Третья голова дракона

Принц Эйгон Таргариен Эйгон очень хорошо запомнил 94 год от Завоевания благодаря трём причинам. Во-первых, король с королевой, наконец, примирились после двухлетней ссоры, вызванной спором о наследовании Железного Трона. Бабушка Алисанна признала решение мужа, хотя и продолжала считать, что кузину Рейнис лишили престола незаконно; самым важным для всех тогда казалось восстановление единства семьи. Во-вторых, Визерис сдался уговорам вернувшейся бабушки и позволил себя женить. Свадьба была отпразднована с поистине королевским размахом, однако жених остался недоволен — его молодую жену сразу из-за пиршественного стола вернули в её родное Орлиное Гнездо. Эйгон запомнил её скорее из-за того, что по просьбе брата демонстрировал всему двору свои музыкальные успехи; двор, разумеется, похвалил принца, но Ролланд из Фелвуда потом подробно разбирал неправильно взятые им ноты. В-третьих, через несколько месяцев после свадьбы Балерион, именуемый Чёрным Ужасом, последний из живых существ, видевший Валирию во всём её великолепии, дракон, в пламени которого был выкован Железный Трон и все Семь Королевств, решил, что он устал от людской суеты и молодых собратьев, и умер. Утро четырнадцатого числа седьмого месяца Таргариены встречали за совместным завтраком — так Джейхейрис и Алисанна демонстрировали семье, двору, да и друг другу, что Вторая Ссора позади. Эйгону новая традиция решительно не нравилась, поскольку чтобы предстать пред королевские лиловые очи принцу было необходимо встать раньше многих, чтобы подготовить себя-хромого к новому дню. Под утро Эйгон всегда спал плохо, к тому же нога, разумеется, протестовала против столь варварского обращения и ранних нагрузок. Несмотря на все старания Элисара кость срослась неправильно и в хорошие дни раздражала тупой неотступающей болью, которую при должном старании можно было почти не замечать, а в плохие — почти сводила с ума. Укрепляющие упражнения, тёплые компрессы, растирания и ванны приносили лишь временное облегчение, которое без следа улетучивалось, стоило Эйгону доковылять до обеденного зала. Естественно, это не могло не сказаться на настроении и характере принца: за столом он по большей части молчал, боясь сказать что-то раздражённо-непочтительное в духе великого мейстера. Дед с отцом, конечно, посмеялись бы, но бабушка Алисанна точно бы не оценила очередной язвительный комментарий, а уж вырвавшаяся грубость неминуемо повлекла бы за собой очередной урок правил хорошего тона. Эйгон хорошо запомнил, о чём говорили в тот раз. Тётя Гейль попросила подать фруктов. Визерис поглощал паштет из утиной печени. Бабушка, пригубив воду, отчитывала Деймона за торопливость при приёме пищи. Отец с дедом вполголоса обсуждали дела Запада и готовились к встрече с молодым лордом Утёса Кастерли Таймондом Ланнистером. Эйгон размышлял над куда более существенной проблемой: удержит ли он в себе ещё один кусок яблочного пирога или тот вылезет на лестнице, пока принц будет подтягивать ногу на ступенях. Так и не успев принять решение, Эйгон, как и все, обернулся на распахнувшиеся двери. На пороге в чёрной чешуйчатой броне стоял командующий Драконьей Стражи, держа подмышкой гребенчатый шлем. — Nyke usōvegon, Dārys, — склонил он свою бледно-золотую голову. Большая часть драконоблюстителей была родом с Драконьего Камня, и почти у всех в жилах текла хоть капля валирийской крови. — Ȳdrās, — дозволил Джейхейрис, отставляя кубок. — Kesȳ tubī Balerion morghūlilza. В зале на мгновение повисла тяжёлая тишина. Было слышно, как с усилием сглотнул Деймон. Тут же Визерис вскочил, уронив стул и загремев серебряным прибором, и, не спрашивая разрешения, вылетел в коридор. Следом поднялся дед: — Нам тоже стоит поехать. — Зачем? — недоумённо переспросила Гейль, нервно накручивая белокурый локон на палец. В свои десять Эйгон уже знал об окружающем мире гораздо больше, чем родная тётка, и уж точно его годы оказались гораздо насыщеннее; он с жалостью посмотрел на недалёкую девушку и хотел уже было что-то брякнуть, как его опередила королева: — Потому что, дорогая, никто не должен быть один в этот час, — сказала со вздохом Алисанна. — Даже дракон. Особенно такой, как Балерион. Пойдём, дорогая. — Я не хочу, — заупрямилась она. — Он же такой большой! Такой большой и страшный… — Он тебе ничего не сделает, Гейль, — с привычной для короля мягкой силой в голосе проговорил Джейхейрис. — Мы будем там вместе с тобой. Только после этого Зимнее Дитя позволила матери увести себя, хотя осталась недовольной. Эйгон, напротив, обрадовался: если они берут с собой боящуюся собственной тени Гейль, то уж он-то точно едет. Так в итоге и вышло, с тем лишь уточнением, что ему пришлось трястись в карете с бабушкой и тёткой, слушая как королева пытается убедить дочь, что с ними ничего не случится, ведь Балерион в цепях, его охраняют, с ними будут королевские гвардейцы, а они самые отважные воины во всех Семи Королевствах и не дадут им навредить, к тому же Визерис сможет заставить дракона слушаться себя. Сам Эйгон, которому про Чёрного Ужаса рассказывал Визерис, регулярно навещавший своего дракона, знал, что Балерион теперь едва ли может пошевелить и крылом. Рост его прекратился лишь к двумстам годам и погрузнел он настолько, что Визерис летал на нём лишь раз — старик долго упрямился, не желая подниматься в воздух, но всё же оторвался от холма Рейнис, и трижды облетел Королевскую Гавань. То был последний полёт Чёрного Ужаса. Когда королевский возок подкатился к колоссальным кованым вратам Драконьего Логова, те уже были настежь распахнуты, королевскую семью встречал почётный караул Драконьей Стражи. Дед с отцом и братьями, ехавшие верхом, несомненно, уже были внутри, и Эйгон, наплевав на все приличия, бросив бабушку с Гейль, поспешил за ними. На усыпанном песком и костями животных полу Логова, распростёршись из конца в конец, лежал Балерион. Он всё ещё был жив, но, судя по всему, сил в его некогда могучем теле едва-едва хватало, чтобы заставлять сердце биться, а лёгкие — расправляться и гонять воздух. Визерис уже был подле него; припав к щеке чудовищного ящера, он в тщетной попытке пытался его обнять. Эйгон, как зачарованный, подошёл ближе и остановился только когда отец положил руку ему на плечо. — Стой, — сказал он. — Им надо попрощаться. Внезапно пол завибрировал, а под сводом Логова прокатился низкий, едва уловимый рокот. Эйгону показалось, что Чёрный Ужас — виданное ли дело! — пытался утешить своего последнего всадника: мол, ничего, я уж задержался, у каждого свой срок. Тут же из самых глубин холма до людей донёсся ответный рёв: Вхагар, Вермитор, Среброкрылая и Караксес, составлявшие Балериону компанию в Логове, чуяли скорый конец своего патриарха и близость своих всадников. — Как поступят с Балерионом, когда… когда всё закончится? — тихо спросил Эйгон, впрочем, не слишком сильно рассчитывая на ответ. Однако дед его услышал и счёл нужным пояснить: — Интересный вопрос. После Завоевания ещё ни один дракон не умирал от старости — только на поле боя, где никто особо не заботился о теле. Если было о чём заботиться, разумеется. В Старой Валирии мёртвых драконов оставляли заботам их живых сородичей, так же наши предки поступали и на Драконьем Камне до Завоевания. — То есть… Драконы съедали своих мертвецов? — с непонятной смесью восхищения и отвращения удивился Деймон. — Не все и не всегда, — покачал головой Джейхейрис. — Явных свидетельств этому нет — по понятным причинам там было слишком опасно, а если кто-то и описывал погребальный обряд драконов, то записи остались в Валирии. Определённо можно утверждать лишь то, что если оставить тело дракона среди сытых сородичей, то они точно его сожгут. Но будут ли они его есть… — Джейхейрис! — сердито одёрнула мужа Алисанна, качнув головой в сторону смертельно бледной Гейль, пытавшейся закрыть руками одновременно глаза, рот и уши. — Прости, дорогая. Эйгон фыркнул, неудовлетворённый объёмом полученных знаний, за что заработал лёгкий подзатыльник от отца. Драконоблюстители принесли кресла из королевской ложи и Таргариены уселись перед первым рядом каменных лавок амфитеатра, наблюдая самую печальную из трагедий, которые когда-либо видели Семь Королевств. Визерис тем временем обошёл