***
Осмотр, который Эйгон провел вместе с Деннисом под бурчание Рунцитера и внимательным взором леди Хайтауэр, подтвердил первоначальный диагноз. Сказать, что король умирал было нельзя; он медленно угасал, причём разум его угасал быстрее тела и руководить королевством Джейехерис уже не мог. Однако, Малый Совет категорически отверг предложения о регентстве: — Провозглашение регентства принесёт нам больше вреда, чем пользы, — покачал головой лорд Отто. — Регентство подразумевает слабого короля, слабый король подразумевает уязвимое королевство, а уязвимое королевство захотят атаковать враги. Князь Дорна не упустит шанса снова нас укусить, а ответить ему должным образом мы не можем – коль скоро Его Милость болен, у нас только два взрослых драконьих всадника. — Эйгон в любой момент может оседлать Вхагар, — напомнил Визерис. — Это спорный вопрос, мой принц, — уклончиво ответил десница. — Запрет короля можно обойти в случае острой необходимости, например, войны, но зачем же до неё доводить? Как ни старался Эйгон сдержать смех, прикусывая щёку, у него это не вышло: — Скажите, лорд Отто, зачем заставлять жену рожать детей, если риск умереть при родах также велик, как риск умереть на войне? — Я не совсем уверен, что это подходящая аналогия… Конечно, аналогия была не совсем подходящей, учитывая, что бедняжка Эймма раз за разом не могла доносить дитя до срока, а леди-жена самого Отто настолько ослабла после очередных родов, что умерла вместе с их маленьким сыном от простой простуды. Что уж далеко ходить: Эйгон не знал своей матери по той же самой причине. — Разумеется, подсчётов никто не вёл, но некоторые мейстеры утверждают, что статистика такова, — пожал плечами принц, идя на попятный. Ни в тот день, ни в последующие регент так и не был назначен; фактически, его роль принял на себя Визерис как наследник престола, при активном – по мнению Деймона даже слишком активном – посредничестве десницы. Эйгон с высоты своего стального звена законника не видел в этом ничего сверхъестественного: Завоеватель учредил должность десницы как раз для помощи в управлении государством и именно этим занимался лорд Отто. Будни самого Эйгона стали ничуть не менее насыщенными, чем в Цитадели. Заняв свои старые покои, принц обычно покидал их незадолго до полудня, готовясь к новому дню и готовя к нему ногу. Первым в списке дел стал визит к королю: вместе с двумя помощниками Рунцитера и Деннисом, он наблюдал за манипуляциями Великого мейстера над королём, или проделывал их сам. Самого Рунцитера Эйгон находил пустоголовым болваном, которого с лёгкостью мог заменить любой из его друзей-школяров; однако, отчасти из профессиональной солидарности, отчасти из уважения к мейстерской цепи, юноша предпочёл дипломатию открытой вражде со стариком и постепенно привёл Великого мейстера к своему знаменателю. Сдав Джейехериса на руки леди Алисенте, оказавшейся, к её чести, весьма способной сиделкой, несмотря на свой нежный возраст, Эйгон вместе с Деймоном отправлялся на заседание Малого Совета. Новых членов мог бы ввести в него король или его регент, но первый вспоминал мёртвых детей, а второго не существовало, поэтому братья престолонаследника хотя и участвовали в обсуждениях, права голоса не имели. Спустя пару недель, Эйгон пришёл к мысли, что Семи Королевствам, пожалуй, повезло с десницей: лорд Отто оказался хорошо образованным, подкованным в законах и нравах державы человеком, способным учесть и сбалансировать интересы крупной знати, мелкого дворянства и даже горожан. Лордом Лиманом Бисбери был доволен ещё дядя Вейгон и его племянник согласился, что мастер над монетой умеет не только хорошо считать драконов и оленей, но и знает, как их достать и на что потратить. После смерти лорда Меймиона Селтигара и Великого Совета, кресло мастера над кораблями вновь предложили Корлису Велариону, но лорд Приливов предпочёл отказаться от адмиральства, лелея оскорблённую гордость; в конце концов, на его место пришёл лорд Гилберт Редвин, кузен лорда-командующего гвардией. Эйгон не разбирался в корабельном деле, но заметил, что лордом Редвином двигало честолюбие и желание превзойти Веларионов – стать наследственными адмиралами при новом короле. Заседания, как правило, проходили однообразно: Рунцитер давал отчёт о здоровье Его Милости, Эйгон вставлял пару комментариев, после чего Совет до обеда разбирался с текущими делами, рассматривал прошения и жалобы. После братья как правило обедали в узком семейном кругу, подразумевавшим только Эймму – Рейниру ещё считали слишком маленькой для общего стола; за столом братья старались не говорить о делах, но периодически в них всё-таки скатывались. После обеда и до глубокой ночи Эйгон, как правило, был предоставлен самому себе; в это время он с головой погружался в неисследованные летописи, хроники и трактаты, проматывал десятки футов валирийских свитков, переписывая иероглифы буквами общего алфавита, упражнялся в каллиграфии – одним словом, отдыхал от общения с людьми. Конечно, изредка приходилось вылезать из библиотеки и оккупированного отцовского кабинета, чтобы поужинать или навестить деда, но в целом покой Эйгона никем не нарушался. Весь Красный Замок, весь королевский двор словно вымер – в коридорах придворные старались передвигаться потише, понезаметней, словно любое слово или громкий звук могли потревожить покой умирающего короля. Когда Эйгон приходил к деду вечером, тот, как правило, уже спал или отходил ко сну, убаюканный голосом Алисенты. Девочка-сиделка, несмотря ни на что, аккуратно исполняла все предписания мейстеров, кормила государя, давала ему лекарства и развлекала его чтением, отдав всю грязную работу на откуп слугам, которыми командовала весьма умело. На столике между её стулом и кроватью Эйгон всегда видел только две книги: Семиконечную Звезду и «Неестественную историю драконов» септона Барта, причём Джейехерис, когда был в сознании, отдавал предпочтение второй перед первой. И одиннадцатилетняя дочь десницы старательно читала малопонятные слова и витиеватые конструкции. Из-за них «Неестественная история» приобрела форму не научного труда, а скорее сборника