***
Принц Эйгон Таргариен Когда Эйгону удалось выплыть из абсолютной черноты забытья, солнце уже давно миновало зенит и клонилось к горизонту. Он лежал в тени, привалившись к чему-то шершавому, но при этом мягкому и горячему; мысли текли вяло, как будто его от души напоили маковым молоком, и принц не сразу понял, что опорой ему служил бок Вермитора. Стоило ему это осознать, как дракон, почувствовав его пробуждение, изогнул могучую шею и внимательно посмотрел на своего всадника; в его янтарных глазах Эйгон видел непрекрытое волнение. — Beka iksan, — выдавил из себя он и сам удивился, насколько слабо и жалко звучит его голос. Бронзовый Гнев шумно выдохнул: мол, вижу, в каком порядке. Шипастая голова приблизилась, и дракон осторожно обнюхал человека, желая самолично удостовериться, что ему ничего не грозит. Эйгон попытался было потрепать крылатого друга по носу, но рука безвольно упала на колени; дракон сердито рявкнул. — Lykirī, — попытался отмахнуться от его чрезмерной заботы принц, но сил на то, чтобы снова пошевелиться не было. Ну что ж, тем лучше, он просто полежит здесь, пока не восстановится, а Вермитор посторожит. — Мой принц! – раздался встревоженный возглас, и Эйгон поморщился; Деннис иногда бывал слишком громким. — Хвала богам, мы уж думали, что придётся тут заночевать. Присяжный щит сбросил кожаную куртку и остался в нижней рубахе, хотя было довольно прохладно; он был весь перемазан в пыли и выглядел не рыцарем, а крестьянином. В голове крутилось что-то важное, но не выраженное, оно билось, как сонная муха об стекло, просясь наружу, но Эйгон никак не мог ухватить мысль за хвост. В итоге он лишь двинул головой, приглашая присяжного щита продолжать. — Мы почти закончили, мой принц. Это было непросто, но мы почти всё перетаскали, вплоть до щебёнки. Не знаю, конечно, как Вермитор с таким грузом полетит, да ещё и с нами… — С божьей помощью, — прошелестел Эйгон; муха мысли нашла дорогу; вещи, он просил собрать вещи. — С божьей помощью вы живы остались, — отрезал между тем рыцарь. — Принц, милорд, я служу вам уже десять, нет, двенадцать, лет. Не думаю, что за это время я дал вам повод упрекнуть меня в небрежении или неверности вам и вашей семье. Во имя моей многолетней и беспорочной службы объясните мне, принц, что, чёрт вас побери, случилось? Вопрос, конечно, хороший… — Я не знаю, — тихо ответил принц. — Я не уверен. Я кое-что видел. — И это заставило вас носиться с мечом в руках? Вы не такой, как ваши братья, мой принц. — Ты поверишь, если я скажу, что со мной говорили боги? Деннис, только хотевший что-то возразить, открыл и закрыл рот, молча уставившись на сюзерена, решая, видимо, не повредился ли тот в уме. — Вернёмся к этому разговору, когда решишь, что я не сбрендил. Мы готовы лететь? — Д-да. Почти. Но вы же не удержитесь в седле… — Чтобы Таргариен упал с дракона? Смешно… — Шутить изволите? Значит вы не совсем безумны, — попытался ухмыльнуться рыцарь; получилось неубедительно. — Мне нравится твоя оговорка, — Эйгон почувствовал себя чуть лучше и попробовал подтянуть к себе ноги. Вышло плохо – левая была как чужая, а правую пронзила такая острая боль, что в памяти снова всплыли первые дни после падения с чёртовой лестницы во дворе Красного Замка. Когда мир немного посветлел, Эйгон выдохнул сквозь зубы и проговорил: — У меня будут седельные цепи и ты. Если что, поймаешь, а Вермитор полетит сам. Летим, как только закончите. — Как пожелаете, мой принц, — холодно поклонился Деннис и ушёл, ворча себе под нос; наверняка будет сердиться. Эйгон остался под боком надёжного Вермитора вспоминать и заново переживать последние события. Он помнил красную мглу и пришедшую за ней огненную бездну; помнил, как три голоса говорили на сотне языков одновременно; помнил, что они ему сказали, и что они от него ждали; помнил, что он отказался отдать то, что у него попросили; помнил, как потом он плясал, а клинок пел в его руках. — Kony ademmilaksir iksis? И сквозь шелест ветра, гоняющего былинки среди пыльных руин, ему послышалось безмерное далёкое, едва уловимое, на грани слышимости: — Issa… Значит, та безумная пляска ему не почудилась. Но ведь он обнажил клинок раньше, чем умер Мейерис… Что было причиной, а что следствием? Думать о таком было слишком сложно, голова немедленно отреагировала на все попытки разобраться жуткой мигренью, и Эйгон решил вернуться к этому позже. Возможно, если он спросит снова, ему ответят. Постепенно возвращалось ощущение собственного тела, и принц попробовал, абстрагировавшись от беснующейся боли в ноге, оценить своё общее состояние. Когда он почувствовал резь и жжение на груди, то не слишком удивился – видимо, кто-то всё-таки успел по нему попасть. Кое-как собравшись с силами, принц оттянул ворот рубахи, ожидая увидеть порез от меча, но вместо этого его взору предстало кривовато вырезанный прямо над сердцем валирийский иероглиф. Эйгон не поверил своим глазам: едва