***
Драконий Камень всегда казался Эйгону идеальным убежищем. Вроде бы близко к столице – несколько часов лёту, чуть больше суток на корабле – но в то же время суровые скалы, не слишком гостеприимные воды и замок, казавшийся памятником погибшей Валирии, были так далеко от мелочного, алчного до денег и влияния королевского двора, что Эйгону всегда было легче поверить в то, что он находится на последнем известном острове в Закатном океане. Огорчало лишь одно – в этом месте он всегда будет временным постояльцем; почётным и желанным гостем, но не более. Драконий Камень уже второй год ждал своего нового владельца, будущего наследника престола. Тем ни менее, в старинной библиотеке, в мрачном саду и на продуваемых всеми морскими ветрами склонах Драконьей Горы, принц чувствовал глубокое чувство умиротворения, ощущал себя почти как дома; но только почти – это ему не принадлежало. Чтобы меньше думать об абстрактных материях вроде наследования и права собственности на родовые земли, Эйгон с головой окунулся в работу. В отличие от Рунцитера, годного только лишь на банальности и поддакивания, мейстер Герардис оказался весьма полезен мастеру над драконами; твёрдой рукой он начертил с полторы дюжины карт Драконьего Камня в разных масштабах, и ещё отдельные его участки вроде лавового поля на востоке и Драконьей Горы. На их основе переодевшиеся в чёрно-красные кожаные доспехи драконоблюстители во главе с Бейлором, ставшим новым лордом-командующим, облазили весь остров, тщательно отмечая все лёжки и гнёзда драконов. Затем пришёл черёд пещер под Горой; в одной из самых отдалённых из них стражники к немалому удивлению Эйгона нашли кладку ещё живых яиц, вокруг которой свился клубком почерневший скелет их матери. По размерам останков и по шипам вдоль шеи, Эйгон не без помощи Герардиса опознал Нумиакс – жемчужно-белую драконицу Дейенис Пророчицы; после смерти своей всадницы, Нумиакс оборвала удерживающие её цепи и сбежала – считалось, что она вернулась в Валирию, где и сгинула. Но, как оказалось, свой последний приют она нашла в глубинах под Драконьей Горой. После некоторых раздумий, принц приказал перенести кладку поближе к выходу на поверхность, в один из залов, которые Драконья Стража переделывала специально под хранение яиц. — Драконам, в сущности, всё равно где будет лежать их потомство, — объяснял Эйгон необходимость переделки наведавшемуся в гости Деймону. — А так все кладки будут у нас учтены и под рукой. Однако такой подход означал, что старые гнёзда приходилось обходить с некоторой периодичностью, выискивая новые яйца, и драконоблюстители стали отправляться в патрули по всему острову, затягивавшиеся порой на день-два; иногда компанию им составляли и Эйгон с Деннисом. Визерис таки сдержал своё обещание и во время своих коронационных торжеств посвятил верного слугу своего брата в рыцари, и после помазания Верховным Септоном с колен поднялся уже сир Деннис Грейхед из Драконьей Гавани, присяжный щит принца Эйгона Таргариена. Едва ли это оказало серьёзное влияние на отношения между Эйгоном и Деннисом, разве что первый получил новый повод для шуток, а второй ещё неделю бухтел, что принц-де мог его и предупредить о такой чести, а не ставить перед фактом в самой септе. В один из дней третьего месяца 105 года Эйгону в обед взбрело в голову присоединиться к очередному маленькому походу драконоблюстителей по юго-восточной части Драконьего Камня. Отряд стражников вышел ещё на рассвете и теперь нечего было и думать догнать их пешком; брать для такой короткой поездки Вермитора показалось принцу пустой тратой времени и сил и потому он, чувствуя за собой некоторую вину, приказал Деннису седлать коней. Уже очень скоро Эйгон пожалел о своём решении: найти стражников среди прибрежных уступов, обрывов и небольших пещер было бы затруднительно и пешим, не говоря уже о всадниках; возвращаться в замок, однако, принц не захотел, не желая выставлять себя дураком. Вместо этого он от злости на самого себя прикусил щёку и послал своего мерина вперёд. Юг Драконьего Камня представлял собой поросшие травой, вереском и низким кустарником каменистые склоны горы, на которых крестьяне пасли скот. Уже веками сюда не стекала лава и даже пепел от извержений вулкана здесь выпадал редко (обычно его сносило ветром на восток, в сторону Эссоса), что делало край одним из самых зелёных и самых заселённых на острове: именно здесь находились находились Большой и Малый Выгон, а также Рыбья Кость – три самых крупных деревни вместе имели около полутора тысяч человек, чуть меньше половины населения Драконьей Гавани. Драконы если и залетали сюда, то предпочитали держаться у побережья; там, на отвесных скалах и уступах, они могли греться на солнце или забраться в одну из расселин или пещер. Поведение ящеров едва ли можно было назвать логичным – отары овец будто сами приглашали себя съесть, и крестьяне бы ничего не могли этому противопоставить. Однако крылатые твари как будто понимали, что рядом с домом гадить нельзя и потому терпеливо дожидались, когда те же крестьяне отведут тех же овец кастеляну Драконьего Камня в качестве подати, а Стража уже приведёт несчастный скот на Гору. Эйгон с Деннисом то углублялись вглубь острова, то подъезжали к самому краю обрыва в надежде разглядеть между скалами неуловимый отряд драконоблюстителей, но всё было тщетно. Из собственного упрямства