Принц Эйгон Таргариен
В Цитадели было не так уж и плохо, и Эйгону наверняка бы там понравилось, будь она одним зданием, а не целым районом Староместа, раскинувшемся на обоих берегах Медовички и множестве островов между ними. Переходы, мосты, лестницы, улицы, переулки и тупики выводили его из себя своей неорганизованностью и, что гораздо важнее, протяжённостью.
Дядя Вейгон, как архимейстер, имел несколько комнат в одном из примыкающих ко Двору сенешаля домов. Шипя на брата, как рассерженный дракон, Вейгон всё же сподобился отвести одну из них для племянника и его слуги, потеснив многочисленные стопки книг и просто исписанных бумаг. Жить с дядей оказалось непросто. Архимейстер оказался молчальником и любителем тишины, поэтому дома приходилось разговаривать вполголоса. Архимейстер был до ужаса педантичен во всём, что касалось науки, в особенности арифметики и экономики, и при этом наплевательски относился ко всему приземлённому вроде уборки и еды. Архимейстер вставал в час соловья, перед рассветом и считал своим долгом разбудить остальных. Иногда Эйгону казалось, что дядя вовсе не спит; по крайней мере это могло объяснить, почему, будучи младше отца на шесть лет он выглядел чуть ли не на десять лет его старше.
Ранние подъёмы стали для принца ещё одним неприятным и мучительным сюрпризом. Натруженная за день нога не успевала отдохнуть за короткую ночь, урванную у зубрёжки и дополнительных заданий дяди, и утром всячески протестовала против новых нагрузок. Стоит признать, что Деннису приходилось ещё хуже: к своему старому Таргариену он получил ещё одного, причём за те же деньги, а характер у обоих был не сахар. Эйгоновому слуге нужно было вставать ещё раньше, чем его господину, чтобы озаботиться завтраком, ванной и компрессами. Своё бывший драконоблюститель брал днём, когда Эйгон уходил слушать лекции мейстеров — всё время занятий, порой весьма продолжительных, Деннис отдавал сну, научившись спать в любом положении.
Первые пару месяцев после прибытия в Старомест Эйгон пребывал в состоянии глубокого удивления, граничившего с шоком. Происходящее казалось непрекращающимся сном, наподобие того, в котором он вселился в Караксеса. От усилившихся болей в натруженной ноге он снова хотел было принимать маковое молоко, но дядя Вейгон ледяным тоном ответил, что не позволит племяннику провести годы в Цитадели в сладком дурманном сне. На просьбу найти другое средство архимейстер экономики и счёта с ехидной усмешкой заметил, что это не его профиль, а Эйгон, раз испытывает нужду в лекарствах, может попробовать выковать себе серебряное звено.
Вызов был принят и первый год принц, а ныне школяр Эйгон не пропускал ни единой лекции архимейстера Эдгарта. Как и большинство Таргариенов, он не терял лица при виде крови, за пару недель выучил все кости и мышцы в теле человека, и, с большим удивлением для остальных школяров и дяди Вейгона, менее чем через полгода был допущен в прозекторскую для препарирования покойников. Свои выдающиеся успехи принц скромно объяснял стремлением излечить себя самого, прежде чем врачевать других, однако на деле всё обстояло несколько сложнее. Деннис, сперва отнёсшийся к занятиям молодого хозяина достаточно прохладно, постепенно заинтересовался и сам начал посещать лекции вместе с ним. Годы ухода за немощным отцом и хромым принцем наложили свой отпечаток, и, получив возможность должным образом «огранить» полученный опыт, Деннис Серый решил ею воспользоваться.
Остальные школяры и кандидаты, конечно, посмеивались над колоритной парочкой валирийцев, подначивая Эйгона отправить слугу выковывать звено за него. Тот, однако, помнил урок лорда Овцы и лишь выше поднимал голову, намереваясь сдать экзамен раньше прочих. Надежды его были равны его уверенности в собственных силах, произраставшей из лёгкости, с которой ему давались знания. Описания многих болезней и способы их лечения он выучивал за вечер, чтобы играючи ответить их на утреннем уроке. Когда архимейстер Эдгарт допустил его к лечению настоящего больного с простеньким отравлением, Эйгон несколько растерялся, но сумел взять себя в руки и справился вполне сносно для юнца пятнадцати лет.
Однако, едва подошло время решающего экзамена, Старомест снова отвернулся от Эйгона. Потратив год на изучение медицины, принц заявился на испытание, преисполненный великих надежд, чтобы с треском на нём провалиться. Всё началось с того, что он не сумел по первым признакам отличить сердечный удар от отравления одним из эссосских ядов. Уже изрядно нервничая, принц кое-как ответил на вопрос о симптомах трясучки, перепутав сроки развития болезни, чтобы затем дрожащими руками сломать стрелу при извлечении из раны. Потерпев неудачу, Эйгон вынужден был принять предложение Эдгарта попробовать сдать экзамен в другой раз.
Дрожа от стыда и ненависти к окружающим его школярам, кандидатам, архимейстеру Эдгарту, но прежде всего, от презрения к себе самому за столь глупые и непростительные ошибки, Эйгон, слыша только стук крови в ушах, вышел из аудитории. Он не помнил, сколько простоял у двери, обессиленно прислонившись к стене, не видя и не слыша никого и ничего вокруг. В один момент он обнаружил возле себя Денниса, выжидавшего чего-то, будто верный пёс у ног хозяина.
— Милорд? Мы не можем простоять на этом месте до следующего экзамена.
— Повтори ещё раз, что я не могу сделать, — глухим голосом проговорил Эйгон, но всё же позволил себя увести домой.
Вейгон, корпевший над очередной книгой, едва повернул голову в их сторону, когда они вошли:
— Сдал? — только и спросил он.
— Нет, — так же коротко ответил Эйгон.
Архимейстер хмыкнул, умудрившись выразить этим целую гамму эмоций и чувств: и пренебрежение, и разочарование, и презрение, и отсутствие удивления, и даже, как показалось Эйгону, удовлетворение. Губы принца разъехались в ответной кривой усмешке, и он молча проковылял в свою комнату и рухнул на кровать как подкошенный. Утомлённый переживаниями, он не заметил, как провалился в сон.
Когда Эйгон проснулся, вечер за окном уже давно вступил в свои права. Заходящее солнце невесомо касалось чисто выбеленной стены, и тёплый розовато-оранжевый луч света смотрелся на ней насмешкой судьбы над неудачей юноши. На душе было погано, но ни нахалка-природа, ни бездушные боги не догадались послать в изнывающий от летнего зноя Старомест дождей, чтобы настроение было отвратительным у всех, а не только у Эйгона. За стеной слышались приглушённые голоса, ведшие оживлённый спор, который, судя по всему, и разбудил принца.
—…это не имеет смысла…
— Но, может быть, это ему поможет…
— Поможет в чём?.. Кроме того, это будет нарушением установлений и принципов Цитадели. Я не имею права…
Заинтригованный потенциальным бесправием архимейстера, Эйгон бесшумно поднялся и, стараясь не скрипеть половицами и не стучать тростью, просочился за дверь. Остановившись за порогом соседней комнаты, как и все остальные, служившей дяде кабинетом, он увидел, что Деннис стоит перед Вейгоном, держа что-то в протянутой руке.