кровоточащие линии затягивались на глазах – видимо, как раз из-за этого и жгло; лишь когда порезы затянулись, оставив только стремительно бледнеющие розоватые следы, он осознал, что иероглиф означал «танец». Кто посмел коснуться тела принца лезвием, да ещё и не оставив следов на одежде? Только он сам – не боги же соизволили лично начертать? И чем он это сделал? Голыми руками? Своей Валирийской Свечой? Осколком камня? Поток вопросов прервало возвращение всё ещё хмурого Денниса, объявившего, что всё готово. Рыцарь подозвал Джейегора, на лице которого застыло безучастное, отрешённое выражение, и вдвоём они подняли принца на ноги. Вермитор заботливо подставил морду для опоры; от соприкосновения с горячей чешуёй Эйгону стало немного лучше: к конечностям стала возвращаться чувствительность, боль притупилась, а в груди разгорелось столь необходимое тепло, переданное драконьим сердцем. Залезть в седло вышло не сразу, но в конечном итоге и всадник, и дракон устроились каждый на своём месте – первый в седле, а второй под ним. За спиной у принца разместился Деннис, закрепивший крюки цепей на его поясе, а за ним – кузен, не знавший за что держаться. Бронзовый Гнев повёл плечами, немного встряхнулся, распределяя совсем не маленькую нагрузку, и, оттолкнувшись, взлетел без разбега, как не делал с самого Лората. В воздухе Эйгону стало легче; они снова летели совсем как раньше, до этой злополучной чужой войны. На радостях он даже чуть было не поддался шальной мысли сжечь к чертям проклятый всеми богами Мантарис, но быстро отмёл эту идею: вряд ли у местной триархии были требюшеты, но теперь принц предпочёл поосторожничать. Местные уродцы и так обижены природой, пусть страдают. Шевельнув рукоятями седла, он впервые за полтора года направил дракона на запад. В ту сторону, где был дом.***
155 лиг, отделяющих Мантарис от Волантиса, Вермитор преодолел не за неделю как в прошлый раз, а за пять дней; не будь на нём большой поклажи в лице трёх человек и их нажитого за продолжительное путешествие скарба, он мог уложиться и в три дня, но Эйгону не хотелось надрывать дракона – в конце концов, до Драконьей Горы ещё далеко. Летели от восхода до заката, прерываясь на пару часов днём на обед и краткий отдых, избегая людных поселений и ночуя в поле, поскольку неофициальную опалу над Джейегором никто не снимал. Сам кузен за перелёт обменялся со спутниками едва ли полусотней малозначительных фраз; на болтовню Денниса он не реагировал, на осторожные попытки принца поговорить о произошедшем отвечал скупо и неохотно. Хотя Эйгон и понимал, что такие вещи нельзя сравнивать, было видно, что гибель брата произвела на эйкса ещё более глубокое впечатление, чем гибель друга; принц вполне понимал его – лишись он внезапно Деймона или Визериса, то горевал бы он по ним гораздо больше, чем по Марлону и Адриану вместе взятым. Оставалось лишь надеяться, что родной дом и поддержка близких позволят Джейегору собраться с силами и прийти в себя. В Волантис было решено прибыть ночью, чтобы драконий силуэт не мозолил глаза триархии; к тому же, так было проще обставить возвращение блудного сына. Весь расчёт строился на том, что тётя Сейера не станет устраивать в этот вечер приёмов и сама воздержится от посещения пиров. Проведя половину дня в полях далеко за городом, путешественники после заката поднялись в воздух и, взлетев над низкой облачной пеленой, так кстати зависшей над всем низовьем Ройны, отправились на решающую встречу. Путь прокладывал сам Вермитор, ориентируясь то ли по звёздам, то ли по памяти, то ли по своим драконьим инстинктам, и потому, когда дракон резко нырнул в облако и пошёл на снижение, у Эйгона перехватило дух. Бронзовый Гнев огромной тенью бесшумно спустился прямо внутри Чёрных Стен и удивительно мягко сел на знакомый ипподром; глупо было надеяться, что их никто не видел, поэтому, закутав кузена в плащ с головой, они поспешили в красно-чёрный дом. Даже ночью на улицах Старого Города не прекращалась жизнь: рабы, обеспечивая благополучие своих господ, трудились от зари до зари вне зависимости от того, сияло ли над головами солнце или луна; трём пешим путникам удалось затеряться в общем потоке без особых проблем – за Чёрными Стенами посторонних не бывает и лишних вопросов за тремя вратами уже не задают. Из некоторых дворцов и особняков ещё доносилась музыка, звучали смех и голоса гостей, но в большинстве своём Старокровные уже готовились отойти ко сну; в понимании большинства из них это заключалось в необходимости хорошенько потрудиться в постели. В доме опальной принцессы и отставного триарха ещё горел свет, но было тихо, и Эйгон облегчённо выдохнул. На крыльце принц, как всегда, замешкался на ступенях – эффект «божественного вдохновения» прошёл, равно как и его малоприятные последствия, и былая хромота вернулась; лучшим другом Эйгона снова стала трость. — Странно стучаться в дверь собственного дома, — нервно хихикнул