, что дракону на них плевать. Между тем, двери Тронного зала распахнулись, и лорд-командующий Королевской гвардии сир Джайлс Морриген от подножия Железного Трона возвестил: — Король Джейхейрис из дома Таргариенов, первый своего имени, король андалов, ройнаров и Первых людей, владыка Семи Королевств и Защитник Государства! Хорошо вышколенная толпа придворных синхронно склонила головы в сторону прохода, по которому уверенно шёл король. Джейхейрис в пятьдесят восемь выглядел весьма неплохо для своих лет. Голову с зубчатой короной на ней он держал высоко поднятой, несмотря на старые и новые горести. Ни разу не стриженные волосы цвета белого золота, на которых терялось серебро приближающейся старости, волной ниспадали на плечи, образуя ещё одну мантию, поверх основной, красной парчи, расшитой угольно-чёрными нитями, образующими чешуйчатый узор. Длиннополый дублет под ней был, напротив, чёрным с красным шитьём. Руку король держал на эфесе Чёрного Пламени. Взойдя на престол, выкованный в пламени Чёрного Ужаса его дедом, Эйгоном Завоевателем, Джейхейрис сел и весь облик его принял законченный, совершенный вид: только таким и мог быть истинный, законный монарх, справедливый судия, великий воин, помазанник богов. — Милорды и миледи, — начал король. Назвать его свои дедом у Эйгона сейчас не повернулся бы язык — настолько далёк был Джейхейрис Таргариен ото всех в зале, включая собственную семью. — Всем вам известно о той горькой утрате, которую три месяца назад понесла наша семья и вся наша держава. Безвременная гибель нашего возлюбленного старшего сына Эймона, принца Драконьего Камня, повергла нас в глубокую печаль и нанесла нам с королевой Алисанной глубокую, незаживающую рану. Король взял хорошо выверенную паузу, и горе, казалось, пронизало всё вокруг, став густым, как дым от погребального костра. Многие, и Эйгон в том числе, склонили головы из уважения к памяти покойного. Джейхейрис, тем временем, продолжил: — Я молю Семерых, чтобы в милости своей они не послали вам тех испытаний, через которые прошли мы, и вам не пришлось испить из той же чаши скорби. Однако долг Защитника Государства не позволяет нам предаваться печали бесконечно, но повелевает нам принять все меры к обеспечению стабильного и бесспорного порядка наследования престола. Посовещавшись с членами нашего Малого совета, перед лицом богов и людей мы, Джейхейрис из дома Таргариенов, первый своего имени, король андалов, ройнаров и Первых людей, владыка Семи Королевств, называем своим законным наследником нашего сына Бейлона и даруем ему титул принца Драконьего Камня. Раздались аплодисменты, и в мгновение ока от них загудел и зазвенел весь чертог. Отец вышел вперёд и преклонил колено перед Железным Троном. Король, спустившись с него, извлёк из ножен Тёмное Пламя и опёрся на него, выжидая. Отец в наступивший тишине громко и отчётливо произнёс слова клятвы: — Я, Бейлон из дома Таргариенов, как наследник Железного Трона клянусь быть верным и хранить истинную преданность его милости королю. Да помогут мне в этом боги. Король поочерёдно коснулся клинком сыновьих плеч: — Встань, сын мой. Новый принц Драконьего Камня поднялся и повернулся к собравшимся. Джейхейрис, стоявший на второй ступеньке трона и потому возвышавшийся над всеми, произнёс: — Пусть все лорды и рыцари, все города и места в Семи Королевствах принесут присягу принцу Драконьего Камня как наследнику Железного Трона. К подножию трона вышел десница короля, септон Барт. Подняв в правой руке Семиконечную Звезду, он сам опустился на колено, а следом за ним и все присутствовавшие в Тронном зале. Остались стоять только трое: король, его наследник и хромоногий принц, скрючившийся так низко, как только было возможно. — Я, септон Барт, королевский десница, — септон дал