27 ноября 2002
— Дазай, Дазай, смотри! Там снег пошёл! — Что, уже? И правда, пошёл… — Давай выйдем на улицу ненадолго? — Хорошо, но только ненадолго. За окном, на улице и правда шёл снег — первый снег в этом году. Чуя несказанно обрадовался и всеми силами вытащил меня на улицу. Холодные снежинки приземляются на лицо, одежду и запутываются в рыжих волосах, заставляя их обладателя счастливо улыбаться. А для меня услада для глаз — наблюдать за ним сейчас. — Чу, почему ты так любишь зиму? — Мне просто нравится снег. Будто чудо какое-то. А мне вот кажется чудом этот голубоглазый парень и то, что мы вместе уже два месяца с небольшим. — Пойдем обратно, а то снова будешь кашлять. — Ладно, зануда. По возвращении к Чуе домой, я заварил нам горячего чёрного чая. Тот, конечно, предпочитает кофе, но я думаю, он просто не разбирается во вкусе чая. Устроившись на диване, прижимаю к себе замерший рыжий комок в попытке отогреть ярого любителя снега. Не думаю, что смогу точно объяснить причину, почему я так привязался к кому-то, почему мне хочется сделать всё, о чём попросит этот кто-то и почему моё сердце плавится от чужих тёплых прикосновений. Видимо, именно это люди и называют влюбленностью. Мне никогда не было дела до других людей, однако за Чуей очень интересно наблюдать. С виду может показаться, что он сдержанный, серьёзный и независимый, хотя на самом деле он эмоциональный, чувственный и пылкий. Постоянно на меня огрызается за мои выходки, но потом быстро оттаивает. Ластится ко мне, как кот, даже если минуту назад проклинал кого-то по телефону, нещадно покрывая ругательствами. Я уверен, что он не обычный человек, а, например, кицунэ: «шерсть» то рыжая. Видимо, почувствовав, что я о нём думаю, Чуя обращается ко мне с весьма неожиданным вопросом: — Дазай, мне всё было интересно, зачем ты носишь эти бинты? — Ты правда хочешь знать? — Да… или тебе неприятно об этом говорить? — Всё в порядке, Чу. Под ними шрамы. — Шрамы… откуда? — Я сам их себе вырезал. — Что? Зачем?! — Понимаешь… Прозвучит странно, но я хотел почувствовать боль. — Покажи мне. — Это не самое приятное зрелище, знаешь ли. — Показывай. Под натиском серьёзных прищуренных голубых глаз мне пришлось размотать бинты с предплечья. Шею разматывать не стоило, я мог напугать его следом от неудавшегося повешенья, что не сходил уже несколько месяцев. Тем временем, взяв мою руку в свои похолодевшие ладошки, Чуя стал водить по ним кончиками пальцев и спросил: — Они все выглядят зажившими. Ты больше не причиняешь себе вред? — Больше в этом нет смысла. — Идиота кусок, зачем ты так с собой. Жизнь — это ведь самое ценное, что у нас есть. — У меня есть кое-что более ценное. — Что ты имеешь ввиду? — Это ты. Чуины ладошки обхватили моё лицо, и тот улыбнулся как-то печально и будто бы благодарно, думая о чём-то своём. С появлением Чуи в моей жизни отпало желание истерзывать себя, что внутри, что снаружи. Теперь мне хотелось каждый день видеть только его, касаться только его и жить только ради него — ради моего лучика. Кажется, я нашёл то, что люди называют смыслом жизни или домом. Я нашел это в Чуе. Он мой «дом» — место, куда я хочу возвращаться каждый раз и где меня всегда будут ждать. И он так же мой смысл жизни — причина, по которой мне захотелось жить. После случайного и не самого приятного разговора Чуя возвращает голову обратно мне на плечо, продолжая читать какую-то японскую классику. Я поглаживаю юношу по спине, отсчитывая позвонки, провожу кончиками пальцев по груди, очерчивая выступающие ребра, спускаюсь ладонью к худым бёдрам. Чуя всегда был худеньким, но при том довольно подтянутым, благодаря ежедневным утренним пробежкам и постоянной многочасовой работой с инструментами и отнюдь нелегкими материалами в мастерской. Тем не менее, в последнее время я заметил, что он ощутимо потерял в весе и стал легким, как пёрышко. Тут-то меня вырывали из размышлений: — Культяпки свои убери, извращенец. — Чуенька, ты ошибаешься. Я всего-то переживаю, что ты исхудал. Опять забываешь