— Экзамен должен продемонстрировать знания школяра. Если твой хозяин их не продемонстрировал, что ж, в том есть только его вина. В конце концов, не сдать экзамен — не позор. Некоторые гении счёта ко мне по десять раз приходят, чтобы золотое звено получить, и ничего. Земля под ногами у них не разверзается. А то, что ты предлагаешь — предательство и преступление против всех принципов Цитадели. Я больше не хочу об этом слышать.
Скрипнул стул, придвигаемый обратно к столу, зашелестели страницы перелистываемой книги — дядя Вейгон возвращался в мир уравнений, теорем и неизвестных.
— Это же надо придумать: отказаться от собственного звена ради другого! Глупость какая… — донеслось до Эйгона архимейстерово бормотание, и в следующий миг принц столкнулся нос к носу с Деннисом, всё так же сжимавшим что-то в руке.
— Что там у тебя? — хрипло спросил Эйгон, зная, какой последует ответ, и потому боясь его услышать. Деннис хмуро молчал.
— Покажи! — снова потребовал Эйгон.
Слуга, сдавшись, покорно разжал кулак. На ладони его лежало аккуратное овальное звено из чистого серебра. Знак того, что школяр сдал экзамен по медицине и стал кандидатом.
— Я хотел отдать его вам, — тихо проговорил бывший драконоблюститель. — Вы заслужили его точно так же, как и я. Ваших знаний хватит…
Эйгон, до того тупо пялившийся на тускло посверкивающее звено, не дал ему договорить и наотмашь ударил набалдашником трости по лицу. Деннис с воем отпрянул назад, зажимая хлынувшую из носа кровь.
— Какого дьявола?.. — начал было возмущаться дядя Вейгон, поднимаясь со стула, но Эйгон уже выскочил из его покоев.
Его не остановил ни привратник, высунувшийся из своей комнатёнки, ни даже лестница, старый-добрый враг. В голове злобным роем рассерженных пчёл жужжали ругательства, но ни в общем языке, ни в валирийском не существовало таких слов, способных выразить всю обиду, злость и ярость, что драконьим пламенем горели в сердце Эйгона.
Как так могло случиться?! Он, принц королевского дома, кровь от крови Старой Валирии не смог сдать чёртов экзамен, а его собственный слуга, у которого из достоинств три капли валирийской крови и чалая голова, получил серебряное звено за медицину?! Боги, боги, как такое вообще могло случиться? Он ведь всё знал, он ведь мог рассказать им всё и даже больше, но как же так могло случиться?
Не видя перед собой дороги, Эйгон продирался сквозь толпу на вечерней улице. Со всех сторон толкались и пихались, отдавливали ноги добрые горожане Староместа, высыпавшие на улицы после дневной летней жары, отчего на душе становилось ещё более муторно. Эйгон припомнил слова братьев, не раз говоривших и поодиночке, и вместе, что нет такой проблемы, которую не сможет облегчить добрый кубок хорошего вина; причём, на худой случай, то есть если проблема слишком большая, сойдёт даже не слишком хорошее вино, главное, чтобы кубок был большой; ну, или просто не один. Эйгон решил последовать совету старших и, оглядев незнакомую и не слишком чистую улицу, свернул в первую попавшуюся дверь под вывеской, обещавшей выпивку.
В душном тёмном помещении оказалось довольно людно: был конец недели, все работы были окончены, и завтра те же люди, что сейчас, сквернословя и готовясь набить друг другу морды, глушат вино, сидр и чёрт знает что ещё, бок о бок потянутся в семьдесят семь септ Староместа замаливать свои мелкие грешки. Сейчас же они предавались нехитрым развлечениям и вином облегчали свои простецкие горести, не ведая, что целый принц из дома Таргариенов сегодня провалился на экзамене. Рядом с ним какой-то перебравший бедолага блеванул прямо под ноги Эйгону, расставаясь со съеденным. Эйгон уже подумывал, не поискать ли место поприличнее, но тут на него обратил внимание хозяин, собравшийся выставлять пьянчугу.
— Милости просим, м’лорд, милости просим, — трактирщик, как ему и положено, оказался пузатым. Отсветы от дешёвых сальных свечей, коптящих низкий потолок, плясали на его лысине, окружённой венчиком сальных волос. Видимо, мужик с ходу заприметил Эйгона и решил, что с него можно состричь немалую выручку. — Чего изволите?
— Вина, — бросил Эйгон, внутренне ёжась от его оценивающего взгляда. Наверняка толстяк таким же взглядом сегодня с утра рассматривал скотину на рынке, которую забил к ужину. — Мяса. И угол потише.
— Конечно, м’лорд, — закивал трактирщик. — Разумеется, м’лорд. Прошу сюда.
Интересно, подумал Эйгон, поймёт ли этот недотёпа, что обслуживает внука самого Старого Короля? Его усадили за стол в углу, из которого можно было видеть весь зал, стойку трактирщика и вход в придачу. Толстяк подмахнул стол грязным полотенцем, отправляя остатки предыдущей трапезы на пол, и подвинул дорогому гостю стул. Вскоре перед принцем появился грубый железный кубок, кувшин вина и тарелка с дымящимся мясом, исходящим соком и кровью, и парой печёных картофелин.
Вино оказалось кислым, а мясо — жёстким, но Эйгон пил и ел, стараясь поскорее забыть о дневном разочаровании. Где-то в начале третьего кувшина он уже с отстранённым любопытством и лёгкой улыбкой наблюдал за трактирной жизнью; в конце концов, вот она — жизнь подданных деда; будет что рассказать отцу и Визерису, когда Эйгон вернётся в столицу. Пусть знают, что добрых горожан Староместа волнует, что лучшие вина, которые делают совсем рядом, на Арборе, плывут на восточный берег Вестероса, а им самим приходится довольствоваться кислятиной с севера. Трактирщик громогласно поделился историей, как он попытался перекупить хоть один бочонок арборского с корабля в гавани, даже не для трактира, а для семьи и дражайшей тёщи, чтобы ей в Пекле не холодно было; так ему капитан со сходен заявил, что, мол, он, трактирщик, рожей не вышел пить золотое арборское.
Поднялся гогот, кто-то шумно соглашался, кто-то так же шумно отрицал произошедшее, поднялся нешуточный спор, кто-то кого-то назвал сукиным сыном и был послан в ответ в Пекло (не иначе, проверять, не замёрзла ли тёща трактирщика). В общем, слово за слово, кружка за кружкой, кубок за кубком и вот, Эйгон с удовольствием наблюдал за трактирным мордобоем. Азарта тут было чуть ли не больше, чем на рыцарских турнирах, что устраивались в Королевской Гавани; толпа быстро определилась с фаворитами, грянули крики в поддержку, начали делать ставки.
Эйгон, немного увлёкшись, выкрикнул имя, что чаще всего раздавалось в его углу, и в следующий же миг один из противников полетел в стенку, после чего был вытащен под руки на улицу. Кто победил, а кто проиграл, чьё имя он кричал — всё это осталось для принца загадкой, поскольку толпа как будто бы нисколько не расстроилась, а заново наполнила кубки и кружки и, приложившись к ним, загорланила пошловатую песенку про чей-то полный погребок, как бы намекая трактирщику, что пора раскрыть закрома. За ней последовала другая, про бочонок эля, после пели что-то про несчастную любовь, от чего многие суровые пьянчуги плакали горючими слезами, затем четвёртая, снова про полные столы. Эйгон слушал незамысловатые мотивы и сальные куплеты, пил и постепенно добрел.
