"Мы одни на целой земле В самом сердце моих картин Целый мир придуман, целый мир придуманных истин Я нуждаюсь в твоём тепле Я хочу быть смыслом твоим..." Flëur — Будь моим смыслом
Зима 1899
«Здравствуй, мой дорогой друг, давненько мы не виделись… Но скоро мы это исправим (точнее я)! Да, я еду в Ялту, но, к сожалению, визит мой из-за наставления врачей. Моё состояние ухудшилось и мне посоветовали ехать в твой край. О, предвижу твоё беспокойство, так что заранее прошу не выдумывай никаких ужасных вещей, я ещё не покойник. Лучше о себе позаботься, а то боюсь ты себя совсем запустил. Антоша, ты у нас прямо благодетель о всех заботишься, снова повторю: про себя не забывай. Твоя болезнь — не шутки! Ох, что же это я, с этими недугами чуть не забыл! Недавно нашёл время сходить в театр и вот как раз в Московском художественном театре ставили твою пьесу. Я поражён, я не понимаю, как такой шедевр мог провалиться в первый показ (так ещё и в Петербурге, где зритель должен зрить в корень, в самую суть произведения)?! «Чайка» — выходящие из ряда по смыслу и новизне произведение. Это жизнь на сцене со всеми её прелестями и страданиями. Жизнь, что обыденна, доступная каждому, но с иронией, которая не каждому понятна. Антоша, голубчик, ты опередил само время! Ещё никто ничего подобного не создавал! Хах, я, наверное, похож на очередную фанатку, коих у тебя в Ялте огромная куча (да-да, до меня дошёл слушок, что за тобой толпы девушек бегали. Узнав об этом, я ещё долго смеялся). Остальное мы сможем обсудить при встречи. В скором времени прибуду.Sur le pont des arts, Mon cœur vacille.
Avec amour, Isaac»
Несколько раз перечитав последние строки, улыбаясь как дурак, Антон Павлович бережно положил бумагу на стол. Эйфория от долгожданного письма сменилась на болезненное осознания: «ему стало хуже», «аневризма сердца прогрессирует» и проч. мысли в этом духе. — Надобно распорядиться, чтобы подготовили комнату… — рассуждал вслух Чехов. Будучи врачем мужчина не мог допустить оплошности в проживание больного. К тому же, от его решений зависит жизнь не просто человека, а близкого друга. Рассудив и придя к выводу, он продолжил мысли вслух: — Нет, сам всё сделаю. — измеряя кабинет шагами, драматург не заметил как зашла экономка. — Антон Павлович, я вас всё зову и зову, а вы всё не идёте. Еда то стынет! Снова будете ругаться… Случилось ли что? — женщина, всё ещё в кухонном фартуке, напугала владельца дома своим неожиданным появлением. Остановившись в дверном проёме, она стала ждать слов барина. — Боже правый! Вера, ну вы и напугали меня, — то-ли наигранно то-ли и вправду прихватило Чехов схватился за сердце. — Не то чтобы случилось, но по моим расчётам завтра приедет мой давний приятель. Посему прошу выдать мне комплект постельного белья, а остальное я сам подготовлю. — Как сами? Вы видно шутите. Барин и самостоятельно стелить постель? — бедная экономка аж побледнела. — Вера, я же просил не называть меня так, какой я барин?! С одной комнатой я справлюсь, а вас попрошу привести в божеский вид наш скромный обитель. А и да, встретите Бориса, передайте ему чтобы натопил дом как следует. — Хорошо, но потрудиться спуститься на обед, пока он окончательно не остыл! — с этими словами женщина покинула кабинет. — Уже бегу, ха-ха! — простая, слегка наивная — эта женщина забавляла Антона. Простой народ — штука интересная (прочувствовал он это не по наслышке). После трапезы, к слову, которая была высоко оценена привередливым к еде Чеховым, прозаику как и было велено вручили простыни да наволочки с пододеяльником. Весь оставшийся день жильцы «белой дачи» хлопотали перед приездом