своего дракона кругом, долго стоял, прислонившись лбом к его носу, будто дразня самого Неведомого, затем снова прижался к щеке. Всё это время зверь лежал смирно, лишь изредка в самой глубине его необъятной туши рождался рокот, волнами прокатывавшийся по Драконьему Логову и неизменно вызывавший ответный рёв из нор под холмом. Эйгон совсем потерял счёт времени, взгляд его был намертво прикован к умирающему дракону. Бабушка, видимо, задремала сидя, отец и дед молча думали о своих государственных думах, Деймон сидел как истукан, Гейль ёрзала, явно желая уйти. Рядом стоял командующий Драконьей Стражи, чьего имени Эйгон не знал и не удосужился спросить, а его подчинённые стерегли покой драконов и королевской семьи. Из-за распахнутых деверей Логова приглушённо доносился шум большого города, который жил своей обычной жизнью, не ведая, насколько особенный сегодня день. Внезапно по телу Балериона прокатилась волна дрожи; могучая шея вытянулась вперёд и вверх, лапы и крылья заскребли пол, пытаясь поднять тело. Визерис еле успел отскочить от забеспокоившегося великана. Балерион с видимым усилием встал на ноги, и, прежде чем драконоблюстители ринулись унимать его, заревел. Казалось, от этого рёва дрожали не только стены и купол Логова, но и сам холм вместе со всей Королевской Гаванью. В нём вместились и ярость, и гнев, и мощь, и жажда жизни — всё, что заставляло сердце Балериона биться на протяжении всех двух веков его жизни и что рождало огонь в его нутре. Была в нём и боль, неотъемлемый спутник последних лет дракона, и жалость к самому себе, и стыд от собственной немощи, и злость на это, и сожаление о непрожитых днях. Балерион в этот момент показался Эйгону самым простым, понятным и близким существом из всех живущих на белом свете, большим человеком, чем многие из подданных его деда. Из пасти его повалил густой чёрный дым, пару раз мелькнули слабые языки пламени, но порыв уже иссякал и рёв переходил не то в сипение, не то в тихий хрип. Лапы подвернулись под тяжестью тела и дракон рухнул на пол амфитеатра как подкошенный. Испустив последний стон, на удивление похожий на человеческий, Балерион Чёрный Ужас закрыл глаза, шумно вздохнул и так и не выдохнул. Наступившая за тем тишина казалась почти оглушительной. Казалось, за дверьми Логова остановилась всякая жизнь. Выждав минуту, Визерис подошёл к дракону, в неверии коснулся его рукой и, не сдерживаясь, разрыдался. Дав ему немного выплакать горе, Джейхейрис, а затем и отец с бабушкой подошли к мёртвому зверю, Эйгон с Деймоном не отставали. Вблизи Балерион казался просто чудовищных размеров; мейстер Элисар говорил, что в раскрытую пасть его мог вместиться целиком тур, а то и мамонт, но только сейчас, стоя у самого кончика носа Чёрного Ужаса, ближе к дракону чем когда-либо за всю жизнь, Эйгон понял, о каких величинах шла речь. Засмотревшись, он прошёлся вдоль всего черепа змея, огибая торчащие рога и шипы и неожиданно поймал себя на том, что считает собственные шаги. Одними из любимых математических задач Элисара, которыми он мучил Эйгона лет в восемь, были те, в которых нужно было перевести величину какого-то объекта, измеренного в шагах, копьях или бычьих хвостах, в привычные футы или ярды. Не то чтобы Эйгону нравился счёт и мейстеровы задачи, но он наловчился их решать, а подле тела Балериона представился редкий случай применить полученные знания на практике. Эйгон вернулся к драконьему носу и начал сначала; прохромав вдоль черепа, он едва по лбу себя не хлопнул — его шаги слишком короткие и неодинаковые для такой работы. В отчаянии принц оглянулся и тут его озарило. — Эй, ты! — подозвал он ближайшего драконьего стража. — Подойди! Стражник бросил смущённый взгляд на командующего и только после его энергичного кивка приблизился. — Милорд принц, — Эйгон вскользь отметил, что стражник молод, не сильно старше Визериса. — Мне нужно, чтобы ты измерил череп Балериона. На лице стражника отразилось непонимание. — Прошу прощения, мой принц? Измерить… череп дракона? — Да. Шагами. Стражник и принц уставились друг на друга: первый не понимал, как ему исполнить то, что от него требуют, а самое главное, чёрт побери, зачем это надо; второй не понимал, что непонятного было в его словах. Эйгон вздохнул и всё же снизошёл до пояснений: — Я хочу, чтобы ты прошёл своим обычным шагом вдоль головы Балериона, упокойте его валирийские боги, сосчитал свои шаги и сказал мне, сколько их. Считать-то ты умеешь? — Да, мой принц, — обиженно ответил стражник. — Неграмотных в Стражу не берут. — Тогда считай. Тот снова взглянул на командующего, но тот был занят разговором с королём и ничем не мог ему помочь. С тяжким вздохом драконоблюститель принялся отмерять шаги. — Ну и зачем тебе это понадобилось? — раздался за спиной голос отца. — Балерион — самый большой дракон из всех живущих, — начал было Эйгон. — Был таковым, — встрял Деймон. — Был самым большим драконом из всех живущих. Но ни в одной книге ни здесь, ни на Драконьем Камне нет упоминаний о его размерах. Все пишут, что он чудовищно огромен, но и только. Ни один мейстер не рискнул заняться такой мелочью, как измерить Чёрного Ужаса в длину. Даже септон Барт не знает этого, а он книгу про драконов написал. — Их можно понять — не думаю, что Чёрному Ужасу пришлось бы это по вкусу, — заметил Бейлон. — И ты решил устранить этот недостаток? — Да, — со всей решительностью кивнул Эйгон. — Теперь-то ему всё равно. — Балериону, безусловно, да. А Визерису? Ответить на этот вопрос Эйгон не успел. Подошёл стражник и сообщил: — Десять шагов, мой принц. Быстро прикинув в уме, Эйгон выдал: — Значит, около восьми метров. Отлично, теперь нужно измерить его в длину полностью. Стражник незаметно — как ему казалось — вздохнул. Измерить Балериона в длину. Легче сказать, чем сделать. Отец обратился к командующему Стражей, чтобы тот приказал выпрямить тело, насколько это возможно. Командующий задумался, помянул Пекло, извинился перед королевой и велел тащить цепи. Пока стражники возились с тушей, Джейхейрис с Алисанной и Гейль покинули Логово; раздавленный горем Визерис поплёлся следом, не в силах смотреть на то, что делают с драконом; Деймон рыскал то там, то тут, мешая драконоблюстителям. К тому моменту, когда Балериона сумели развернуть нужным образом, из Красного замка примчался септон Барт, присланный дедом. За пределами Цитадели и Драконьего Камня он слыл самым сведущим в природе драконьего племени человеком и, разумеется, не мог упустить такой возможности. Глаза старого септона блестели, а на лице отражалось такое воодушевление и неподдельный интерес, что Эйгону показалось, будто десница помолодел лет на десять, и что он сам, наверное, выглядит так же безумно. С Бартом они быстро спелись, и уже скоро несчастный стражник вымерял шагами длину туловища дракона от кончика носа до кончика хвоста и размах его крыльев. Через пару часов Барт и Эйгон пришли к неутешительному для себя выводу, что старик с больными суставами и хромой мальчишка не смогут обойтись без помощи, и послали за мейстерами. До самого позднего вечера десница, принц и полдюжины мейстеров при помощи Драконьей Стражи зарисовывали, измеряли Балериона полностью и по частям, отколупывали от него отдельные чешуйки и шипы, делали записи и спорили до хрипоты и взаимных оскорблений. Барт решил проверить свою гипотезу о способности драконов менять свой пол в течение жизни и пытался отыскать клоаку или иное отверстие, которое могло бы в этом помочь, однако не преуспел в этом. — Возможно, вы его просто не заметили, — пытался утешить разочарованного септона Эйгон. — Оно, должно быть, очень хорошо спрятано под чешуёй, так, что его и не найти. — Да, иначе бы Сервин Зеркальный Щит вогнал копьё Урраксу совсем не в глаз, — усмехнулся стражник-шагомер. Эйгон смерил его презрительным взглядом. Во-первых, его мнения не спрашивали; во-вторых, шутка вышла отвратительно пошлой. Если бы так пошутил кто-то из братьев, принц бы посмеялся, но смеяться над шутками драконоблюстителя? В конце концов, у него есть собственное достоинство! Эйгон фыркнул и, отворачиваясь, демонстративно зевнул. Рядом вздохнул Барт: — Кажется, мой принц, мы сделали сегодня всё, что можно, — от Эйгона не укрылось, как десница короля выделил «сегодня». Он