поесть, да? — Ничего я не забываю. Просто работы в последнее время много, вот и потерял в весе от нервов. — Тебе нужно больше отдыхать, гляди какой бледный. — У меня в марте защита диплома, какой тут отдых. — До марта ещё далеко. А если не будешь о себе заботиться — заболеешь. — Не включай режим мамочки, Осаму, бесишь. — Правда? Я-то думал, ты меня любишь… После этого мне в лицо прилетела диванная подушка, но это было забавно, а не страшно, как в случае с Куникидой. Усадив обратно к себе на колени изворачивающегося Чую, я попытался поймать губами его губы, но он явно был не согласен, потому как чуть не откусил меня язык. Все же удача меня посетила, и поцелуй вышел сначала смазанным, но в конечном итоге руки коротышки уже сжимали мою рубашку на спине, и тот с упоением мне отвечал, пока я перебирал его волосы на затылке. Рвано выдохнув, отстранившись, Чуя облизнул припухшие губы и поднял на меня хищный взгляд. Удивительно, как быстро его злость переросла в возбуждение. Ну а я совсем не против таких перемен. Ловко опрокинув рыжего на спину, я с превеликим удовольствием перешёл от разговоров к действиям.***
28 ноября 2002
Открыв глаза, я оказываюсь намертво придавлен забинтованной рукой к кровати. Дазай забвенно прижимает меня к себе, словно плюшевого медведя. Не без усилий, мне всё-таки удается выползти из постели. С неба падают белые хлопья снега, заметая голые деревья, тротуары, немногочисленные автомобили и всё прочее. Посмотрев на мирно сопящего Осаму, я решаю дать ему поспать ещё немного. Мультиварка протяжным пищанием сообщает, что рис сварился, кофе сегодня впервые не «убежал», а квартира от чего-то теперь не кажется такой уж большой. С появлением шатена в моей жизни куда-то пропало неизменное чувство одиночества, чему я без сомнения рад. Холодные руки обвиваются вокруг моей талии, и чужая голова опускается мне на плечо, за чем следует нежный поцелуй в щеку: — Доброе утро, Чуечка. — Доброе утро. Я думал, ты поспишь подольше. — Как я могу спать, когда моя теплая рыжая грелка от меня сбежала. — Тц. Дазай, я тебе не грелка. Ты меня чуть не раздавил. — Прости-прости. Постараюсь больше так не делать, но ничего не обещаю! После этих слов меня коротко чмокают в губы и отпускают. Позавтракав, мы с Осаму прощаемся до вечера. Тот нехотя уходит в сторону издательства, а я отправляюсь в академию. Сегодня у меня две лекции: по анатомии и реставрации, после чего я буду весь день в мастерской, продолжая делать чертежи для дипломной работы. Идея пришла ко мне месяц назад, когда, сидя у Дазая дома, я нашёл на полке книгу с японским фольклором. На вопрос, интересуется ли тот историей, он ответил: «Я воспринимаю эти писания, как небылицы». Я бы не назвал себя человеком глубоко верующим, но тема религии меня всегда завораживала. Вот и в этот раз я вдохновился древним японским богом бедствий — Арахабаки. Считалось, что он был воплощением разрушения, самого хаоса и приносил несчастья тем, кто осмеливался ему противостоять. Арахабаки изображался четвероногим зверем с густым черным мехом, хвостом и глазами огненно-красного цвета. Не думаю, что на меня снизойдет проклятие, какие слухи ходят в народе, если я создам скульптуру Арахабаки. Мне предстоит проделать огромную работу, но, думаю, она однозначно будет стоить потраченных усилий. Я собираюсь сделать «Арахабаки» в богочеловеческом обличии, в свой рост или чуть выше, полностью из черного мрамора, и только глаза будут высечены из красного берилла. Размышляя о том, какие материалы выбрать для этой скульптуры, я сразу отмел гипс или гранит. Материал должен был быть таким же величественным и неповторимым, равносильно самому божеству. Черный мрамор — самая редкая и поистине дорогая разновидность мрамора, но на свои творения я никогда и не отличался скупостью. Берилл чаще всего бывает зелёных (изумруд) и синих (аквамарин) цветов, однако красный берилл (биксбит) — наиредчайший и ценнейший из них. Ценится пуще алмазов, что находят в несколько сотен раз чаще. Добывается исключительно в горах