Джейегор, скидывая с головы капюшон. — Пожалуй, — шёпотом согласился Эйгон. Открылась и тут же же закрылась узкая щель, бряцнули замки, и дверь отворилась. Их встречала Тала, старшая рабыня. — Рада приветствовать эйксов, — она поприветствовала их, не выказав никакого удивления. — Гела Сейера ещё не легла. Прикажете доложить ей? — Она одна? — отрывисто уточнил Джейегор. — Да, эйкс Джейегор. Дома только она и гела Визерра. — Зови обеих в мои покои. И не дожидаясь никого, кузен взбежал вверх по лестнице; Эйгон и Деннис, переглянувшись, последовали за ним. Комнаты Джейегора не сильно отличались от тех, в которых жили они сами в последние несколько месяцев, разве что обставлены они были сообразно вкусам их обитателя. Стены украшали фрески с картинами великих битв прошлого, гонками на колесницах и поединками; там, где не было росписей, висели подаренные мечи, луки, кинжалы, как усыпанные драгоценностями, так и вполне боевые; нашлась даже парочка скрещенных дотракийских аракхов, судя по всему, мирно ржавевших уже не одно десятилетие. Кузен стоял посреди залы, где принимал близких друзей, и жадно рассматривал свои владения. — Не думал, что так сильно буду по этому скучать, — неожиданно произнёс он. — Чтобы полюбить родину нужно её оставить, — выдал Эйгон достойную Рунцитера банальность. — Это проверял Корлис Морской Змей. За разговором они не заметили появления самой хозяйки дома, объявившейся без лишнего шума. Одетая в шёлковый красно-чёрный халат, она прошествовала в комнату с видом истинной королевы: — Всегда считала Веларионов самовлюблёнными гордецами. Кичатся валирийской кровью, но кроме скопленных диковинок да внешности не могут ничего предложить, а гонору – как у истинных драконьих владык. — Теперь-то у них есть драконы, — заметил принц. — Милый, давай без вестеросской политики, — поморщилась Сейера. — Мне вполне хватает нашей днём, а от заморских дел ночью у меня начинает болеть голова. Но я вижу только троих. Мейерис уже у себя? Несносный мальчишка, мог бы хоть с матерью поздороваться! Эйгон, ощущая себя беспомощным, оглянулся на Денниса, но тот лишь пожал плечами, мол ваша семья, сами и разбирайтесь. Джейегор резко стушевался, слишком заметно занервничал: глаза его заметались по комнате, лишь бы не смотреть на мать, сам он сделал пару ненужных шагов, сцепил руки на груди, тут же спрятал их за спину, вытянул вдоль тела. — Ну? — нахмурилась гела. — Что такое? — Мама… Мейерис… Мейерис погиб. В комнате повисла ужасная, давящая, звенящая тишина. Эйгону казалось, что ему было слышно, как ухнуло вниз тётино сердце, как сильно колотилось оно в груди у Джейегора. — Как погиб? Что за чушь ты несёшь? Эйгон, он пьян? — Боюсь, нет, тётя, — вздохнул принц; что ж, видимо, и этот удар ему придётся принять на себя. — Мейерис и правда погиб. В Мантарисе. На нас напали из засады, его застрелили. Из лука. Сделать было ничего нельзя. Он не мучался. Мне очень жаль. Так в Цитадели их учили сообщать плохие вести родственникам больных: короткие сухие фразы, самая необходимая и точная информация, приправленная сдержанными соболезнованиями. Потом будет время для распросов, у них по нескольку раз переспросят одно и тоже, вопросы должны были задавать сами родственники, но сперва их нужно просто поставить перед печальным фактом и подождать, пока схлынет шок и неверие. Фиалковые глаза Сейеры постпенно округлялись по мере того, как до неё доходил смысл сказанного. Она сдавленно вскрикнула, едва успев зажать себе рот, будто боялась, что её кто-то услышит, и без сил опустилась на первый подвернувшийся диван. — Что?.. Как?.. — только и смогла выдавить из себя гела. — Джейегор, это правда? Что ты молчишь? Это ведь неправда, да? Джейегор! Скажи же, что это неправда! — Это правда, — еле выдавил из себя кузен, окончательно растерявший все запасы храбрости и самообладания, которые едва только приобрёл. К чести тёти Сейеры, она повела себя совсем не так, как ожидал Эйгон. Гела Сейера не рыдала, не выла, не стенала, не рвала на себе волос и платья, не бранилась, не посылала проклятий богам, не каталась по полу, не билась в истерике. Принцесса побледнела, уронила голову на грудь, отгородившись от всех занавесью бело-золотых волос, и сжала подол халата, вцепившись в него, как утопающий цепляется за любую дощечку, что держится на плаву. Джейегор молча опустился прямо на пол и уселся, обхватив колени. Эйгон и Деннис, не зная, уйти или остаться, в нерешительности переглянулись. Принц, разумеется, разделял скорбь своих волантийских родственников – за несколько месяцев, проведённых с ними, он стал воспринимать Мейериса, как младшего брата; чувство было непривычным, Эйгон чувствовал, как чужие ожидания и восторги от него отяготили плечи, но груз ответственности оказался приятным. Гибель кузена омрачила едва было появившийся восторг от произошедшего на храмовом холме, а кроме того, Эйгон никак не мог избавиться от ощущения, что