легенд, где весьма поэтично пересказывались неверно истолкованные идиомы и принятые за цветистые метафоры термины. — А ведь я, помнится, прислал ему исправленную версию «Записок о смерти Балериона», — с горькой усмешкой заметил как-то Эйгон. Алисента поёрзала, очевидно, не зная, что можно сказать на такое. — Его Милость очень любил септона Барта и ценил его труд, — подумав, выдала она. — Ничуть не сомневаюсь. — Если хотите, я могу почитать ему ваши «Записки», — предложила девочка. — Чего ради? — вздохнул Эйгон, присаживаясь на соседний стул. — Он ведь просит читать ему Барта. Он даже узнаёт меня через раз. Алисента снова посмотрела в книгу, стараясь вникнуть в написанное. Принц подумал, что отрывать её не совсем вежливо, но не смог не спросить. — Что ты думаешь о Барте? — Септон Барт был хорошим человеком, искренне преданным Его Милости, — начала та. — Нет-нет, я не о человеке, — поморщился юноша; кажется, он забыл, как разговаривать с детьми. — Что ты думаешь о его книге? О том, что он написал? Маленькая леди Хайтауэр задумалась. — Он пишет слишком сложно о сложных вещах, — наконец ответила она. — О том, что сам плохо понимает. — И прячет своё незнание в словесных кружевах, — закончил за неё Эйгон и довольно улыбнулся; девочка определённо не дура и станет хорошей парой для любого лорда – сильному она станет опорой, умному – советником, а за глупого она будет делать всё сама. — Драконы вообще очень странные существа, — продолжила между тем Алисента. — Септа Бета говорила, что раньше, до Завоевания, их считали исчадиями Пекла. — А потом? — Потом пришёл Эйгон Завоеватель и сжёг тех, кто так считал. — Верно, — с усмешкой согласился Эйгон и осторожно потянул ногу, разминая мышцы. — Но, если говорить честно… Я бы не хотела иметь дракона, — огорошила его девочка. — Почему? — Они страшные и… Zaldrīzes может тебя сожрать. Эйгон скривился, как от зубной боли; благородно рычащее «залдри-изес» у дочки десницы превратилось в какое-то хрюкающее «золтрюзис». Думать про то, как она склоняет слова по падежам и знает ли разницу между солярными и лунными существительными не хотелось. — Языки явно не твоё, — прокомментировал юноша. — Простите, мой принц, — леди опять покраснела. — Мне пришлось оставить свои уроки, когда отец привёл меня помогать мейстерам ухаживать за Его Милостью. Я обещаю, что освою валирийский! — Не нужно давать лишних обещаний, — отмахнулся Эйгон. — Но со стороны твоего отца было жестоко отправлять тебя сюда. Девочкам твоего возраста не положено даже видеть такое. На самом деле Эйгон понятия не имел, положено или не положено одиннадцатилетним леди выхаживать стариков, но от того, что Отто запер родную дочь в комнате, в дверь которой ежедневно стучался Неведомый, принца коробило. — Это наш долг, — скромно, но с недетским достоинством ответила тогда Алисента. — Мой лорд-отец служит Его Милости десницей, а я помогаю им обоим по мере своих сил. В этом мой долг как дочери и как верной подданной нашего государя. Перед следующим заседанием Совета лорд-десница отвёл Эйгона в сторону и весьма строго высказал ему своё мнение о неподобающих темах для разговоров, подразумевая, очевидно, критику в свой адрес. В ответ Эйгон в том же тоне изложил свою позицию о неподобающих занятиях; Хайтауэр в ответ только поджал губы, ничуть не хуже дяди Вейгона, и отошёл. Принц подумал было, что после этой пикировки лорд Отто отзовёт дочь, но через день, как и через неделю, и через две Алисента всё также находилась подле угасающего Джейехериса. В определённый момент стало ясно, что убрать девочку вообше не выйдет – Старый Король стал принимать её то за Визерру, то за Сейеру и постоянно желал видеть её около себя. То, что рыжие вьющиеся локоны ничуть не похожи таргариеновское серебро и белое золото его нисколько не смущало, как не смущало его то, что под него подсовывали нужник и кормили с ложечки мягкой кашей. Как-то раз Деймону и Эйгону довелось наблюдать процесс кормления короля: леди Алисента зачёрпывала серебряной ложечкой едва тёплую протёртую картошку, показательно дула на неё, после чего подносила королю и вытирала ему рот, пока он проглатывал то, что не требовало жевания. — Как думаешь, они его травят? — прошептал на ухо брату Деймон. — Не думаю, — нахмурился Эйгон. — Я бы заметил. Деймон разочаровано хмыкнул. — Но то, что она шпионит для своего папаши, ты не отрицаешь? — А это имеет значение? Брат мой, наш дед считает, что его выхаживают его дети, умершие чуть ли не двадцать лет назад. Какие тайны у него может выведать десница? — Кто знает? — пожал плечами старший принц. — Деймон, он умирает, — на всякий случай напомнил Эйгон. — Я заметил. Поделать с этим никто ничего не мог. Ещё через несколько дней Джейехерис прогнал от себя всех мейстеров, включая Рунцитера, и позволил приближаться к своей постели только Алисенте, которую теперь твёрдо считал вернувшейся из Эссоса Сейерой, и младшего внука, покорно принявшего на себя роль старшего сына. Пока девочка отвлекала короля разговором или чтением, Эйгон как мог быстро осматривал деда, растирая пролежни и разгоняя кровь, всыпал тёртое лекарство в очередную порцию каши, с каждым разом всё уменьшавшуюся в размерах, готовил отвары и мази на день. Теперь он заходил в королевские покои не меньше четырёх раз в сутки, задерживаясь порой, на час-полтора вместо нескольких минут как раньше. На все вопросы на Малом Совете он давал один возможный ответ: — Стабильно плохо. Лучше не становится. В конце восьмого месяца 103 года Джейехерис стал отказываться от еды. Несколько дней повара Красного Замка в тесном сотрудничестве с двумя королевскими сиделками пытались изобрести что-то, что могло устроить государя, но безуспешно. Тогда Эйгон, раздражённый, невыспавшийся и изгвазданный выплюнутым тыквенным пюре, заявился к ожидающим его членам Малого Совета и зло бросил: — Если боги будут милостивы – пара дней. Если нет – неделя. В богато украшенной палате воцарилась мёртвая тишина. Все давно понимали, к чему идёт дело, но отсутствие определённости вселило в них уверенность, что так будет ещё очень долго. А тут поставили срок. Наконец, справившись с