Эйгон отказывался признать поражение и вернуться в замок и раз за разом посылал Денниса с такими предложениями в пекло. Между тем, близился вечер и возвращаться домой было уже поздно – обратный путь по скользкой каменной дороге над обрывом ночью грозил как переломанными лошадиными ногами, а то и смертью. — Мой принц, надо остановиться на ночлег, — напомнил Деннис. — Предлагаешь ночевать в чистом поле? — огрызнулся Эйгон. Даже после ночи под тёплым боком Вермитора утро было паршивым, а тут у них всего лишь пара коней. — Предлагаю найти дом получше, — в тон хозяину ответил присяжный щит. — Если поторопимся, до темноты успеем доехать до Малого Выгона. Можно было бы спуститься к Рыбьей Кости, но там же рыбой воняет, да и дорога там не для наших лошадей. Эйгону хотелось то ли обложить Денниса площадной руганью за слова и тон, то ли поблагодарить за заботу – рыбу принц не жаловал в любых видах, а уж тем более сырую. Вместо этого он прикусил себе язык и, мотнув головой, велел показывать дорогу. Если уж и придётся ночевать в крестьянской халупе, то пусть в ней хотя бы не будет сыро, а на ужин подадут что-то без рыбы. По жестокой шутке богов, они всё-таки встретили драконоблюстителей; те тоже рассудили, что лучше заночевать на этой стороне острова, чем возвращаться в темноте назад, и столкнулись с мастером над драконами за пару миль перед деревней. — Видимо, не я один не люблю рыбу, — проворчал Эйгон себе под нос, проезжая мимо почтительно склонившихся стражников. — Dārilaros ñuhys… — начал было старший из них, но принц раздражённым жестом велел ему заткнуться. Он был слишком зол на них и самого себя, чтобы слушать сейчас донесения. Деннис говорил, что с утра Эйгон больше всего похож на старого дракона: недовольный, злой на весь белый свет, шипящий и плюющийся ядом – и всё из-за болей в ноге. Что ж, стражники заслужили выволочку. Малый Выгон оказался деревенькой в полсотни домов, раскиданных на берегу горячего источника без всякого видимого порядка. Между низенькими домами, сложенными из чёрного вулканического камня и крытых зеленеющим дёрном для сохранения тепла, носились, гоняя кур, пять или шесть ребятишек разной степени чумазости, на вид ни одному из них не было старше пяти лет; на некоторых крышах, лениво пережёвывая травку, с царственным видом возлежали козы. Рядом с домами были разбиты грядки, на которых что-то росло – из всей зелени принц узнал только капусту, да и ту только потому, что видел её кочаны на замковых кухнях. Когда Эйгон и его люди (принц с гордостью подумал, что теперь у него есть полное право так говорить) миновали первый дом, на улицу стали выходить крестьяне; одеты они были просто, хотя и нищими оборванцами не выглядели: рубахи, штаны и платья из некрашеной шерсти смотрелись бедно, особенно на фоне красно-чёрного камзола самого Эйгона, но добротно. Принц заметил, что больше половины крестьян хранят в себе валирийское наследие: белое золото и серебро волос, синие и фиолетовые глаза явно доминировали над андальской кровью. Жители деревни, завидев на лошади Эйгона, склонялись в поясном поклоне, сразу признавая в нём Таргариена. Доехав до места, которое можно было считать центром Выгона, Эйгон остановился, не совсем понимая, что делать дальше? Попроситься на ночлег? Но у согнутой крестьянской спины не просят, ей приказывают. Да и у кого спросить? Юноша метнул на Денниса взгляд, призывая того на помощь, и верный слуга не подвёл и в этот раз: — Кто староста? Qilōni uēpys iksos? — спросил он сразу и на общем, и на валирийском. Не успел Эйгон этому удивиться, как собравшаяся толпа расступилась, пропуская вперёд золотоволосого мужика лет сорока. Тот, как оказалось, расчищал дорогу для старика, который вполне мог запомнить ещё и Мейегора Жестокого, а то и короля Эйниса. Чахлый венчик белых волос окружал его лысину, усеянную старческими пятнами; обвисшие щёки тонули в длинной белой бороде. Старик, как оказалось, единственный из всей деревни носил что-то цветное – на коричневую рубаху был натянут чёрный сюрко с красным драконом; ткань, конечно, выцвела и поизносилась, но три головы и крылья отчётливо просматривались. — Valar morghūlis, dārilaros ñuhys! Jiōrna! — дребезжащим голоском проговорил староста, сгибаясь вместе со всеми в поклоне. — Valar dohaeris, — ответил Эйгон. Внезапно он подумал, что такой обмен приветствиями здесь и сейчас донельзя ироничен: крестьянин напоминает принцу, что и принц не вечно будет господином, что он тоже смертен, как и последний из простолюдинов, а в ответ принц напоминает про долг серва и служение. Всё это было очень по-валирийски. — Gīmīlen daor dohaeriror ȳdras Valyrio, — с усмешкой подметил он. – Otāpilen Valyrio āeksȳno ēngos issa. Старик замялся и стал подбирать слова. — Nyke jollōragon… jollōrtan... Nyke dohaertan… Zaldrīzdōron… Эйгон задумался, понял ли его староста вообще; валирийский он, похоже, знал, но то ли урывками, то ли успел основательно подзабыть, раз стал путать времена, предлоги и склонения. Смилостивившись над старцем, он перешёл на общий: — Как тебя зовут, добрый человек? Старик облегчённо выдохнул: — Дарион, милорд принц. — Ты староста? — Да, милорд принц. — Нам нужен ночлег. У вас есть место для меня и моих людей? — Малый Выгон будет рад предоставить кров принцу дома Таргариенов, — с достоинством ответил староста Дарион и поклонился. С этими словами