как минимум косвенно был причастен к трагедии. Но вот Сейера судорожно втянула воздух и подняла голову; красивое лицо её как будто бы сразу утратило всю молодость, и принцесса стала выглядеть ровно на свой возраст, а может быть даже старше. Лицо её было бледно, глаза покраснели, но слёзы она успела утереть. — Где вы его оставили? — скрипуче проговорила она. — Мы не оставили, — поспешил уверить её Эйгон. — Мы предали его драконьему огню, сообразно традициям нашего дома. Он протянул руку, и Деннис понятливо выудил из заплечной сумки урну-яйцо. Странно, но Эйгон совершенно его не помнил; в свете свечей оно казалось матово-красным, с черно-белыми прожилками и практически абсолютно гладким, чешуйки были едва намечены. Принц передал его тёте; та зачаровано приняла его и уставилась, разглядывая на вытянутых руках. — И это всё? — Да, миледи, — вставил Деннис. — Прах внутри. Его немного – всё-таки, драконье пламя… — Немного праха… И это всё что осталось от моего сына, — медленно произнесла она. Притянув урну к животу, она обхватила его руками, прижимая к себе, как будто бы это снова была её утроба. Запрокинув голову, принцесса пыталась остановить слёзы, но они всё равно потекли по щекам на халат и каменное яйцо. — Визерра, девочка моя, зайди, твои братья вернулись, — внезапно позвала Сейера. За порогом раздался сдавленный всхлип и тут же послышалось удаляющееся шлёпанье босых ног. Эйгон встрепенулся было выйти за ней, но в последний момент что-то его остановило; возможно, сейчас не лучшее время для его утешений. Между тем, тётя не смогла удержаться от стона: — О Матерь, за что?! Это же единственное моё дитя, единственный ребёнок, которого я хотела, которого я родила для себя! Трое детей, а ты забрала младшего! От этих слов Джейегор дёрнулся, как будто его ударили; он сам признавался, что был нежеланным ребёнком, но наверняка слышать это каждый раз было также больно, как в первый, тем более в таким обстоятельствах. Однако на этом болезненный порыв, прорезавшийся сквозь самообладание принцессы, иссяк; она овладела собой и опустила тяжёлый взгляд на старшего сына. Теперь единственного сына. — Почему ты его не спас? — прошептала Сейера. — Это была стрела. Откуда я знал?! — Почему ты его не защитил?! Он же поехал из-за тебя! — Он поехал, потому что ты ему разрешила! — огрызнулся Джейегор. — Не перекладывай это на меня! — взвилась скорбящая мать. — Не смей обвинять в этом меня! Он поехал из-за тебя, чтобы присмотреть за тобой, идиотом! Он поехал из-за твоих глупых гонок! Я ведь знала, что от них добра не жди, они никогда мне не нравились! Боги, почему вы лишили меня разума? Надо было остановить эту глупую дуэль, выставить взашей этого Вассара, будь он проклят! — Мама, я… — Молчи! Молчи! Я не желаю тебя слушать! Уйди и дай мне оплакать моего сына! Джейегор молча уставился на неё, а потом медленно поднялся и вышел в одну из своих комнат. Эйгон тоже хотел было уйти, как вдруг тётя обратилась к нему: — Зря ты приехал в Волантис, племянник. — Да, — согласился он. — Пожалуй, зря. — Если бы не ты, может, и не было бы этого чёртового пира, этой ссоры, гонок, Мантариса… — А может быть и были бы, — возразил принц; одно дело собственные муки совести, а другое – когда его обвиняли другие, такого он не любил. — Может быть… Тебе лучше уехать, племянник. — Я понимаю. Нам нужен корабль, я не хочу, чтобы Вермитор летел через море с кучей барахла. — Вся гавань к твоим услугам. — Если днём успеем кого-то зафрахтовать, то выйдем через сутки. — Хорошо, — кивнула принцесса, которой почти удалось вернуть прежний деловой вид бывалого политика. — Джейегору тоже лучше покинуть город. — Не хотите его видеть? — Не только. Не хочу терять двух сыновей за раз. — Родичи Лейгона никак не успокоятся? — Они успокоились, — Сейера подтянула к себе урну и неосознанно стала её баюкать. — Мы пришли к соглашению, пока вас не было. Конфликт признали исчерпанным, но Джейегора официально объявили незаконнорожденным. Все и так всё понимали, но из-за моего положения закрывали на это глаза. Его лишили прав состояния, он больше не Старокровный, не имеет права называть себя эйксом и не может жить в Чёрных Стенах. Ту собственность, что я передала ему на совершеннолетие, пришлось отдать отцу Лейгона в качестве компенсации. Он теперь такой же гость в моём доме, как и ты. — Хотите, чтобы я забрал его с собой? — поднял бровь Эйгон. — В Вестерос? — Я хочу, чтобы он уехал отсюда с тобой. А дальше пусть сам решает, что ему делать. — Вы сами скажете ему об этом? — Сама. Думаешь, у меня не хватит сил или совести? Эйгон лишь покачал головой в знак того, что он ничего не думает. — Ваши старые покои уже должны были приготовить. Вы устали, должно быть, — заметила Сейера, давая понять, что они свободны. Когда принц и его рыцарь вышли, следом за ними в коридор долетела простенькая мелодия колыбельной, что мурлыкала себе под нос тётя. В комнатах ничего не