явно не намерен был отступать так рано. — При таком освещении работа становится бессмысленной, да и ваш отец, должно быть, беспокоится — время позднее. Эйгон и не заметил, как на улице давно стемнело, а на стенах и под куполом Логова зажгли большие светильники. Не заметил он и собственной усталости и теперь зевнул без всякого притворства, рискуя вывернуть челюсть. Септон тоже выглядел утомлённым. — Сын мой, не мог бы ты найти нам с принцем лошадей? — спросил Барт у давешнего стражника. Тот со скепсисом поглядел на обоих подопечных, всем своим видом выражая сомнение в их способности удержаться в седле. — Я умею ездить верхом, — отрезал Эйгон. Да, после травмы ему пришлось учиться этому заново, и это было ещё больнее, чем учиться ходить, но при должной сноровке он вполне мог сидеть в обычном седле. Конечно, если под ним была спокойная лошадь. — Как прикажете, милорд, — вздохнул стражник и ушёл. Эйгон и Барт доковыляли до сидений и со стоном опустились на них, вытянув ноги. Переглянувшись, они тихо рассмеялись: разница в возрасте оказалась бессильна перед общей немощью и общим интересом. — Скажите, септон, — спросил Эйгон, подавляя новый зевок. — Вы правда считаете, что Балерион мог откладывать яйца? — Думаю, да, — кивнул тот. — Посудите сами, мой принц. Драконы — суть воплощённый огонь. Разве у огня есть пол? — Ну, мы говорим об огне «он». — Это не более, чем игра слов и понятий, упрощение сложной и необъяснимой действительности, сотворённой богами, замысел которых ограниченный человеческий разум не в состоянии воспринять целиком. — Тут есть какое-то противоречие, — заметил Эйгон и всё-таки снова зевнул. Глаза слипались. — Но мы говорили о Балерионе. — Да, мой принц. Пламя существует вне понятия о мужском и женском, как и драконы. Я считаю, что каждый из них может быть и мужчиной, и женщиной, в зависимости от ситуации. По правде говоря, я сомневаюсь, что им нужен партнёр, чтобы отложить яйца — мейстеры пишут, что некоторые ящерицы с Соториоса делают так, если не могут найти самца. То, что мы иногда можем наблюдать на Драконьем Камне и здесь, между Вермитором и Среброкрылой, вполне может оказаться игрой, а вовсе не брачным танцем. — Если это так, то почему мы не знаем о кладках Балериона? — отчаянно борясь со сном, спросил Эйгон. — Не знаю, мой принц. Я признаю, в этом слабое место моей теории, но всё же я склонен полагать её верной. Быть может мы принимали яйца Балериона за яйца других драконов, например, Мераксес или Вхагар. Быть может он съедал их — насколько мне известно, на Драконьем Камне есть особь, не чуждая каннибализма. Думаю, если бы нам удалось вскрыть тело Балериона или хотя бы найти клоаку, это дало бы ответ на очень многие вопросы… Эйгон слышал, как Барт всё рассуждал и рассуждал, доказывал и убеждал, но всё это доносилось до него как-то издалека, как будто сквозь туман или толстое одеяло, которым его укрывали в детстве, если зимние ночи были особенно холодны. Эйгон сквозь сон почувствовал, что его куда-то перенесли и удивился, что не хочет от этого проснуться. Когда его оставили в покое, он уткнулся в чью-то спину и заснул. Проснулся он от резкого окрика: — Стой! Кто идёт? Разлепив глаза, он не увидел ничего, кроме грубо выделанной ткани, в которой не сразу признал септонскую сутану. Они вдвоём сидели на одной лошади и, очевидно, в его спину принц сопел всю дорогу. — Я Деннис Серый из Драконьей Стражи, — послышался откуда-то сбоку-спереди голос стражника-шагомера. Эйгон понял, что до сего момента не знал его имени, хотя тот весь день выполнял его команды, одна другой страннее. — А на лошади сидят септон Барт, королевский десница, и принц Эйгон, сын принца Бейлона и внук короля. Они задержались в Драконьем Логове и мне поручили доставить их в замок. — Ага, конечно, — заржал стражник у ворот Красного замка. — Этак любого старикана в рясе можно за десницу короля выдать! — А любого мальчишку — за принца! — поддакнул его невидимый товарищ. — Мало ли мальчишек и старых пьянчуг в Блошином Конце? — Так что иди-ка ты, Деннис Серый из Драконьей Стражи, отсюда подобру-поздорову, пока мы сержанта нашего не позвали. — Да, уж он-то не станет тебя слушать — сразу прикажет в клетку бросить. — Он не имеет права, я драконоблюститель! И вообще, я говорю правду!.. Ответом ему был гогот и брань. — Волосы, — сказал Барт. — Покажи им волосы принца! Но не успел Деннис Серый среагировать, как раздался новый голос: — Что у вас здесь за балаган? Цирк решил ночью приехать? — Дык, господин сержант, шут какой-то под воротами стоит, — начал оправдываться один из стражников. — Говорит, что привёл в замок милорда нашего десницу да принца Эйгона, благослови их Семеро. — Но мы-то не дураки, — поддакнул второй. — Мы не поверили и велели им убираться. Стало светлее — упомянутый сержант вышел за калитку замка и поднял над головой факел. — Доброй ночи, сын мой, — мягко произнёс Барт, и, даже не видя его лица, Эйгон почувствовал, как тот улыбнулся. Не растерявшись, он сам намотал на палец длинную прядь своих серебристых волос истинного сына Старой Валирии и оттянул в сторону, чтобы тугодум в латах быстрее соображал. То ли сержант сделал правильные выводы, то ли его предупредили о задержке десницы и принца, как раздалась отборная тирада, от которой цветы бы завяли. — Идиоты! Вы десницу в лицо не узнали? Тупорылые придурки! Неужели в нашем замке полным-полно хромых принцев? Чёртовы тупицы! Или, может, от септонов не продохнуть? Да я вас сам сгною! Да вы у меня!.. Внука короля не пустить в Красный замок! Септон-десница откашлялся, обращая внимание на себя. — Простите, милорд десница, этого больше не повторится, — затараторил сержант. — Приношу глубочайшие извинения, милорд принц, мои глубочайшие извинения за это досадное происшествие. Пожалуйста, проезжайте, пожалуйста. На ночь ворота Красного замка закрывались, но и в калитку можно было проехать верхом на лошади. Барту даже не пришлось пригибаться. У Башни десницы, Барт, крякнув, сполз с лошади. — Доброй ночи, мой принц. Надеюсь, мы с вами сможем закончить сегодняшнюю дискуссию. — И сегодняшние изыскания, — в тон ему ответил Эйгон и довольно улыбнулся. — Доброй ночи, септон Барт. Деннис Серый повёл лошадь под уздцы дальше, на внутренний двор. Там у самой Твердыни, под бдительным взглядом одного из королевских гвардейцев он помог принцу спешиться. — Не с этой ноги, милорд, — подсказал драконоблюститель. — Поставьте ногу вот сюда, а я вас поддержу. Эйгон фыркнул, но помощь принял. На удивление, так получилось быстрее, чем он привык, и даже не слишком больно. Впрочем, заметил это не только Эйгон. — Откуда ты знаешь, как будет лучше? — раздался голос отца. Несомненно, ему уже доложили о заминке перед воротами, и он вышел их встречать. — Милорд, — Деннис вытянулся в струнку и только после кивка продолжил: — Мой отец был кузнецом на Драконьем Камне. Когда я был мелким совсем, его попросили подковать лошадь, да пока он к ней подступался, она его и лягнула. Ногу он тогда себе сломал, так и охромел на всю жизнь. Мы с братом ему везде помогали: и в кузне, и по дому, и если ехать куда надо было, так что он всегда говорил, как ему лучше, а как больнее. Я так всю жизнь, почитай, за хромыми приглядывал. — Вот как, — задумчиво протянул Бейлон. — Что ж, спасибо тебе. Держи за труды и можешь идти. Эйгон заметил, как сверкнула пара золотых драконов. «По одному за голову», — мелькнула ехидная мысль. Деннис с Драконьего Камня откланялся и оба принца вернулись в свои покои. Утомлённый насыщенным днём, Эйгон едва ли не замертво упал в кровать, не найдя сил даже чтобы стянуть одежду. Утро, как всегда, вышло просто отвратительным. Спать в одежде и, тем более, в сапогах, было большой ошибкой, о чём нога не преминула сообщить своему хозяину. Чтобы стянуть с неё сапог, пришлось звать мейстера, чтобы тот срезал его. Общее паршивое настроение испортил Визерис, вихрем ворвавшийся в спальню брата. Не стесняясь ни слуг, ни мейстера, он начал орать: — Да как вы посмели! Как вы посмели его трогать?! Это мой дракон! Я его всадник! Какое вы имели право делать с ним это?! — Делать что? — тупо уточнил Эйгон. — И с кем? — Ты ещё спрашиваешь?! Ты весь день вчера с Бартом на пару крутил Балериона как куклу какую-то! Как