он принял от какой-то девчушки кубок, тускло сверкнувший на солнце не то серебром, не то сталью, отхлебнул от него и протянул вылезшему из седла Эйгону. — Прошу вас быть моим гостем, dārilaros ñuhys. Dārilaros с усмешкой принял кубок и повертел его в руках. Старый, почти наверняка серебряный, хотя и изрядно потемневший от времени. Несколько лет назад, как теперь казалось, в другой жизни, Эйгон видел, как бабушка Алисанна дарила особенно верным слугам, вынужденным оставить службу по возрасту, небольшие подарки в качестве награды за труд на благо сюзерена – кубки, чаши, тарелки, кинжалы, кольца. Таргариенам ничего не стоили эти безделушки, пусть даже и драгоценные, но каждый такой подарок вызывал целую бурю верноподданнических эмоций; в итоге, облагодетельствованный уходил доживать свои дни, баюкая в руках королевский подарок, который потом переходил из поколения в поколение вместе с рассказами о службе при дворе драконьих королей. Стало быть, Дарион тоже служил их семье, причём здесь, на Драконьем Камне – слугам из Королевской Гавани, таких подарков не делали. Эйгон скосил глаза на Денниса и увидел, как тот еле заметно кивнул; получив знак, он опустошил кубок. В нём оказалось вино – красное и, судя по всему, просторское. Не слишком притязательное, как дорнийское, оно было дешёвым и не пользовалось любовью у большинства знати; это, однако, было простым, но неожиданно вкусным, сладким, с какими-то фруктовыми нотками. Староста принял кубок и жестом пригласил принца следовать за ним. Дом его оказался новее, выше и больше, чем большинство соседних – в этом, надо полагать, проявлялся его статус и положение в деревне. Окна в доме были маленькие и вместо стекла, к которому Эйгон привык в замках и Цитадели, были забраны слюдой; хотя на улице ещё только начинало темнеть, внутри уже было сумрачно. Единственный этаж в доме разделяла на две неравные части деревянная перегородка, упирающаяся одной стороной в печь; в одном углу стояло несколько грубых столов с мисками и котелками и лавки – видимо, это была кухня, – у другой стены, под боком у печи, стояло несколько кроватей, застеленных шерстяными покрывалами. У перегородки стояла пара неподъёмных на вид сундуков, а полог из тёмной ткани скрывал проход в комнату за стенкой. Стоило Эйгону переступить порог, как неизвестно откуда вокруг него поднялась жуткая суета: дочери, невестки и внучки Дариона нашли стул с высокой спинкой и подлокотниками (на удивление приличный), устлали его одеялами и подушками, посадили на него принца, придвинули к столу и очень скоро перед ним стали из ниоткуда возникать блюда простой крестьянской кухни. Свежий, ещё горячий хлеб, кувшин с водой, кувшин с тем самым просторским вином, горшки и миски с какой-то кашей, овощным рагу и тушёной ягнятиной. Отправив в рот кусок мяса, принц невольно вспомнил, как ощущалась трапеза Караксеса в его Первом сне: прогорклое, сгоревшее снаружи и сырое внутри мясо не шло ни в какое сравнение с мягким и сочным ягнёнком. Эйгон начал было уже есть, как вдруг заметил, что Дарион и его домачадцы стоят вдоль стен и внимательно на него смотрят; от их вида у принца кусок встал поперёк горла. С усилием сглотнул, он знаком подманил Денниса, вытянувшегося за его правым плечом. — Деннис, что происходит? — шёпотом спросил Эйгон. В доме было тихо, так что он подозревал, что вопрос его был отлично слышен всем его обитателям. — Они вас кормят, мой принц, — тем же тоном ответил слуга. — Я вижу. Но почему они смотрят на меня? — Крестьяне не могут сесть за один стол с лордом, мой принц. Они дождутся, когда вы поужинаете, чтобы потом поесть самим. Эйгон ещё раз внимательно осмотрел семью Дариона; вместе со старостой Малого Выгона по углам ютились одиннадцать человек. — Дарион, — позвал старика принц. — Да, dārilaros ñuhys? — приблизился тот. — Я не привык есть в одиночестве, — чистая ложь, но есть под внимательными и ожидающими взглядами крестьян было невозможно. Не выгонять же их на улицу? — Ты хозяин дома, поэтому садись сюда. С этими словами он вытащил из-за спины одну из подушек и переложил на лавку по правую руку от себя. — Мой присяжный щит сядет напротив тебя, а за вами твоя семья. Почти как на пиру в замке, верно? — Очень похоже, dārilaros, — кивнул Дарион, с крайне растерянным видом садясь на предложенное место. Деннис, хмыкнув, уселся рядом, по-хозяйски оторвал ломоть хлеба и принялся накладывать себе рагу. Чуть погодя, опомнившись, семья старосты присоединилась к ним. По деревянным мискам застучали деревянные ложки, в прочем же за столом царило напряжённое молчание; где-то на середине трапезы Эйгон вспомнил, что крестьяне, вероятно, должны молиться перед едой, а поскольку он сидел во главе стола, то и знак к молитве следовало подать ему. Едва не хлопнув себя по лбу от раздражения на собственную оплошность, он принялся лихорадочно думать, как исправить ситуацию; в любом другом месте принц бы только отмахнулся от условностей – сам он заходил в септу только чтобы проверить, насколько прилежно и правильно хор исполняет гимны его авторства, – но оставлять у людей своего дома неприятное впечатление не хотелось. Ситуация, однако, разрешилась сама собой. Когда с едой было покончено, Дарион разлил остатки вина в кубок Эйгона и в собственную глиняную чашку, дождался, когда Эйгон выпьет, после чего развернулся к очагу, где ещё теплился