Then you can tell me goodbye

Когда Луи вышел из кэба и ступил на лужайку, он подумал о двух вещах: 1) дом остался таким же, как и прежде, 2) его обездвиженность напоминает о постапокалиптических пейзажах. Что ж, одно он знал точно: раз уж он вернулся домой после своего эпического побега — апокалипсиса не миновать. Он не стучит. И не медлит. Лишь дергает ручку двери, позвякивающей колокольчиком, и оказывается в горящей светом передней; абажуры с принтами котят, все та же гигантская люстра под потолком, и блестящий чистотой паркет. Луи узнает маму. Перед праздниками дом доводили до блеска все члены семьи. За это им отплачивали надбавкой к карманным деньгам и помпезным рождественским ужином. Вам, должно быть, интересно, почему спустя столько лет тишины, почти смертности всех родственных отношений — Луи так просто вернулся в дом, от которого так спешно бежал? Почему его занесло в Сакраменто в сочельник, когда на носу — его день рождения? Все просто. В глубине души он верил, что его все еще любят. Вот чего ему не хватало больше всего на свете. Рождественского чуда: почувствовать, что его любят. Сотни раз за последние сутки в его уме крутилось множество сценариев развития событий. В каждом из них звучал вопрос: «Почему ты вернулся?». Иногда он видоизменялся: «Как тебе хватило храбрости заявиться на порог?». В тех фантазиях, Луи горько молчал. Фраза не давала ему покоя. Как сказать им, что горечь разбитого сердца не знает страха? Что ему стало необходимо, и вместе с тем невообразимо просто прилететь домой лишь тогда, когда от него почти ничего не осталось? Казалось, к ним прилетели останки, посмертно, извиняющиеся всеми конечностями. Кто-то вышел на звон колокольчика. Крошечный топотун — создание с голубыми глазами и блестяще-белой копной волос. Он смотрит на Луи, приоткрыв губы, словно на порог заявилось диковинное животное из чащи леса. Луи смотрит на мальчика так же — гадая, когда в доме успели завестись гномы? Топотун кричит на удивление серьезно: — Тут дядя! Слышатся приближающиеся шаги и голос: — Эрнест, кто тут у нас? Лотти стоит на пороге гостиной в широких спортивных штанах, белом топе. На ключицы ее спадают русые косы, совсем как в детстве. Она совсем не изменилась. Или Луи не успел разглядеть залегшие над переносицей морщины и синие от бессонницы пятна под глазами. Лишь глядя на сестру, Луи смеет глубоко вздохнуть. Это дом. Горло Луи сдавливается спазмом. В голове стучит: «Здравствуй, Лотти». И чем громче стук, тем туже сдавливается узел немоты. Молчание затягивается пеленой перед глазами. Брат и сестра смотрят друг на друга по меньшей мере минуту, прежде чем немота разжимается рыданием. Луи плачет в рукав своей куртки, дрожа плечами, подбородком, сердцем. Лотти сжимает губы в тонкую линию. Из-за ее спины показывается Фиби, а вскоре и Дейзи. — Луи?! Две пары рук летят прямо на парня, чьи глаза бегают по юным, но таким повзрослевшим лицам сестер. Он замирает. И сдается. Луи опускается на колени, обхватывает девочек объятием, и начинает смеяться. — Черт возьми, какие же вы взрослые! — Луи, не ругайся! — хмуро выглядывает из-подмышки Луи Дейзи. Луи смотрит на ее блестящее влагой лицо, находит глазами уткнувшуюся в его грудь Фиби, шмыгнув носом, и целует каждую. Глядящую на него Дейзи — в лоб, хнычущую Фиби — в макушку. Луи прекращает плакать, когда понимает, что сейчас куда важнее целостность нежных сердец его сестер. Кажется, что Фиби промочила его куртку насквозь, а Дейзи продырявила его взглядом своих грустных голубых глаз. Поглаживая плачущую сестру, Луи обращается взглядом к Дейзи и хмурится: — Кажется, у меня что-то на носу… Луи приближается лицом к лицу сестры, и прежде чем врезаться ей в щеку влажным носом, примечает ее недоуменный взгляд: — Фу, Луи, твои сопли! — Я и тебя не оставлю обделенной, Фиби… Всхлипывая, девочка отстраняется от груди брата, смотрит прямо, яростно. — Где ты был? Луи не находит, что сказать. Дейзи касается ладони сестры, переплетая пальцы. Прежде чем Фиби разжимает губы, он замечает, что на пороге комнаты больше не стоит ни Лотти, ни Эрнест. С гостиной доносится полушепот. — Где ты был, Луи?! Куда пропал? Почему