волнением, Визерис приказал Рунцитеру: — Пошлите ворона на Дрифтмарк. Скажите нашей кузине, что король умирает. — Принцесса Рейнис знает о состоянии короля, но до сих пор не пожелала приехать, — осторожно напомнил лорд Отто. — Кроме того, я полагаю, что лорд Корлис может использовать это как шанс захватить Железный Трон – флота Веларионов хватит, чтобы блокировать Королевскую Гавань, а Мелеис... — Лорд Отто, — оборвал его будущий король; Эйгон подумал, что впервые видит в старшем брате государя. — Принцесса Рейнис его внучка и наша кузина. Она имеет право знать, что её дед одной ногой уже стоит на погребальном костре. — Я бы сказал, что уже двумя, — заметил Эйгон и щелчком стряхнул с рукава ошмёток тыквы. — Пошлите ворона, Рунцитер. Мы будем рады кузине и её семье, — невозмутимо закончил Визерис. — Можете добавить, что нам нужна поддержка родственников в тяжёлый час. — Как пожелаете, мой принц, — поклонился Великий мейстер и посеменил на воронятню. Рейнис прилетела на Мелеис следующим же днём, на несколько часов опередив «Отважного адмирала», принёсшего на своём борту лорда Приливов и его детей. Семейное воссоединение вышло сдержанным и даже прохладным, но общее горе сближает; пока Эйгон, как и Алисента, почти не выходили из королевских покоев, Визерис сумел вернуть некоторую толику старой приязни у кузины, а Деймон сумел расположить к себе Морского Змея. Вечером 4 дня девятого месяца Джейехерис так и не смог заснуть; король не обращал внимания на читающую ему Алисенту, отбрасывал и проливал на себя кубки и чашки с маковым молоком, метался в постели, не находя себе места и стонал. В какой момент Эйгон осознал, что ничего уже сделать нельзя, он так и не понял. Принц закрыл «Неестественную историю» из рук девочки и отложил книгу в сторону. — Сейера, Сейера!.. — звал сбежавшую дочь её умирающий отец. — Ваша Милость? — переспросила Алисента. Как правило, после такого начала дед убеждался, что та, кого он звал рядом, и продолжал что-то ей рассказывать; это позволяло девочке не брать на душу грех лжи умирающему. — Сейера, где ты? Сейера, пожалуйста… Вернись, дочь моя! — продолжал причитать Джейехерис. — Я давно простил тебя! Простил почти сразу! Сейера, пожалуйста, прости меня!.. — Боги простят вас, мой король, — с мокрыми глазами еле вымолвила Алисента, но тому не была дела ни до неё, ни до богов. Дыхание его стало хриплым, тяжёлым и всё более редким. — Сейера… Пожалуйста… Прости… Джейехерис, первый своего имени, судорожно вдохнул, выпучив глаза, как-то рвано выдохнул и испустил дух. Минуту в комнате стояла тишина, казавшаяся почти оглушающей после стонов и молений умершего. Эйгон с трудом сглотнул и заставил себя приблизиться к мёртвому деду; на лице его застыло выражение жалкое, молящее – с таким лицом умирают не короли, а голодные бедняки, не получившие кусочка хлеба. Принц собрал всю смелость, какая у него только была, и провёл рукой по влажному дедову лицу; глаза закрылись, а гримаса немного разгладилась. Едва он сделал это, как Алисента разразилась рыданиями; всё, что копилось в ней эти долгие месяцы, выливалось теперь со слезами и соплями. Эйгон, не зная толком как её утешить, отыскал платок и принялся вытирать ей лицо. — Ну же, перестань. Ему теперь не больно, он не страдает. Он вместе со своей Доброй Королевой и с детьми. Успокойся. Кое-как маленькая леди перестала плакать, но на смену слезам пришли сухие подвывания и икота; Эйгон заставил её выпить воды. — Давай, успокойся, — повторил свою просьбу принц. — Леди себя так не ведут. Как будто бы, этот аргумент подействовал лучше всего. — Вот что мы сделаем. Ты пойдёшь сейчас к своему отцу и всё раскажешь. Думаю, он найдёт, что тебе сказать, а то я не очень силён в утешении маленьких леди. Хорошо? — А-а-а вы? — А я пойду к своей семье, — просто ответил Эйгон. — А-а к-король? — Нашего короля теперь зовут Визерис. А покойному королю теперь нужны только септон и Молчаливые Сёстры. Ну же, ступай. Он буквально вытолкнул девочку в коридор и проследил, как она, подобрав юбки, бежит по коридору. Эйгон снова обернулся на мёртвого короля. Тело, как ему было и положено, никуда не делось. — Подожди, я скоро, — зачем-то сказал юноша и, притворив дверь, похромал по коридору в противоположную сторону. За ближайшим же поворотом стояли сир Гаррольд и сир Клемент, охраняя дверь в бывший будуар королевы Алисанны. — Пошлите за лордом-командующим, — велел им Эйгон и постарался придать лицу как можно более спокойное выражение. В комнате, сидя на диване, тихо переговаривались между собой Эймма и Рейнис, а Визерис, Корлис и Деймон молча пили вино у камина. Эйгон некстати подумал, что совместное молчание мужчин гораздо содержательнее бесконечных разговоров женщин. Толстый ковёр заглушал его неровные шаги и стук трости; принц приблизился к старшему брату и прежде, чем удивление на его лице успело смениться подозрением и осознанием свершившегося, Эйгон проговорил, неожиданно деревянным тоном: — Его Милость король Джейехерис изволил скончаться. Пожалуйте царствовать, мой государь. С этими словами он, а следом и поднявшиеся Деймон с Корлисом, и понявшие всё раньше мужей женщины преклонили колени.***
Со смертью Старого Короля, казалось, с Красного Замка сняли проклятие: сонный, затаившийся, мрачный королевский двор будто вздохнул с облегчением, начертал на груди семиконечную звезду, сбросил оцепенение и вернулся к той бурной и кипучей деятельности, каковую он вёл до этого. Официально объявленный траур хотя и тяготил – придворные носили его уже несколько месяцев и откровенно устали от тёмных и закрытых одежд – но не мешал никому смеяться в коридорах, шутить и громко разговаривать. Настроение горожан Королевской Гавани ещё более повысилось, когда на утро после смерти Джейехериса в столицу прилетел белый ворон, возвещавший о приходе весны. Не успевший сделать ровным счётом ничего, Визерис тут же был прозван Весенним Королём и стал так же популярен, как когда-то его отец. — Как странно, — отрешённо заметил через день Эйгон, выбираясь по утру из остывающей ванны. — Все как будто забыли, что пару дней назад у нас был другой король. — Так и