огонь. — Ondoso Syrakso tepilla kisittā, zijo rijare kirimvosē, — с этими словами староста выплеснул вино в огонь. Эйгон почему-то подсознательно ждал, что огонь взметнётся ещё выше, сделается ещё ярче, но в действительности тлеющие головёшки лишь зашипели, большинство остававшихся язычков пламени погасло, а оставшиеся как-то очень лениво плясали на углях. Он недоумённо переглянулся с Деннисом, но рыцарь-слуга лишь пожал плечами; он понимал не больше своего принца. Тем временем женщины стали прибирать со стола, а Дарион, почесав скрытый под седой бородой подбородок, обратился к Эйгону: — Мы постелем вам в комнате, dārilaros ñuhys, — видимо, это значило за перегородкой. — Только вы уж простите меня, dārilaros, старого, за дерзость, но дозвольте и мне там лечь, у печи. Ночи у нас стылые, у меня кости ломит, а завтра нужно за отарой идти… — Могу тебя понять, — усмехнулся Эйгон и, продемонстрировал увечную ногу, для верности легко стукнув по ней тростью. — Что ж, дозволяю. Только рыцаря моего… — Рыцарь ляжет у порога милорда принца, — поспешил заявить о себе Деннис. Дарион провёл их в свою комнатку, где стояли две кровати, разделённые углом печи; у небольшого оконца нашлось место ещё для пары сундуков, где, видимо, хранился весь невеликий крестьянский скарб. Уступая принцу самую широкую кровать, староста извиняющимся тоном пояснил: — Раньше тут старуха моя лежала, пока хворая была, а как её не стало так и я сплю. Тёплое место, dārilaros ñuhys, не переживайте. — А давно старуха твоя померла? — лениво поинтересовался Эйгон, осторожно присаживаясь на краешек постели, на которой расторопная старостина невестка уже успела сменить белье. Не то чтобы ему правда была интересна семейная жизнь крестьянского старосты, но законы гостеприимства требовали вежливого и уважительного отношения друг к другу не только от хозяина, но и от гостя. — Да ещё при Старом Короле. Дайте боги памяти… — сморщил лоб Дарион. — А! В один год с Доброй Королевой нашей Алисанной. Её-то Милость в седьмом месяце преставилась, а Лира моя ещё через два. Со Святой Седмицы пластом лежала, а тут за пару дней вставать начала, мы-то и обрадовались было, да рано... Вот и её Неведомый прибрал. Староста вздохнул, очевидно, вспоминаю жену; Деннис тем временем успел стянуть с принца сапоги и теперь растирал ногу, разгоняя по ней кровь. Просторское вино оказалось коварным, и от выпитого у Эйгона шумело в голове; отстранённо он подумал, что это поможет ему быстро заснуть. Едва слуга закончил, как он забрался под одеяло и потихоньку провалился в лёгкую сытую дремоту, свойственную для человека уставшего за день и только что хорошо поевшего. Как будто издалека он слышал, как Деннис попросил себе одеяло и устроился подле него на полу; как Дарион пошаркал туда-сюда, дал вполголоса какое-то распоряжение гремящим в кухонном углу женщинам, шикнул на внуков и сам с кряхтением забрался на кровать; как постепенно успокаивался, засыпал крестьянский дом. Настоящий сон, однако, так и не шёл. Стоило в соседней комнате всхрапнуть одному из сыновей старосты, как принц вынырнул из того блаженного состояния полусна-полуяви, и раскрыл глаза, уставившись в дощатый потолок. Накопившаяся усталость никуда не делась, но её вытеснили мысли, понёсшиеся куда-то вскачь. Эйгон подметил все странности прошедшего вечера: от приветственного кубка с вином, до ужина и странной молитвы, если это вообще была молитва, в конце; затем он перескочил на виновников сегодняшних конфузов и подумал, что стоило бы проверить, как их устроили, а потом начал перебирать слова для завтрашней выволчки по утру. Едва ли принц мог сказать, сколько он так пролежал; ему казалось, что было уже за полночь, но мейстерское воспитание заставляло сомневаться в этом. Внизу, завернувшись в одеяло, посапывал Деннис, всегда спавший сном праведника; на соседней кровати ворочался, вздыхая и тихо покашливая в подушку, Дарион. — Что, тоже не спится? — шёпотом поинтересовался Эйгон, когда молчать стало уже невмоготу. Он чувствовал, что старик тоже знает, что гость не заснул. — Да, dārilaros ñuhys, — тихо ответил тот. — Кости ноют – завтра дождь будет. Эйгон беззвучно усмехнулся, но, прислушившись к себе, с удивлением отметил, что его правую лодыжку тоже ломит; вполне возможно причиной тому было переутомление, но в ночной темноте версия старика казалась предпочтительней. — Да, пожалуй, — согласился принц и, помолчав, добавил. — Дарион, я хочу спросить у тебя кое-что… — Спрашивайте, dārilaros ñuhys. Отвечу, уж как смогу. — Сможешь, я думаю. Откуда ты знаешь валирийский? Ты так уверенно говорил после ужина, а на мой вопрос днём едва смог связать два слова. На несколько мгновений в комнате повисла тишина и Эйгон успел вообразить, что старика оскорбил вопрос, или что он не вовремя заснул. — Меня научил Бейземон. Он тоже в старостах ходил. Я был мальчишкой и готовился пойти в услужение в Замок. Он сам предложил моему отцу обучить меня, тот страшно гордился. Они говорили, что лорды и леди в Замке будут довольны мною, если я буду знать высокий язык. Бейземон всегда говорил только на нём, я ни разу не услышал от него ни слова по-андальски. — Тяжело, наверное, было, — посочувствовал Эйгон. — Да, я был не самым прилежным учеником, — тихонько рассмеялся старик. — Когда Бейземон жаловался отцу, тот охаживал меня по хребтине, звал неблагодарным. Теперь