изменилось, и от этого ощущение нереальности происходящего только усилилось. Наскоро проглотив принесённый рабами маленький ужин и запив его местным слишком сладким вином, Эйгон отошёл ко сну, с горечью подмечая, что теперь они уже не столь желанные гости в этом красно-чёрном доме. Утром Эйгон отправил Денниса в порт, искать корабль, чей капитан согласился бы переплыть Узкое море. — За день мы никого не найдём, — бурчал рыцарь, натягивая сапоги. — Не помню, чтобы я потратил все свои браавосийские деньги, — заметил принц, отправляя в рот кусок сыра. — Ну хорошо, положим, мы кого-то найдём. Срочный фрахт обойдётся в несколько тысяч, тут пророком быть не надо, чтобы это понимать. — Мейерис тоже был богат, но нужно ли ему сейчас его богатство? Деньги надо тратить, пока есть возможность. — Деньги надо тратить разумно, иначе можно по миру пойти, — из чистого противоречия возразил Деннис, но затем пообещал управиться к полудню и ушёл. Эйгон же, пребывая в настроении скорбном и меланхоличном, спустился во внутренние сады дома; хозяева его не показывались. В саду было тихо и пусто: песчаные дорожки тщательно выметены, негромко журчал миниатюрный фонтан, растительность, хотя и усыплённая зимой, ещё сохраняла вялую зелёную листву – в этих широтах Эссоса она опадает лишь накануне весны. На одной из мраморных скамеек принц заметил Визерру. От одного вида милого образа сердце защемило от нежности, и юноша только в этот миг понял, как сильно он по ней скучал. Дело было даже не в вульгарной близости (хотя, видят боги, и в ней тоже), а в простом общении, в мягкой улыбке и фиалковых глазах, мелодичном смехе и ловких движениях танца. Эйгон понял, что откладывать серьёзный разговор у него нет ни времени, ни собственных сил. — Здравствуй, — сказал он, подойдя ближе. Девушку, умопомрачительно красивую даже в печали, хотелось обнять и утешить, но, памятуя об их скомканном прощании и горьком возвращении, принц на большее не решился. — Здравствуй, — так же ответила гела, едва взглянув на него, но всё же подвинулась. Приняв это за приглашение, Эйгон примостился на краешек скамьи. Какое-то время они молча созерцали, как вода льётся в каменную чашу из дельфиньего рта, не желая начинать разговор первыми. — Я отправил Денниса в порт, нам нужно нанять корабль, — как можно более ровным тоном произнёс наконец принц. — Вот как? — тихо ответила Визерра; в голосе её юноше послышалась печаль и что-то ещё, что он не сумел до конца распознать. — Ваша мать довольно прозрачно намекнула, что нам лучше уехать как можно скорее. По правде говоря, она сказала это прямо. — Я знаю. — Джейегор покинет город с нами. Тётя сказала, это часть вашего соглашения. Эйгон замолчал, вздохнул и всё-таки решился – сейчас или никогда. — Виззера, я люблю тебя. Я не хочу с тобой расставаться. Я думал поговорить об этом с тётей, но не встретил её с утра, но так даже лучше, спрошу сперва у тебя. Я прошу тебя поехать с нами, поехать с нами в Вестерос. Со мной. В качестве… в качестве моей жены. — Мама, очевидно, не всё тебе рассказала, – тихо проговорила гела после небольшого замешательства. – Когда вы уехали, всё было очень сложно, очень хрупко. Родня Лейгона жаждала крови, подняли голову «тигры». Мы оказались в сложном положении. Маме припомнили многое: и её прошлое, и её связи, и её бордели, и её действия, пока она была триархом. Ей пришлось пойти на очень большие уступки, чтобы достичь соглашения со всеми: она согласилась признать, что Джейегор – бастард, хотя всегда это отрицала, она согласилась на его изгнание, чтобы сохранить ему жизнь, она согласилась выдать меня замуж по указанию Вассара, чтобы умаслить «слонов», хотя клялась, что не будет меня к такому принуждать. Она закончила, а Эйгон остался сидеть, оглушенный и едва ли что-то понимающий; совсем не на такой ответ он рассчитывал. Кое-как справившись с бившими через край «почему», он предложил: — Если всё так сложно, то вы можете уехать все вместе. Визерис будет рад каждому родственнику, он ценит родную кровь. — И что мы там будем делать? — резко переспросила Визерра. — Чем мы будем заниматься при этом вашем душном андальском дворе? Быть приживалками? Что буду делать я? Рожать тебе сыновей? Вышивать? А мать? Для родов она уже старовата, а рукоделие всегда ей претило. — Положение тётки короля многое открывает для неё и для вас. — Разве король возьмёт в свой Малый Совет ту, которую у вас повсеместно зовут шлюхой? Разве её слова будут иметь вес? Разве она станет десницей, или кто у вас правит вместо короля? Разве я потом смогу занять её место и заниматься тем, чем я хочу, а не тем, чего от меня хотят пустоголовые андалки? — Вряд ли, но… — попытался возразить Эйгон, но его грубо перебили. — Нет. Мы будем сидеть в своих душных комнатах и ждать, пока нас соизволят навестить. Пойми, Эйгон, — при этих словах Визерра взяла его за руку, и не смотря на зимнюю прохладу, царившую в саду, Эйгону стало