16 сентября 2002
Настала пятница, а значит день моей долгожданной выставки. Надеюсь, всё пройдет гладко. Пока госпожа Озаки помогает мне с организацией в галерее, я готовлюсь к событию. На этот вечер, мне на заказ отшивали костюм небесно-голубого цвета, что прямо сейчас сидит на мне, как влитой. Волосы я забираю в высокий пучок, украшая утончённой заколкой с гранатом. Надеваю красное выходное пальто и куда же без кожаных перчаток. Из отражения в зеркале на меня смотрит успешный талантливый скульптор и прекрасный юноша, пусть все окружающие и дальше продолжают видеть меня именно таким. Меня абсолютно не мучает одиночество и эхо в моей слишком большой для одного человека квартире, где всё заставлено безделушками и сувенирами, привезёнными из путешествий. Я пытаюсь улыбнуться своему отражению, но улыбка выходит какой-то печальной. Сегодня не время для плохого настроения, сегодня я должен блистать так же ярко, как и мои творения. Вид художественной галереи по вечерам завораживает: здание подсвечивают яркими огнями, а изнутри доносятся звуки классической музыки. Прохладный ветер задувает под ворот пальто, заставляя поёжиться, и я спешу зайти внутрь, чтобы не продрогнуть окончательно. Спешу в выставочный зал, у меня есть всего пол часа до начала, чтобы всё проверить. Подхожу к своей инсталляции, что окутана голубоватым светом в полутьме просторного зала с превосходной акустикой и просто смотрю какое-то время на семь прекрасных творений, что создал собственными руками. Но от чего-то мне хочется разбить их все до единой этими же руками. Голос госпожи Озаки выводит меня из наваждения: — Здравствуй, Чуя. Всё в порядке? Мне показалось, ты нервничаешь. — Добрый вечер, Анэ-сан. Я в норме, просто проверял, всё ли готово. Спасибо за вашу помощь с установкой. — Привираю я обо всем, кроме благодарности. В это время нас прерывает Огай, по-хозяйски оглядывая залу и меня в том числе. От этого взгляда я едва не морщусь в отвращении, но сдерживаю порыв. — Доброго вечера, господин Огай. — Решаю поздороваться я. — Вечер и правда добрый. Ваши скульптуры поистине потрясающи, как и их создатель. — Ухмыляясь, произносит тот. — Благодарю вас. — Процеживаю я сквозь зубы, хотя вместо этого хочется плюнуть в него, развернуться и уйти. Вскоре выставка начинается: по залу вальяжно проходятся разодетые в свои лучшие костюмы гости, пристально рассматривают композицию, и каждый считает, крайне необходимым обсудить их со мной. Через пол часа я уже чувствую изнеможение от такого количества общения и людей вокруг. Отхожу в сторону, взяв у официанта бокал шампанского и наконец выдыхаю. Осталось полтора часа, потерпи ещё немного — говорю я сам себе. Пока что никто не подходил ко мне с предложением купить злосчастные пустышки, что медленно начинает меня нервировать. Я устроил всё это не для того, чтобы они поглазели и ушли ни с чем. Вы, наверное, думаете, что я меркантильный и все делаю для своей выгоды. Разумеется, я желаю заработать на том, во что вкладываю столько сил и времени, но скульптуры все еще остаются для меня всем, без них я и сам — пустышка. Только в последнее время я будто нахожусь в прострации, теряюсь и не понимаю, как создать не просто отшлифованный кусок гипса, но и вложить в него нечто живое, заставляющее задержать взгляд и размышлять о вложенном смысле. Повернув голову в сторону входа, будто ожидая кого-то, замечаю его. Такого элегантного и красивого… Он одет в брючный костюм цвета горького шоколада, отглаженную белую рубашку и подчеркивающий образ светло-коричневый галстук. Ловлю себя на том, что слишком долго рассматриваю своего нового друга, на которого обращено непростительное множество женского внимания. Два дня назад мы расстались ранним утром, где-то у рыбацкой пристани, после чего я ещё долго вспоминал тот вечер, изучающий взгляд его карих глаз, переливчатый приглушенный смех и всё, о чем мы тогда болтали. Решив выйти из укрытия, я направился к высокому привлекательному парню, что занимал все мои мысли.***
