24 августа 2002
— Чёрт подери! — Молниеносно подрываясь с кровати, нервно восклицаю я, предварительно швырнув мерзко трезвонящий будильник об стену. На часах десять утра, и я проспал всё, что только можно было проспать. Шлёпая босыми ногами по холодному, выложенному узорчатой плиткой полу, попутно накидывая на себя красный атласный халат, добираюсь до кухни уже бегом. По просторной, со вкусом обставленной светлой квартире раздается оглушительный телефонный звонок, исходящий от ветхого антикварного домашнего телефона. Поставив турку с кофе на плиту, в мгновение ока долетаю до противоположного конца квартиры и выхватываю трубку: — Алло, Чуя! Где тебя носит? Почему до сих пор не в мастерской? — С недовольством и все же небольшим беспокойством в голосе почти допрашивает Накахару звонивший. — Доброе утро, госпожа Озаки. Мне очень жаль, я вчера заработался и потому проспал. — Ох, Чуя, ты меня подводишь, господин Мори Огай будет здесь с минуты на минуту… — Взволнованно отзывается госпожа Озаки. — Я постараюсь быть так скоро, как только смогу. Прошу простить мне мою нерасторопность. — Выпаливаю я виноватым голосом. — Ты же знаешь, как эта встреча важна. Ладно-ладно, я пока постараюсь уболтать его, а ты поторапливайся. — Благодарю, госпожа, до встречи! — До встречи, Чуя. По мере продолжительности телефонного разговора, ароматный чёрный кофе, стоящий на плите, начинает «убегать» и выливаться через край ажурной медной турки, которую я привёз из недавней поездки в Стамбул. Да твою же мать! Почему сегодня с самого утра всё наперекосяк. В мастерской меня дожидается господин, любезно согласившийся выставить мои работы в своей художественной галерее, а я тут бегаю ещё в халате. Хоть бы всё не сорвалось, умоляю. Залпом осушая кружку с горьким турецким кофе, толком не почувствовав вкуса напитка, направляюсь в ванную комнату привести себя в порядок. Стягиваю рыжие волосы в тугой низкий хвост на затылке, обматывая черной шёлковой лентой, наскоро умываюсь и чищу зубы. Пустой желудок даёт о себе знать жалобным протяжным урчанием, однако завтракать времени уже нет, как-нибудь потом. По пути в комнату к платяному шкафу цвета слоновой кости скидываю с себя халат и распахиваю дверцы внушительного гардероба. В спешке натягиваю молочный кашемировый свитер и впрыгиваю в узкие кожаные брюки. Не глядя, цепляю с вешалки любимую черную шляпу и всовываю руки в кожаные перчатки — неотъемлемую часть моего каждодневного образа. Бросаю мимолётный взгляд в зеркало и заправляю отросшую чёлку за ухо. Устремляясь в прихожую, хватаю длинное чёрное пальто и наматываю бордовый шерстяной шарф на шею. Распахиваю тяжёлую входную дверь и, вылетая из помещения, захлопываю её за собой прямо на ходу. Выбегая из дома на улицу, понимаю, что не захватил зонт и теперь рискую промокнуть и заболеть. Но простужаться мне ни в коем случае нельзя, только не тогда, когда на носу выставка и море незаконченной работы. Припускаю бегом до автобусной остановки и запрыгиваю в уже отъезжающий транспорт. За спиной захлопываются двери, чуть не прищемляя мне волосы, которые я крайне вовремя успел закинуть на плечо. Автобус внутри почти пустой, и я сажусь на первое попавшееся свободное место у окна. Ехать до мастерской отсюда где-то тридцать минут, так что за это время я должен успеть прокрутить в голове все возможные вариации диалога с господином Огаем. Но вместо этого в мыслях всплывают только воспоминания ностальгически саднящего прошлого.Мне вспоминается школа-интернат, в которую родители запихнули меня в возрасте восьми лет, потому что, по их словам, я был «слишком трудным ребенком». Вздор. Они просто наигрались и не захотели больше возиться со мной. К слову, из интерната меня так никто и не забрал, а по становлению совершеннолетним я сам вышел из каменных гнетущих стен и пошёл своей дорогой. Сейчас мне двадцать четыре, я ни разу не виделся с родителями за всё это время, да и не хочу. Если я им не нужен, то они мне и подавно. Единственной моей отрадой в тех глухих стенах, пропитанных детскими слезами и отчаянием, была маленькая художественная мастерская, где я и начал путь к своей мечте. Преподавателем искусства в той школе был господин Хиротцу — добрейшей души человек преклонных лет, курящий