понимаю почему. — И помогло тебе знание… высокого языка? — Да, dārilaros ñuhys. Я поступил в Замок чашником в год смерти Её Милости Висеньи… — Ты видел королеву Висенью? — удивлению Эйгона не было предела; старшая сестра Завоевателя умерла в 44 году, шестьдесят один год назад, а Дарион, выходит, ещё старше. — Видел, dārilaros ñuhys. Только уж простите великодушно, ничего великого в ней уже не было. Чахлая старушка, хорохорится, грозит, а сама еле ноги переставляет. Как её схоронили, так я и вернулся домой. Думал, кончилась моя служба. А Бейземон тогда сказал, что это знак богов и ему нужно закончить моё обучение. Я-то, дурень молодой, сперва думал, что меня в мейстеры хотят отдать. Чему ж ещё было учиться? Он тогда вечером меня вызвал к себе и всю ночь рассказывал про Валирию. — Он не мог её помнить, — хмыкнул Эйгон, который сам не заметил, как придвинулся ближе к краю кровати, чтобы лучше слышать. — А вот его прадед помнил. Через него-то Бейземон и знал, как жили во Фригольде, и как воевали, и как, уж простите, dārilaros, трахались, и как молились. Вот этому он меня стал учить. — Как трахаться по-валирийски? — Эйгон не смог удержаться от остроты. Откуда-то снизу раздалось фырканье Денниса – видимо, его разбудил разговор, но недовольства он не проявлял. — Скажите тоже, dārilaros ñuhys, — судя по голосу, Дарион сам улыбался во весь рот. — Чему там учиться-то к восемнадцати годам? Я уж в Замке-то пару юбок успел задрать, не всё кубки носил да вино разливал. Нет, dārilaros ñuhys, Бейземон учил меня вере наших предков. Рассказывал про богов, про то, как их славили в древности, и как надо им молиться. Сказал, что я буду его преемником. — Жрецом? — не веря собственным ушам спросил Эйгон. — Если угодно, dārilaros ñuhys. Бейземон звал себя uēpir, так зову себя и я. Принц задумался, как так вообще вышло: Бейземон стал старостой, потому что был жрецом, или Бейземон стал жрецом, потому что был старостой? — И что, вы молитесь валирийским богам? — спросил он. — Уж как умеем, — ответил Дарион и завозился на своей кровати. — А септоны? Знают про это? Они же должны приходить к вам, если нет септы. — Приходят они, — в голосе старика что-то промелькнуло… не презрение, скорее снисхождение. — Раз месяц, да и то не в каждый, ну и на Святой Седмице, конечно же. Ну мы особо-то не говорим, что спрашивают – то и отвечаем. Спрашивал тут один: мол, молитесь богам? Мы говорим: конечно, молимся, как не молиться. Ну вот он побубнил что-то, почитал из книжки своей, овощей тушёных с мясной подливой нажрался и обратно побежал. А мы как делали по-своему, так и делаем. Встал из-за стола – Сиракс поблагодари, она голодать не любит и нам не даёт. Если несправедливо с тобой обошлись – Мераксес Милосердной помолись, она к тебе лицом повернётся. Очаг всегда тёплым держи и огонь сам никогда не туши, грех это. — Получается, когда мы вставали из-за стола, ты молился Сиракс? — Да, dārilaros ñuhys. Всё сказал, как учил Бейземон, слово в слово. А по утрам он до рассвета поднимался и от солнца всегда vēzītsos зажигал. От этих слов Эйгон аж сел в постели и уставился туда, где должен был лежать старик. — Что ты сказал? — едва не в полный голос спросил он, но тут же осёкся, когда снизу на него шикнул Деннис. — Что он зажигал?! Как? Покажи! — Vēzītsos из драконьего стекла, — ответил Дарион, удивлённый таким напором. — А как зажигал… Тут в трёх словах и не скажешь, dārilaros ñuhys, тут надо видеть. Староста замолчал, очевидно, что-то для себя решая, и через какое-то время выдал: — Я покажу вам, dārilaros ñuhys. Вы Таргариен, так что вам можно. Но нужно встать до рассвета. — Разбуди, — потребовал Эйгон, забираясь обратно под одеяло. — Да, dārilaros ñuhys, — зевнул Дарион. Вскоре комнату огласил его тихий храп, присоединился к нему и Деннис. Эйгону же не давали спать мысли, не устававшие роиться у него в голове и получившие теперь новый повод. Сам факт того, что крестьяне оказались лучшими хранителями валирийского наследия, чем бахвалившиеся этим драконьи владыки, больно бил по самооценке и семейной гордости принца. Лелея в сердце обиду, он и не заметил, как заснул. Но едва он смежил веки и перевернулся на другой бок, как кто-то затряс его за плечо. — Dārilaros ñuhys? Пора. Эйгон хотел было высказать всё, что он думает о людях, мешающим ему спать и подробно разъяснить, что их ждёт, если они не оставят его в покое, но тут же вспомнил, кто и зачем его будит. Дарион, староста и жрец валирийских богов, хотел зажечь обсидиан. Принц открыл глаза. Деннис деловито сдёрнул с него одеяло, не обращая внимания на недовольное шипение, и набросил его юноше на плечи. Дарион, между тем, отворил один из сундуков, извлёк из них что-то, завернутое в тряпки, сунул подмышку и двинулся к занавеси, не обращая внимания на то, идут за ним принц с рыцарем или нет. Эйгон, кое-как натянув сапоги, схватил трость и похромал следом, стараясь не слишком стучать ею по полу. За порогом дома царила предрассветная мгла, уже слишком светлая, чтобы считаться ночью, ещё слишком тёмная, чтобы быть утром. С моря наползал туман, и Эйгон подумал было, что это может помешать обряду, но Дарион целеустремлённо и с вызывающей раздражение бодростью ковылял в сторону ближайшего холма. Миновав последний дом, они всё так же гуськом – Дарион, Эйгон и Деннис – взобрались по коварному склону, таившему в траве