гостя. Бориса тоже подключили к работе. Закончив с дровами, ему поручили разгребать снег. За ненадобностью на сугробы особо никто не обращал внимание. Протоптоных дорожек хватало, но тут-то другое дело. Да, несмотря на южный климат, снега в этом году было придостаточно. Потому вначале Антон и удивился, что Исааку посоветовали ехать зимой в Ялту, но вспомнив суровые московские морозы, вопросы отпали. В Ялте всё же было лучше. Потеряв счёт времени, врач и не заметил как стрелки часов давно перевалили заполночь. Керосиновую лампу он зажёг ещё в пять. Тогда начало смеркаться. Весь в своих мыслях, постелив и заправив кровать, Чехов ещё долго расставлял необходимые лекарства на небольшом письменном столике. Оставшись довольным от проделанной работы, прозаик просидел в кресле, которое стояло напротив кровати, до того момента, пока лампа не стала затухать (скорее всего изначально керосина было лишь на половину лампы), что и заставило мужчину вернуться в реальность и взглянуть на часы. «Ох, что-то я совсем засиделся…» — удивился он своей задумчивости, которая обрекла его на потерю драгоценного времени и сбитого режима сна. Сон был неотъемлемой часть «лечения» чахотки. Одного свежего воздуха не хватит — это Чехов прекрасно понимал, как и прекрасно понимал, всё что советовали его коллеги: диеты; переезд в тёплые, средиземные страны; подвижный образ жизни; восьми часовой сон и проч. дребедень, просто оттягивали неизбежное. Догадаться не трудно, не надо быть врачом, что туберкулёз на такой стадии и такими методами не вылечить. Да, Антон всё-таки придерживался рекомендаций, но морально вполне был готов к скорому концу. Единственное в чём он себе не отказывал, так это в еде. Всё диеты шли куда подальше, а вкусные яства, в особенности ростбиф, охотно приветствовались. Нежданный приступ лени определил судьбу писателя на ближайшие шесть с половиной часов. Кресло оказалось настолько удобным, а может это сказывалась усталость, что было принято решение остаться спать в нём. Тревожные сны из-за забытого настоя пустырника и думах о недугах драгоценнешего друга не дали в полной мере насладиться царством Морфея. На утро, проснувшись без будильника по привычке, врач чувствовал себя мягко говоря помятым. Потянувшись как кот с просони, он размял затёкшие конечности. Шее и спина неприятно ныли, так таковой болью это не назвать. Хотя это было до того, как мужчина попытался встать. В спине стрельнуло, писатель судорожно хватился за спину и попытался, выгнувшись, возможно, облегчить неприятное ощущение. Несильно помогло. — Я же не настолько стар, а спину прихватывает, как у дряблого деда! — возмущённо возгласил Чехов. Спуск на первый этаж оказался без приключений, хотя спина давала о себе знать. Внизу уже ждал завтрак. Запах кофея наполнял помещение. — Вы ночевали не у себя? Вы же знаете, вам необходимо соблюдать указания врачей. Небось за пером уснули? — Верочка самого раннего утра хлопотала. Отчитать негодника Антошку было для неё сравнимо утренней молитве. — Я сам себе врач, а те остолопы зовущие себя святилами медицины не понимают, что чахотка на разных стадиях по разному лечится либо же не излечима уже. Что последние кстати мой случай. — Чехов слегка улыбнулся. Как ранние было сказано, прозаик смерился с неизбежным и спокойно мог говорить об этом. Чего не скажешь о перпугавшейся экономке. — Боже упаси! Что же вы такое говорите?! Тьфу-тьфу-тьфу, а ну сплюнте! — Вера приняла самый грозный вид, который могла. — Ладно, лучше забудьте, что я сказал. Я не выспался. Так что не берите в голову.