— Алло, Дазай, где тебя опять черти носят?! — Раздражается в телефонную трубку Куникида. — Я уже на подходе, посмотри левее, видишь? Машу тебе рукой. — Уверяю я, махая тому, ускорив шаг. Встретившись с коллегой у входа в галерею, мы заходим внутрь, наконец согреваясь от зябкой погоды снаружи. Галерея представляет собой трёхэтажное здание в стиле постмодернизм со стеклянным красиво подсвеченным фасадом, что находится почти в центре города. Следующее отсюда строение — здание муниципалитета, а чуть дальше, вокруг центральной площади, полным-полно ресторанов, пабов и прочих заведений. Поднявшись на второй этаж, где уже как пол часа проходила выставка, я рассматриваю залу, стены которой увешаны картинами неизвестных мне художников. Параллельно этому выискиваю глазами шляпника-скульптора. Куникида тоже осматривается, спрашивая: — И где же главный герой сегодняшнего вечера? — Мне тоже интересно… Ах, вспомнишь солнце, вот и лучик! — Победно произношу я, издалека завидев рыжую макушку. И тотчас же, почти вприпрыжку, устремляюсь навстречу юноше, оставив коллегу позади. Выхватив маленькую ладошку в толпе, что старательно пыталась нас развести и оттащив Чую в сторонку, у меня на секунду захватило дух при взгляде на него. Этот небесно-голубой костюм так подходил к его лазурным глазам и очерчивал тонкие изгибы талии, что я, больше не мог и не хотел отрывать от него взгляд. Из мечтаний меня вырвал слегка усталый, но довольный голос Чуи: — Эй, приём, Дазай, ты молча разглядываешь меня уже секунд тридцать. — Просто я потерял дар речи, увидев тебя. — Честно признаюсь я. На что Накахара смущенно прыскает в кулак и тыкает меня локтем в бок. — Уже видел мои скульптуры? — Интересуется рыжик. — Ещё не довелось. Составишь мне компанию в наслаждении искусством? — Улыбаясь, тяну я Чую за запястье. Подойдя к инсталляции, прочитываю надпись на табличке: «Семь смертных грехов». Поднимаю глаза на скульптуры и замираю от восторга, доходящего до того, что тело моё тот час же покрывается мурашками. Не думаю, что когда-либо видел нечто более прекрасное, чем эта работа. Я не особо разбираюсь в скульптурах, но могу сказать, что и при желании не нашел бы здесь ни одного изъяна. Каждая скульптура была целостной и будто бы одушевлённой. Гордыня — торс прекрасной белокаменной девы, руки которой придерживали тиару, выполненную из серебра и украшенную драгоценными камнями — танзанитами. Уныние — нагой юноша, раскинувшийся на большом валуне: рукой, согнутой в локте, он прикрывал глаза, положив ногу на ногу. Возле камня «росло» ветвистое дерево, листья которого заменяли камни огненного опала, напоминавшие запретный плод из Библии. Чревоугодие –довольно грузная дама, наслаждающаяся спелым яблоком, что на самом деле было вырезано из аквамарина. Зависть — богато одетая женщина, похоже, аристократка, в подол украшенного хризолитами платья которой, припав к земле вцепилась крестьянка. Блуд — мужчина и женщина, предающиеся чувственной страсти, лежа на «земле» из аметиста. Гнев — мужчина, тянувший руки к небу с безумным выражением на лице, под ногами которого были раскиданы частички красного граната, подобно каплям крови на снегу. Алчность — молодой человек, стоящий на коленях, сгребающий руками бриллианты, коими была усыпана «земля», где он стоял. Эта идея, где драгоценные камни олицетворяли бы смертные грехи, показалась мне поразительно гениальной. Я пребывал в несравненном наслаждении, смотря на каждую из семи скульптур. Никогда бы не подумал, что человек способен не только придумать, но и претворить в жизнь что-то настолько уникальное и прекрасное. — Чуя…это невероятно, ты, наверное, волшебник, раз смог сотворить такое. — Всё ещё пребывая в легком шоке от увиденного, шепчу я. — Хах, вовсе нет, но спасибо тебе…твоя реакция, кажется, была единственной искренней за сегодня. — Робко отзывается голубоглазый. На некоторое время Чуя удаляется из моего поля зрения, чтобы переговорить с покупателями, а я остаюсь наедине со своими смешанными чувствами, продолжая любоваться его творениями. Вскоре ко мне подходит Куникида. — Ну и зачем ты позвал меня с собой, если всё-равно сразу сбежал к своей рыжеволосой симпатии. — Извиняй, я про тебя и забыл совсем. А «рыжеволосая симпатия» пока не моя. Но это только пока. — Осмыслив, наконец, свои истинные чувства заявляю я. Распрощавшись с коллегой по работе, я двинулся на поиски своего лучика, осознавая, что мы знакомы всего месяц, но, кажется, я впервые сегодня почувствовал окрыляющую и не менее пугающую меня влюбленность и снова с ним — этим поистине удивительным человеком Накахарой Чуей.***