рытвины и маленькие камешки; переодически Эйгон спотыкался и был готов уже выругаться, но всякий раз прикусывал себе язык – любое слово казалось ему кощунственным, а трепетное ощущение важности происходящего гасило поднимающееся раздражение. На вершине холма обнаружился валун в пару футов длиной, на котором Дарион разложил свою ношу и принялся разматывать тряпицу; под нею оказался отполированный диск дюйма в три-четыре диаметром из обсидиана, чёрный, будто само воплощение беспросветной мглы. Огладив его края пальцами, староста протёр диск тряпицей и проговорил: — Это vēzītsos. Мне он достался от Бейземона, а ему от его прадеда, а тот хранил его в своём доме в Валирии. — Ты будешь его… зажигать? — в Эйгоне наконец окончательно проснулось любопытство. Vēzītsos, конечно, не валирийская свеча, но если староста его зажжёт… Значит, сможет и Эйгон, и лить кровь для этого совершенно не обязательно. — Конечно, dārilaros ñuhys. Я каждый день это делаю вот уж сколько лет. Только вы с сиром вашим отойдите немного, — старик неопределённо шевельнул плечом, а взгляд его уже был прикован к светлеющему горизонту. Эйгон с Деннисом отступили, как им было велено, и стали напряженно наблюдать за старостой, как-то неуловимо перевоплотившегося в жреца. Дарион напряжённо всматривался в нежно розовеющий восток, ожидая восхода солнца, и некоторое время ничего не происходило. Затем, словно увидев в небе какой-то одному ему понятный знак, старик обеими руками воздел обсидиановый диск над головой и заговорил нараспев: — Vēzos sīmonis ondoso jaehoti tepilla sparo syt rāelza vȳho. Kostagon pōja ōños sikas tolvior tegor. Kostagon pōja ojehiknon rūsīr ilva kessa kesȳ tubī se tolvie tubir! Едва последнее слово сорвалось с его языка, как первый луч солнца, встававшего над островом, коснулся диска, и тот вспыхнул тем самым светом, что был так знаком Эйгону. Неестественное пламя резко вычертило каждую морщину на лице Дариона, отбрасывая глубокие тени во все стороны, соперничая с самим светилом. Но всё же это была не свеча. Свет оказался не более чем вспышкой, искрой, отблеском, и длился всего мгновение; не успел Эйгон моргнуть, как свечение, шедшее изнутри диска, погасло, оставляя в руках Дариона лишь кусок драконьего стекла, освещённый восходящим солнцем. Удовлетворённо кивнув, тот благоговейно поцеловал vēzītsos, снова протёр и стал заворачивать обратно в тряпку. — И это всё? — разочарованно выдохнул принц. — Да, dārilaros ñuhys. Больше-то ничего и не требуется – я испросил благословения у богов для нас на день сегодняшний и… — Я знаю высокий язык, — оборвал его Эйгон, снова впадая в раздражение. Он ожидал чудес Старой Валирии, древней мудрости, тайных умений, а ему показали всего лишь простенький ритуал с парой простеньких молебствий, которые на поверку оказались ничем не лучше септонских. Зажечь обсидиан, как же!.. Уловив его недовольство, староста быстро закончил собираться и, что-то пробормотав про бездельников-сыновей, поспешил уковылять в деревню. Эйгон, весь кипя внутри от досады, тростью отшвырнул камешек под ногами. — Вы ожидали, что у него будет валирийская свеча? — тихо поинтересовался Деннис, как будто и правда любуясь восходом. — Да, — не сразу буркнул в ответ принц. — Даже у мейстеров в Староместе их всего четыре, — напомнил присяжный щит. — Неужели вы правда думали, что у старого пастуха могла заваляться ещё одна? — Я не знаю. Он же не просто так порассказывал всякой чуши об этом своём учителе-жреце. Откуда он только такой взялся? Я думал, что та же Висенья была последней, кто практиковал что-то подобное. Деннис что-то неопределённо промычал; успевший за более чем десять дет сжиться со слугой-рыцарем, Эйгон распознал странный звук – Деннис издавал его, чтобы продемонстрировать, что у него есть своё мнение на этот счёт, но им пока никто не интересовался. — Говори, — бросил принц. — Справедливости ради, мой принц, Дарион и Бейземон – не единственные, кто чтут валирийские традиции. По всему Камню так, даже в Драконьей Гавани, и на Дрифтмарке, насколько знаю. В каждом селении есть какой-нибудь старик, как Дарион, или старуха, которые зазубрят на слух старые слова и бормочут их от случая к случаю. Вот брат мой младший в том году женился: утром в септу сходили, а к вечеру позвали дедка одного, что на соседней улице живёт. Он пришёл со свечой, обычной, конечно, и обсидиановым ножом, ну и поженил их по-валирийски. Ему за это гуся запечёного дали. Обычно курицей обходятся да пирогом с яблоками, но там уж тесть был жутко рад, что единственную дочь замуж выдал, вот и отвалил от щедрот душевных. — Но… почему мы этого не знаем? — растерянно спросил Эйгон. Если ночью образ его семьи, как хранителей традиций Фригольда, дал опасную трещину, то теперь он и вовсе с оглушительным звоном разбился на тысячу осколков. — Почему вы об этом не говорите? — А разве говорят, что валирийский меч острый, а морская вода солёная? — вопросом на вопрос ответил Деннис, который, похоже, был не мало удивлён реакцией хозяина. — Зачем говорить о том, что очевидно всем? — Это не очевидно нам. Мы не соблюдаем этих правил. — Потому что вам нужна была Вера, чтобы править Вестеросом, — пожал плечами рыцарь и поёжился. — Ради власти и не такое забывают. Пойдёмте, мой принц, а то одеяло-то только у вас есть.***