жарко. – Каким бы плачевным не казалось наше положение в Волантисе, оно не может быть лучше нашего возможного положения при дворе твоего брата. Да, нас ударили, но мы поднимемся, соберемся с силами и отомстим. Мама ещё молода, она вполне сможет стать триархом ещё несколько раз. И у меня есть такой шанс. Быть королевой во всём, кроме имени. А если есть власть и привилегии, то так ли уж важно кем тебя зовут? — Ты говоришь в точности как твоя мать, — с горечью проговорил принц. — Потому что моя мать не хотела жить так, как ты предлагаешь жить мне. И я тоже этого не хочу. Что может быть хуже, чем жить, зная, что тебя терпят из милости и приличий? Здесь у нас хотя бы есть дом, собственность, рабы, поместья. Я знаю, что я здесь хозяйка, но буду ли я хозяйкой там? Ответить на это было нечего. Эйгон весьма условно представлял себе жизнь вестеросских леди. Матери своей он не знал, бабушка Алисанна была королевой и, пока позволяло здоровье, много путешествовала, кузина Рейнис славилась своей энергичностью, истинно таргариеновскими вспыльчивостью и неистовством – качествами, которыми считались предосудительными для андалок; из того же теста была слеплена и Бронзовая леди Рея Ройс, хотя в ней текла кровь андалов и Первых Людей. Тётя Гейель была, говоря откровенно, дурочкой, а королева Эймма, унаследовавшая валирийскую красоту матери и андальские нравы отца, казалось, была довольна своей жизнью матери королевского семейства. Мейстерская половина принца прекрасно понимала, что такая выборка типов поведения весьма посредственна; андальских леди в его окружении не было – не считать же за пример Алисенту Хайтауэр? Понимал Эйгон и другой аргумент кузины. У младших братьев короля не было собственных замков и земли: всё, что имел Деймон, ему дали корона и его жена, а Эйгон до недавних пор был слишком молод, глуп и лишён амбиций, чтобы заботиться о чём-то, кроме библиотек и драконов. Если подумать, у него и правда не было угла, который он бы мог назвать своим; даже у Вермитора была пещера на Драконьей Горе, которую он уже много лет делил со Среброкрылой. — Я могу дать вам то, чего не даст ни один Старокровный, — принц решил бросить на весы последний аргумент. — Вы можете оседлать драконов. Даже Вхагар, если захотите – а ведь на ней летала сама Висенья. — Единственный дракон, которого я хочу, сидит рядом со мной, — сказала Визерра, проведя рукой по эйгоновой щеке. Впервые за весь разговор в её голосе послышалась прежняя нежность и прежние чувства. — Тогда почему ты так говоришь? — Потому что я не хочу чахнуть в темнице, глупый. Если ты правда любишь меня, как ты говоришь, то не позволишь мне умирать от скуки в чужом доме. Зачем искать счастья за морем, если мы можем быть счастливы здесь? — Твоя мать указала мне на дверь, к тому же эти ваши соглашения… — Мама передумает, а соглашения обратятся в прах, если в Чёрных Стенах поселятся два настоящих дракона. Оставайся, Эйгон, и я стану твоей женой. По обычаям и традициям Старой Валирии. Жить здесь, с любимой женщиной? Жить с той, с кем нельзя наговориться и в то же время с которой говорить совсем не обязательно. Жить с ней день за днём, делить горе и радость, растить с ней детей. Странно, Эйгон никогда не задумывался о своих собственных детях. Трон им, конечно, не светит, но… Это были бы его дети. Его и Визерры. От этих мыслей становилось светло на душе и горячо в паху. Да, он определённо мог представить себя эйксом, мог представить свою (и их) жизнь в Чёрных Стенах, жизнь счастливую, спокойную и в то же время интересную – одним словом, мечта. Без политики, конечно, не обойтись, но здесь можно не прятаться за ложным благочестием Веры, здесь можно вести жизнь, которую вели поколения их предков до Рока и Завоевания. Волантийский Фригольд всегда был ближе к Валирии, чем Вестерос, и где как не здесь можно сохранить то дыхание Старой Валирии, что удалось поймать Эйгону в Мантарисе? Положим, он мог бы вывезти пару яиц с Драконьей Горы, чтобы у их детей были свои драконы, а от них в своё время родится новое поколение… Даже с одним Вермитором они поставят на колени всех Старокровных, триархов и магистров Нового Фригольда. Эйгон уже хотел было объявить Визерре, что ему без разницы где жить, главное жить с ней, как вдруг перед его мысленным взором полыхнула красная молния и раздался громоподобный рёв: — Rūnās! И он вспомнил. Вспомнил, что обещал, вспомнил, что должен, вспомнил, что уже заплатил за это, причем не своей жизнью и не своей смертью. Из Волантиса не исполнить божественной воли; богов не устроит выживание одного-двух драконов, они явно дали понять, что Эйгон должен спасти всех ради их победы над таинственным Врагом. Чувствуя себя предателем и законченным негодяем, Эйгон выдавил: — Я… не могу. Я должен вернуться. У меня есть долг, который я должен исполнить, и я не могу от этого уклониться. Я не могу быть мастером над драконами в Малом Совете короля Семи