Наконец, когда народу слегка поубавилось, а завсегдатаи в шестой раз затянули про погребок, принц жестом подозвал трактирщика и спросил, сколько он ему должен. Жадно облизнувшись, словно замковый кот при виде тарелки сливок, трактирщик, не моргнув и глазом, выдал:
— Два серебряных оленя и ещё три звезды, — потребовал наглец таким тоном, что Эйгон тут же понял, что его обдирают, как богатенького дурачка. А потом он понял, что у него и бронзового гроша не найдётся. Оно и понятно — кошель носил на поясе проклятый Деннис, всегда распоряжавшийся тратами и покупавший всё необходимое. Нужно было срочно что-то придумывать. Первым на ум пришла подаренная дедом трость: в резной набалдашник были вставлены мелкие зёрна рубина, служившие дракону глазами; однако Эйгон тут же отверг мысль выковырять один из них — на такой можно купить весь этот клоповник. Перебирая имеющиеся при себе ценности, принц снял с левой руки кольцо и протянул толстяку.
— Это серебро, — заявил он самым безапелляционным тоном. — Кольцо стоит не меньше трёх драконов. Завтра с утра принесёшь его в Цитадель к дому архимейстера Вейгона и тебе отдадут твоих оленей.
— И звёзды, — напомнил трактирщик, пожирая глазами кольцо.
— И звёзды, — кивнул Эйгон и подпустил в голос угрозы. — Если завтра к обеду это кольцо не окажется у меня на пальце, стража перевернёт весь город, но отыщет тебя и это кольцо. Выбирай мудро: либо заслуженные тобой олени и звёзды, либо кольцо и целое море проблем.
— Конечно, м’лорд, что может быть важнее нажитых честным трудом денежек? Ничего, м’лорд! А это, пустят меня к архимейстеру-то? К Вигону вашему?
— Пустят. И он Вейгон. Архимейстер Вейгон.
— Точно так, м’лорд, архимейстер Вейгон, Цитадель. Всё сделаем в лучшем виде, не сумневайтесь, м’лорд. Только вы не забудьте, два оленя…
— И три звезды, — согласился Эйгон, вкладывая в широкую ладонь кольцо.
Когда он попытался встать, нога подогнулась, и он рухнул обратно на стул. Трактирщик попытался поддержать богатого клиента, но тот лишь отмахнулся. Похоже, Эйгон выпил больше, чем представлял. Собравшись с силами, он всё-таки выбрался из-за стола и, припадая на трость сильнее, чем обычно, кое-как доковылял до двери. За порогом уже совсем стемнело, и после смрадного помещения трактира дышалось на удивление легко и сладко; постояв немного у входа, Эйгон почувствовал, что земля больше не грозит уйти из-под ног, и решил вернуться домой. Тут он столкнулся с новой проблемой: он совершенно не представлял, где находится.
Задрав голову, Эйгон попытался отыскать силуэт Высокой Башни. Её же должно быть видно отовсюду, из любого конца города, даже ночью; в этом ведь смысл маяка — указывать дорогу путникам в ночи, помогая миновать опасность и вернуться к родным очагам. Чуть погодя Эйгон всё-таки вспомнил, что маяки нужны кораблям, а не потерявшимся в чужом городе людям и решил, что это жутко несправедливо. Ещё больше несправедливо, чем то, что у Деймона есть дракон, а у Эйгона его нет; чем то, что у Денниса есть звено за медицину, а у Эйгона его нет.
Так он брёл по постепенно опустевшей тёмной улице, куда глаза глядят. Если подумать, решил Эйгон, то Высокая Башня не нужна — нужно выйти к реке или к городским стенам; двигаясь вдоль них, можно запросто найти Цитадель. Похвалив себя за находчивость, он утвердил план действий и приступил к его исполнению, с энтузиазмом похромав дальше, но через пару шагов его грубо окликнули:
— Куда торопишься, старик?
Оглянувшись, он увидел, как от стен окружавших улицу домов отделились три тени и приблизились к нему.
— Домой, — честно ответил Эйгон.
— Домой! — восхитилась одна из теней. — А где твой дом, старик?
— В Ц-цитадели, — ответил он. — Я тороплюсь… И я не старик!
— Как это не старик? — удивилась другая тень. — В Цитадели живут только вороны, старики и школяры. На ворона ты не похож, а хромых да седых школяров не бывает. Значит ты старик.
— Погоди-ка, — третья тень жестом остановила коллег. — А ну, пойди вот сюда.
Эйгон, как послушная овечка, сделал пару шагов вперёд. Тут из-за тучи выскользнула ущербная луна, и длинные белые волосы принца сверкнули серебром. Сами тени превратились в трёх сомнительного вида мужчин, одетых кто во что.
— Твою ж, — ругнулся один из них. — Это ж этот… Как его…
— Ну, этот самый… — попытался помочь ему другой.
— Да чёрт с ним, кто он, — решил третий. — Главное, что странный. Можем его тому торгашу из Пентоса толкнуть. За такие волосы он и сотню драконов отвалит, а то и две.
— Грег, скажи мне, ты всегда такой тупой или только когда луна на убыль идёт? — поинтересовался первый.
— А что сразу тупой-то? — набычился названый Грегом. — Что не так-то? Деньги немалые…
— Какие деньги, Грег? — втолковывал ему собеседник. — Разуй глаза, этот пацан хромой! Нахрен твоему торгашу калека?
— Да почём я знаю? Может, он извращенец какой? Пентошиец же. Или, может, он знает какого-нибудь другого извращенца, который только каких-нибудь убогих…
Тут до Эйгона дошло несколько важных обстоятельств. Во-первых, его не узнали, и это, в общем-то, хорошо. Во-вторых, его не хотят ограбить, и это тоже хорошо. В-третьих, его собираются похитить и продать в рабство, что хорошо быть никак не может. Сердце ухнуло вниз, остатки вина, шумевшего в голове, позорно бежали, оставив Эйгона наедине с тремя головорезами и пробудившимся страхом. Он инстинктивно сделал пару шагов назад, запнулся о булыжник мостовой и, стараясь сохранить равновесие, звякнул латунной набойкой трости по камню. Троица, увлёкшаяся было внутренним спором, вспомнила про предмет торга.
— Э, пацан, ты куда поковылял?! — возмутился Грег. — Хью, держи его!
В мгновение ока Хью, до того сомневавшийся, что неизвестный пентошиец купит калеку, оказался перед Эйгоном и сгрёб его за шкирку, как котёнка отрывая от мостовой.
— Куда собрался, пацан? — оскалился Хью. — Мы ещё с тобой не закончили!
Эйгон попытался врезать ему тростью по наглой, ухмыляющейся роже, надеясь сломать нос, однако громила успел перехватить удар и отбросил клюку в сторону; её тут же подобрал третий бандит. Недолго повертев её в руках, он постучал ногтем по набалдашнику и цокнул языком:
— А камешки-то, похоже, настоящие, — сказал негодяй, стараясь рассмотреть рубиновые драконьи глаза. В следующий же миг он сломал трость об колено; хрустнуло дерево, обломки полетели на землю, а в руках у разбойника остался драконий набалдашник с металлическим штырём.
— Не-е-е-ет! — взвыл Эйгон, но бандиты только рассмеялись.