есть, мой принц, — подтвердил Деннис, обтирая хозяина мягким полотенцем. – Слуги и двор уже давно похоронили Старого Короля и только ждали его последнего вздоха. — Я слышал, в Вольных Городах говорят: смерть архонта – это всегда праздник. — Не думаю, что это применимо к нам, мой принц. Архонты – тираны. Они знают, что власть их эфемерна, поэтому спешат нажиться на своём городе и горожанах. Помяните моё слово, пройдёт пара лет и народ Вестероса будет вспоминать вашего деда с благодарностью и большим почтением. Таков удел великих королей – их забывают, стоит им испустить последний вздох, но их нарекают великими спустя время после смерти. — Какие глубокие мысли для слуги, — усмехнулся Эйгон. — Не только вы учили историю, милорд. День был чрезвычайно важным: в Драконьем Логове должны были предать огню тело Старого Короля и провозгласить начало правления Короля Молодого. Вопреки всеобщей радости и собственным взглядам, Эйгон предпочёл одеться как можно более строго: никаких драгоценностей, кроме отцовского кольца с рубином; серебряные волосы сплетены в тугую косу и прихвачены чёрной лентой; черным был и излишне узкий камзол с минимальным количеством вышивки. Раздался неловкий стук в дверь, и в комнату вошёл Визерис. Также облачённый во всё чёрное, будто брат Ночного Дозора, Весенний Король нёс на голове еле заметный в волосах обруч из белого золота – заместитель короны, которую на него возложит в Староместе Верховный Септон. — Мы с тобой будто на Стену собрались, — озвучил свои мысли Эйгон. — Зачем ты постучался? Ты теперь король, весь замок твой. — Я ещё не забыл простые правила вежливости, — ответил Визерис. — О, вот увидишь, это скоро пройдёт. Так чем я могу служить королю? — Брось это, — поморщился молодой государь. — Ты всё ещё мой брат и всегда им будешь. — Отрадно слышать. — Мне нужен твой совет. Точнее, совет трёх твоих медных звеньев. — Так ты пришёл не ко мне, а к моей недоделанной цепи? Я так и знал, — продолжал ёрничать Эйгон и добавил уже серьёзнее. — Так что случилось? — Я тоже читал хроники, — начал издалека брат, подойдя к столу и разглядывая лежащие в организованном беспорядке записи и книги. — Во всех, что были написаны после восшествия на престол деда, Мейегор называется либо Жестоким, либо Узурпатором… — Чаще и то, и другое вместе, — вставил принц. — Да. Реже вспоминают про старших сыновей Эйниса и братьев Джейехериса. — С такой судьбой их вспоминать и не хочется. — Я как раз об этом, — подошёл к главному Визерис. — Имел ли Мейегор право на Железный Трон? — Да, но в порядке первородства, — не задумываясь ответил Эйгон. Вопрос этот в своё время немало его занимал, и он успел составить своё мнение о событиях более чем полувековой давности. — Завоеватель назвал своим наследником Эйниса и в его роду должна была наследоваться корона. Мейегор после смерти брата нарушил права своих племянников и узурпировал трон. — То есть, его власть была незаконной? — У него был Балерион и Вхагар, Чёрное Пламя и Тёмная Сестра. Вот закон, по которому он взошёл на Железный Трон. — Который должен был перейти к Эйгону Некоронованному. — Да, а после его смерти – к его братьям, Визерису, а потом и Джейехерису. — Так я первый король своего имени или всё-таки второй? — несмело улыбнулся Визерис. — Дед никогда не упоминал о своих братьях, как о королях. — То, что они были малы или проиграли войну не лишает их права на корону, — возразил Эйгон. — Деду тоже пришлось полтора года царствовать при регентстве. А что до количества твоих предшественников, то выбирать тебе. Визерис Первый – звучит неплохо, но Визерис Второй подразумевает, что у династии уже есть история, а одно это уже само по себе серьёзный аргумент. — Я сделаю тебя мастером над законами, — рассмеялся Визерис. — Подумать только, пять лет в Цитадели и мой брат стал крючкотвором! — Рыцарем пера и чернильницы, — кивнул Эйгон, не упустив случая поиронизировать над собой. — Но место в Совете прибереги для какого-нибудь важного старика. В дверь снова постучали и на пороге возник сир Райам Редвин в безупречно белом плаще, сверкающий начищенными доспехами. — Ваша Милость, всё готово. Пора. — Скажите, сир Райам, когда я привыкну, что меня зовут «Милостью»? — поинтересовался Визерис, выходя из комнаты. Лорд-командующий промолчал, верно распознав вопрос как риторический. Эйгон невольно вспомнил события одиннадцатилетней давности, когда такая же скорбная процессия Молчаливых Сестёр вынесла из твердыни Мейегора тело принца Эймона; теперь за носилками с телом короля Джейехериса шёл король Визерис с Эйммой и Рейнирой, Деймон с ненавистной ему жёнушкой, вынужденной бросить охоту и приехать в столицу, Эйгон и кузина Рейнис со своим семейством; за членами королевской семьи шествовал Малый Совет во главе с лордом Отто и Алисентой, а за ними и весь двор. В отличие от дяди и отца, Джейехериса, как правящего монарха, должны были предать огню при большом стечении народа, на арене Драконьего Логова. В Западном дворе тело короля погрузили на катафалк, запряжённый семью вороными кобылами, королева с дочерью сели в закрытую карету, а прочие влезли в сёдла. Изначально предполагалось, что Эйгон ввиду своей колченогости проследует на церемонию вместе с невесткой и племянницей, но едва заикнувшийся об этом лорд-камергер был в грубой форме высмеян принцем и послан в Пекло. Урвав себе право ехать верхом, Эйгон теперь свысока наблюдал, как процессия тянется по широкой Хлебной улице, а добрые горожане стоят и провожают короля, который правил ими более полувека, горестным молчанием; кое-где нет-нет да раздавался всхлип или стенание, или какой-то нищенствующий брат начинал громко молиться о душе покойного, но всё это делалось больше для порядка, чем от чистого сердца. Перед тем, как свернуть на улицу Сестёр, под склонами холма Висеньи семеро Праведных хором прочли литанию Отцу, моля простить грехи земного владыки, даровать ему справедливый суд и вечное блаженство в его золотых чертогах. Слушать молебствие сидя на коне почему-то считалось грехом, так что Эйгону пришлось из него выбраться; гримасу, которую он при этом скорчил от боли, наверняка можно было