5 марта 2003
Вот и наступил самый долгожданный день за все шесть лет изнурительной учёбы. Этот путь был долгим: где-то тернистым и выбивающим из колеи, где-то захватывающим и до безумия увлекательным, но, бесспорно, воспитавшим во мне профессионала. Полагаю, я могу гордиться собой сегодня. Через полтора часа начнётся церемония вручения дипломов, а затем выставка итоговых работ. Мне немного волнительно, но все же страсть, как радостно. Осаму с утра срочно нужно было бежать в издательство, не знаю уж, что у них там стряслось, но он обещал успеть в академию к назначенному времени. А вечером мы собирались съездить в мой интернат, когда я вчера заявил, что наконец собрался с духом навестить господина Хиротцу спустя столько лет. Надеюсь, он в добром здравии и еще не забыл обо мне. Обыденно выпив утренний чёрный кофе, я поспешил готовиться к предстоящему насыщенному дню. Выглядеть сегодня нужно по случаю, поэтому я останавливаюсь на красной атласной рубашке, классических черных брюках, лакированных туфлях и дополняю образ любимой шляпой и перчатками. Взгляд падает на тонкий кожаный ремешок, подаренный Дазаем, и я решаю надеть его тоже. Волнистые рыжие волосы хаотично рассыпаются по плечам, когда я накидываю на плечи пальто по пути к выходу. В первые весенние деньки солнце уже припекает, однако снег не спешит таять, но луж, так и так, хоть отбавляй. Прилетные птицы уже начинают вить гнезда и весело щебетать, сидя на постепенно оживающих деревьях. Возникает желание закурить, но ветер, явно измываясь надо мной, направляет сигаретный дым прямо в лицо, и глаза начинают предательски щипать. Стоять на остановке долго не приходится — нужный автобус уже виднеется на горизонте. Выкидываю сигарету в близстоящую урну и захожу в подъехавший транспорт. Пол часа тишины в наушниках пролетают незаметно. У ворот академии собралась разношёрстная толпа: выпускники, дети, родители и учителя. Территория и сами здания факультетов торжественно оформлены, а фасад главного здания украшает плакат, гласящий: «Поздравляем выпускников Художественной Академии Искусств префектуры Хоккайдо 2003». Довольно напыщенно, но мне то что. С этой мыслью я захожу в церемониальный зал, где точно также повсюду развешаны воздушные шарики и поздравительные плакаты. До начала остается пятнадцать минут, и я начинаю нервно оглядываться в поисках долговязого шатена. Внезапно чья-то рука настойчиво хватает меня за локоть, что я уже было собираюсь заехать этому нахалу по носу, как вижу перед собой знакомую кошачью морду. — Черт, Осаму! Кто так подкрадывается вообще. Я чуть тебя по лицу не треснул. — Успокоившись, ворчу я. — И тебе привет, Чуенька! Как ты? — Как всегда, пропуская мимо ушей мои упрёки, интересуется тот. — Немного нервничаю, но это пустяки. — Отмахиваюсь я, продолжая беспокойно наматывать прядь волос на палец. — Это тебе на удачу. — Сообщает Осаму, коротко целуя меня в губы. — Как оригинально, браво… — Иронизирую я, пряча глупую улыбку в его плечо. Сзади раздаются едва уловимые шаги и тихий шорох полов кимоно, словно ветер стелется по луговой траве. Я сразу же узнаю, кому они принадлежат и проворно вырываюсь из лап Дазая. Обернувшись к госпоже Озаки, я замечаю заинтересованный взгляд ее вишневых глаз и лукавую, едва ли заметную улыбку на губах. Понимая, что она нас видела, мне, преодолевая неловкость, приходится представить Осаму Ане-сан. Обсудив сегодняшнее расписание, она желает мне удачи, тактично кивая на прощание и бесшумно удаляется за сцену. Мероприятие начинается, и я выталкиваю усиленно сопротивляющегося Дазая из-за кулис в зал, где почти все места уже расхватали. Я рад, что ко мне тоже кто-то пришёл в этот знаменательный день и я здесь не на пару со своим одиночеством. На потоке я был не самым выдающимся студентом, поскольку больше любил проводить время в мастерской и чаще всего пропускал нудные лекции, на которых только спать и