- сидя за столом и попивая кофей, попытался он таким образом утихомиреть разгорячившуюся женщину. Вот в чём, а в сострадания он не нуждался. А теперь он расплачивался за свою неосторожно обранённую фразу беспокойством других. Тут неожиданно, сведя лекцию о здоровье на нет, в столовую ворвался запыхавшийся Борис. — К вам там, фух… приехали! — переведя дух, донёс радостную новость мужик. — Как! Уже? — драматург вскочил. Не слушая более каких либо разъяснений, Чехов чуть ли в одной рубахе выбежал на улицу, но по пути сорвав с кручка тулуп, наспех накинул его на себя. Левитан стоял, не зная что и делать. Рядом с ним был поставлен багаж, а самого возка как и след простыл. Видать кучеру не особо хотелось иметь дело с хозяином дачи. Встретившись взглядом с другом, он расплылся в глупой улыбке, благо её было не видно за шарфом, что был намотан по самый нос. Глаза засверкали. Без лишних раздумий Исаак кинулся с объятиями на Антона. Писателю всё ещё казалось, что это сон, пока его не заключили в объятиях. — Антоша! Антоша, дорогой, как же я рад! — художник усилил хватку. Его переполняли эмоции. — Левитоша, кхе-кхе задавишь же! Я тоже безумно рад тебя видеть. — кое как высвободившись, Чехов посмотрел в горящие глаза друга, — Только не перевозбудись, вредно для сердца! — он попытался сделать серьёзное лицо, но сразу же рассмеялся. — Тьфу на тебя, дурачьё! Я к тебе тут помирать, а ты шутки шутить удумал. — покрасневший, то-ли от мороза то-ли от чего-то другого, Левитан отошёл от приятеля и задумчиво посмотрел на багаж. -Борис! — крикнул писатель, — Поди, помоги с багажом. — Сею минуту! — камердинер тут же появился на пороге дома и направился забрать чемоданы, коих было три. Два просто с вещами, а вот третий был не совсем чемодан. Этюдник, в котором по всей видимости находились и краски с кистями, и листы. -Was für eine wunderbare Natur! Was für Landschaften, unglaublich!* — оглядевшись, пейзажист пребывал в восторге. — Что? — недоумено спросил Антон. — Hat Ihnen der Garten gefallen?** — решив поддержать мечтательность друга, он перешёл на немецкий. -Ja! — словно маленький ребёнок Исаак крутился, не зная, что первым разглядывать. Всё же Антон красиво обустроил имение в Мелихово. — Кха-кха… — к несчастью для обоих, врач закашлялся. Приступ был сильным, потому быстро отыскав платок, Чехов откашлелся несколько раз кровью. Белоснежный платок был бесповоротно испорчен, на нем красовались алые пятна. — Боже! А ну в дом! У тебя даже твои шавки на улицу не суются без надобности, а ты как на пляж собрался. — Левитан повёл чахоточного в дом. Там уже их ждала их Вера. — И снова, вы, барин глупите! Это ж надо выбежать на холод в таком виде. — женщина поспешила налить чаю, предварительно накрыв стол различными сладостями. — Да не барин я! — обижено проговорил писатель. — Полно вам, выпейте лучше горячего вот. — она поставила чашку с цейлонским чаем прямо перед носом хозяина. — Спасибо. — буркнул тот, пока женщина несла вторую чашку Исааку. — Кстати, Тоша, а где твои эти? — словно подбирая слово художник задумался. — Бром Исаевич и Хина Марковна чтоль? — догадавшись что друг имел ввиду такс, прозаик напомнил их клички. — Да, они самые. — Так спят у печи. Зимой что-то они сонным стали. Всё валяются и валяются, только утром жрать клянчат и по делам на улицу изредка выбегают. — Вот и славно! Не облаят как в прошлый раз. — услышав смешок со стороны друга Левитан обижено надулся. — Хах, что было то было. Теперь они тебя знают. — Чай превосходный. — пытаясь перевести тему, а то собак обсуждать мало хотелось, Исаак оценил напиток. — Эх, не только же мангуста привёз. Вот с острова Шри-Ланка и чай прихватил. — Я погляжу кроме меня