будто он собака дохлая, а не дракон Завоевателя! Как будто не он был последним, кто видел Валирию! Как у вас только ума хватило, как вы только посмели!.. — Не кричи, — попросил Эйгон. — Мне плохо, и от твоих криков лучше не становится. Если бы у меня был собственный дракон, я бы приказал крутить как куклу его. А Балериону всё равно. Он уже умер. Задохнувшись от возмущения, Визерис клацнул челюстью и тупо воззрился на брата. — Знаешь, Эйгон, — наконец выдал он. — Иногда я думаю, что ты тогда приложился головой о ступени сильнее, чем считает Элисар. Сказав это, он почти выбежал из спальни. Эйгон обессилено рухнул на подушки и застонал. День только начинался. К обеду Визерис вернулся вместе с отцом и дедом, снова обвинив младшего брата в попрании памяти великого Чёрного Ужаса. Отец хмурился, дед недовольно кивал головой и под конец выдал: — Я понимаю, что тобой и Бартом двигало любопытство, но всё же проделывать такие манипуляции с драконом без разрешения его всадника неправильно. — Ты сам прислал Барта, — напомнил Эйгон. — Чтобы тот почтил память Балериона, а не искал его задницу, — поморщился Джейхейрис. — Как бы то ни было, на этом ваши исследования закончились. Ты сегодня никуда не пойдёшь, а с Бартом я сам поговорю. — Это ещё не всё, — напомнил Бейлон. Эйгон внутренне напрягся. Отец редко наказывал его по-крупному, предпочитая серьёзные вразумительные беседы, но в этот раз могло не пронести. — Твоё сегодняшнее состояние есть результат твоего собственного недосмотра. Посмотри на себя. Ты забыл снять сапоги, и на утро их пришлось с тебя срезать. Ты забыл про вечерние мази, и на утро не можешь встать с кровати. Какой из этого следует вывод? Эйгон как можно небрежней пожал плечами, предоставляя отцу самому ответить на свой вопрос. — Ты не в состоянии проследить за своим здоровьем. Если бы это был Визерис, Деймон или кто-то ещё, я бы и слова не сказал. Но это не твой случай. Забудешь сделать хоть что-то — поплатишься. Поторопишься, промедлишь, сделаешь что-то не так — поплатишься. Это вопрос твоего здоровья, Эйгон. Я не хочу, чтобы ты страдал. — Мы все знаем, что это не в наших силах, — огрызнулся Эйгон и тут же пожалел об этом. Отец всегда заботился о нём, уделял внимания больше, чем иным своим сыновьям, и не заслужил такого обращения. — Да, — согласился Бейлон. — Однако в моих силах принять все возможные меры, чтобы облегчить твою боль. Деннис, войди! К немому изумлению Эйгона, на пороге возник давешний драконоблюститель. Он был довольно высок, ростом с отца, хотя и моложе его, на вид ему было лет двадцать. На каждый чёрный волос на его голове приходилось по одному серебряному — видимо, поэтому его и прозвали Серым. Глаза его были глубокого ультрамаринового цвета и вместе с волосами выдавали в нём потомка валирийцев. Неудивительно, если вспомнить, что он с Драконьего Камня. В отличие от вчерашнего дня, он был одет не в чёрную броню Драконьей Стражи, а в придворную ливрею слуги в чёрно-красных цветах Таргариенов. Эйгона ледяной водой окатило осознание неприятностей. — Мне не нужна сиделка, — прошипел он сквозь зубы. — Как выяснилось, нужна, — отрезал отец. — Я, признаться, уже давно думал о том, что тебе нужен личный слуга, который бы присматривал за тобой. Посуди сам: я вечно занят, а твои братья взрослеют, им уже не до тебя. Кто ещё будет о тебе заботиться? Сам ты, как я понял, не в состоянии даже стянуть сапоги. А вчера я нашёл идеального кандидата. Деннис молод, силён, он родом с Драконьего Камня, он тоже от крови Старой Валирии и знает, как ухаживать за такими, как ты. Я поговорил с твоим дедом, и он согласился, что казна не оскудеет, если мы будем платить жалование ещё одному слуге. В подтверждение его слов Джейхейрис значительно покивал. На лице у Визериса отразилось некое подобие торжества над поверженным врагом. — Что ж, вы друг другу уже представлены, так что в церемониях смысла нет. Приступай, Деннис, — кивнул Бейлон и вышел следом за дедом и Визерисом. Эйгон молча смотрел на нового слугу, а тот так же молча смотрел на него. — Мне не нужна сиделка, — повторил принц с нажимом. — Конечно, милорд, — согласился Деннис. — А мне не нужен хромой принц. Я с хромым отцом намучился, потому в Драконью Стражу и сбежал. — Тогда тебя покарал Отец Небесный за неуважение к родителям, — мрачно усмехнулся Эйгон. — Возможно, — со вздохом согласился слуга. — Но и вас тогда он наказал тоже. На это Эйгон не нашёл, что ответить, и потому решил больше не разговаривать с Деннисом и тем самым заставить его попросить отца отпустить его. Разумеется, Деннис Серый остался при нём.

***

Шестой месяц весеннего 98 года от Завоевания Эйгона выдался дождливым, что в Королевской Гавани, что на Драконьем Камне. Древний родовой замок Таргариенов, последний форпост Валирийского Фригольда на западе, всегда был местом мрачноватым, а бесконечные дожди и туманы, приходившие с моря, с точки зрения многих не делали его краше. Эйгон Завоеватель свою вотчину, однако, любил и его тёзка-праправнук его понимал. Остров был по-своему красив: чёрный песок немногочисленных пляжей, ласкаемых седыми хмурыми водами, черные скалы на фоне серого неба, узкие тёмные улочки Драконьей Гавани у подножья замка, открытые всем ветрам пастбища на западных склонах Драконьей горы и каменистые склоны её восточных отрогов, где гнездились драконы — всё это отзывалось в сердце Эйгона странным щемящим чувством, которое можно было бы назвать нежностью, не будь его причиной место столь суровое. Именно в такие пасмурные дни остров казался настоящим, казался самим собой — и это было прекрасно. Единственным, что омрачало возвышенное состояние духа принца, оставалась правая нога. Совет мейстеров как-то предлагал принцу сломать ногу заново — разумеется, под колоссальной дозой макового молока, — чтобы снова собрать по частям и срастить её по новой, но Эйгон предложил им сначала испытать их метод на себе. Когда же те начали смущённо переглядываться и мямлить что-то невразумительное, Эйгон, не стесняясь ни отца, ни деда, настоявших на том совете, послал всех семерых лекарей в Пекло. Лучшим способом сбежать от боли оказались, как ни странно, прогулки. Почти ежедневно принц выходил из Чёрных ворот и спускался в Драконью Гавань по змеящейся по склону Замковой дороге. В городе он по Замковой же улице выходил на площадь Пяти Драконов, обходил её кругом и по Морской улице шёл мимо порта к маяку, стоящему у входа в бухту. Там, привалившись к вечно сырому тёмному камню башни, он переводил дух, оглядывался снизу вверх на замок, искал в небе силуэты парящих драконов, после чего той же дорогой возвращался домой. Горожане, занимавшиеся своими делами, быстро привыкли к странному поведению принца и теперь не шарахались в стороны, прижимаясь к стенам домов, а лишь вежливо уступали дорогу, почтительно склоняя головы. Возможно, помогало в этом то, что Эйгон гулял практически в одиночку, не считая вечно маячившего за плечом Денниса, а возможно то, что принц как-то решил заговорить с жителями. Теперь в порту он непременно справлялся у рыбаков об улове, у купца, державшего лавку на перекрестке Морской с Септонской спрашивал о новостях с Дрифтмарка, куда тот плавал еженедельно, и подавал пару гроутов беднякам на площади. На Драконий Камень Эйгон предпочитал отправляться при каждой удобной возможности и, разумеется, его подталкивали к этому драконы. Старое их гнездовье, облагороженное валирийцами за два века до Рока, манило принца. Больше всего на свете ему хотелось не пуститься в пляс, а заполучить дракона. Любого: старого, молодого, красивого, безобразного, бойкого, ленивого — не имело значения. Главным была лишь возможность оседлать зверя и улететь на нём в Королевскую Гавань. Эйгону часто снилось, как он летает. В отличие от его первых снов, случившихся с ним после падения и которые он про себя именовал Первым и Вторым, эти были не настолько яркими и запоминающимися. В нынешних снах он знал, что он летел верхом на драконе — но и только. Ни цвета, ни размеров, ни гребней и рогов, по которым бы можно было определить змея под его седлом, он не запоминал. Вернее, не знал, и это раздражало до полного бессилия. Эйгон не мог узнать своего дракона, поэтому внимательно следил за каждым, ожидая, не