очень много сигар и настоящий мастер своего дела. Мне немного стыдно, что я так и не навестил его за столько лет, ведь, если бы не он, я бы сейчас не был самым многообещающим скульптором десятилетия, как пишут в газетах печатные издания. В самый первый раз я забрёл в школьную мастерскую, находящуюся в конце коридора на третьем этаже белокаменного здания, спустя три месяца своего пребывания там. Как сейчас помню, тогда был самый красивый закат, что я видел в своей жизни: небо окрасилось в лиловые, розовые, оранжевые оттенки, будто кто-то опрокинул банки с красками на небесное полотно, а закатывающийся за горизонт огненный шар пылал так ярко, что мне казалось, он способен выжечь абсолютно всё живое на этой проклятой планете. У детей моего возраста ещё не было уроков искусства — они начинались в первом классе старшей школы. Но, гуляя по школе, я случайно забрёл на этаж старшеклассников и остановился перед дверью класса искусств. Дверь была приоткрыта, и я из детского любопытства решил заглянуть внутрь таинственного кабинета. Зайдя внутрь, я на секунду обомлел от увиденного: закатное солнце, прорвавшееся через распахнутую дверь, разбросало лучи по небольшому помещению мастерской, раскрасив необычайной красоты стоящие там скульптуры в розовый, желтый и оранжевый цвета. Стоящий у окна старик, не отрывая взгляда от одной из глиняных скульптур, куря при этом сигару, слегка насмешливо обратился ко мне своим хрипловатым голосом: — Что смотришь? Нравится? — Они…прекрасны… — Шепчу я так тихо, словно не хочу, чтобы старик меня услышал. — Соглашусь с тобой, малец. Я начал познавать искусство создания скульптур примерно в твоем возрасте. Сколько тебе? — Интересуется преподаватель. — Я — Накахара Чуя, восемь лет, класс 3-А начальной школы. Простите за вторжение! — Стушевавшись, выпалил я. — Ха-ха-ха, не нервничай так. Меня зовут Хиротцу Рюро, я преподаю искусство здесь, а это — мой собственный маленький рай. — Представляется господин Хиротцу, обводя мастерскую рукой. С тех пор я каждый вечер заходил к своему наставнику, когда все студенты уже разбредались по общежитиям, а до отбоя ещё оставалась пара часов. Когда я впервые взял в руки глину, мне показалось, что от неё исходит приятное тепло, покалывающее ладони. Затаив дыхание, я наблюдал, как учитель четко и ювелирно обращается с материалом и инструментами, отчеканив до совершенства своё мастерство за многие годы работы. Господин Хиротцу не набирал учеников и не хотел быть профессиональным скульптором, говоря, что ему по душе мирная работа в школе. Причину этого я так и не выяснил, вот только меня почему-то он взялся обучать. Упоминал лишь, что я напоминаю ему его самого в молодости и что я «не ограненный алмаз». Пожилой скульптур обучал меня работе с глиной, гипсом и инструментами, учил ковать железо и обрабатывать камень. Поначалу руки мои дрожали, скульптуры получались кривыми и косыми, но по истечении двух лет я уже уверено держал в руках глину и гипс, с коими мне нравилось работать больше всего и с лёгкостью придавал ей желаемую форму. Каждый день я ждал, пока закончатся нудные уроки, к которым не питал ни малейшего интереса и наступит вечер с первыми лучами заката, что невероятно полюбился мне за прошедшее время. Сломя голову, я нёсся в сторону мастерской, где, бывало, засиживался до поздней ночи, чтобы поработать над очередным своим творением в полной умиротворяющей тишине. Старик часто направлял меня в процессе работы, а после хвалил, но и не забывал о критике, чтобы я продолжал оттачивать мастерство. В старшей школе, по словам наставника, я делал всё почти идеально. Почти, потому что: «Нельзя останавливаться на пути к совершенству, а если тебе кажется, что твоё творение безупречно, значит, ты уже не художник, а высокомерный болван». Господин Хиротцу не только дал мне жизненный ориентир, но и заменил семью. В выпускной день я, как обычно, вечером пришёл в мастерскую, старик обыденно сидел за своим хлипким деревянным столом и выкуривал сигару. Я пришел попрощаться и поблагодарить за все своего друга и наставника: — Господин Хироцу, здравствуйте. — Здравствуй, малец. — устало, с нотками печали в голосе произнес старик. И так по родному и привычно звучало это «малец». — Я пришел