поместить вместо лика Неведомого. Мейстеры, конечно, объявили о приходе весны, но погода оставалась паршивой; солнце нисколько не грело, а с Черноводной долетал холодный ветер, от которого не спасал ни холм, ни плащ, и скоро принц уже заметно продрог. Наконец, они снова двинулись в путь и едва успели достичь Драконьего Логова к полудню, как было намечено. — Кто-нибудь сказал этим септонам, что мы торопимся? — услышал Эйгон ворчание Визериса. Брат переживал не из-за времени, а из-за слабой здоровьем Эйммы и раскутавшейся в карете Рейниры, и оставалось надеяться, что Праведным хватит ума не продолжать славную традицию восстаний против каждого нового драконьего короля. Между тем, Молчаливые Сёстры сняли тело Джейехериса с катафалка и позволили семье и приближённым попрощаться с королём. Визерис, как король, шёл первым; много времени это не заняло: несколько негромких слов, тут же унесённых ветром, - наверняка просьба оставить в наследство не только королевство, но и мудрость – и поцелуй выпростанной из-под савана руки с перстнем. Следом Эймма, Рейнира и Деймон с Реей ограничились только этим выражением почтения. Когда пришла очередь Эйгона, он приблизился к телу без всякого трепета; принц помнил, что представлял собой Джейехерис в последние свои дни и именно этот образ, а не образ справедливого и мудрого короля на Железном Троне со всеми регалиями, стоял у него перед глазами. — О тебе сегодня скажут много, а ещё больше напишут потом, — Эйгон еле шевелил губами и ему самому показалось, что он не говорит, а только громко думает. – Но всё это будет полуправдой и полуложью. Поэтому я обещаю тебе, что запишу о тебе и твоём правлении только правду. Не думаю, что она тебе понравилась бы, правду слышать всегда больно, зато говорить её легко и приятно. Ты был добр к нам и по-своему заботился о нас, когда это не мешало заботе о королевстве, но… Иногда ты был редким засранцем. Geros ilas, dārys. Эйгон подумал, что несмотря ни на что, дед заслужил прощание по-валирийски; кроме того, в нарушение всех вестеросских обычаев его должны были сжечь. Даже если отставить в сторону драконов и внешность, в рождении, браках и похоронах Таргариены несли на себе тяжкое бремя последних валирийцев. Несмотря на то, что лорд Росби заранее ограничил список тех, кому будет позволено воздать последние почести королю, число их оказалось достаточно велико. Пока септоны читали свои молитвы под хлопанье стягов на ветру, Эйгон наблюдал, как драконоблюстители выводят из глубин холма на арену Вермитора. Когда встал вопрос, чей дракон запалит погребальный костёр, немедленно разгорелся спор: Рейнис как старшая внучка отстаивало право своей Мелеис, Деймон с пеной у рта требовал позволить сделать это Караксесу от имени Визериса и покойного Балериона. В конце концов, благодаря посредничеству десницы удалось достичь компромисса – в угоду символизму, Джейехериса в последний путь отправит его дракон. Вермитор показался принцу недовольным и как будто бы невполне здоровым; если принять на веру слова об особой связи между драконом и всадником, то первый должен чувствовать, что второй болен. Рассуждая как истинный мейстер, Эйгон решил отложить гипотезу, справедливость которой легко было поставить под сомнение. На ум внезапно пришло другое объяснение, точно обухом огревшее принца по голове: — Он устал сидеть взаперти! — возмущённо выдохнул он. — Что, прости? — переспросил Деймон, согласный отвлечься на что угодно, лишь бы не стоять рядом с Реей. — Как давно дед летал на Вермиторе? — спросил Эйгон. — Наверное, ни разу с тех пор, как вернулся из Харренхолла, — пожал плечами брат. — Ты же сам видел, он еле ноги переставлял – тут не до полётов. — А он к нему приходил? — Навещал ли он его? Не знаю, вряд ли. Пусть твой Деннис у Драконьей Стражи спросит. Если дед почти два года не видел Вермитора и всё это время его держали на цепи под холмом Рейнис, то это многое объясняло: и нервозность, и раздражение дракона, и блёклую чешую его, и обвисшие гребни. Кормить-то его кормили, но вот всадник про него забыл. Принцу захотелось подбежать к деду, сдёрнуть с него саван и наорать при всей толпе за то, что было сделано с драконом. Он, Эйгон, валириец по крови со всех сторон, не мог получить дракона из-за глупого запрета, а про собственного дракона король просто забыл! Какая глупость! Однако, ярость разгорелась в груди не у одного лишь Эйгона. Вермитор, взглянув на носилки, видимо, понял, кто лежит на них и для кого собран костёр в центре арены. Зверь затряс головой, словно отказываясь в это верить, запрокинул её и заревел; в голосе его не было ничего, что было в рёве умирающего Балериона или сражающегося Караксеса; Бронзовый Гнев досадовал и злился на своего всадника, но всё-таки скорбел по тому, кто впервые его оседлал, когда и Джейехерис, и он сам были молоды. В несмолкающем голосе его Эйгон слышал тоску и боль одиночества: Среброкрылую, свою верную спутницу, бок о бок с которой он провёл почти всю жизнь, Вермитор не видел уже третий год; его всадник не навещал его, хотя им обоим от этого было плохо; его не отпускали в небо и он боялся – да, дракон боялся! – что в каменных палатах его оставят навсегда. Умолкнув, Бронзовый Гнев непринуждённым движением могучих плеч вырвал цепи из рук драконоблюстителей и, гремя ими, ринулся прямиком к выходу с арены. К несчастью, путь к воротам преграждали носилки и толпа придворных во главе с самим королём. Только сейчас, когда ещё стихало драконье эхо под сводами Логова, стали слышны отчаянные визги женщин и встревоженные крики мужчин. Остановить дракона с копьём или мечом? Какая-глупость, подумал Эйгон и неожиданно сам для себя сделал шаг вперёд. — Daor! — во всю мощь лёгких рявкнул он. Громадная морда Вермитора замерла в десятке футов от него. — Daor! — повторил принц и почувствовал на лице дыхание дракона, оказавшимся не таким уж и смрадным. Челюсти Вермитора приоткрылись и где-то в глубине его глотки родился угрожающий рокот, словно предупреждавший: уйди с дороги! В янтарных очах дракона плескалось само пламя, гордое, обидчивое и непокорное. Вермитор, видимо, рассчитывая напугать