отзовётся ли в его душе мистическая связь между драконом и его всадником, о которой говорили отец и братья. Объяснения их были весьма сбивчивыми, им явно не хватало слов ни на общем языке, ни на валирийском, чтобы передать ощущения от единения с драконом. Принц Бейлон говорил, что это больше, чем если бы ты любил кого-то без памяти, до полного самоотречения. Деймон, оседлавший Караксеса перед свадьбой в прошлом году, с восторгом писал из Рунного Камня о «полном единении душ», как будто всадник и дракон составляли единое целое, разделённое на два тела. Эйгон находил крайне забавным, что примерно в тех же словах бабушка Алисанна описывала идеальный брак. Дед с отцом, однако, не одобряли поисков принца, и отговорки их были всё те же, что и четыре, и шесть, и восемь лет назад. Дракон не подчинится слабому всаднику, а в первую очередь он замечает слабость физическую. Следовательно, говорили они, Эйгон, который и без хромоты был хилым ребёнком, своими попытками влезть дракону на загривок лишь разозлит его, а злой дракон непременно если не убьёт принца, то искалечит ещё больше. Драконоблюстители, в целом, были согласны с королевской семьёй, но на частые визиты Эйгона на Драконью гору смотрели сквозь пальцы, ограничиваясь выделением ему дополнительной охраны. Отказы отца могли бы просто раздражать, но скрывавшаяся за ними опека выводила из себя. Вначале Эйгон думал, что отец успокоится, приставив к нему Денниса, бывшего с ним практически денно и нощно, но этого не случилось. Чем старше становился Эйгон, тем больше Бейлон трясся над ним и тем больше сын тяготился вниманием отца. Раздражало абсолютно всё: от глупых запретов ходить по высоким лестницам до регулярных осмотров у мейстеров, в попытке окончательно излечить старое увечье. Казалось, что отец ещё не смирился с тем, что сын остался на всю жизнь хромым, и отчаянно цеплялся за любую надежду что-то исправить. На взгляд Эйгона это было глупо: отрастить новую ногу он не мог; исправить поврежденноё было не в его силах, равно как и не в силах мейстеров, алхимиков и целителей; на предложение принца заменить ногу на костыль из дерева и железа отец посмотрел с таким неподдельным ужасом, что Эйгону пришлось замолкнуть на полуслове. Мейстеровы снадобья давно не приносили ничего, кроме краткосрочного облегчения, а после смерти старого Элисара в прошлом году его помощников и преемников Эйгон вообще ни в грош не ставил, чем провоцировал многочисленные споры с отцом. Беда была ещё в том, что принц ощущал, как над Деймоном тучей висит отцовское обвинение в страданиях Эйгона. Между собой братья ещё давно всё уладили и решили считать случившееся несчастным случаем, но Бейлон продолжал винить в произошедшем Деймона и даже совместные усилия обоих сыновей не могли его в этом поколебать. Наследник престола не опускался до постоянных напоминаний и открытых нападок, но было довольно и его выразительных взглядов, а также ещё более выразительного молчания. Жить под одной крышей, с тех пор как Визерис со своей дорогой Эйммой перебрались в отдельные покои, стало сущей пыткой. Когда стало ясно, что разговорами проблему не решить, Эйгон и Деймон составили небольшой сговор и сбежали, каждый в свою сторону. Деймон выбросил перед бабушкой семицветное знамя и согласился подчиниться её матримониальным планам. Взяв в жёны Рею Ройс, он уехал в Долину, в Рунный Камень. Эйгон же под предлогом посещения библиотеки Драконьего Камня стал как можно чаще бывать на вотчине предков. Без присмотра принц, однако, не остался. Бабушка Алисанна хоть и примирилась с мужем, но могла по полгода жить на Драконьем Камне, где прошли самые счастливые годы её жизни. К шестидесяти двум годам она одряхлела, и всё то, что раньше доставляло ей удовольствие — от музыки и полётов на Среброкрылой до устроения сотен свадеб по всем Семи Королевствам — перестало её радовать. Упав с лестницы, она тоже охромела и невесело шутила, что боги восстановили справедливость: неправильно, мол, что внук ходит с тростью, а его бабка — нет. Она стала туга на ухо, плохо разбирала слова песен, что посвящали ей менестрели, и лишь игру Эйгона она была готова слушать часами. Они часто сидели вдвоём в тенистом и немного мрачном Эйгоновом саду при замке, слушая свист ветра в сосновых ветвях. Облюбованная ими беседка, как и многое на острове, была исполнена в форме дракона: вытесанный из вулканического камня зверь расправлял крылья, под которыми были установленные холодные скамьи. К концу шестого месяца 98 года им предстояло вернуться в столицу на торжества по случаю полувекового юбилея правления короля Джейхейриса, но обоим не хотелось возвращаться ко двору, зная, что едва они ступят под своды Красного замка, придворный воздух нарушит ту хрупкую гармонию, которую королева и её внук обретали на Драконьем Камне. И Эйгон, и Алисанна, не сговариваясь, ждали последнего, самого категоричного вызова, оттягивая отъезд до последнего. В тот день после обеда они по обыкновению прошлись по Саду, разбитому ещё до Рока Валирии, но по какой-то причуде истории носившему имя Завоевателя, и устроились в беседке. Предугадывая возможные желания королевских особ, слуги разложили там груды подушек и пледов и принесли Эйгоновы лютню, скрипку и флейту. — Сыграй мне что-нибудь, Эйгон, — попросила Алисанна, с кряхтением опускаясь на скамью. — Чего бы тебе хотелось? — Ты же знаешь, дорогой, что мне всё равно — главное, что играешь ты. Эйгон склонил голову в раздумье. Иногда он был не уверен, действительно ли бабушка его слышит, как она говорит, или его музыка ничуть не отличается для неё от музыки других менестрелей. Наконец, он остановил свой выбор на скрипке и, устроив инструмент на плече, заиграл. Если Эйгону не снились полёты, то ему снилась музыка. Самая разная: как весёлая и бойкая, от которой хотелось пуститься в пляс (что было особенно иронично в его положении), так и печальная и грустная, прошибающая на слезу. Во сне он точно знал, на каком инструменте он играет, но, проснувшись, с трудом вспоминал мотив. Сны от этого не останавливались, и одна и та же мелодия продолжала ему являться до тех пор, пока ему не удавалось согласовать звучание во сне и в реальности. Ролланд из Фелвуда оставался в неизменном восхищении от талантов ученика и скоро признал, что потенциал принца гораздо больше его собственного. В этот раз принц исполнил относительно старое и проверенное своё «сочинённое сновидение», которое нравилось королеве, одновременно грустное и светлое. Когда он окончил, бабушка некоторое время сидела молча, а после, словно выйдя из транса, сказала: — Красиво. Мне всегда казалось, что это о любви. Не слишком счастливой, впрочем, но… верной и постоянной. — Не знаю, — признался Эйгон. Ему тоже думалось нечто такое, но вряд ли бы он решил признаться себе, что ему снилась баллада о любви. — Может быть. Но даже если так, я чувствую, что тут есть некий вопрос. — Не правда ли, мы хорошая пара? — с лёгкой улыбкой произнесла бабушка. — Да, что-то вроде того, — кивнул принц. — Ещё раз? — Если тебе несложно, дорогой. Конечно, ему было несложно, и он сыграл мелодию ещё трижды. Музицирование было прервано появлением на тропинке, ведущей к Драконьей беседке, мейстера Герардиса. В руках его Эйгон заметил футляр с письмом. — Ворон из Королевской Гавани, ваша милость, — объявил мейстер, вручая письмо королеве, а та, не глядя, передала его внуку. Иного письма они не ждали, и оба знали, о чём оно. — Это от отца, — сообщил Эйгон, развернув письмо. — Он настоятельно просит нас вернуться как можно скорее. Пишет, что Деймон с Реей уже неделю как прибыли, а дядю Вейгона ждут со дня на день. Если он решил добираться морем, то, может быть, его корабль зайдёт сначала в Драконью Гавань и подберёт нас? — Не думаю, мой мальчик, — покачала головой Алисанна. — Когда мы решили послать сына в Старомест, то отправили его морем, и путешествие ему не понравилось. — Морская болезнь? — сочувственно предположил Эйгон. — Да, и, судя по отчёту капитана корабля, очень сильная. Вейгон, надо признать, злопамятен и наверняка не простил морю этого унижения. В конце концов, он — Таргариен, а мы все большие гордецы, да простят нас за это Семеро. Так что он выбрал бы дорогу по суше, я уверена. — Значит, мы сами по