никого. Удивительно для твоего дома. — демонстративно оглядевшись, сказал пейзажист. Многие кто побывал у него в гостях были восхищены (некоторые и поражены) необыкновенным гостеприимством Чехова и тем вниманием, с которым писатель относился к каждому, кто приезжал погостить в его доме. Чуковский даже назвал того магнатом, настолько его поразило пребывание в Мелихово. Сюда приезжали и многие творческие личности — Гиляровский, Браз, Потапенко, Горький и Левитан бывавший здесь неоднократно. Кто-то где-то однажды из гостей сказал: «принимал у себя в таком беспримерном количестве, словно у него был не дом, а гостиница». В общем радушным хозяином был Антон. — Ну, друг мой, я весь твой и только твой. — неоднозначно ответил Чехов и хитро прищурился, от чего Исаак слегка покраснел и отвёл взгляд. Левитан, конечно, знал о любви драматурга к насмешкам и о его язвительности. Но иногда казалось, что тот переступает черту дозволености. Слабое сердце Исаака затрепетало при мысли: «что если это не было бы шуткой?». «Да что же это я?! В пути переутомился видать…» — дыхание участилось, стук сердца отдавал в уши, перед глазами пелена. Сознание потихоньку ускользало и последние, что он смог расслышать: Ися! Очнулся больной уже в комнате (в той самой, которую Антон ему выделил) от резкого запаха нашатыря. Приоткрыв глаза первым делом он увидел источник резкого запаха. Чехов, пренебрегая правила, на отдаление приблизительно 30 сантиметров от лица просто напросто открыл баночку с нашатырным спиртом. Поморщившись, пациент протёр глаза. — Очнулся? Вот угораздило же… — Антон Павлович тряхнул головой, отгоняя не самые приятные мысли, — В груди нигде не давит, не болит? Дышать не трудно? — взяв блокнот и карандаш, приготовился записывать жалобы больного. Левитан не спешил отвечать. Для начала он решил разобраться в себе. «Помутнение рассудка? А на фоне чего?.. Нет», — закрыв лицо, руками он продолжил размышления: «Тошу я давно знаю… С юношества. Хех красивый и такой уверенный парень, а вырос той ещё занозой!» — от своих же мыслей ему стало смешно. — Исечка, ты чего молчишь? — обеспокоено спросил врач и слабо похлопал приятеля по плечу. — Чш! — зло шикнул художник, из-за чего Чехов опешил. Добившись нужного эффекта, в тишине Исаак продолжил мысленный разговор с самим собой: — «Стоит себе уже признать — я слишком радуюсь встречам с ним. Он, безусловно, всегда меня притягивал как человек, но дружбы нам хватало… Или я так обманывал себя?! Обманывал! Очаровал меня, чёрт проклятый! Я же не отделаюсь от его шуток теперь… Полюбому будет тыкать в клуб фанаток его и говори, мол вон твои антоновки,» — от осознания хотелось выть. Но сердцу не прикажешь, особенно такому слабому, готовому любить весь мир и дарить свою любовь каждому. Исаак сконфузился, боль в груди вернулась. Желание вырвать ко всем чертям это бракованое сердце расло с каждой секундой — Болит… в груди. Ужасно, убей меня! — пот выступал на лице, а пейзажист был на грани истерике. На него столько всего обрушилось за короткое время, что в одиночку он уже не справиться. — Левитоша, потерпи пару секунд! Я сейчас лекарства принесу. — отбросив никчёмный блокнот, Чехов побежал к столу, на котором благо он предусмотрительно оставил всё необходимое. «Где же! Где же! Аспирин и нитроглицерин…» — пробежавшись взглядом ещё раз по названиям на пузырьках, он выхватил два нужных. Захватив стакан с водой, он вернулся обратно к кровати. — Это разживать и проглотить, вот вода — протягивая таблетку, указал Антон. Увидев измученого друга и его страдания, на душе словно огромный камень образовался. Исаак трясущейся рукой