попрощаться с вами… Спасибо, что взяли меня под крыло и столькому научили. Я у вас в долгу, наставник. — Подрагивающим голосом проронил я. — Не стелись скатертью, Чуя, полно. Ты пришел ко мне, будучи талантливым ребенком, я лишь направлял тебя. К слову, у меня для тебя небольшой подарок. Садись рядышком. — Невзначай перевёл тот тему, кивая на стоящий около него пустующий стул. Сев на указанное место, я жадно втянул носом воздух, дабы не ронять слёз. Господин Хиротцу протянул мне бумажный сверток, перевязанный холщовой веревкой. Я молча взял подарок и нехотя стал разворачивать упаковку, мне хотелось потянуть время, побыть в этом месте ещё хотя бы немного. Развернув бумагу, я увидел искусно сделанные кожаные перчатки, похоже, ручная работа. Я, было, хотел сказать, что это слишком дорого и я не смогу принять такой подарок. Но не стал, потому как знал, раз старик подарил, значит хотел и обратно не примет. Я осознал, что пора прощаться. — Спасибо за подарок, господин Хиротцу, мне пора. — Береги себя, малец. — С улыбкой на морщинистом лице пожелал тот. Выйдя из здания с одной только поношенной сумкой и бумажным свёртком в руках, я пошёл прочь не оборачиваясь. С неба неустанно капало, и по моим щекам скатывались капли, одна за другой. Просыпаюсь я от резкого звука сигнализации. О нет… Нет, нет, нет, скажите мне кто-нибудь, что я не проспал свою остановку и не катался по кругу. Озираюсь вокруг и тут же успокаиваюсь: всё в порядке, мне выходить на следующей. Такими темпами я поседею до тридцати. Автобус подходит к нужной остановке, и я буквально выскакиваю из него. Стоя перед массивными дверьми четырёхэтажного кирпичного здания, пытаюсь отдышаться после двухсотметровой пробежки от остановки до сюда. Спешно приглаживаю влажные от дождя волосы, поправляю шляпу и направляюсь внутрь художественной академии, где заканчиваю магистратуру. Ровными уверенными шагами вхожу в мастерскую и здороваюсь с присутствующими: — Добрый день, госпожа Озаки и господин Огай. Надеюсь, я не заставил вас долго ждать. — Здравствуйте, Накахара, приятно, наконец, познакомиться с вами лично. — Учтиво приветствует меня Мори Огай, выглядящий, словно граф Дракула в своем классическом строгом костюме. В это время госпожа Коё Озаки — женщина лет тридцати пяти, с ярко-рыжими аккуратно забранными наверх волосами, облачённая в традиционное пастельно-розовое кимоно с цветочным узором, лишь вежливо кивает мне головой. Она — директор этой самой художественной академии и мой научный руководитель по совместительству. Многие интересуются, не родственники ли мы, и, хотя родства между нами никакого нет, внешне мы напоминаем брата и сестру. Всё же госпожа Озаки относится ко мне, как к младшему брату, так что я даже иногда называю её Ане-сан. Мори Огай — директор художественной галереи, который часто приглашает художников, скульпторов и других людей из сферы искусства провести выставку своих работ у него в галерее. На самом деле он довольно скользкий тип, но меня это не сильно смущает, в сравнении с тем, сколько денег я выручу с предстоящей выставки. Часа три длилась встреча, на которой я показывал свои работы, подготовленные к выставке и рассказывал о них, как грёбаный экскурсовод. Выпроводив Огая, мы с госпожой Озаки выдохнули и наконец, спустились в кафетерий, о чём я мечтал с самого пробуждения. Контракт был заключен, и мы отметили это дело сытным обедом. Позже, я до вечера провозился в мастерской, продолжая работать над экспонатами. Концепция называется «семь смертных грехов», где каждая скульптура является полноценной, а вместе они создают симбиоз человеческих пороков. Я по-прежнему, не изменяя себе, предпочитаю камень и гипс — глина довольно хрупкая. Когда я выхожу из академии, уже стемнело и похолодало. Небо на удивление ясное, и звезды так ярко сияют, будто сегодня обязательно произойдет нечто такое важное, что изменит мою жизнь. Внутри зарождается приятное чувство ожидания какого-то чуда, и день больше не кажется таким трудным. Вспоминаю, что ни разу не выходил сегодня курить, ввиду отсутствия времени, и достаю из кармана пальто пачку Marlboro Red. Не помню, когда начал курить, наверное, ещё в восемнадцать, были трудные времена. Натягиваю кожаные перчатки, давным-давно