себе. — Если ветер будет попутным, можно отплыть хоть завтра, ваша милость, — вставил Герардис. — Если всё готово, то не будем задерживаться, — кивнула королева, поднимаясь. — Я хочу попрощаться со Среброкрылой. Бабушка уже несколько лет была не в состоянии забраться в седло, но Среброкрылую, перебравшуюся на Драконью гору, она навещала всегда и при любой возможности. Эйгону очень хотелось напроситься пойти с ней, чтобы вблизи понаблюдать за драконицей, но он чувствовал, что это будет несколько неуместно. Разговор человека и змея будет слишком интимным, а понять и разделить его, равно как и права наблюдать он не имеет. Вместо это он поцеловал бабушку в сухую морщинистую щёку, снова взялся за скрипку и начал вспоминать последний музыкальный сон. На следующий день им повезло дважды: ветер действительно оказался попутным и сильным настолько, что Дрифтмарк они оставили на горизонте ещё в обед. Эйгон, стоя у самого борта, пытался разглядеть в небе над островом Мелеис, именуемую Красной Королевой, хотя умом и понимал, что кузина Рейнис наверняка уже прилетела в столицу. Бабушка, умудрившаяся несмотря на качку, подойти к нему незамеченной, без особого труда разгадала его думы. — Не переживай, мальчик мой, — тихо сказала она, положив ему руку на плечо. — Рано или поздно они уступят. — Вряд ли, — скривился Эйгон. — Тогда ты возьмёшь то, что принадлежит тебе по праву рождения. Джейхейрис нашёл в своей старой голове достаточно дури, чтобы отказать Рейнис в праве на трон, но отрицать твоё право на дракона он не может. Оно течёт в нашей крови. Бабушка говорила так уверенно и горячо, что Эйгон почти сам в это поверил. Почти, потому что отец ни при каких обстоятельствах не подпустит его к дракону. Но ради бабушкиного спокойствия он просто кивнул и позволил увести себя от борта. Ночь в пути прошла неважно: Эйгон спал без снов, что было редкостью, но на утро чувствовал себя побитым и как будто пьяным. В устье Черноводной они вошли перед обедом. Ещё с корабля Эйгон заметил на причале стоявших недвижимыми статуями двух рыцарей Королевской гвардии и карету с красным драконом Таргариенов на чёрных поблёскивающих лаком бортах. Медленно (недостаточно медленно, на взгляд принца) корабль пришвартовался, спустили широкие сходни с высокими перилами. Первым на причал сошёл Деннис, подавший руку сперва королеве, а затем Эйгону. Тот, впрочем, предпочёл её не заметить. От Площади торговцев рыбой карета поднялась по Крюку к холму Эйгона. Красный замок был весь убран знамёнами Таргариенов и цветочными гирляндами, на взгляд Эйгона смотревшимися довольно странно на фоне чёрно-красных стягов. Вылезая из возка в Западном дворе, Эйгон с удивлением обнаружил, что их встречают. Выбраться бабушке из кареты помог Визерис; не предлагать помощи брату у него ума хватило. — Бабушка, — пробасил Визерис, целуя её руку. — Ваша милость, — тихо проговорила его миниатюрная супруга. Более контрастной пары, чем Визерис и Эймма, было не сыскать: на фоне статного мужа она выглядела почти куклой. Эйгон надеялся, что мозгами она пошла в своего отца, в своё время бывшего мастером над законами, а не в простодушную и полуграмотную мать. — Дорогие мои, — королева расцеловала обоих. Брак этот, как и многие другие по всему Вестеросу, был её детищем, но именно заключение этого союза доставило ей особую радость. — А кто это у нас тут прячется? Только тут Эйгон заметил, что за подол красного платья Эйммы цепляется девочка с серебряно-золотыми волосами. Рейнира, первая из его племянниц, успела подрасти за те несколько месяцев, что принц провёл на Драконьем Камне, и теперь она стеснительно прятала лицо в складках материных юбок, робко поглядывая на тянущуюся к ней прабабку. — Она боится, — констатировал очевидное Эйгон. — Вернулись страшные трёхногие люди. — Эйгон! — Визерис посмотрел на младшего брата с укоризной. — Она просто вас давно не видела, — поспешила вставить Эймма. — Да уж, на её месте я бы тоже забыл такого родственника, как я, — проворчал Эйгон и, видя, как Визерис собирается снова что-то сказать, поспешил переменить тему и двинулся в сторону Восточного двора. — Как поживает отец? — Ты же знаешь, он беспокоится, — позволил увести себя брат. — Совершенно зря. Я всё ещё бездраконный. — Я, вообще-то, тоже. — Ты последний всадник Балериона, это не считается, — поморщился Эйгон, отбрасывая тростью камушек с дороги. Тот, разумеется, ничем не мешал, но выместить раздражение было надо. — Кстати, когда станешь королём, можешь добавить в свой личный титул. Будет смотреться весомо. — Напомни об этом, когда это случится, — важно кивнул Визерис и, не выдержав собственной серьёзности, тут же фыркнул и рассмеялся. Уйдя с потенциально опасной темы, братья переключились на вещи менее масштабные, и всю дорогу до своих покоев Эйгон слушал восторженные истории брата о его дочери, в нужных местах охая и поддакивая. С высоты собственных четырнадцати лет дети представлялись ему как что-то странное и вредное, пользу от них он находил в близкой перспективе неочевидной, а переживания ради перспектив долгосрочных — неоправданными. Чего стоила хотя бы история их тёти Сейры, помотавшей нервы всей семье. Или его собственная, если на то пошло. На пороге спальни Визерис его оставил, позволив прийти в себя. Обед Эйгон пропустил, сославшись на усталость и боли в ноге, но на ужин пришлось явиться. За длинным столом уместилось всё большое семейство Джейхейриса и Алисанны: двое сыновей, дочь, четверо внуков и трое их супругов; трёх правнуков за малостью лет решили оставить в покоях. Король, сама любезность, много пил и смеялся, королева поддерживала беседу со всеми и была любезна. Визерис толковал о чём-то с лордом Корлисом, не иначе как о дочерях. Деймон пил бокал за бокалом, стараясь не смотреть на Рею. Отец же упорно пытался разговорить дядю Вейгона, который отбывал семейную трапезу как тяжкую повинность. Вейгон Таргариен, отказавшись от фамилии при принесении мейстерских обетов, сделал всё, чтобы отказаться от семьи, но даже один из самых молодых архимейстеров в истории Цитадели не смог просчитать, что семья не готова отказаться от него. Родители и братья слали ему письма, на которые он отвечал неохотно, крайне скупо и исключительно из чувства долга и приличий; покойная сестра его Мейгелла, неся послушание в Звёздной септе, ежемесячно навещала брата, хотя знала, что тому всё равно — придёт она или нет. Золотой юбилей правления короля Джейхейриса стал единственной причиной, по которой дядя покинул Старомест. Да и то, как подозревала бабушка, скорее Цитадель отправила его как своего представителя на торжествах, нежели он захотел вновь увидеть отца. Дядя Вейгон был сутул, щурился и казался старше своих тридцати пяти лет. На каждый вопрос Бейлона, помнит ли он то-то или то-то из детства, архимейстер поджимал тонкие губы и отвечал односложно: только «Да» или «Нет». Едва с едой было покончено, Вейгон, выждав минимально допустимое приличиями время, коротко извинился и вышел вон. — Как был книжным червём, так и остался, — недовольно фыркнул отец, отхлёбывая вино. — Не удивлюсь, если он сейчас сорвался в библиотеку. Эйгон услышал, как тяжело вздохнула бабушка. Семейные склоки и раздоры уже не первый год омрачали её старость; принц знал, что она возлагала большие надежды на готовящийся турнир, рассчитывала, что он поможет залечить старые раны. Однако, судя по тому, что Эйгон увидел за столом сегодня, до окончательного примирения было как от Ступеней до Стены. Один за другим замелькали дни Большого Турнира, одинаковые и непохожие друг на друга. И знать, и народ судачили, что впервые со времён Рока Валирии в одном месте и в одно время собралось так много отпрысков четырёх домов павшего Фригольда и так много драконов. Даже Среброкрылая, оставленная королевой на Драконьем Камне, прилетела за своей всадницей в столицу, сорвав своим внезапным появлением несколько представлений. Поединки проходили на площадях, за городскими стенами, на Западном дворе Красного замка, но самые яркие и грандиозные, конечно же, проводились на арене Драконьего Логова. Деймон, год назад получивший вместе с рыцарскими шпорами от деда Тёмную Сестру, красовался в чёрных доспехах со знаменитым валирийским клинком в руках. Одержав с