— Ну всё, парень, ты теперь от нас не ускачешь! — заржал Грег.
— Ну нахрена ты её разломал?! — возмутился Хью, для порядка встряхнув Эйгона так, что у него клацнули челюсти. — Можно же было толкнуть на рынке!
— Болван ты, Хью, — хмыкнул тот, вертя в руках набалдашник. — Палка уж больно приметная была, а если штырь этот отломать — за фигурку пойдёт. За неё тоже денег дадут, и как бы не больше, чем за трость. Давай, Грег, веди к этому торгашу своему, а то на стражу ещё напоремся…
Ангельской песней, ниспосланной с небес Семерыми, показался Эйгону до боли знакомый уверенный голос:
— Ну, напороться вы уже напоролись.
Здоровяк Хью развернулся всем телом, и принц смог увидеть своего спасителя и слугу. Деннис, с распухшим носом и запекшейся чёрной коркой кровью над верхней губой, стоял в нескольких шагах от них, сжимая в руке меч. Эйгон даже не знал, что ему позволили взять оружие с собой; с другой стороны, отстранённо подумала какая-то его часть, забившаяся куда-то в уголок сознания, это представлялось логичным — Деннис всё-таки был личным слугой, сиделкой и телохранителем королевского внука.
— Отпустите его, — потребовал Деннис.
— А то что? — ухмыльнулся Грег, доставая из-под плаща собственный короткий клинок. Двое остальных его товарищей последовали его примеру. — Нас, как видишь, больше.
— Ненадолго, — бросил Деннис и ринулся в атаку.
Эйгон не успел ничего понять, как почувствовал, что Хью пытается им прикрыться, как щитом, и уже захотел заорать Деннису, чтобы тот остановился; слуга, однако, поднырнув под занесённую руку здоровяка, полоснул его по рёбрам, на излёте умудрившись чиркнуть кончиком лезвия по горлу. Хью повалился на землю, хрипя и силясь зажать рукой рассечённую шею; Эйгон же, упав, больно приложился головой о мостовую и на несколько мгновений потерял сознание.
Когда в ушах перестало звенеть, а перед глазами перестали плясать круги, принц услышал отрывистую брань и отчаянный звон мечей.
— Ах ты, сука! — взвыл не то Грег, не то безымянный третий разбойник, врезавшись в стену ближайшего дома.
Деннис, между тем, скрестил клинки с оставшимся противником; левая рука у него уже висела плетью — видимо, его всё-таки задело. Эйгон, скривившись, начал осторожно подниматься: сначала перевернулся на живот, оттолкнулся руками и сел на колени; теперь нужно было найти трость; принц огляделся и заметил набалдашник, поблескивающий рубиновым глазом. Еле-еле дотянувшись до него, Эйгон попытался подтянуть к себе трость, но привычного веса на месте не оказалось, и принц вспомнил, что от трости остались лишь щепки. Подтянув под себя левую ногу, он кое-как поднялся, всё так же сжимая в руках набалдашник.
Однако в себя пришёл не он один. Пока Деннис пытался совладать с Третьим, Грег, неслабо приложившийся об стену, готовился снова ринуться в бой. Не нужно было быть умелым рыцарем, как Визерис или Деймон, чтобы распознать очевидную угрозу: раненый Деннис с двумя сразу не справится.
Эйгон, не думая ни секунды, со всех сил кинулся наперерез Грегу, не обращая внимания на боль, прошивающую его от пятки до затылка. Врезавшись в бандита, не ожидавшего столь стремительной атаки, принц, конечно, не повалил его с ног, но насадил на выставленный перед собой штырь рукоятки трости. Грег споткнулся и удивлённо уставился на пацана, как он думал, хромого и потому безобидного в драке. Эйгон, в отличие от него, не мешкал; выдернув своё импровизированное оружие, он широко размахнулся и снова всадил его в бок нападавшего, затем снова, снова и ещё. Эйгон бил беспорядочно, бездумно, безо всякой системы, каждый раз попадая то выше, то ниже предыдущего удара, совершенно забыв, какие органы он может повредить, чтобы вывести человека из боя.
Но вот Грег, всё так же изумлённо таращившийся на него, закашлялся, по подбородку его потекла кровь — значит, ему повезло попасть между рёбер в лёгкое. Эйгон ещё раз размахнулся и ещё раз уколол его; в тот же миг Деннис, словно собравшись с силами, сумел достать Третьего и рубящим ударом почти снёс ему голову с плеч, но клинок, видимо, успел притупиться и не смог перерубить позвоночника. Третий рухнул, как подкошенный, а следом и Грег, хрипя, соскользнул со штыря, продырявленным мешком повалившись на мостовую.
Тяжело дыша, Эйгон и Деннис уставились друг на друга.
— Кажется, я поспел вовремя, мой принц, — едва переведя дух, отрывисто проговорил Деннис. Эйгон заметил, что меч в его руке чуть ли не ходуном ходит; он перевёл взгляд на собственные руки и увидел, что они, да и он сам, все в крови. К счастью, чужой; к несчастью, ещё тёплой. От осознания произошедшего, от того, что случилось, и что могло случиться его замутило, а правая нога услужливо напомнила, что совершать пробежку, пусть и короткую, было большой ошибкой с его стороны. Колени у принца подогнулись, и он, больно впечатавшись ими в мостовую, проблевался, расставаясь с остатками чёртового ужина.
Деннис, вытерев меч об одежду Третьего, вложил его в ножны и принялся оттаскивать убитых к стене. Делать это одной рукой, видимо, оказалось не слишком удобно, поэтому вскоре он сменил тактику и стал отпихивать покойников ногами.
— Не слишком-то уважительно по отношению к мёртвым, — криво усмехнулся Эйгон, отползая к противоположной стене.
— За покушение на вас их руки и головы должны были выставить над городскими воротами, — сквозь зубы пробормотал Деннис. — Они не заслужили уважения даже от Молчаливых Сестёр.
Больше всего потрудиться ему пришлось со здоровяком Хью; когда же и он воссоединился с дружками под стеной чужого дома, Деннис встал как-то неестественно прямо, запрокинул голову, словно борясь с чем-то. Усилия его, впрочем, оказались тщетны, и его стошнило прямо на трупы. Увидев это, Эйгон хрипло расхохотался.
— В этом нет нихрена смешного, — зло бросил слуга.
— А по-моему, смешно, — нервно хихикая, ответил принц. — Очень похоже, драконий стражник, что тебе прежде тоже не доводилось убивать.
— Конечно, не доводилось, — ощерился тот. — Я вступал в Драконью Стражу, а не в городскую или чью-либо ещё. Моей заботой должны были быть драконы, а не капризные хромые принцы.
— Хромые принцы тоже своего рода драконы, — философски заметил Эйгон и тяжело вздохнул. — Мне не следовало бить тебя. Ты этого не заслужил.
Деннис подошёл к нему, утирая рот, и протянул руку.
— Это значит, что я прощён? — воззрился на него юноша.
— Это значит, что нам пора сматываться, мой принц, — ответил тот. — Страже Староместа придётся долго доказывать ваше происхождение. Нам стоит вернутся в Цитадель — пусть разбираются с привратниками, архимейстерами и сенешалем.
Эйгон воспринял это как прощение и позволил себя поднять, однако через пару шагов он снова едва не оказался на мостовой, и лишь своевременная реакция Денниса уберегла его.