подаренные школьным наставником и неспеша иду в сторону автобусной остановки. Благополучно доехав до дома, я уже было хотел подняться к себе и завалиться спать, однако решил, что сегодня имеется прекрасный повод выпить, и направился в ближайший бар, находящийся на углу соседней улицы. И вот я стою в дверях обдрипанного подвального помещения, которое называется баром, и на меня во все глаза таращится незнакомец, будто я приведение его покойной матушки. Должен заметить, он довольно красив: у него прекрасного каштанового оттенка вьющиеся волосы, притягательные черты лица и выразительные коньячные глаза с длинными пушистыми ресницами. Он одет в плащ цвета кофе с молоком, а на шее и запястьях виднеются медицинские бинты, что я нахожу странным, но не менее занимательным. Это меня забавляет, и я невольно ухмыляюсь. По ходу того, как я усаживаюсь за барную стойку, прямо рядом с ним, привлекательный незнакомец продолжает с интересом меня разглядывать, растягивая губы в миловидной кошачьей улыбке. Я в курсе, что хорош собой и часто становлюсь объектом внимания со стороны как женщин, так и мужчин, но настолько нагло меня, наверное, рассматривают впервые. В попытке заказать бокал красного вина, я терплю неудачу, и приходится взять виски со льдом. Ненавижу виски, он такой горький и дерёт горло, в отличии от ароматного терпкого, но при этом сладкого вина. Но может так я смогу завязать разговор с этим нахальным парнем, кто знает? Попытаться стоит, ведь я чувствую неподдельный интерес и даже азарт к сидящему рядом человеку.
***
— Так, значит, ты — тот самый Накахара Чуя — «самый многообещающий скульптор десятилетия»? — Интересуюсь я с удивлением в голосе, процитировав заголовок статьи в журнале. Издательство, в котором я делаю вид, что работаю, выпускает глянцевый журнал, где публикуют всё, что связано с искусством и творчеством, в том числе и мою писанину. В нём то я и прочитал заметку о неком скульпторе Накахаре Чуе. К моему большому сожалению, поглазеть на героя статьи мне не удалось, потому как там были прикреплены только фотографии его работ. Какого же было моё счастье сейчас, когда я удовлетворил своё любопытство. — Собственной персоной. А ты, видимо, тот самый Дазай Осаму — писатель, выпускающий рассказы для одного журнала. — Констатирует мой рыжеволосый собеседник, потягивая свой виски, слегка морщась, но при этом всем видом показывая, что ему вполне пришлось по вкусу здешнее пойло. — Так и есть. Получается, в этом богом забытом месте встретились два человека искусства. — Посмеиваясь, отвечаю я. — Как ты узнал обо мне? — Осведомляется скульптор. — В том журнале, где выходят мои рассказы, была статья о тебе, вот я и глянул. — Говорю я. — Ах, точно, я и забыл совсем. Я иногда покупаю тот журнал, чтобы почитать тебя, мне нравится твой стиль. Не думал когда-нибудь встретиться лично. — замечает Чуя. — В таком случае, за знакомство! — Поднимаю я стакан для возникшего тоста. — Будем. — Чокаясь со мной, произносит улыбающийся юноша. Поболтав ни о чём ещё немного, я предложил своему новоявленному знакомому прогуляться и подышать воздухом. В баре стало уж очень душно, да и к тому же я больше не мог наблюдать, как Чуя давится этим несчастным виски. Изрядно навеселе, мы двинулись по направлению к набережной. Я декламировал какие-то стихи и рассказывал глупые шутки, над которыми рыжик неустанно смеялся и легонько бил меня по плечу. В компании этого коротышки, едва достававшего мне до середины груди, я чувствовал небывалую лёгкость и даже радость. Я сказал радость? Кажется, этим словом люди описывают те ощущения, что я сейчас испытываю. Так я впервые пережил радость. С этим, стоящим по правый бок от меня голубоглазым, раскрасневшимся от выпитого алкоголя чудом. Спустя часа полтора мы распрощались и разошлись в разные стороны по домам. Я не заметил, как дошёл до порога квартиры, погруженный в свои мысли, при этом глупо улыбаясь, запустив вспотевшие ладони в карманы плаща. Скинув обувь где-то в прихожей и завалившись в постель прямо в одежде, я тотчас же провалился в глубокий сон, чего на моей памяти никогда раньше не случалось. Это был нетипичный, но в то же время приятный вечер, наполнивший моё сердце сумбурной и такой непривычной радостью.