Возвратившись в Драконий Камень, Эйгон погрузился в меланхолию. Работа над обустройством пещер под Горой перестала вызывать у него прежний энтузиазм, все вопросы, с которыми к нему приходили Герардис и драконоблюстители переадресовывались лорд-командующему Бейлору; тот в силу своей новой должности был в общих чертах знаком с планами принца и безропотно тащил на себя тяжесть строительства не только на Драконьем Камне, но и на Дрифтмарке. Там после долгих и весьма напряжённых переговоров с кузиной Рейнис и Морским Змеем мастеру над драконами удалось прийти к удобному для всех решению – под стенами Дрифтмарка, старого замка Веларионов, начали вытёсывать пещеры, наподобие тех, что прокопали в холме Рейнис. Не радовали Эйгона и наблюдения за драконами; вести о том, что Каннибал во время брачного танца с Нефритовой Девой – единственной дикой драконицей, ещё даже не отложившей первой своей кладки – убил и съел партнёршу, не вызвали у него особого интереса. Вермитор, реагируя на настроение всадника, тоже стал угрюм и раздражителен; под раздачу как-то раз попала его верная спутница Среброкрылая, и пара драконов обзавелась несколькими новыми шрамами. Музицировать не получалось, и принц просто сидел в беседке в саду Эйгона, бездумно и бестолково перебирая струны то у арфы, то у скрипки. Ему всё ещё снились какие-то отрывки песен и пьес, которые он почти сразу забывал по пробуждении; собрать их воедино у него не получалось, да и желания особого не было. Из головы никак не шла ночь, проведённая в Малом Выгоне, и разговоры с его старостой-жрецом. События всего нескольких часов что-то разбередили в нём и теперь принц не мог найти покоя. Собственные знания о прошлом семьи и традициях его народа, его ценностях, знатоком которых он себя считал, оказались далеко не всеобъемлющими, как ему представлялось. Таргариены считали себя хранителями наследия Старой Валирии, а оказалось, что всё это лишь громкие слова и бахвальство, золотая бахрома на чёрно-красной мантии Визериса – красивая, но бесполезная. Уязвлённый, Эйгон баюкал и лелеял свою обиду на семью, что так глупо обанкротилась в его глазах, себя самого и народ, который переплюнул своих лордов. Он чувствовал, что его собственные умения, открывшиеся в Староместе, занимали во всей этой системе полузабытых традиций и знаний своё место, но никто не мог сказать какое. Вернувшись, принц велел Деннису привести к нему каждого такого uēprio, какого только можно было найти; к немалому удивлению Эйгона не все из них оказались столь же старыми, как Дарион. Однако ни один из них не знал чего-то большего, чем заученые в юности слова воззваний к богам, благословений и заупокойных речей, и никто не делал чего-то большего, чем проведение свадебной церемонии по традициям предков, или встреча солнца на рассвете с куском обсидиана в руках. Лишь пара что-то слышала про стеклянные свечи, но как их использовать никто знал. Эйгон как на яву чувствовал утекающий сквозь пальцы песок. Дар, а в том, что это дар, он уже не сомневался, казался ему неогранённым драгоценным камнем, который из жалости бросили грязному нищему, не объяснив ни что это, ни как этим пользоваться. Устав сидеть сложа руки, он собрал несколько осколков обсидиана разной формы и размера и испробовал с ними то же, что сделал со свечой в Цитадели, но только зря пролил собственную кровь. Как бы он не силился вызвать в себе те ощущения, что предшествовали появлению того потустороннего света, как бы старательно не выговаривал «drakarys» камни не желали светиться. Когда Деннис нашёл его сидящим на полу спальни с изрезанными ладонями и перепачканными кровью осколками драконьего стекла, то израсходовал весь лексикон, накопленный за детские годы в Драконьей Гавани, причудливо сочетающий андальские проклятия с валирийскими непристойностями. — Боги, за что мне такой сюзерен, — вопрошал у небес рыцарь, перевязывая руки принца. — Такой же полоумный придурок, как и его дядя – ради тайных знаний готов изойти на кровь и дерьмо. Небеса хранили молчание, но Эйгон понял, что дольше так продолжаться не может. Как только порезы подзатянулись, он ночью вошёл в пещеру, где переплетясь хвостами спали примирившиеся Вермитор и Среброкрылая, растолкал своего дракона и в одиночку отправился в Цитадель. Миновав 390 лиг, разделявших Драконий Камень и Старомест, за три с небольшим дня, Эйгон без приглашения приземлился на Вороньем острове, едва не обрушив крыльями Вермитора покосившуюся от времени башню Воронятника. Проигнорировав возмущащихся кандидатов и мейстеров, он явился на квартиру дяди Вейгона, но никого там не застал. — Где архимейстер? — спросил принц у служки, околачивающегося во дворе дома. — Который? — Который архимейстер счёта, — раздражённо бросил Эйгон. — Архимейстер Вейгон, мой дядя. — А-а-а, — протянул тот. — Дык это, Конклав заседает. Третьего дни сенешаль помер, помилуй его Отец, вот и судят, кому вместо него быть. — И сколько им ещё заседать? — Да пока не выберут, — пожал плечами служка. Эйгон в бессильной злобе отшвырнул тростью некстати подвернувшийся табурет. Заседания Конклава могли тянуться часами, а когда им нужно было избрать сенешаля, то перерывов могли не делать вовсе – в этом Цитадель была похожа на своих соседей в Звёздной Септе. Чтобы отвлечься, принц подобрал первую попавшуюся под руку книгу, поднял табурет и погрузился в чтение; трактат оказался комментариями мейстера Найджела на решение проблемы