— Обопритесь на меня, мой принц, — предложил слуга, судя по тону, сам не веривший, что его помощь примут. Но у Эйгона уже не было сил на пререкания и споры о степени своей самостоятельности; к тому же, трости он по глупости сегодня лишился, и потому выбирать не приходилось. Возникла некоторая заминка с тем, с какой стороны кому лучше идти, чтобы не мешать другому; в конце концов, Деннису удалось кое-как согнуть левую руку, и Эйгон уцепился за пропитавшийся кровью рукав. Идти было откровенно неудобно, но и слуга, и его хозяин оказались слишком упрямыми и гордыми, чтобы в этом признаться.
— Деймон говорил, — произнёс Эйгон, когда вдалеке уже замаячили ворота Цитадели, — что если два рыцаря выберутся из одного боя вместе, то могут считать себя братьями по оружию и друзьями навек.
— Матерь Небесная не обделила братьями ни вас, ни меня, — хмыкнул Деннис. — Да и, если уж на то пошло, мой принц, мы с вами оба не рыцари.
— Неслыханно! — притворно возмутился Эйгон. — Принц предлагает дружбу, а ему отказывают!
— Принц сегодня расквасил мне нос.
— Я же извинился!
И оба, не сдержавшись, рассмеялись.
— Пообещайте мне, что больше не будете творить таких глупостей, мой принц, — со всей серьёзностью проговорил Деннис.
— Пообещаю, если ты расскажешь мне, как сдал этот чёртов экзамен, — Эйгон уже шипел от боли.
— Сперва мне придётся получить звено преподавания, чтобы я мог вас чему-то научить.
— Тогда тебе придётся потерпеть мои глупости, кандидат Деннис, — подначил слугу Эйгон.
Вопреки ожиданиям принца, через ворота их пропустили без всяких вопросов — видимо, в час волка, когда ночь темнее всего, их приняли за двух загулявших школяров. Дядя Вейгон тоже не проявлял особого беспокойства: ещё с улицы они увидели свет в одном из его окон, но, когда они переступили порог, их никто не встречал.
— Вернулись-таки? — раздался сухой, ничего не выражающий голос.
— Да, — дерзко ответил Эйгон. — Меня чуть не похитили!
— Судя по всему, они вовремя одумались, — архимейстер всё же соизволил появиться и теперь бледной тенью стоял в коридоре, с подсвечником в руке. — Видимо, они не догадались заткнуть тебе рот кляпом, и это их спасло.
Эйгон хотел было ответить что-то не менее едкое, но Деннис его опередил.
— Нам нужна помощь, архимейстер.
— Я вижу, — кивнул тот. — Ты пачкаешь кровью мои полы. Как невовремя ты, дорогой племянник, решил завалить экзамен: сейчас бы зашил своего слугу сам, а теперь это придётся делать мне. Принеси свечи, посмотрим, помню ли я что-то из медицины…
Дядя Вейгон срезал рукав Денниса и промыл рану кипящим вином; порез оказался не слишком длинным, но достаточно глубоким, чтобы его пришлось зашивать. Пока архимейстер орудовал иголкой, Деннис шипел, как разозлённый дракон.
— Теперь ты знаешь, что будут чувствовать твои жертвы, — утешил его Вейгон.
— Вы сообщите отцу о… том, что случилось? — с затаённой тревогой поинтересовался Эйгон.
— Нет, — отрезал дядя. — Иначе он прилетит сюда, чтобы расправиться со всеми ворами и душегубами Староместа лично. А сделать он это сможет только если подожжёт трущобы и порт. Боюсь, лорд Хайтауэр и купцы его помощи не оценят.
— Да, Вхагар привыкла поджигать толпы людей, да и в Староместе она бывала… — протянул принц.
— Но это не означает, что сегодняшний фарс сойдёт вам с рук, — сварливо сказал Вейгон, перерезая нить и откладывая инструменты в тарелку. Тяжко вздохнув, он с силой провёл ладонями по лицу, будто выжимая, стирая с него усталость, и продолжил: — Я поговорю с этим бестолковым болваном Эдгартом.
— Зачем? — переспросил Деннис, внимательно осматривая новый шрам. — Я вполне вам доверяю, к тому же шов аккуратный, рана простенькая — не думаю, что она вызовет проблемы.
— Я не о тебе собираюсь говорить, самовлюблённый ты тупица, а своём дорогом племяннике-бестолочи. Это обойдётся мне в пару бочонков арборского, что присылает мне Бейлон, но, думаю, я сумею уговорить Эдгарта провести ещё один экзамен месяца через два, а не в конце года.
— Зачем? — пришёл черёд Эйгона переспрашивать.
Горше вздоха Вейгон ещё из себя не исторгал. Поднявшись на ноги, он посмотрел на Эйгона как на пятилетнего мальчишку, спрашивающего, почему драконы такие большие и не падают с неба.
— Чтобы ты, дорогой племянник, получил это семь раз проклятое серебряное звено. О, боги милостивые, до чего эти двое меня довели?! Я, архимейстер Цитадели, даю взятку своему брату по Конклаву! Что дальше? Верховный септон освободит меня от обетов, чтобы я, на радость матушке, женился?!
Не переставая сокрушаться (более для вида, как полагал Эйгон) и качать головой, Вейгон забрал один из подсвечников и удалился в спальню, демонстративно хлопнув дверью.
Поутру их разбудил шум во дворе, где околачивался давешний трактирщик, напяливший на себя, кажется, самую лучшую одежду.
— М’лорд! — воскликнул он, увидев недовольного Эйгона в окне.
Принц, отчаянно не желая связываться с лестницей, раскрыл окно и недовольно проворчал:
— А ещё пораньше заявиться ты не мог?!
— Но вы сказали с утра…
— «С утра», — с расстановкой произнёс принц, — не означает «в час соловья». Деннис! Деннис, отдай этому человеку двух оленей.
Слуга, до того сонно моргавший в дверях комнаты, изумлённо распахнул глаза.
— И ещё три звезды, м’лорд! — напомнил толстяк.
— Двух оленей и три звезды, — поправил себя принц.
— Мой принц, — Деннис, кажется, был потрясён суммой не меньше, чем вчерашним происшествием. — Скажите мне, что это игорный долг, а не счёт за ужин.
— Это счёт за ужин, — невозмутимо ответил Эйгон.
— Он вас обдирает! Даже в Королевской Гавани можно весь вечер кутить в хорошем трактире, заплатив всего одного оленя!
— Я дал в залог этому человеку свой перстень. Отдай ему деньги, Деннис.
Слуга тихо выругался, но полез здоровой рукой в кошель и отсчитал требуемое. Встряхнув в руке монеты, принц бросил трактирщику оленя и по одному три медяка.
— Второй серебряный получишь, когда отдашь перстень. Кидай!
Мужик повиновался и, прицелившись, бросил перстень; разумеется, с первого раза он не попал, как не попал и на второй, и на третий. За несколько минут попыток трактирщик взмок, изгваздался в пыли и, судя по выражению лица, успел пожалеть, что связался с чёртовым богачом. У развернувшегося представления уже появились зрители из числа сенешальских слуг, каждую неудачу встречавших улюлюканьем и свистом. Наконец, когда Эйгон уже был готов смилостивиться и послать Денниса вниз, толстяк, тонюсенько взвыв от досады, размахнулся пошире и всё-таки закинул проклятый перстень в окно. Эйгон, поймав его, тут же насадил на палец и кинул оставшегося оленя.