многоголосному хору произнести своё имя и титул. — Клянусь быть верным и хранить истинную преданность принцу Бейлону из дома Таргариенов как принцу Драконьего Камня и наследнику Железного Трона. Да помогут мне в этом боги. Отец кивнул, принимая клятву, и собравшиеся встали. Король обнял сына-наследника и вместе с ним двинулся по проходу. Только тут Эйгон заметил, что рядом с королём не было доброй королевы Алисанны. Да и принцессы Рейнис с Веларионами в зале тоже не наблюдалось. Видимо, это и есть то, что великий мейстер назвал «очевидным не для всех»? Что ж, кузину Рейнис можно было понять — как-никак она была перворождённым ребёнком старшего из выживших сыновей короля. Лорд Корлис, несомненно, хотел побороться за трон для жены и своих сыновей, это тоже понятно. Но неужели бабушка взяла их сторону? Мысли одна тревожней другой лезли Эйгону на ум, пока он хромал за братьями, отцом и дедом между придворными, как вдруг что-то резануло ему слух: — Бедный мальчик… К чему его так истязать церемонией? — Колченогий принц… Насмешливые слова колокольным звоном загремели у него в голове, а кровь, казалось, вскипела от несправедливой обиды и вызванной ею ярости. Снести их безропотно? Ну уж нет, это чересчур! Эйгон замер и подчёркнуто медленно повернулся в ту сторону, откуда, как ему казалось, пришёл звук. На лицах придворных читалось удивление, а на некоторых при взгляде на принца — страх. Прежде чем заминка переросла границы допустимой неловкости, Эйгону удалось заметить говорившего. Неизвестный лорд с дряблым лицом и высоким лбом, видимо, понял, что произнёс слова слишком громко и теперь, бледнея, заливался холодным потом. — Вы правы, милорд, — громко, чтобы слышали все, согласился Эйгон. — Я колченогий. Но я — колченогий дракон, а вы, милорд, — овца! Пока прочие лорды и леди разинули рты и, как рыбы на берегу, хватали воздух, Эйгон для острастки звонко стукнул тростью по каменным плитам и захромал дальше, игнорируя замерших братьев. Когда он поравнялся с отцом и дедом, Джейхейрис хмыкнул и хлопнул внука по плечу так, что Эйгону стоило немалых усилий не согнуться от этого пополам. — Да, милорды, — задорно бросил король. — Таков дракон: покажешь палец — прощайся с рукой! Так втроём они и вышли из Тронного зала: король, наследник и колченогий принц. Удалившись на порядочное расстояние от дверей, Эйгон всё же повинился: — Простите, ваша милость, я не сдержался… — Не говори глупостей, — отмахнулся Джейхейрис, снова превратившийся в дедушку, хоть и с короной на голове. — Проявляя неуважение к члену королевской семьи, лорд Вендуотер проявил неуважение и к самому королю, а от неуважения к государю один шаг до измены. Эйгон понял, что дед шутит за пару мгновений до того, как он обозначил это усмешкой. Хотя, если подумать, как много от шутки в его словах? — Лорд Вендуотер наговорил лишнего, он сам уже это понял. Завтра он с раннего утра примчится к вам с извинениями и подарками, в попытке загладить вину. — И они будут приняты, — серьёзно кивнул отец. — Но за твои слова извиниться всё же придётся. Вендуотеры — прямые вассалы короля, и долю уважения хотя бы за это им стоит выказывать. — Конечно, отец, я извинюсь. — Достаточно будет слов Бейлона, — покачал головой дед. — Запомни, мальчик мой, слова — это ветер. Но и ветер валит деревья и топит корабли. Слово режет острее валирийского клинка, бьёт точнее любой стрелы и связывает прочнее самой крепкой цепи. Нет раны больнее, чем та, что нанесена сказанным словом. И тут Эйгон вблизи увидел, как падает маска короля: вот перед ним был умудрённый долгими годами правления монарх, а вот уже дед, усмехаясь, журит внука, подмигивая лиловым глазом: — Ну, а если тебе всё же захочется кого-то оскорбить, лучше делать это так, чтобы он этого не понял.