взял аспирин, выполнив указания, запил водой. — Теперь это под язык. Не глотать! — протягивая второе лекарство, строго сказал писатель. И снова пациент выполнил, что ему сказали. — Через 5-6 минут должно пройти. Если нет, то не молчи. Удвоим дозу. — суровый голос никак не вязался с страхом в глазах, который смог разглядеть Левитан в самоуверенном Чехове. Мужчина отвернулся от врача, сделав вид, что заинтересовался узором на обоях. «Чего это он? Обиделся, а на что? Нет, ну точно обиделся! Понять бы почему…» — почувствовав себя Шерлоком, Чехов принял это как вызов. Разгадать, вот новое развлечение для ума. — Отпустило… — проинформировал Левитан. Пока Антон терялся в догадках прошло достаточно времени. — Фух, ну и напугал же! — Ну вот такой вот получился! — огрызнулся художник и, скрестив руки на груди, уставился в потолок. — Бешеные собаки покусали что-ли? — отшутился удивлённый Антон. Он впервые воочию лицезреет рассерженого друга. — Ага! Твои. — буркнул тот. — Да что с тобой такое?! — распереживавшись, Чехов встал на колени перед кроватью, чтобы приблизиться к Исааку. — Исечка, ну скажи миленький! — Ты случился! — выпалил, не подумав, влюблённый и тут же залился краской. — Что? В каком смысле? — спросил непонимающий врач. — В самом прямом! Идиотом прикинуться решил, ну-ну?! — Да я правда не понимаю! — вскрикнул Чехов. — Люблю… — Меня?! — перебил догадавшийся Антон друга. — Да! — Левитан, испугавшись осуждения или прекращения какого либо общения после такого признания, уткнулся в подушку и расплакался. Антону понадобилось несколько минут, чтобы принять этот факт. Пока Ися всхлипывал, шестерёнки в голове Чехова крутились как бешеные. «Что за странное чувство?! Я его в любом случае бы не бросил, но тут… Ответно? Гм… — стараясь здраво мыслить, он анализировал сегодня и прошлое, — Исходя из нашей привязанности к друг другу и тоске в разлуке, можно и предположить такой расклад. Любовь всего лишь химия… И эту химию во мне вызывает он. Даст ли мир нам шанс? Какой ещё шанс?! Нам осталось жить от силы пару лет! А хотя… Можно наплевать на мир и прожить остаток в счастье. Да!» — определившись, Чехов нежно погладил теперь уже точно самого дорогого человека на свете по голове, привлекая тем самым внимание. — Ну давай, скажи, что я отвратителен! — выплакав всё без остатка, крикнул пейзажист. — Эх, язва желудка моя, не глупи… — со всей теплотой и нежностью обратился Антон. — Чего? — Левитан удивился такому сравнению. Озадаченый он оторвался от подушки и сел перед драматургом. — Язвительность тебе не к лицу, mon chéri. — не ожидая ответной реакции, Чехов взял чужую руку и поцеловал тыльную сторону ладони. Красный, как самая спелая клубника, Исаак боялся и пошевелиться. Вдруг это сон? И в любую минуту он прекратится. Но в то же время его счастью не было предела. Внутри разливалось тепло. Стремление жить вернулось, теперь ему было ради кого существовать. Смерть от этого никуда не ушла, но теперь были силы бороться. Бороться за счастье. Антон пересел с пола на постель рядом с избранником. Обхватив его лицо руками, вынуждая таким образом Исаака смотреть только на него, он прижался лбом к его лбу. — Послушай, я не брошу тебя никогда, ни при каких либо обстоятельствах, чтобы ни случилось. Слышишь? Я клянусь тебе. — пока Чехов произносил свою речь глаза Левитана бегали, не зная на чём задержать взгляд. То-ли тонуть в бездне карих очей, что любовались им и в которых разгорался тот пожар любви, от которого они оба плавились, как воск. То-ли ловить каждое движение губ, столь желанных с недавних пор. Ничего не сказав, решив, что клятву стоит скрепить чем-то