хотелось. Благодаря своему лодырничеству, меня удалось избежать участи отличника и произносить прощальную речь, именно поэтому я сейчас пребываю в замечательном настроении, любуясь собственным дипломом. Следующий пункт назначения — выставочный зал, где все желающие смогут поглазеть на скульптуры выпускников. Осаму не терпится увидеть мое новое творение, ведь я всякий раз отказывался показать ему фотографии, сделанные в процессе работы. Минуя длинные коридоры и винтовые лестницы, я едва успеваю перебирать ногами, потому что за руку меня тащат стремительно и очень настойчиво. Можно было и не бежать, сломя голову, в зал, еще только начинают подтягиваться люди. Помещение довольно просторное, и каждому экспонату нашлось место. Осаму принимается выискивать глазами мою скульптуру, а я замечаю, что все немногочисленные присутствующие отчего-то столпились в одном месте и как заворожённые рассматривают чью-то работу. Подходя ближе, я вижу, что они воочию уставились на «Арахабаки». Меня будоражит такое внимание, и сердце заходится гордостью за самого себя. Даже меня — своего создателя, «Арахабаки» пленяет собственным величием, производя такое впечатление, будто взаправду стоишь перед божеством. Искусно высеченная из мрамора, кажущаяся прозрачной и невесомой вуаль закрывает половину его лица, лишь только берилловые глаза переливаются кроваво-красным в свете зальных люстр. Дазай, что пару минут мог только беззвучно открывать рот, наконец выдавил из себя следующее: — Какому дьяволу ты продал душу? Это просто великолепно… — Ха-ха, благодарю, — усмехаясь, делаю шутливый книксен, — Мне кажется, это моя лучшая работа. — Все твои работы прекрасны, но эта – нечто за гранью возможного. — Прекращай меня нахваливать, не то я зазнаюсь. — Имеешь полное право, Чу. Мы еще немного походили, осматривая скульптуры моих однокурсников, но в конце-концов, вернулись обратно к «Арахабаки», что перетягивал на себя все внимание окружающих. От него исходила странная аура, подчиняющая и слишком пугающая для куска минерала. Подошедшая Ане-сан, умаявшаяся от бесконечной организационной суеты, свалившейся на ее хрупкие плечи, тоже выразила неподдельное благоговение, осмотрев экспонат. После чего настоятельно рекомендовала о ней не забывать и заглядывать в мастерскую время от времени. Я был осведомлен, что она хотела бы видеть меня в роли преподавателя в академии, но не стала даже пытаться предлагать, пророча мне светлое будущее всемирно известного скульптора. Мне и самому было бы не интересно просиживать свой талант здесь, кой я в себе несомненно признаю, раз способен творить своими руками неповторимое. Выйдя, наконец, из душного помещения на прохладную улицу, я удовлетворённо выдохнул, прикурив у Осаму сигарету. Моя работа здесь окончена, и отныне я свободный человек. Влажный весенний воздух теперь ощущается по-другому, птицы поют громче, а ветер больше не пытается насолить. — Чуя, ты меня простишь, если я скажу, что мне снова нужно в офис? — Приторным лебезящим тоном произносит шатен, заставляя меня грозно на него зыркнуть. — Да что у вас там происходит? Ты же утром туда уже бегал, хотя обычно силками не затащишь. — Я возмущаюсь больше от того, что Дазай обещал поехать в интернат вместе со мной, а не потому что меня напрягла его подозрительная тяга к честному труду. — Я и сам не знаю, но Куникида разрывает мне трубку уже пол часа. А утром меня почти пустили на растерзание за то, что я снова должен был что-то там ему принести и не принёс. — Был бы я на его месте — от тебя бы и мокрого места не осталось, горе-работничек. Ладно, иди уже, я и один могу съездить. — Досадно конечно, но не так уж трагично ехать одному. — Прости, любовь моя! — Выкрикивает уже на ходу Осаму. — Да чёрт с тобой, Дазай. Раздражённо бросив бычок на землю и хорошенько так его растоптав, я устремился на пригородный вокзал, поскольку интернат находился за чертой города.