два десятка побед, он был ловко обезоружен королевским гвардейцем сиром Райамом Редвином. Возвращая принцу меч, рыцарь сказал: — Надеюсь, мой принц, вы не держите на меня зла. Вам ещё стоит попрактиковаться, такого меча надо быть достойным. Деймон, принимая Тёмную Сестру, сверкнул белозубой улыбкой: — Вы только что преподали мне хороший урок, сир Райам. Больше вам так не повезёт! Сам сир Райам дошёл до самого финала, где схлестнулся со своим товарищем — другим королевским гвардейцем, сиром Клементом Крэббом. Казалось, на битву двух белых плащей пришла посмотреть вся Королевская Гавань: Драконье Логово было заполнено до отказа, но создавалось впечатление, что народу было гораздо больше предполагаемых восьмидесяти тысяч человек, которых мог вместить амфитеатр. Рыцари раз за разом сшибались на конях, треск ломаемых копий оглушал не хуже рёва толпы, поднимавшегося за ним, но оба гвардейца упрямо держались в седле. Наконец, после того как была сломана тридцатая пара копий и разбита в щепки тридцатая пара щитов, король остановил поединок и присудил победу обоим рыцарям. Когда зрители в ликовании взревели, Эйгон невольно поморщился и вспомнил последний крик умирающего Балериона. Едва ли дракон был настолько же громогласен. Так значит, суть не в размере глотки, а в их количестве? Каждый вечер был ещё более утомителен, чем день. Многочисленные пиры и балы, плавно перетекавшие один в другой, требовали обязательного присутствия всех принцев, даже тех, кто носил мейстерскую цепь. Вейгон, однако, хотя и присутствовал на каждом, неизменно ускользал, как только позволяла возможность, и едва ли его уход замечал кто-либо, кроме королевы и Эйгона. Колченогому принцу тоже было не по себе. Петь и играть для такой толпы, что собиралась в Великом Чертоге, вечно недостаточно сытой и недостаточно пьяной, ему не хотелось. За криками и громкими разговорами, сливавшимися в единую какофонию, он сам не мог расслышать ни музыки, ни даже того, кто говорил лично с ним. Однажды в коротком промежутке между двумя танцами, каким-то образом перед ним оказалась уже изрядно пьяная леди Рея. Раскрасневшаяся и запыхавшаяся, она поправила причёску и спросила: — Что, мой принц, невесело вам? Мне, знаете ли, тоже с вашим братом несладко, но вот, глядите — пью, пляшу и веселюсь! Допивайте этот кубок и пойдёмте! Короткая нога, как и короткий член — не повод отлынивать! От внимания Эйгона не ускользнуло, как окружающие вылупились на них, некоторым не повезло даже поперхнуться едой. Губы его сами собой расползлись в кривой усмешке. — Боюсь, миледи, чтобы пуститься в пляс с вами, одного кубка мне будет мало, — принц с глубоким удовлетворением наблюдал, как вытянулось перекошенное лицо леди Рунного Камня. В довершение фразы он залпом осушил кубок, с показным кряхтением поднялся, взглянул на невестку и кивнул сам себе. — Да, определённо мало. И, довольный произведённым эффектом, похромал прочь. Через несколько шагов его догнал громкий хохот — кажется, пришедшие в себя очевидцы сумели оценить его иронию. Едва он вышел из Чертога, за плечом у него, как чёрт из Пекла, появился Деннис. — Не стоило вам так говорить с ней, — вставил он. — Это ей не стоило открывать рот рядом со мной, — буркнул Эйгон. — И тебе, кстати, тоже. — Ройсы — старый и гордый род, а вы бросили ей эти слова в лицо на глазах у знати всех Семи Королевств, — продолжил надоедливый слуга. Боги не обделили его умом, надо признать, и за несколько лет при дворе он научился чувствовать его пульс. — Она не простит такого ни вам, ни вашему брату. — Я уверен, мой брат это переживёт, — хохотнул принц. — Интересно, если я напьюсь, я смогу танцевать? Все пьяные в определённый момент начинают плясать. — Боюсь, что нет, мой принц. — Обидно. — Леди Рея, должно быть, была пьяна и не помнила… — Эй, Деннис! — Да, мой принц? — Иди в Пекло. Тот помолчал немного и попробовал возразить: — Мой принц, я не виноват в том, что вы не можете танцевать. — Ты виноват в том, что раздражаешь меня. Говорю, иди в Пекло! Взъярившийся на пререкания Эйгон резко развернулся на левом каблуке и замахнулся на слугу тростью. Тот рефлекторно отшатнулся, разорвав дистанцию до нескольких шагов. Поджав губы (совсем как дядя Вейгон), Деннис поклонился и ушёл. Эйгон остался один посреди Западного двора. Ноги как-то сами понесли его в богорощу. Сюда редко кто заходил — к югу от Перешейка почти не осталось последователей Старых богов, и дома вроде Блэквудов были скорее исключениями. Тем не менее, за богорощей следили, превратив её из места отправления культа в сад. Эйгон подумал, что полудикий сад Завоевателя на Драконьем Камне больше подходит для молитв, чем эти ухоженные клумбы и подстриженные кусты. Он со вздохом опустился на одну из раскиданных по роще скамеек, уставившись в тихую, безмятежную гладь пруда. Кажется, здесь Деймон тогда предлагал ему искупаться после тренировки; той тренировки, что изменила всё в его жизни. Лёгкий ветерок перенёс через высокие стены обрывки какой-то мелодии и хохот. Эйгон зажмурился, чтобы не заплакать и не завыть от досады — чтобы он не наговорил этой пьяной дуре Рее, ему до одури хотелось танцевать вместе с остальными. Лишь бы быть как все. Лишь бы не видеть жалости и сочувствия в их глазах. — Я вижу, они тебя наконец-то доломали, — раздался незнакомый сухой голос. Эйгон распахнул глаза и с изумлением обнаружил перед собой дядю, который до этого дня не сказал племяннику и семи слов, чем уже дал повод себя уважать. — Дядя Вейгон? — глотая так и не выступившие слёзы, прошептал принц. — Архимейстер Вейгон, — надменно поправил его тот и уселся на другой конец скамьи. С удивлением Эйгон увидел у него в руках кувшин, к которому архимейстер не замедлил приложиться. — Пожалуй, одно из немногих преимуществ положения принца — превосходное вино, за которое с тебя не берут ни гроша, — сказал дядя, как будто бы размышляя вслух. — Арбор и Дорн ближе к Староместу, чем к Королевской Гавани. — Верно. Только благодаря сволочи-сенешалю Цитадель закупает дешёвое пойло, которым и рану-то промыть стыдно. — Отец рассказывал, что мама как-то вылила на вас кувшин арборского золотого, — вспомнил Эйгон и тут же осёкся, вспомнив, как реагировал Вейгон на все воспоминания из детства. В этот раз, однако, он предпочёл ответить более развёрнуто: — Верно, — снова кивнул дядя и отпил из кувшина. — Самый глупый поступок в её жизни. Лоза того года была удивительно вкусна. На некоторое время воцарилась тишина. Оба принца смотрели на отражение звёзд и деревьев в воде и думали каждый о своём. — Я прочёл твои «Записки о последних днях Балериона», — внезапно сказал Вейгон. Эйгон в удивлении воззрился на него. После смерти Балериона он замучил расспросами Драконью Стражу и Визериса о привычках Чёрного Ужаса в последние годы, его поведении и нраве, присовокупив к ним собственный рассказ о смерти великого дракона и сделанные после неё измерения. Разумеется, десятилетний мальчишка ни за что бы не справился с этим в одиночку, но Эйгону повезло заполучить в помощники сразу двух первоклассных учёных: великий мейстер Элисар помог изложить факты последовательно, сопроводив их иллюстрациями и доказательствами, а разговоры с септоном Бартом о природе драконов значительно упростили работу и определили её выводы. Получившееся исследование Эйгон озаглавил «Записки о последних днях и кончине дракона Балериона, именуемого Чёрным Ужасом, а также некоторые размышления о погребальном обряде драконов» и подписал собственным именем. По счастью, у него хватило такта посвятить работу двум своим наставникам, воздав должное их усердию в предисловии. «Записки» хранились в двух экземплярах в библиотеках Красного замка и Драконьего Камня, и лишний раз Эйгон старался на них не смотреть: от детского тщеславия и наивности принца грызла совесть и снедал стыд. Так что когда дядя решил заговорить о его первом труде, Эйгон немало удивился и потому как можно небрежнее поинтересовался: — Вот как? И что вы думаете? — Бездарные потуги и ребячество, — слова Вейгона заставили принца вспомнить боль первых дней после падения. — К тому же ты умудрился наделать просто возмутительное количество арифметических ошибок. Кто учил тебя счёту? — Покойный великий мейстер, — насупился Эйгон. Дядя