Королевств, сидя в Волантисе. Визерра отпустила его руку и отстранилась. — Значит, я не хочу уходить, а ты не можешь остаться, — с непритворной печалью в голосе проговорила она. — Похоже на какую-то трагедию Валралиса. — А это трагедия? — Да, если мы не можем быть с теми, с кем хотим. Эйгону пришла голову непрошенная мысль, и слова слетели с языка быстрее, чем он успел сообразить: — Я сказал тебе, что люблю тебя. А ты меня любишь, Визерра? Или любила? — Я сказала, что хочу тебя. Я предложила тебе быть моим мужем здесь. Разве этого недостаточно? — Это не одно и то же, — упрямо возразил принц, всматриваясь в её лицо в надежде если не услышать ответ, то хоть прочесть его так. На какую-то ничтожную долю мгновения что-то мелькнуло в глазах Визерры: смущение, стыд, нежелание говорить – одно это дало больше, чем рассчитывали они оба. Гела не торопилась с ответом, но Эйгон его уже и не ждал. Губы его непроизвольно разъехались в кривой усмешке. — Что ж, — проговорил он, поднимаясь. — Тогда, полагаю, это всё? — Видимо, да. — Провожать нас ты тоже не выйдешь? — Зачем? Мы же уже прощаемся, — пожала она плечами. — А как же Джейегор? Ты тоже винишь его в смерти Мейериса? — Нет. Я попрощаюсь с ним отдельно. Хмыкнув, Эйгон развернулся и сделал пару шагов по дорожке, как внезапно обернулся и порывисто спросил: — Скажи, ты хотя бы не жалеешь об этом? Обо всём, что было? Визерра, склонив голову, немного помолчала и твёрдо ответила: — Нет. — По крайней мере, я не стал чьим-то сожалением, — невесело усмехнулся принц и пошёл прочь.***
Деннису всё-таки удалось зафрахтовать корабль; капитан «Полосатой слонихи» запросил пять тысяч онеров, причём половину авансом – якобы, на уплату неустоек по уже имевшимся заказам. Рыцарь, разумеется, заплатил, хотя позже и признался сюзерену, что их развели, как детей. Эйгону, который с каждым часом чувствовал себя в красно-чёрном доме всё более неуютно, было наплевать и на онеры, и на то, сколько это в золотых драконах. К вечеру они с Вермитором перелетели в порт, где Деннису при помощи пяти самых храбрых матросов пришлось сгружать с драконьего седла скарб, накопленный за время путешествия. Возвращаться после этого в красно-чёрный дом не хотелось, но, как бы ни был велик соблазн заночевать прямо на корабле, Эйгон вернулся в тётушкин особняк. Джейегор на предложение ехать вместе ответил молчаливым кивком – смерть Мейериса сделала его угрюмым и немногословным; признаться, принц допускал, что он откажется или не явится на ипподром к назначенному времени, но кузен его удивил. В назначенное время, он ждал их с Деннисом, сидя на лестнице с небольшим заплечным мешком. — Ты готов? — на всякий случай уточнил Эйгон. — Да, — Джейегор поднялся, и принц увидел, что тот пренебрёг не только услугами цирюльника, но и сном – под глазами набрякли мешки, лицо было измождённым, а на подбородке и щеках пробивалась бледная щетина. — Это всё, что ты берёшь с собой? — Немного, правда? — А деньги? — В основном они там и лежат. Эйгон пожал плечами и стал спускаться вниз. Как разительно отличалось всё это от прошлого раза! Ни Визерры (любая мысль о ней вызывала теперь ноющую боль в груди), держащей его за руку, ни тёти Сейеры у подножия лестницы. Только Тала провожала их, да и то, чтобы проследить, что они наконец-то освободили дом от своего присутствия. На ипподроме их уже ждал Вермитор, сожравший вечером трёх быков, а потому теперь сытый, довольный и готовый к полёту. Толчок, уверенный взмах крыльями – и вот уже под ними остались и Чёрные Стены, и более бедные кварталы Волантиса; над гаванью Бронзовый Гнев заревел и выдохнул струю пламени в воздух – таков был знак, по которому «Полосатая слониха» должна была выйти в плавание. По договору с капитаном, корабль держал курс на Лис, куда должен был прибыть на четвёртые сутки после дракона. Перелёт прошёл без происшествий, и поздним утром 26 дня десятого месяца 106 года Вермитор приземлился на одном из бастионов Вольного Города борделей и игорных притонов. Магистры города, разумеется, высыпали встречать крылатых гостей, засыпали их заверениями в собственной глубокой почтительности и сердечной дружбе, чтобы выдать «милостивое разрешение» остаться гостями города. Разумеется, в их честь устроили пир, и не один, но едва ли они могли сравниться по изяществу и вкусу с волантийскими приёмами. Джейегор на них в основном пил, а если оставался достаточно трезв, то уходил в спальню в сопровождении прислужницы, а то и не одной, которых потом трахал до полного изнеможения. Деннис делал вид, что ему скучно, стараясь не слишком сильно выдавать свой интерес к голым танцовщицам, плясавшим прямо на столах. Эйгон старался отвлечься пустопорожними разговорами с магистрами города и дивясь упорству, с которым они пытались нанять его с Вермитором на службу; любой отказ они встречали с крайне удивлённым выражением лица и вопросом: — Но Браавосу же вы помогли? Назовите цену, наши