о нахождении наименьшей суммы расстояний между точкой на плоскости и вершинами описанного вокруг него треугольника. Едва прочитав пару строк, Эйгон болезненно скривился – математика никогда его не интересовала в достаточной степени, – но, чтобы доказать, что звено за неё он получил недаром, стал продираться сквозь кружево чисел, букв и обозначений. Через некоторое время скрипнула входная дверь (видимо, без Денниса дядя забывал смазывать петли) и раздалось неприветливое: — Кого там ещё Неведомый принёс? — Я тоже рад вас видеть, дядя, — ответил Эйгон, распрямляясь и растирая затёкшую спину. Труд мейстера Найджела вернулся в стопку своих собратьев, так толком и не понятый своим последним читателем. Вейгон выглядел несколько более измождённым, чем обычно, но это можно было списать на бесконечное заседание Конклава. — Кого избрали? — Так ты в курсе? — Вейгон прошествовал к обеденному столу и оторвал от подсохшей краюхи хлеба крошащийся кусок. — Люпина. — Это который… — Да-да, бастард тайных наук. Послушать его, так мёд в уши льётся. Бесполезный кусок идиота. За обедом он пьёт только красное просторское вино, эту сладко-кислую дрянь. — Воздаёт должное родной земле, — заметил Эйгон. — Если у него взыграла любовь к Простору, то мог бы пить арборское. Помяни моё слово, племянник, ничто не указывает на суть человека больше, чем вино, которое он пьёт. — Как ваше здоровье, дядя? — невинным тоном поинтересовался принц, переводя тему. — Пока не помираю, и слава всем богам, — фыркнул тот, отпивая прямо из горла кувшина. — Рано ещё, у меня полно непрочитанных книг, недоказанных теорем и бестолковых школяров, которых надо научить хотя бы элементарному счёту, чтобы они не просто так ели свой хлеб в замках своих будущих лордов. Но ты ведь пожаловал не за тем, чтобы справиться о новостях в Цитадели и моём самочувствии? — Нет, — качнул головой Эйгон и пересказал ему события в Малом Выгоне и собственные попытки установить истину. — Я не знаю, что делать, — признался в конце юноша. — Меня это гложет, а я не знаю, как быть. Вейгон, успевший расположиться в своём любимом кресле, перекинул ногу на ногу, почесал подбородок с белёсой двухдневной щетиной и заявил: — Выхода у тебя два, но, если хорошо подумать, то один, да и тот мы уже обсуждали. — Многообещающее начало, — невесело усмехнулся Эйгон. — Во-первых, ты можешь ограбить Цитадель и стащить у нас одну из этих валирийских свечей. Возможно, я бы тебе даже помог, но нам нужен кто-то физически развитый и с нормальными ногами, а ты так некстати прилетел без Денниса. Поэтому этот вариант отпадает. Сам виноват. — Мне кажется, или вы расстроены больше меня? — Каюсь, септон, грешен! — шутливо поднял руки Вейгон. — Очень хотелось поднасрать Люпину, а тут такая возможность… Какая досада. — А второй вариант? — За Узким морем от Валирии осталось гораздо больше, чем у нас, — уже серьёзнее заметил архимейстер. — Три Шлюхи, Квохор, Волантис, даже Браавос и Лорат хранят в себе то самое валирийское наследие, которое тебе так хочется найти. — Предлагаете отправиться в путешествие? — уточнил Эйгон. — Да. — Я не могу. Я мастер над драконами, член Малого Совета. То, что вы предлагаете, займёт месяцы… — Я бы сказал — годы, — поправил дядя. — Даже годы! Мои обязанности перед королём не позволят мне отлучиться надолго. — А в чём заключаются твои обязанности? Считать драконов? Стеречь яйца? Кажется, для этого не нужен принц дома Таргариенов. — Мы строим драконье логово на Дрифтмарке… — Уверен, Рейнис уже достаточно взрослая девочка, чтобы всё проконтролировать и устроить Мелеис с комфортом. — Это не так просто, это политика! — С которой прекрасно справятся твои старшие братья. — Ещё мы роем новые тоннели и залы под Драконьей горой… — Уверен, принц Драконьего Камня, коим, насколько я знаю, ты не являешься, по достоинству оценит ваше усердие. За стройкой может наблюдать любой. Считать драконов и переворачивать яйца в состоянии лорд-командующий Стражи. В конце концов, они занимались этим ни один десяток лет до тебя, а теперь вышколены тобой достаточно, чтобы ничего не случилось. Эйгон хотел было возразить, но понял, что дядя прав. Он хотел стать мастером над драконами, чтобы исправить опасные недостатки; что ж, он работал над их исправлениями недостаточно хорошо, и от него самого сейчас мало проку. Если подумать, то Бейлор достаточно опытен, чтобы справиться без принца за спиной, а если нужна будет помощь всадника, то всегда можно попросить Деймона присмотреть за драконами. Малый Совет тоже сможет прожить без двадцатилетнего всезнайки; как показала практика, пользы от него не так уж и много, а его запросы лишь подливали масла в огонь внутренних склок. А вот дар… Дар нельзя было оставлять просто так, это была бы худшая из возможных растрат, плевок на могилу предков, на алтари полузабытых богов, почему-то давших Эйгону такую способность. — Может вы и правы, — признал принц. — Конечно, я прав, — с достоинством кивнул дядя. — Я бы хотел отправиться с тобой, разумеется, за морем полно учёных людей, с которыми я переписываюсь и был бы рад поговорить лично, но… Кто-то же должен присмотреть за этой бестолочью Люпином, иначе он от Цитадели камня на камне не оставит! Негодование архимейстера было настолько искренним, а гнев настолько праведным, что Эйгон не выдержал и впервые за долгие недели заливисто рассмеялся.