***
Вейгон, разумеется, уговорил Эдгарта, и Эйгон твёрдо уверился, что Деймон с Визерисом были правы: нет такой проблемы, которую бы не решило вино. Все два месяца принц выходил из дядиных покоев только на лекции архимейстера медицины, посвящая всё остальное время зубрёжке, проверке знаний с Деннисом и их перепроверке с Вейгоном. Тот, к собственному удивлению, забыл со времён собственного обучения не так уж и много, а утерянные знания компенсировал требовательностью.
На фоне подготовки к экзамену оба принца позабыли о своей родне, и лишь благодаря Деннису, исправно посещавшему Воронятник, в Королевской Гавани знали, что дядя с племянником ещё не отравили друг друга своими сарказмами. Почти незамеченным в эти недели осталось скорбное письмо от бабушки Алисанны, сообщавшей о кончине принцессы Гейль от летней лихорадки. Дядя Вейгон встретил новость равнодушно — покинув Красный замок ещё до её рождения, младшую сестру он впервые увидел на турнире Золотого юбилея уже взрослой девушкой, оставшейся для него одним из многих лиц при дворе. Когда Эйгон сообщил ему о смерти принцессы, Вейгон соизволил поинтересоваться:
— Она была такой же дурой, как Дейла?
— Нет, — возмутился Эйгон. — Я не знал тётю Дейлу, но Гейль всегда утешала бабушку… Она иногда читала ей Семиконечную Звезду и писала её письма…
— О! — на лице Вейгона отобразилось неподдельное удивление. — Так она умела читать!..
Сказав это, он заставил Эйгона вернутся к очередному уроку.
В конце концов, тяжкие усилия принесли свои плоды и в седьмой день восьмого месяца 99 года от Завоевания принц вышел от архимейстера Эдгарта, гордо сжимая в руке выстраданное серебряное звено.
Едва получив долгожданное подтверждение своих врачебных навыков, Эйгон, подняв наутро тяжёлую после весёлой ночки голову, был встречен дядей с тарелкой дымящейся яичницы, всученной вездесущим Деннисом, которого, кажется, не брало похмелье.
— Счёт или астрономия? — вместо приветствия спросил архимейстер. Эйгон тут же распознал в вопросе грамотно расставленную ловушку и решил дядю разочаровать.
— История.
Медное звено за неё он получил за неделю до Святой Седмицы, вопреки собственным опасениям, без особого труда справившись с деяниями поздних Дюррандонов, генеалогией Гарденеров и достаточно подробно и беспристрастно, что признал сам тучный архимейстер Крей, пересказал события Восстания Святого Воинства и правления Мейгора Жестокого. Видимо, месяцы в библиотеках Красного замка и Драконьего Камня и знакомство с записями великого мейстера Бенифера не прошли даром.
К середине 100 года от Завоевания Эйгона его тёзка-праправнук чувствовал себя в Староместе так же уверенно, как на Драконьем Камне. Более того, он мог похвастать собственными связями: после экзамена по истории в коридорах Цитадели он сцепился в диспуте со школяром с Севера, в процессе экзамена отпустившим несколько критических замечаний о династии королей Простора, за что был выставлен привратником вон и не допущен к ответу. Как выяснилось, это оказался один из многочисленных племянников лорда Теомора Мандерли, Марлон; потомок дома, изгнанного Гарднерами с родовых земель, разумеется, не мог промолчать на таком вопросе. Сойдясь на том, что Мерн IX получил по заслугам на Пламенном поле, юноши быстро сдружились и вскоре вместе корпели над задачами архимейстера Вейгона, дорвавшегося, наконец, до обучения племянника любимой науке.
Марлон, не имея никаких шансов на фамильный титул и даже на выделение собственного лена, был отослан своим лордом-дядей в Старомест с тем, чтобы затем вернуться мейстером Белой Гавани. Убедить лорда Теомора в том, что Цитадель сама распределяет мейстеров по замкам, исходя из запросов лордов всех Семи Королевств, так и не удалось. Сам Марлон так и не решил, чего ему хочется больше: вернуться домой с цепью на плечах или сбежать оттуда раз и навсегда.
— По крайней мере, — как-то сидя в трактире — более приличном, чем тот, где принц заливал первую неудачу — успокаивал его Эйгон, — ты точно выйдешь отсюда мейстером, это уже величина неизменная.
— О, да, — воодушевился тот. — Обозначим её валирийским иероглифом
Ǣ и составим с её помощью следующее неравенство…
Эйгон не выдержал и засмеялся на весь трактир — уж очень похоже приятелю удавалось передразнивать дядю Вейгона. Когда тот читал лекции, то забывал обо всём на свете, погружаясь в мир цифр, постоянных и переменных, а голос его приобретал ту возвышенную интонацию, с которой менестрели воспевают прекрасных дам.
— И всё же, — сказал тогда Марлон. — Я был бы не против в один прекрасный день оказаться мейстером Драконьего Камня.
— А что ж не Красного замка?
— По поводу Красного замка я буду разговаривать с твоим дядей, — усмехнулся тот.
— Тогда тебе придётся сидеть в Цитадели ещё лет двадцать, если не больше — Аллар сидит в Малом совете только третий год.
— Все мы под богами ходим…
Особое удовольствие Эйгон получил, наблюдая, как на экзамене архимейстер Вейгон пытался найти изъян в решении племянника. С глубокой досадой в голосе он, однако, был вынужден признать его верность и выдать Эйгону, а за ним и Марлону, золотое звено. Оба юноши в итоге сошлись на том, что не будь на архимейстере его золотой маски, выражение его лица стало бы для них самой великой наградой.
За экономикой и счётом последовала астрономия, за изучением которой эйгоново представление о нормальном времени суток совершенно сбилось. Ночные наблюдения за небесными светилами, высчитывание траекторий движения странников, составление астрологических прогнозов переносились достаточно легко, но утренние подъёмы дяди, считавшего своим долгом разбудить всех и тем испортить им жизнь стали совсем невыносимыми. Когда после очередной учебной ночи он пожаловался Деннису на несправедливость мира, тот только усмехнулся:
— Будь это ваш дом, мой принц, я бы запер архимейстера в его комнате.
— Не думаю, что он бы это заметил, — проворчал Эйгон, рассматривая корявые заметки знамений, прочитанных намедни по звёздам.
К астрологии в Цитадели относились двойственно. Некоторые, например дядя Вейгон, порицали её как ненаучную дисциплину, не имеющую ничего общего с объективной действительностью.
— Шарлатанство! — бурчал архимейстер всякий раз, когда замечал племянника за составлением очередного гороскопа. — Что дальше? Занятия магией? Превращения дерьма в золото?
Другие архимейстеры, такие как Крей и его коллега-астроном Десмонд, предпочитали сверять свою жизнь с волей небес, рассчитывая, что это убережёт их от неприятностей.
Эйгон сам начал заниматься этим в надежде пролить свет на природу своих снов, но получавшиеся предсказания оказывались туманными, противоречивыми и расплывчатыми, оставляющими большой простор для интерпретации; иными словами, они не имели ничего общего с тем странным ощущением неправильной реальности, посещавшим принца в Первом и Втором сне, а также в грёзах о полёте.