Юта в США. Почему именно берилл? Впервые я увидел этот камень в ювелирном салоне в Женеве, и глаза мои округлились, подобно двум блюдцам, от взгляда на ценник. Но выглядел он, как адское пламя или жерло извергающегося вулкана, притягивая к себе всё моё внимание. Именно такое впечатление должны создавать глаза «Арахабаки», если в них посмотреть. Чувство всепоглощающей тьмы, заставляющее сердце отчаянно биться в конвульсиях. Обычно все гонорары от продажи скульптур я трачу на материалы для следующих, оставляя себе мизерную часть. Кому-то это может показаться дикостью, но для меня искусство — всё, ради чего я живу. Мрамор я уже заказал в Италии, и приедет он через месяц, к Новому Году, а вот берилл придется постараться достать не за баснословную сумму. Когда я покинул стены академии, уже стемнело, а снег всё так же продолжал идти, практически сразу тая, коснувшись земли. Неподалёку я замечаю курящего Осаму, видимо, ожидающего моего прихода. Наверняка, он уже продрог до костей, ведь совсем не переносит холод, но продолжает ждать, прямо как Хатико. Усмехнувшись этому сравнению, трогаюсь с места к своему ненаглядному. — Ты тут ещё в ледышку не превратился? Кто вообще носит осенний плащ зимой? — О, Чууя! Наконец-то ты пришёл. Кто бы говорил, сам же не снимаешь свои перчатки круглый год. — Это другое. — Мой плащ тоже не просто одежда. Затем меня накрепко загребают в объятия, и становится в разы теплее. Осаму убирает наши сплетенные руки к себе в карман плаща, и мы направляемся к выходу с территории академии. Меня всё же очень тянет узнать, почему он носит свой плащ, практически не снимая, и я решаюсь попытать удачу, спросив: — Осаму, почему ты всегда носишь только этот плащ? Что в нём особенного? — Это довольно длинная история, всё равно хочешь узнать? — Мы никуда не торопимся, так что расскажи мне. — Тогда слушай… И он рассказал. Рассказал то, от чего волосы на голове невольно зашевелились, а сердце противно заныло в груди. Оказалось, этот плащ некогда принадлежал Оде Сакуноске — приятелю Дазая, о котором шатен упоминал лишь то, что они иногда выпивают в месте, где мы с ним впервые встретились. Во времена, когда Осаму было семнадцать, у него был лучший друг — Сакагучи Анго. Тот погиб у него на глазах. Позже выяснилось, что Анго был тайным информатором одной преступной группировки в городе. Так вот, его убили свои же, всадив пулю в голову, когда тот больше не представлял ценности. Они с Дазаем сидели в том же «Люпине», когда вдруг Анго упал со стула замертво, так и не поднявшись. Осаму тогда не до конца осознал, что произошло. Вскоре дело передали детективу — Оде Сакуноске. Тогда-то они и познакомились. У Дазая никого не осталось на тот момент, и он попытался покончить с собой, утопившись, но детектив буквально вытащил его из воды. После чего накинул на разбитого и окоченевшего подростка этот самый плащ. Ода сказал, чтобы Осаму оставил его себе и начал жить заново, не оглядываясь назад. Детектив помог ему пройти лечение в психиатрической клинике после случившегося. С тех пор шатен носит свой бежевый плащ, не снимая, видимо, считая тот неким талисманом. Думаю, Ода для него близкий друг, а не просто приятель, как сам утверждает. Я уверен, Осаму скрывает от меня еще не одну такую животрепещущую историю из прошлого. И пусть на его лице всегда сияющая улыбка, глаза выдают всю боль, что ему пришлось пережить. Бывает, ночью я просыпаюсь от того, что вторая половина кровати охладела и пустует. А, поднявшись, нахожу Осаму курящим на балконе и смотрящим куда-то вдаль, но взгляд его всегда рассеян, и прочитать по лицу, о чём тот думает, не выходит. Крепче сжимаю руку Дазая в кармане плаща, желая разделить с ним его страдания. По пути домой я понимаю, что зима в этом году нравится мне ещё больше, чем раньше. И всё из-за человека, идущего со мной рука об руку, что по-прежнему остаётся для меня загадкой, и в которого меня угораздило влюбиться без памяти. Было бы замечательно, останься мы одни на всем белом свете. Только я и Осаму.