наглого юнца, хотел было ещё раз зарычать, но Эйгон успел вскинуть руку: — Daor! — повторил он и зубастые челюсти, клацнув, схлопнулись. — Lykirī! Rȳbās! Dohaerās, Vermitor! Dohaerās! И тут Эйгон почувствовал, будто его что-то коснулось; не физически; словно кто-то потрогал его за плечо, но... мысленно. Взгляд Бронзового Гнева стал внимательным и даже изучающим; дракон по-новому смотрел на человека перед ним, и Эйгон сумел взглянуть на себя чужими глазами. Вот он стоит, бледный из-за ночных бдений, и только глаза горят изумрудами; высокий, худой, правое плечо чуть выше левого – несильно, но глаз подмечает. Принц тут же одёрнул себя, выпрямляясь, и услышал странный звук, нечто вроде прерывистого свиста, и ещё что-то более низкое, почти на грани слышимости. — Ао yne ilīritas? — осенило его. Дракон склонил голову, как бы кивая. Эйгон осторожно протянул руку вперёд, сделал маленький шаг, потом ещё один и замер в футах трёх от кончика драконьей морды. Зверь немного подумал и подался навстречу. Ладонь юноши коснулась чешуи, горячей, но не обжигающей; ощущения были одновременно похожи и не похожи на то, что принц испытал, коснувшись Караксеса. Тогда ему просто позволили себя потрогать, а сейчас возникло ощущение правильности происходящего; логичного завершения; идеального баланса; единения душ. Янтарные глаза смотрели внимательно, пробираясь в самую душу, и спрятать что-то от этого взора было невозможно, даже если бы Эйгон того захотел. Внезапно он почувствовал, что и сам может посмотреть в душу дракона. Огромное сердце его пылало, как осколок, отсвет Четырнадцати Огней, и было в нём место и горечи утраты, и обиде, и желания вернуться на Драконий Камень, и стремления начать всё заново. Видимо, в Эйгоне Вермитор увидел что-то созвучное этому, и молодой принц ощутил, как в груди его тоже разгорается пламя; сердце забилось с такой скоростью, что грозило сломать рёбра, но вместо этого оно вспыхнуло огнём и постепенно унялось. Вермитор приоткрыл пасть и чешуйчатые губы расползлись в сторону – дракон улыбнулся своему новому всаднику. Неловко переступив, дракон изогнулся, припав к земле, и подставил кисть крыла, предлагая ему забраться в седло. Эйгона дважды просить не требовалось: заткнув за пояс трость на манер меча, он неуклюже подковылял поближе, держась за тёплый чешуйчатый бок взобрался на палец, а оттуда дракон подсадил его до верёвочной лестницы к седлу. Пришлось подтягиваться на руках, переступая только здоровой ногой, но Бронзовый Гнев снова сменил позу, почти распластавшись на левом боку, чтобы всадник, не дай боги, не сорвался. Седло оказалось Эйгону велико – всё же дед был мужчиной крупным, пока не иссох от старости и болезней; кое-как устроившись на неслишком удобном сидении, принц впервые оглядел арену и своего дракона. — Jikagon belma pryjagon, — приказал он драконоблюстителям и те с опаской повиновались. Вермитор, демонстрируя поразительную покладистость для громадного существа, способного убить сотни человек за минуту, позволил Драконьей Страже проделать все манипуляции, и, едва на земь упало последнее звено, он тряхнул головой, застучав гребнями на шее. — По вашему слову, мой король, — крикнул Эйгон Визерису. Брат, всё ещё заслонявший собой жену и дочь, сумел овладеть собой и кивнул; Эймма выглядела испуганной (всё же арреновская кровь заставляла её бояться драконов, с сожалением подумал Эйгон), Рейнира – восхищённой. На лице Деймона с неимоверной быстротой сменяли друг друга сразу несколько эмоций, борясь за место; принц заметил удовлетворение, радость, гордость (им гордились!) и что-то ещё малопонятное. Кузина Рейнис смотрела с прищуром знатока: всадница Мелеис не могла не оценить то, с какой лихостью Эйгон оседлал дедова дракона, и еле заметно кивнула. Крылось ли за этим признание его заслуг и права сидеть в седле, или Почти Королева кивнула самой себе, Эйгон не распознал и решил выкинуть это из головы. Глаза детей её горели восторгом и завистью, а лорд-супруг имел вид донельзя скорбный – не иначе хоронил надежды на переворот в пользу сына. Прощание завершили весьма скомкано; Праведные снова забубнили свои молитвы, внезапно показавшиеся Эйгону неуместными. Хоронить валирийца по-валирийски, но отпевать по-андальски – что за фарс? То ли септонам успели намекнуть на их ошибку под холмом Висеньи, то ли они сами её осознали при виде огромного дракона, но молебен занял едва ли половину времени предыдущего. Молчаливые Сёстры водрузили тело Джейехериса на костёр и отступили в сторону – их работа ещё была не окончена. Визерис поднял перчатку в руке и после небольшой паузы, опустил её. — Drakarys, — в тот же миг произнёс Эйгон. Вермитор выгнул шею дугой и с коротким рыком выдохнул на костёр струю пламени. Драконий огонь легко перекинулся на сухую древесину и в мгновение ока пламя взметнулось вверх чуть ли не до потолка. По Логову распространился тяжёлый запах благовоний, положенных в костёр, чтобы перебить удушливый аромат горящего мяса. Между всполохами пламени Эйгон увидел, что саван уже частично прогорел и стало видно, как занялась дедова борода. Спустя несколько минут, которые всё Драконье Логово провело в тишине, нарушаемой лишь потрескиванием горящего дерева, костёр обвалился внутрь себя, и по зрительским рядам прокатился вздох, в которым смешались ужас и облегчение. В этот же момент лорд-командующий Королевской гвардией вышел вперёд, неся на вытянутых руках подушечку чёрного бархата, на которой возлежала корона Джейехериса. Склонив колено, сир Райам преподнёс венец Визерису. К чести брата, он не стушевался, как полагал Эйгон, но уверенно взял корону и водрузил себе на голову прямо поверх того обруча, с которым ходил прежде. Сир Райам распрямился, вытянул меч из ножен и, воздев его вверх, провозгласил: — Да здравствует король Визерис из дома Таргариенов, второй своего имени, король андалов, ройнаров и Первых Людей, владыка Семи Королевств и защитник государства! Толпа приветственно взревела, не хуже самого Вермитора, рыцари потрясали мечами, леди размахивали платками. Так, в отблесках погребального костра началось новое царствование. Ликование сменилось