банки ничуть не беднее Железного! В последний день месяца «Слониха» бросила якорь на лиссенийском рейде, и перед путешественниками встал новый вопрос, ответа на который Эйгон получать не хотел. После полудня он явился в комнаты кузена; тот едва успел принять ванну после очередной ночи сладкого вина и безудержной любви и потому выглядел разморённым и почти довольным. Почти, потому что бывший эйкс успел протрезветь и вспомнить, почему он оказался в Лисе. — Ты решил, куда отправишься? — без обиняков спросил принц. — А у меня есть выбор? — флегматично пожал плечами Джейегор. — Представь себе. Для начала, ты можешь побыть трезвым хотя бы один вечер. — Хреновый выбор. Мне не нравится. Ещё будут? — Ты можешь отправиться с нами в Вестерос. — Нахрена? — Потому что это единственное место во всём сраном мире, где тебе будут рады. — И что я там буду делать? Задницу чесать? — Если тебе будет так угодно – да, — вздохнул Эйгон. Разговор с каждым словом всё больше напоминал последнюю встречу с Визеррой и потому нравился ему всё меньше. — Ты всё ещё наш кузен, так что тебе подарят дрын, чтобы чесать задницу было удобнее. Возможно, дрын даже будет острым. — Звучит неплохо, — протянул Джейегор. — А моё бастардство этому не помешает? Я же не Таргариен и даже не Агларис. Как меня вообще будут звать по-андальски? — Джейегор Уотерс. Но я попрошу Визериса, чтобы он дал тебе нормальную фамилию. — Сделал меня Таргариеном? — В лучшем случае – да. В худшем – подберёт что-то другое. Ты от крови дракона, звать тебя Уотерсом – оскорбление для всего нашего дома. — Хреновый у вас дом, если правда может вас оскорбить, — хмыкнул кузен; в последнее время он любил предаваться самобичеваниям и мог бесконечно мусолить своё происхождение и недавние беды, лелея и теша обиды. — Даже если Визерис не признает тебя принцем, то рыцарское звание тебе обеспечено, — продолжил Эйгон, игнорируя ремарки. — Ты получишь меч и будешь служить Железному Трону. Об этом надо только попросить и не забыть преклонить колено. — Просить кого-то, чтобы мне разрешили служить… А нахрена мне это? — Право, не знаю, что тебе ответить. Получить хоть какой-то смысл в жизни? — В настоящий момент я вижу смысл своей жизни в необходимости выпить ещё вина – я возмутительно трезв, а ведь уже обед, кажется. Да, определённо надо выпить. На самом деле я думал над будущим, дорогой кузен. Я рассматривал вариант податься в наёмники, твой рыцарь говорил, что из меня неплохой боец. Попытаю удачи, поищу славы, богатства и женщин. Ты, кстати, не пробовал здешних рабынь? До жути умелые девки! Визерре до них далеко! В ответ на это Эйгон, не сдержавшись, наотмашь ударил его по лицу набалдашником трости; потеряв равновесие, Джейегор свалился со стула на толстый ковёр и только расхохотался. — Не смей говорить о ней так, — прошипел Эйгон, наклонившись к нему. — А то что? Скормишь дракону? — ухмыльнулся кузен, ощупывая скулу. — «Слониха» отплывает через пять дней. Мы улетаем тогда же, на рассвете. Если по какой-то причине тебе не захочется тратить жизнь на баб и вино – приходи, место в седле тебе найдётся. Если тебе такая жизнь нравится больше, то оставайся и гори, пока есть чему гореть. В таком случае, прощай, кузен. Сказав это, принц сплюнул и похромал прочь; до жути хотелось садануть мерзавца сапогом по яйцам, или пересчитать рёбра тростью, но он сдержался – результат не стоил усилий. Все оставшиеся дни вплоть до самого отбытия из Лиса Эйгону доносили об очередных буйствах кузена: выпитое им вино измерялось бочками, постельные рабыни, успевшие его обслужить – десятками, проигранные в игорных домах онеры – тысячами; одним словом, Джейегор гулял, как в последний раз. Всё это вызывало немалое беспокойство Денниса, опасавшегося, как бы им не указали на дверь раньше времени. — Успокойся, — говорил ему Эйгон. — Они не станут выгонять нас, пока с нас можно взять хотя бы грош. Но вот настал последний день, назначенного принцем срока. «Полосатая слониха» уже вышла из порта, взяв курс на Ступени, там ей непременно пригодится дракон в небе – судя по новостям, пиратов на перебитой Руке Дорна обосновалось немеренное количество. Солнце уже давно встало и золотило бирюзовые лиссенийские воды, но Эйгон всё медлил. — Мой принц, это бесполезно, — сказал Деннис. — Он не придёт. — Подождём ещё немного. Время шло, с ближайших причалов уже ушли рыбаки, унося на рынки свежий улов, толпа зевак с гвалтом обсуждала Вермитора, примостившегося на волноломе, но близко не подходила. Вот от «провожающих» отделилась фигура, завёрнутая в непонятное шмотьё; нетвёрдой походкой она приблизилась к дракону, по толпе прокатился ропот, но могучий зверь никак не среагировал на пришельца. — Место найдётся? — хриплым с похмелья голосом спросил Джейегор. — Найдётся, — кивнул Эйгон и, заткнув трость за пояс, стал карабкаться в седло. Губы его тронула усмешка – впервые за последние дни прощаться принцу не пришлось.