Сперва он пробовал составлять гороскоп сам для себя, но уже скоро вера в них была подорвана. В конце пятого месяца 100 года звёзды предсказали ему скорых гостей; действительно, в последних письмах Деймон клялся, что вот-вот сбежит от своей Бронзовой суки и прилетит на Караксесе в Старомест. Однако через пару недель очередной ворон из Долины принёс неутешительное письмо, в котором брат коротко извинялся и откладывал визит, ссылаясь на некие неотложные дела, которыми его нагрузил отец.
Потом Эйгон составил гороскопы на всю семью, просиживая за ними ночи напролёт, но они не совпадали даже в мелочах. Когда звёзды предостерегали дядю Вейгона от опрометчивых поступков и рекомендовали вести себя сдержаннее, тот умудрился рассорится с сенешалем — дело дошло до того, что почтенные учёные мужи чуть ли не за цепи друг друга таскали по Конклаву. Когда же небесные светила советовали архимейстеру быть активнее, чтобы добиться своего, тот, напротив, мог целыми днями не появляться на улице. Хотя, успев достаточно хорошо изучить дядю, Эйгон пришёл к выводу, что тот мог тайно прочесть его записи и намеренно делать всё наперекор им. В любом случае, очень скоро и Эйгон разуверился в полезности гороскопов и сосредоточился на абстрактном изучении звёзд и странников.
А потом в первую неделю седьмого месяца с Драконьего Камня прилетел ворон. Письмо получил сам Вейгон и, прочтя, передал его Эйгону. Мейстер Герардис сообщал архимейстеру Вейгону, что его матушка, Добрая Королева Алисанна, тихо скончалась во сне в ночь на первое число сего месяца в почтенном возрасте шестидесяти четырёх лет.
У Эйгона к горлу подступили слёзы. Получается, тот раз на корабле с Драконьего Камня в Королевскую Гавань… был последним, когда они говорили наедине? И он больше ей не сыграет? А она не пойдёт навестить Среброкрылую? А последнее письмо? О чём он ей писал? О каких-то мелочах, что близится экзамен на бронзовое звено за астрономию, жаловался на дядины привычки… А она, о чём она писала? Кажется, о таких же мелочах: на Драконьем Камне ветрено, но тепло, что чувствует она себя немного лучше, что её часто навещает милая Рейнис с детьми, а отец был совсем недавно — он будет ещё более великим королём, чем Джейхейрис.
Печальные думы принца прервал звон колоколов Звёздной септы. Вейгон, до того неподвижно сидевший в своём кресле и таким же невидящим взглядом таращившийся в стену, как-то сразу встряхнулся, как собака после дождя, и поднялся.
— Пошли, — скомандовал он племяннику. — Наш всесвятейший сосед будет служить Неведомому за королеву. Нам с тобой нужно быть в первом ряду. Мы всё же принцы…
Как оказалось, сенешаль и лорд Хайтауэр тоже уже были в курсе: у порога дома Таргариенов ждала карета, затянутая чёрным шёлком. Едва ли архимейстер обратил на это внимание, но почётный эскорт из городской стражи он принял как должное. Эйгону некстати подумалось, что дядя, сколько не старался, так и не сумел за эти годы вытравить из себя своё королевское происхождение. Всё-таки в его жилах текла кровь драконьих королей, и некоторые их привычки и правила поведения, очевидно, стали такой же неотъемлемой частью Таргариенов, как валирийская внешность. По пути в септу Эйгон внезапно спросил:
— Скажите, дядя, а как давно вы были в септе?
— В 96 году, — не задумываясь, ответил тот. — Когда верховный септон отпевал Мейгеллу. Чудачка она всё-таки была, но, видимо, такие и идут в септы.
— А до этого? До каких-нибудь похорон?
Тут архимейстеру пришлось взять паузу побольше, за время которой Эйгон сам задумался над собственным вопросом.
— Не помню, — не слишком уверенно ответил он. — Может быть, перед принятием обетов, а может быть и ещё раньше, в Красном замке.
— Поэтому септа Мейгелла приходила к вам? Знала, что вы сам не придёте.
— Вероятно, — архимейстер пожал плечами, звякнув цепью, и стал прилаживать на затылке кожаные ремешки своей золотой маски. — Может, матушка просила её приглядывать за мной, вот она, сердобольная, и старалась.
Пожалуй, едва ли не впервые на памяти Эйгона дядя говорил о родне без тени ехидства. Что ж, подумал принц, каждый скорбит по-своему.
Поминальная служба в Звёздной септе собрала едва ли не весь Старомест. Эйгон стоял между дядей и лордом Хайтауэром и мог во всех подробностях наблюдать сложный ритуал богослужения у алтаря Неведомого. Верховный септон, невысокий и самую малость полноватый, в высокой хрустальной тиаре кадил так, что от благоуханного дыма ладана и мирра солнечные лучи, рассеиваемые Хрустальной Звездой под куполом, казались почти осязаемыми; когда он преклонял перед алтарём колени, богато расшитые полы его чёрного одеяния придерживали двое Праведных, в то время как ещё двое подносили раскрытую Семиконечную Звезду; ещё семеро святых отцов сопровождали его при шествии от алтаря Неведомого к алтарю Отца, где Святейший испросил у него справедливого суда и милости для души Доброй Королевы. Хор семилетних мальчиков красивыми голосами выводил слова молитв и гимнов, иногда даже попадая в ноты; Эйгон поморщился — неужели ради покойной королевы во всём Староместе нельзя было найти кого-нибудь поприличнее? Следующей же ночью принцу приснилась чудесная мелодия, печальная и торжественная, исполненная выворачивающей душу наизнанку скорбью и, проснувшись, Эйгон не удивился, когда обнаружил, что подушка промокла от слёз.
За завтраком Вейгон неожиданно для племянника посетовал:
— Мне жаль.
— Чего? — удивился Эйгон.
— Когда умерла Мейгелла, хоронил её я. Она была септой, но родилась Таргариеном, и тело её нужно было предать огню.
Архимейстер принялся рассеянно крутить золотой перстень на тощем пальце.
— Эти септоны хотели похоронить её, но я настоял на погребальном костре. «Она от крови дракона, — сказал я им, — она пришла в этот мир в огне, и покинет его так же». Разумеется, они уступили.
— И костёр зажгли вы?
— А больше некому, — горько усмехнулся Вейгон. — Мать уже не летала, моему отцу было некогда, а твоему было всё равно. Твоего брата, я имею в виду твоего одраконенного брата, я не виню: вы её никогда не видели. Зажечь костёр было моим долгом. Мать потом написала мне длинное письмо с благодарностями за это. Мне жаль, что я не смог сделать этого для неё.
Сказав это, архимейстер тряхнул головой, будто отгоняя этим грустные мысли, и стал хлебной коркой собирать растёкшийся по деревянной тарелке яичный желток. Когда он поднялся из-за стола, то снова облачился в невидимую, колючую броню вечно хмурого учёного-отшельника, презирающего всё и вся во всём мире за пределами своего кабинета.
— Возвращайся к астрономии, — велел он. — Нам делать больше нечего. И на твоём месте я бы подумал, что изучать дальше.
Эйгону только и оставалось, что кивнуть. День снова потёк за днём, складываясь в недели и месяцы; прибавив к нарождающейся цепи бронзовое звено, Эйгон, подумав, снова вернулся к меди, с головой закопавшись в то, что было известно об истории Старой Валирии.