церемонией присяги: придворные и все зрители поклялись Молодому Королю в верности и преданности. Давать клятву полагалось стоя на одном колене, но Эйгона, не хотевшего вылезать из седла, спас Вермитор; Бронзовый Гнев склонил голову к самой земле и позволил Визерису потрепать себя по носу, пока его брат вместе со всеми зачитывал слова присяги. К тому времени костёр уже прогорел, оставив после себя кучку пепла и несколько тлеющих головёшек. Пара Молчаливых Сестёр, подошла к пепелищу и принялась сгребать прах в урну. Погребальные урны Таргариенов вытёсывались из камня ещё при жизни человека и имели вид драконьего яйца. В случае с покойным королём, урна была из красного в мелкую чёрную крапинку гранита. Закончив работу, Молчаливая Сестра закрыла крышку урны, провернув нехитрый замок, и передала её Визерису; тот молча прислонился лбом к каменному яйцу, звякнув металлом короны и протянул её Эйгону. — Отнеси в склеп, — попросил-приказал Весенний Король. — Ты всё равно окажешься там быстрее любого корабля. Вермитор снова скособочился и Эйгон принял дедов прах, устроив его в одной из седельных сумок. Неужели его так и не расседлали со времён Харренхолла, поразился принц и ощутил в ответ несказанное «daor». Вермитор дождался, когда юноша устроится в седле, и в нетерпении повернулся к воротам в Логово. — Sōvēs! — дракону дважды повторять не требовалось и, взрыкнув, он почти сразу сорвался на бег. Тяжело топая, он пронёсся через ворота, взмахнул крыльями, толкнулся и… Эйгон, ослеплённый ярким весенним солнцем, не сразу понял, что он летит. Когда принц увидел, как под ним проносятся крыши домов и купола септ, то невольно испугался и почти рефлекторно вжался в переднюю луку седла. Поборов себя и раскрыв глаза, юноша наткнулся взглядом на рукояти, с примотанными к ним поводьями из тонких цепей; судя по тому, как они тускло поблёскивали в лучах солнца, Эйгон понял, что и их сделали из валирийской стали. Наверняка работа ещё старых мастеров, не видевших Рока. Схватившись за рукояти, он потянул их на себя, и Вермитор покорно начал набирать высоту, закладывая над холмом Рейнис вираж за виражом. Это было непередаваемо; в точности как во снах, что годами видел Эйгон, но вместе с тем гораздо лучше, потому что это было на яву. Юноша чувствовал, как под седлом перекатываются огромные мышцы зверя, как он сам радуется полёту и ощущению воздуха под крыльями. Эйгон не удержался и во весь голос рассмеялся, давясь встречным ветром; Вермитор и тут от него не отстал, и огласил столицу победоносным рёвом. Заложив круг над стенами Королевской Гавани, Эйгон по традиции трижды облетел город, прежде чем податься на простор Черноводной. Там юноша отпустил поводья, позволив Вермитору самому лететь туда, где он и сам хотел оказаться. Дракон, впервые за долгие месяцы поднявшийся в небо, резвился, как детёныш: совершая кульбит за кульбитом, он спустился к самой реке, перебирая ногами по воде, словно на бегу. Несколько мощных взмахов крыльями – и вот он снова достиг редких облаков; столица под ними превратилась в плохо различимое скопление домов и лишь Красный Замок выделялся на их фоне; впереди блестели на солнце воды залива Черноводной. От этого вида у Эйгона перехватило дыхание, и он с иронией подумал, что день дедовых похорон принёс ему самое большое счастье за все девятнадцать лет его жизни.***
Родовая усыпальница Таргариенов находилась на склоне Драконьей Горы, почти в полумиле от замка, ближе к вершине. Склеп вытесали из тёмного вулканического камня прямо в толще скалы; как и все таргариеновские строения, он напоминал дракона – устремлённый вверх частокол шпилей, соединённых между собой перемычками, напоминал не то рёбра, не то переплетённые и обглоданные временем крылья. Эйгон, трижды облетев остров – нужно было покрасоваться перед жителями, – посадил Вермитора прямо у склепа. Пристроив яйцо с прахом деда за пазухой, он кое-как выполз из седла и соскользнул по драконьему крылу на землю. Вновь ощутить под ногами нечто твёрдое и незыблемое было странно, и Эйгон вспомнил о трости только тогда, когда ногу прострелило болью от неосторожного шага. Семейную могилу никто не охранял – кто на этом острове посмел бы потревожить покой мёртвых драконьих владык? Склеп был ценен сам по себе, как памятник ушедшей эпохе, как сам Драконий Камень, если уж на то пошло. На первый взгляд, все три стены, что выдавались из скалы, были абсолютно одинаковыми; каждую покрывала искусная резьба, изображающая драконов, парящих в небе, и языки пламени под ними; каждая имела три высоких оконца, настолько узких, что и ребёнок не мог просунуть в них руку. Эйгон подошёл к южной стене и нажал на один из завитков пламени; раздался скрип, тихий скрежет, и фигуры пришли в движение – каменный огонь расступился, драконы подобрали крылья, отвернули головы, освобождая голую плиту; та, словно треснув по оси центрального окна, равными половинками разошлась в стороны, утонув в стене. Ещё одно чудо валирийской архитектуры, которое пытался постичь Визерис. Переднее помещение склепа было невелико, каждая стена была не больше трёх ярдов длиной; в центре его высился небольшой выступ, из-за своего естественного, необработанного вида казавшийся неуместным в этом царстве отшлифованных, изрезанных поверхностей. На самой его вершине, в трёх футах от пола, прямо на камне плясал маленький огонёк – здесь, как объяснял Эйгону в детстве мейстер Герардис, на поверхность выходила тонкая трещинка, идущая от самых недр Драконьей Горы, и выпускала на свободу горючую воздушную смесь. Хроники Драконьего Камня умалчивали о том, кто и когда поджёг её и поджигал ли вообще; бабушка Алисанна считала, что склеп возвели одновременно с замком вокруг уже существующего источника пламени, и Эйгон был готов поверить в эту версию. Его предков всегда тянуло к огню. От этого маленького природного очага принц зажёг один из факелов, лежавших у его основания, и начал спускаться по прямой лестнице, высеченной в слепой стене и ведущей вглубь горы. Сухие ступени покрывал тонкий слой тёмной пыли; присмотревшись, юноша смог различить в ней следы сапог и росчерки плаща; вероятно, их