только фыркнул: — Элисар всегда отличался остротой языка, а не ума. Неудивительно, что ты ни черта не смыслишь в математике. Скажи мне на милость, почему ты мерил длину дракона шагами? Ты пишешь, что с тобой было полдюжины мейстеров; неужели ни один из них не сказал тебе, что для таких работ используют землемерные циркули или верёвку с узелками? — Я не… — Ты не подумал? Ты не знал? Конечно, ты не подумал и не знал! Сколько тебе тогда было лет? Восемь? — Десять, — с каждым словом Вейгон, только начавший казаться парню человеком, приобретал черты отцовского «книжного червя». — Это не оправдание, — тряхнул он стриженными бледно-золотыми волосами истинного валирийца. — Если принимаешься писать научный труд, то нужно либо делать это хорошо, либо не делать этого вообще. И ни в коем случае не стоит мешать науку и магию — это позор для исследователя, писать о магии крови Древней Валирии и существах, меняющих свой пол по собственному желанию. — Но септон Барт полагает это вполне логичным, — попытался возразить Эйгон, но архимейстера это только раззадорило. — О, конечно, септон Барт полагает это логичным! Разумеется! Только вот твой септон Барт всегда лезет со своими взглядами везде, где только можно. Там, где он не может дать внятного объяснения факту объективной действительности или хотя бы признаться в собственной некомпетентности — казалось бы, чего уж проще! — он призывает на помощь Семиконечную Звезду и магию. Боги, мол, так сотворили мир. Виновато магическое вмешательство, разрази его Пекло. Септон Барт, чтобы ты правильно понимал, шарлатан, над которым смеется вся Цитадель. Наши, хе-хе, соседи из Звёздной септы считают его почти еретиком. Хвала всему святому, что есть, он хотя бы оказался сносным десницей и неплохим другом нашему славному королю, да правит он ещё долго. Тут запал у Вейгона иссяк, и он снова приложился к кувшину. Эйгон, которому было обидно не только за себя, но и за своих учителей, обиженно сопел. Возможно, дядя просто перебрал с «не стоящим ни гроша» превосходным вином, но даже если так — ему следовало следить за языком. Отдышавшись, дядя передал кувшин племяннику и продолжил уже гораздо тише и спокойнее: — В общем, работа слабая и почти целиком ошибочная, как по части фактов, так и по части выводов. Но мне она понравилась. Эйгон поперхнулся вином: — Кх… Простите, что?! Вы же только что крыли её площадной руганью? — Мне она понравилась, потому что ты счёл необходимым записать данные о важном событии — а смерть последнего существа, помнящего Валирию и разрозненный Вестерос, несомненно, важное событие — и сделал свои выводы. Ошибочные, да. Основанные на спорных утверждениях и неверных фактах. Но свои. Твоё стремление к этому заслуживает похвалы. Скупые слова дяди вконец выбили Эйгона из колеи, и он перестал понимать что-либо. Его ругают и хвалят за то же, за что и ругают? Дяде Вейгон, тем временем, забрал у него кувшин, допил вино и встал, собравшись уходить. — На самом деле я тебе завидую, племянник. Написать книгу в десять лет… Чтобы ты правильно понимал — своё первое исследование я написал в восемнадцать. Сказав это, архимейстер слегка нетвёрдой походкой направился к выходу из богорощи. Дядя определённо был пьян. На следующий день традиционная утренняя семейная трапеза прошла в сокращённом составе. Лорд Корлис ни свет ни заря сорвался в порт, кузина Рейнис предпочла позавтракать с раскапризничавшимися детьми, Визерис с Эйммой не вышли вовсе, а Деймон явился один, смурней тучи. — Я приношу тебе свои извинения, — повинно склонил он голову перед младшим братом. — За что? — удивился Эйгон. — Мы вроде не ссорились. — Мне следовало лучше следить за этой Бронзовой сукой. Только чуть отвернулся, а она уже успела оскорбить меня и моего брата на глазах у всего двора, — досадливо поморщился Деймон. — Язык ей укоротить бы. После странного разговора с дядей-архимейстером Эйгон не сразу вспомнил предшествующие ему события. — Да ладно, — пожал плечами он и пихнул брата локтем. — Я отомстил за нас обоих. — Уж ты-то можешь, — хмыкнул Деймон. Тут в зал вошли король, с самым решительным выражением на лице, недовольная королева, а следом за ними отец с дядей, что-то вполголоса обсуждающими. Последнее обстоятельство внушало смутное беспокойство, поскольку сыновья Джейхейриса, несмотря на старания Бейлона, никогда особо не ладили, и турнир это не исправил. Оглядев семейство, дед воззрился на внуков и сказал: — Мне рассказали о вчерашнем весьма досадном происшествии. Справедливым будет признать, что виноваты в случившемся все трое. Рея вела себя непочтительно, но и ты, Деймон, был к ней недостаточно внимателен как супруг, чем дал весьма обоснованный повод для недовольства. Деймон в ответ лишь фыркнул и закатил глаза. Тем временем Джейхейрис перенёс своё внимание на Эйгона. — Тебе же следовало проявить больше учтивости к леди-жене своего брата. — Так мне с ней нужно было станцевать? — немедленно бросился в контратаку принц, для большего эффекта переступив ногами и пристукнув тростью. — Как, по-твоему, это должно было выглядеть? — Уж точно тебе не следовало ей хамить. Такое поведение недостойно принца дома Таргариенов. Я хочу, чтобы к ужину вы все втроём принесли друг другу извинения, простили обиды и за стол мы снова сели большой и дружной семьёй. Любой раздор между нами порождает кризис во всём королевстве, который может его погубить. Эйгон вспомнил две Великих Ссоры между дедом и бабушкой и подумал, что эти слова звучат несколько лицемерно в королевских устах. Принц уже понадеялся, что на этом вступительное слово деда закончилось, но у того ещё было, что сказать. — От нас с твоим отцом не укрылось, — начал король тем тоном, каким обычно производил назначения на различные должности. Где-то в животе у Эйгона проснулось и тревожно завозилось нехорошее предчувствие. — Как много времени ты, Эйгон, проводишь в библиотеке здесь и на Драконьем Камне. Я вполне понимаю и, более того, разделяю твою тягу к знаниям. Тот факт, что ты сам решил составить рассказ о последних днях Балериона неизменно приводил в восхищение покойного мейстера Элисара и служил предметом его гордости за твои успехи. Он считал, и тут мы с твоим отцом, а также септон Барт, с ним абсолютно согласны, что у тебя определённо есть способности, можно даже смело сказать талант, к учению. Не дать ему возможности развиться значит совершить преступление против природы человеческой и воли божественной. Поэтому, посовещавшись с твоим дядей Вейгоном, мы решили, что тебе стоит продолжить твоё обучение в Цитадели. В зале воцарилась тишина. Деймон с удивлением переводил взгляд с отца на дядю и деда. Бабушка, всем своим видом выражая протест против этой идеи, напротив, не смотрела ни на кого. Сам Эйгон не сводил глаз с деда. — Вот значит как, — произнёс он наконец с горькой усмешкой. — Это что, новая традиция нашей семьи? Отдавать ненужных детей в Старомест? Что ж, спасибо, что не в септоны. — Мы не заставляем тебя всю жизнь носить цепь, — поморщился дед. — Я даю тебе слово короля, что никто не принудит тебя принести обеты, если ты сам не изъявишь такого желания. — Но вы всё равно отсылаете меня от себя, — заключил Эйгон. — Кажется, мой длинный язык стал вам мешать. — Да, и тебе не помешало бы за ним следить, — сварливо сказал отец, но тут же смягчился. — Ты не будешь там один. Мне удалось упросить твоего дядю поселить тебя в его комнатах. Кроме того, разумеется, с тобой отправится Деннис, который будет за тобой присматривать и обеспечит тебе положение, сообразное твоему статусу. Кислое выражение на лице дяди Вейгона многое говорило о том, на какие жертвы он пошёл ради просьбы брата. Надо полагать, подумал Эйгон, что он-то в накладе тоже не остался, наверняка запустил руку в королевские погреба. — Если ты сочтёшь покои в Цитадели слишком неудобными, — вставил Джейхейрис, — то лорд Хайтауэр сочтёт за великую честь предоставить тебе кров на всё время обучения. В любом случае, ты ни в чём не будешь нуждаться. Сопротивление было бесполезно, решение было принято без него и за него. Горше всего было осознание того, что отец даже не спросил его мнения. Эйгону ничего не оставалось, кроме как отвесить королю церемонный поклон и произнести: — Как пожелает ваша милость.