Древние свитки, исписанные ровными строками валирийских иероглифов, повествовали о днях величия Фригольда, когда Сорок Великих домов правили половиной Эссоса, выводя на поле битвы громадные армии, в то время как в небе над ними парили десятки и сотни драконов. Таргариены, бывшие в те времена далеко не самым могущественным семейством драконьих владык, сейчас представляли собой лишь бледный отблеск минувших дней. Со смертью старого Балериона затух последний уголёк, зажжённый во времена былой славы валирийцев.
Блестяще выдержав второй экзамен у архимейстера Крея — иного от истинного наследника Валирии от него и не ждали — Эйгон не оставил своих валирийских исследований и с началом нового 101 года стал планомерно перечитывать всё, что касалось драконов. Начав с «Неестественной истории» септона Барта, он исправил свои собственные «Записки о последних днях Балериона», чем заслужил скупую похвалу дяди:
— Теперь их хотя бы можно воспринимать серьёзно, — кивнул тот. — По крайней мере, в части, не касающейся бартовых размышлений о драконьей природе.
После он принялся за андальские летописи, в которых содержались легенды Века Героев. Сравнив несколько версий баллады о Сервине Зеркальном Щите, Эйгон пришёл к выводу, что убитый героем дракон Урракс был по крайней мере в два раза больше, чем Балерион в момент смерти, что вызвало у него самого недоумение:
— Как же он тогда летал? — делился он сомнениями с Марлоном и другими знакомыми школярами. — Когда Визерис оседлал Балериона, то еле-еле смог оторвать его от земли и заставить облететь вокруг Королевской Гавани. Он даже до Драконьего Камня не дотянул бы — собственный вес тянул его вниз, к тому же он, очевидно, болел и быстро уставал. Если Урракс был ещё больше, то откуда он брал в себе столько сил, чтобы носить свою тушу?
— Драконы в целом плохо поддаются объяснению, — вставил Адриан Хилл. Будучи бастардом лорда Тарбекхолла, по достижении совершеннолетия он был поставлен перед выбором: Цитадель, септа или Стена. Имея мало склонностей к праведной жизни и ещё меньше желая морозить зад на Севере с одичалыми, юноша принял единственное возможное решение и жалел сейчас лишь о том, что не может стать рыцарем. — Животное из плоти и крови, изрыгающее пламя, и к тому же способное летать? Звучит так же невероятно, как сказки Первых людей.
— Не летай твой дед, благослови его Семеро, по всему Вестеросу, многие были бы уверены, что драконы выдумка, — поддакнул Марлон. — А что до Урракса… то, быть может, он и не летал, потому что был таким здоровым? Как бы иначе Сервин его победил?
Здравое зерно в его рассуждениях было, но Эйгон предпочёл попросить дядю перепроверить собственные рассуждения.
За андальскими летописями пришло время валирийских свитков. Многие из них едва не рассыпались в прах от времени, и Эйгон торопился их переписать, чтобы знания, которые те хранили, не оказались безвозвратно утраченными. Переводя с валирийского языка на общий, он столкнулся с той же проблемой, с какой в своё время столкнулся Барт: за века, минувшие с Рока Валирии, не осталось людей, способных воспринять весь смысл валирийского текста целиком, в том его виде, в каком он был записан. Многие обороты казались слишком громоздкими и сложными, а метафоры — настолько образными, что продраться сквозь них было весьма затруднительно, а уж перевести на общий без потери части смысла и вовсе невозможно.
Однако кое-каких успехов Эйгон всё-таки достиг. Так, он обнаружил, что его предки всё-таки выделяли у драконов два пола, который с некоторой долей условности можно было перевести как мужской и женский. Сами валирийцы называли их самцов
perzys, а самок
ānogar. К такому выводу они пришли, установив, что, во-первых, после брачного танца яйца всегда несёт только одна особь; во-вторых, струя пламеня, выдыхаемая во время ритуала другим драконом как минимум вдвое ярче, длиннее и горячее, чем пламя первого, и яиц он, в отличие от него, не откладывает. Кроме того, в названия полов валирийцы вкладывали и смысл философский:
perzys вдыхает в своих потомков жизнь и огонь, текущий в их жилах вместе с кровью, которую даёт им
ānogar.
С горячностью религиозного фанатика он изложил свои открытия дяде, но тот лишь равнодушно пожал плечами: Вейгон Бездраконный не простил драконьему роду своего не проклюнувшегося яйца и теперь наказывал его своим полным безразличием. Другие мейстеры высказали больше заинтересованности, но вступили в полемику, обвинив Эйгона в неверной интерпретации фактов — мол, молодой кандидат всё неправильно понял, и на самом деле
ānogar значит для валирийцев слишком много, чтобы признавать право на её передачу за особью женского пола, ведь старшинство переходит по кровному родству от отца к сыну, а значит
ānogar подразумевает мужской пол.
Отстаивая свою позицию в развернувшейся дискуссии, Эйгон написал деду с просьбой разрешить ему вернуться на Драконий Камень — в старой библиотеке Таргариенов он мог найти новые сведения, раньше по неведению показавшиеся ему непонятными или неважными. Не особо рассчитывая на королевскую щедрость, принц послал письма ещё и отцу с Визерисом, прося выслать ему старые свитки или хотя бы их точные, дословные списки.
Ворону требовалось около недели, чтобы достичь Королевской Гавани, и ещё не меньше месяца Эйгон предполагал на поиск братом (в чью помощь верилось больше) нужных материалов. Он допускал, что получит скорее письмо за подписью короля с приказом не заниматься ерундой и даже начал составлять аргументированное возражение на него. У богов, однако, были свои планы.
В конце второго месяца 101 года на пороге дома архимейстера Вейгона возник гонец в чёрно-красных одеждах, покрытых толстым слоем пыли. Почему-то с жалостью взглянув на Эйгона, посланец принял поднесённый Деннисом кубок с водой, утёрся и хрипло произнёс:
— Мой принц, архимейстер, наш государь шлёт вам обоим своё королевское приветствие и послание.
— А мы шлём ему своё архимейстерское, — едко бросил Вейгон, поправляя болтающуюся на шее золотую маску. Эйгон с тревогой взглянул на дядю: если дед решил так отреагировать на его просьбу, то ничего хорошего от этого ждать не приходится.
Гонец тем временем коротким кинжалом распорол свой широкий пояс и извлёк из него кожаный свёрток, в котором скрывался конверт плотной бумаги, в центре которого гордо красовалась большая чёрная печать с трёхглавым драконом. Сломав печать, дядя извлёк письмо, оказавшееся довольно скупым. Читал он его с самым отстранённым и беспристрастным видом, а закончив, только и произнёс:
— Седьмое Пекло!
Переданное им Эйгону письмо гласило:
«Архимейстеру Вейгону в Цитадели, нашему сыну,
И принцу Эйгону Таргариену, нашему внуку,
Королевское приветствие и отеческое благословение!
Сим извещаем вас, что наш возлюбленный сын и наследник, а также ваш брат и отец, Бейлон, принц Драконьего Камня, по воле и допущению Семерых скончался в седьмой день второго месяца сего года после скоротечной болезни, последовавшей за несчастным случаем на охоте. Глубокая и неизбывная скорбь навек поселилась в сердце нашем. Повелеваем вам немедленно и безо всяких отлагательств прибыть к нашему двору в Королевскую Гавань.
Джейхейрис, первый своего имени, король».