оставил дед, когда принёс сюда прах отца. Боги определённо знают толк в иронии, подумал Эйгон; в прошлый раз Джейехерис был здесь живым и нёс останки сына, а теперь его самого несут к месту последнего упокоения. Ступени вывели юношу в просторную комнату с круглым колодцем в центре; как и всё здесь, он был высечен из камня и бортики его доходили Эйгону до колена. Занеся над ним факел, принц увидел лишь массу сероватого праха – всё, что осталось от каждого Таргариена, пережившего Рок и рождённого после него. Здесь, в одном месте, покоились Эйнар Изгнанник, Дейенис Пророчица, Гейемон Великолепный, все лорды Драконьего Камня, их жёны, дети, братья и сёстры, а также все короли, королевы, принцы и принцессы Семи Королевств начиная с Эйгона Завоевателя и его жён-сестёр. Сюда Добрая Королева принесла прах своей дочери Дейеллы, отказав её мужу в андальских похоронах в септонской крипте Орлиного Гнезда; даже Мейегор Жестокий отправил сюда прах убитых им племянников, законных королей. Теперь вместе с ними будет покоиться и Джейехерис, первый своего имени. Эйгон прислонил трость к бортику, положил рядом факел и, достав каменное яйцо-урну, снял с неё крышку. Острый конец яйца провернулся по резьбе, открывая камеру с прахом. — Perzys istan, ñuqir issi, — проговорил Эйгон. Эти слова он прочёл в «Прощании с Валирией» – Эйнар Таргариен, скрывшийся на Драконьем Камне от Рока, узнав о гибели родины, повторяет первые строки погребальной молитвы, но прерывает её и впадает в глубокое уныние. Принцу подумалось, что их нужно было произнести после всех андальских песнопений; если валирийские боги, Балерион, Вхагар и остальные, ещё живы, то пусть и они позаботятся о Старом Короле. Уж лишним это точно не будет. Из опрокинутой урны прах медленно высыпался в колодец; юноша подумал, что придётся делать следующим поколениям его семьи, когда он наполнится до краёв. Насыпать горкой сверху? Утрамбовать? Продолжать опустошать урны, несмотря ни на что? Хорошо, что это не его забота. И на него, и на его братьев, и на их детей места точно хватит. Пустое каменное яйцо Эйгон отнёс к дальней от лестницы стене; прямо в толще камня, тёплого от внутреннего жара горы, от пола до потолка были высечены ниши, в которых хранились использованные урны. Каждая ниша была подписана валирийскими иероглифами; в пятом ряду сверху он отыскал пустую ячейку с именем деда; вложив в неё его урну, принц заметил рядом беломраморное яйцо с синеватыми прожилками – выцарапанный иероглиф гласил, что в нём своё последнее путешествие совершила королева Алисанна. В последний раз оглядев склеп, Эйгон подобрал трость и факел и поднялся наверх; там он затоптал факел и на выходе у двери тронул тростью камень, выделявшийся на фоне прочих красным цветом. Скрипнули и стали закрываться каменные створки; сходились они намеренно медленно, но Эйгон всё равно поторопился выскочить, чтобы не остаться замурованным в склепе; запереть его можно было изнутри, но открыть – только снаружи. Оказавшись на свободе, принц облегчённо вздохнул. Да, замысел и умение неизвестного архитектора поражали воображение, а мысль о посмертном единении всех членов семьи дарила какой-то щемящий душу покой, но… До чертовски приятно было снова ощутить себя живым! Дышать, позволить ветру растрепать волосы, подставить заходящему солнцу лицо – от удовольствия Эйгон зажмурился и о том, что он не один, узнал, только когда почувствовал нутром как напрягся Вермитор. В нескольких ярдах от них, взметнув маленький пылевой вихрь, приземлился Караксес; едва дракон коснулся земли, как с его спины спрыгнул Деймон и большими скачками понёсся к Эйгону. — Это что такое?! — едва не зарычал он, клокоча от злости. Эйгон знал, что у брата горячий нрав, но до сих пор он видел, как брат изливал гнев только на свою дражайшую супругу и впервые он сам стал его объектом. —Что? — от такого напора принц отступил назад. — Ты ещё спрашиваешь?! Во имя всех преисподен, за каким хреном ты оседлал Вермитора?! — Дед умер, — с недоумением ответил Эйгон. — И Вермитор был свободен. Его мог оседлать любой. — Да, но это сделал ты! — кажется, такой ответ не устроил Деймона, продолжавшего яриться. — И что с того? — пожал плечами юноша. — Я был в своём праве. — Что с того? Ты хоть понимаешь, что ты натворил? Ты должен был оседлать Вхагар! Мы об этом договорились в Харренхолле, помнишь, дырявая ты башка?! — Помню, но… — Вхагар теперь останется свободной и лет через пять её оседлает эта девка Веларион! Думаешь, вдвоём у нас будут шансы против неё и Мелеис?! У Деймона, видимо, кончился воздух, и он остановился, чтобы перевести дух; образовавшейся паузой Эйгон воспользовался, чтобы собраться, и, едва брат открыл рот, ринулся в контратаку. — Послушай теперь меня, lēkia, — начал он, склонив голову к плечу. — Помнишь, как я упал на Длинной лестнице? Конечно, помнишь. Между тем, как я упал, и тем, как я очнулся на носилках, мне приснился сон. Да, точно такой же, как про дядю Эймона и Визериса в короне. Мне тогда приснился Вермитор, lēkia. А потом, когда я начал летать во снах, я долго не мог понять, на ком же я лечу? А сейчас, всего один раз пролетев на Вермиторе, я понимаю, что всё это время тем неизвестным драконом, которого я не видел и не узнавал, был он. Понимаешь, lēkia? Деймон сглотнул и попытался что-то возразить, но Эйгон не оставил ему возможности. — Драконы не рабы. Не мы их выбираем, как лошадей на рынке, а они нас. Думаешь, твой Караксес просто так позволил тебе на него усесться? Он-то сразу увидел, что ты стоишь его лихой натуры, что ты ему подойдёшь. И Мелеис приняла Рейнис, когда увидела, что она мазана тем же пеплом, что и наша матушка – безрассудная, отважная, разбитная. Да и Балерион принял Визериса наверняка из-за его страсти к валирийским древностям. Это далеко не так просто устроенно, брат мой. Не будь андалом. Сказав это, Эйгон обошёл замершего брата, очевидно, неожидавшего такого напора, и пошёл к Вермитору. На полпути он обернулся и добавил: — А по поводу Вхагар не беспокойся, я что-нибудь придумаю. Время у нас пока есть. Да и, в конце концов, не обязательно же доводить до войны, верно?