Что ж, я вполне удачно продал три из семи скульптур, остальные разойдутся позже. Настроение у меня значительно улучшилось, благодаря выгодным сделкам, ну и, возможно, из-за прихода Дазая. До конца мероприятия остается пол часа, и я сонно потягиваюсь, разминая затекшие шею и плечи. Вдруг меня снова вылавливают рукой, что я даже не успеваю сориентироваться. Шатен вдруг предлагает: — Давай сбежим отсюда. Сбежать с собственной выставки кажется таким ребяческим и безответственным поступком, однако из его уст это звучало вполне серьёзно, и какая-то часть меня отчаянно хочет согласиться. В конце концов, вдруг взыгравшее веселье перевешивает здравый смысл, и я, послав все к черту, выпаливаю: — Давай. Осаму берет меня за руку и тянет в сторону выхода, и вот мы уже, как два школьника, хохоча, несемся сквозь столпотворение, вниз по лестнице, преодолевая вестибюль, и останавливаемся только, выбежав из здания галереи. — Ты сумасшедший. — Запыхавшись, говорю я, хотя прямо сейчас радостно улыбаюсь. — Знаю, но разве ты сам не мечтал сбежать оттуда? — Будто читая мои мысли, произносит тот, тяжело дыша. — Может быть. — Ухожу от ответа я. — Как на счет того, чтобы предаться греху? — Снова по-кошачьи улыбаясь, спрашивает бинтованный. — Что…ты имеешь ввиду…? — Я немного растерялся от такой формулировки. — Чревоугодие, господин художник. — Не подавляя смешка, поясняет он. — Если ты так приглашаешь меня на ужин, то пойдем. Я сегодня не мог найти время, чтобы поесть. — Отвечаю, немного смутившись. — Какую кухню предпочитаешь? — Интересуется Осаму. — Французскую, если тебе нравится. Через пятнадцать минут мы уже сидим в уютном французском ресторане, расположенного на берегу моря. Давненько я не был в ресторане, да ещё и в приятной компании. Заказав красного сухого вина, я наконец расслабляюсь и понимаю, что этот длинный день заканчивается наилучшим образом. Мы разговаривали обо всём на свете, поедая буйабес и утиное конфи. Я спрашивал Осаму о том, почему он пишет именно в таком, печальном, бывает даже, душераздирающем стиле. На что он ответил: «Положительные эмоции может описать любой дурак, а правильно преподнести отрицательные — далеко не каждый». Я обычно ни с кем не делюсь подробностями своей жизни, но ему, почему-то, мне захотелось выложить всё. Я рассказывал о детстве, о дяде Хиротцу, о том, как важны для меня скульптуры, о странах, которые посетил и многом другом. Осаму сравнил хрупкость скульптур с человеческой жизнью: «Одно неловкое движение, и каждый из нас может расколоться на множество мелких частей, что уже не получиться собрать воедино» — эта ассоциация мне понравилась, и я согласился с ним. Мне впервые было так комфортно рядом с кем-то, и меня слушали, внимая каждое слово. Дазай поделился своей историей и о том, как начал писать. На двоих мы убрали бутылку вина, расплатились и отправились смотреть закат на пляже. От действия алкоголя стало жарко, поэтому мы разулись, скинув верхнюю одежду и просто дурачились, догоняя друг друга, промочив ноги в морской воде, пока солёный ветер обдувал наши лица, а волны колыхались в лучах закатного солнца. От бессилия мы повалились на белый песок и ещё долго лежали так, наблюдая ночное звёздное небо. В тот момент мне было так хорошо, что я решил нарушить тишину и спросить: — Осаму, а у тебя есть мечта? — Думаю, теперь есть одна. — Посмотрев на меня, отозвался тот. — И о чём же она? — Осторожно поинтересовался я. — Об одном прекрасном рыжеволосом скульпторе. — Улыбнулся шатен. Щёки мои зарделись, и я успел лишь приоткрыть рот в немом вопросе, прежде чем он накрыл мои губы порывистым, но в то же время нежным поцелуем. Придерживая меня за подбородок и перебирая растрепавшиеся волосы у лица, Осаму мягко касался меня, пока я, обхватив его за шею руками, не думая ни о чём, отвечал на поцелуй. Это не длилось слишком долго, но было так приятно, и непременно хотелось еще. Когда Осаму отстранился, обжигая меня горячим дыханием, я увидел в его глазах мириады сверкающих звёзд, где раньше было место пугающей тёмной бездне. Нас, что одного, что другого залило краской, но мы оба глупо и счастливо улыбались сейчас, лёжа на прохладном песке, уткнувшись друг в друга.***
В этот момент я держу Чую за руку и про себя молюсь о том, чтобы судьба оставила мне хотя бы этот солнечный островок счастья. Я больше не намерен отпускать это маленькое рыжее чудо, ведь только что я осознал вторую вещь за этот, кажущийся нереальным вечер — я сейчас абсолютно счастлив. И Накахара Чуя тому виновник. На ночной город опускается невесомый, словно паутина туман, окутывая нас своей пеленой — двоих молодых людей, совершенно случайно нашедших друг друга в этом неправильном и порочном мире.