более значимым, чем просто слова, Исаак прильнул к губам возлюбленного. Зарывшись одной рукой в грубые, слегка взъерошенные волосы, другой блуждая по шее, он углубил поцелуй, проникая языком в чужой рот. Напористость художника понравилась драматургу, но всё же управлять процессом хотелось ему. Поэтому, не разрывая их слияния, писатель опрокинул Исечку на матрац и навис над ним. Левитан на это смог только пискнуть от удивления. Чехов умело сплетал их языки, легко покусывал нижнюю губу друга, сводя их обоих с ума. Оторваться от нежных, мягких уст, хоть борода и усы неприятно калолись, было тяжело, но пришлось. Воздуха обоим нехватало. Исаак, отдышавшись, поднял взгляд на Антона. Тот томно смотрел на него, мыслено уже давно раздев его, от чего желание в этих карих глазах росло в геометрической прогрессии. — Кто мы друг другу теперь? — прошептал пейзажист, испугавшись зверя, коего он разбудил. — А не всё ли равно? — расплывшись в хищной улыбке, спросил Чехов. — Нет, не всё равно. — Я твой законнорожденный муж! — выкрикнул Антон и внутрене ликовал. Фраза подействовала как надо. — Ч-чего? — Левитан сглотнул возникший ком в горле, — Тебе смешно?! — заметев смешок партнёра, он рассердился, — Что за мальчишеские выходки, Тоша?! — Хаха, ну что ты так завёлся? — шутил Антон, а сам подумал: «Лучше бы подругому, конечно. Ну ничего не сегодня так завтра…» — А если серьёзно? — сурово спросил Ися. — Любовники. Пара. Всякое такое. — протянул писатель. — Мог как-нибудь и поинтереснее обозвать. Так себе из тебя писатель. — проигрывать в этой маленькой войне художнику не хотелось. — Ухты! А не ты ли мне в письме писал, что я талант, который свет ещё не видел? — подняв брови, припомнил Чехов. — Тц. Выиграл. — разочарованый таким глупым проигрышем Исаак развернулся и лёг на бок. — Только не беги потом сломя голову рассказывать все своему многоувожаемому Льву Николаевичу. Ты его почти что боготворишь. — Эх, ладно, отдыхай, а то что-то я забылся и нарушил врачебную этику. А Льва Николаевича не приплетай сюда.- быстро поднявшись и приведя себя в порядок, сказал Антон Павлович. — Куда ты? — чутли не вскочил Левитан, его успокаивало присутствие любимого и лишатся такой привилегии не хотелось. — О! Не дуешься больше, клякса? — нацепив пенсне, обернулся писатель, собираясь уже было уходить. — Клякса? — переспросил недоумевающий художник. — Я пока не придумал лучше прозвища, но я любя. Не переживай. — Придумывай давай другое, а лучше вообще не надо. — Надо, Ися, надо! — задорно ответил Антон. — Я в соседнюю комнату, мне нужно продолжить писать, а то я расслабился что-то. — Тош, а можешь здесь писать? — с надеждой посмотрел Левитан на него и состроил жалостливую моськю. — Теоретически… могу попробовать. — Скажешь что пишешь? — неунимался Исаак. — Вот всё тебе скажи. Но так и быть просвящю. Повесть «В овраге». Осталось немного дописать и можно будет отдавать в журнал. — задумчиво ответил Чехов, погружаясь в рабочие моменты. Решив более не отвлекать любовника, Левитан улёгся поудобнее и безмятежно погрузился в мир грёз. Чехов с умилением посмотрел на уснувшего. Сев за стол, он приступил к финалу глубокой повести, отображающей картину греха и зла. Мысль совсем не шла. Писать духовные переживания или их отсутствие у некоторых персонажей совсем не получалось. После того что с ним произошло за сегодня и какое счастье он обрёл, душа не лежала рассуждать на тему бедности (во всех её смыслах) крестьян и буржуа. «Гм… комедию может?» — размышлял драматург: «Пьеса про сад, долги, семейные отношения… А что идея!» — взяв новый лист, он написал посередине «Вишнёвый сад».