***
Уповаю на то, что рыжик на меня не обиделся, ведь я обещал поехать вместе, видя, как тот переживает. Ума не приложу, что еще могло от меня понадобиться этому очкарику второй раз за день. Нехотя зайдя в офис, мысленно проклиная Куникиду, я, мягко говоря, был обескуражен. Однако, моему недоумению быстро пришел конец в качестве оглушительного крика любимого коллеги, из ушей которого выходил пар, и захотелось бежать, пока не поздно. — Дазай! Ты грёбаный автомат по порче бинтов! — Куникида, почему каждый раз, когда я сюда прихожу, ты настолько рад меня видеть? И что тебе понадобилось от меня второй раз за сегодня? Можно я просто тихонечко умру… — Не беси меня лучше, ты утром сбежал, так и не дописав статью на завтра. А еще у нас крупные неприятности, главный штаб принял идиотское решение оцифровать все материалы, дав только два дня. Это безумие… — Мне обязательно нужно принимать участие в этом дурдоме? — Да, Дазай. У нас рук не хватает и вообще, делай хоть иногда вид, что работаешь. — Оох… В офисе и правда творилось невесть что: все было завалено огромными кипами бумаг и заставлено коробками, — выглядело, точно минное поле; сотрудники метались туда-сюда с охапками бумажек в руках, одновременно вися на телефонах, пока остальные, со скоростью света стуча по клавишам, переводили уйму документации в электронный вид. Да уж, эта быстро развивающая технологии страна сводит с ума. И зачем только бежать впереди планеты всей… Нахожу Танидзаки, перетаскивающего неподъёмные коробки к столу Наоми, что печатает будто бы уже на автомате. Похоже, всю ночь провели тут, судя по их виду. Рампо разговаривает сразу по двум телефонам, отвечая собеседникам поочередно, — прямо-таки мастер многозадачности. Директор Фукудзава в полубессознательном состоянии сидит в кресле, прикладывая к голове лёд. Ему бы на пенсию, до добра такой балаган не доведет. Белобрысую макушку Ацуши едва видно из-за бумажных джунглей, — его заставили расставлять перепутанные документы по хронологии, даже смотреть на него больно. Решив ни с кем не заговаривать, дабы и меня не втянули в это безумие, нахожу единственный тихий угол в помещении, а именно свой рабочий стол вдали от остальных. Всё-таки придётся закончить статью, иначе Куникида, что сейчас занят миллионом дел одновременно, спустит на меня всех голодных собак. Хорошо, что ему сейчас не до меня. Но крайне прискорбно, что я проторчу здесь до вечера. Благо, после сегодняшнего лицезрения чуиной скульптуры у меня прибавилось вдохновения, и рука сама все с лёгкостью напишет.***
Передо мной те самые белокаменные стены интерната. Ностальгия режущей болью отдает в сердце, но я делаю решительный шаг от высокого железного забора в сторону входных дверей, отделяющих это место от остального мира. За время, пока меня здесь не было, территорию облагородили, и теперь среди молодых фруктовых деревьев и аккуратных цветочных клумб даже приятно находиться. В пруду, что раньше был полон тины и мусора, сейчас плавают утки, а чистая вода отражает ясное небо. Дети резвятся на свежескошенной траве и заливаются живым смехом, жаль, в моем детстве такого не было. Дойдя до громоздких дверей, недолго думая, открываю их в нетерпении и тревоге от грядущей встречи с наставником. Внутри всё осталось таким же, как и шесть лет назад: коридоры такими же длинными, аудитории такими же светлыми, даже мелькают несколько знакомых учительских лиц, по-прежнему тут работающих. Поднимаюсь на излюбленный третий этаж и останавливаюсь у такой родной двери в кабинет искусств. Восемь вечера — я всегда приходил сюда в это время, когда разноцветные закатные лучи отчаянно пытались прорваться сквозь закрытую дверь мастерской и раскрасить скульптуры старика во все цвета радуги. Три стука в дверь, и я вхожу в свой маленький детский рай. На меня тут же бросает взгляд пара морщинистых карих глаз. Лицо старика вытягивается, сначала в изумлении, что он даже вынимает изо рта сигару, а затем озаряется добродушной улыбкой, совсем как раньше. — Ну, здравствуй, малец. — На глаза наворачиваются слёзы, давно меня так не называли. — Здравствуйте, господин Хиротцу. — Шмыгая носом, отвечаю я, пока уголки рта сами растягиваются в счастливой улыбке. Мы разговаривали долго, почти до полуночи. Учитель сильно постарел с нашей последней встречи, но всё еще скуривал неприличное количество сигар за день и продолжал учить несносных школьников скульптурному ремеслу. Я рассказал о том, как мне полюбилось работать не только с гипсом, но и с минералами, об учебе в академии, о своих выставках и скульптурах, об Ане-сан и, конечно же, о Дазае. Наставник же рассказал о том, как в интернате менялось руководство и его чуть не закрыли, но в итоге даже благоустроили и о своей жизни всё это время. Напоследок, он поделился со мной ужасно крепкой кубинской сигарой и усмехнулся тому, что я по-прежнему ношу те кожаные перчатки, а я, в свою очередь, пообещал впредь навещать его почаще. Выйдя из стен интерната, я осознал, что они больше не казались гнетущими или страшными, а всегда были местом, где меня ждут, и навевали приятные воспоминания. Позвонив Осаму с вокзала и сообщив ему, что возвращаюсь домой, выяснилось, что этот недотёпа до сих пор корпеет в издательстве и до кучи, его всё-таки заставили переводить всю документацию в электронный вид вместе со всеми. Когда электричка уже подъезжала к платформе, внезапно, меня снова накрыло приступом удушливого кашля, при этом я начал сильно задыхаться, а боль в теле стала такой нестерпимой, будто мне разом переломали и ребра, и позвоночник. Сердце провалилось куда-то в пятки, и глаза стала застилать чёрная пелена. Последнее, что я помнил — это резкая тупая боль в голове, видимо, от падения на твердый асфальт, а потом ничего, только пугающая непроглядная тьма.