не сказал ни слова, не писал? Мы скучали! Мама скучала! Она так скучала, а тебя не было! А сейчас мама умерла, и Фелисити тоже… Он перестает слышать. Он утыкается взглядом в висящую в гостиной картину — ее раньше не было. Она выглядывала из нутра комнаты, просяще равнодушно. Цветастое полотно, с изображенным на нем тигром. Тигр стоял посреди джунглей, вглядываясь вглубь пролегающей впереди тропинки. В конце нее виднеется человеческий силуэт. На диких кустах Луи умудряется рассмотреть хамелеона, а на морде тигра — насекомое. Вена, прикрытая кожей, бьется в виске. Луи горько молчал. Словно в немом кино, он видел покрасневшее лицо Фиби, кричащее ему о прошедшем, и вздрагивающую в слезах Дейзи, закрывшую лицо руками. Он видит, как Лотти входит в переднюю. Как растерянно смотрит на каждого по-очереди члена семьи, а после поспешно приближается к Фиби, берет ее за плечи, что-то говорит на ухо, гладит по волосам… За ней входит мужчина, без раздумий приближается к Дейзи, поднимает ее на руки и уносит. Луи знает, кто это. Муж Лотти. Они объявили о свадьбе в фейсбуке. Льюис Бертон, так его звали. Ему хочется встать. Утешить, раскаяться, обнять. Но он остается на полу. Глядит, как Лотти силой уводит кричащую в слезах Фиби. И остается один. Апокалипсис. Дожидаясь даты отлета, Луи провел в Нью-Йорке катастрофически длинные, холодные, декабрьские дни. Сосед Луи, Патрик, стал заставать того в квартире в каждый час по приходу. Будь то десять утра, два часа пополудни, в пять вечера. Всегда. Но почти никогда в общих комнатах. Обычно, Патрик обнаруживал присутствие соседа — по застывшим в недельной неподвиженности кедам Луи, а пройдя вглубь квартиры, о Луи сообщал льющийся из-под двери свет настольной лампы, или же еле слышимая музыка без слов. Когда, все же, Патрик сталкивался с Луи, тот коротко кивал ему в знак приветствия и скрывался в своей комнате. Глядя на его щетину, на заспанные глаза, смятую подушкой щеку, Патрику хотелось спросить, правда, хотелось. Постучаться в дверь, присесть на край крови, взглянуть на опущенное лицо своего соседа. «Как ты?». Он не стал. А потом Луи уехал. В тот вечер, Патрик не застал покрытых пылью кед у входной двери. Ни света, ни музыки. Дверь комнаты Луи была раскрыта настежь. Из нее веяло пустотой и одиночеством. Патрик боязливо переступил порог. Он редко бывал здесь, никогда без приглашения. Но от его внимания не ускользнула опустошенность этой комнаты. Все вещи, купленные Луи, исчезли. А на столе лежала записка: «Спасибо за замечательное соседство. Благодаря тебе, я выпросил у жизни несколько прекрасных воспоминаний о человеке, которого вряд-ли теперь когда-нибудь увижу. Прости, что не сказал. Так вышло, мне кажется… За этот почти что месяц, я потерял способность говорить. Ты знаешь мой номер. До скорой встречи. Твой бывший сосед, Луи». Патрик устало присел на край голого матраса и достал из кармана куртки мобильник. Он набрал номер друга. На экране высветилось имя: «Найл». Луи пришел в себя, кажется, спустя много часов. Ноги затекли, сердце слабо стучало в груди. Тяжесть всего мира в тот миг опустилась на его плечи. Потому ли так сложно было подниматься? Заходить в гостиную, осторожно высматривать присутствие живой души. Льюис стоял к нему спиной, глядя куда-то вниз, он раскачивался из стороны в сторону. Спустя пару шагов, Луи замечает крошечный детский носок. И сглатывает. Льюис оборачивается неспешно, непрерывно покачиваясь. Одной рукой он держит голубую бутылочку, которую обхватили две крошечные ладони, а другой — самое маленькое создание, которое Луи доводилось видеть. — Лотти наверху. Девочки спят, близнецы тоже. Ты можешь поговорить с ней, но я советую дать ей время. Она очень устала. Твоя комната не тронута. Правда, в ней сложены коробки. Надеюсь, тебе это не помешает. — Конечно. Все в порядке. Спасибо. Да… Благодарю. Луи не может оторвать глаз от мирно посасывающего бутылочку малыша. Немой вопрос кроется в ошарашенном выражении лица парня. Льюис усмехается. — Мы с Лотти… — Я знаю. — не глядя перебивает Луи, улыбаясь и наклоняя голову в бок: малыш чему-то настороженно хмурится. — Муж. Жена. Но не знал, что вы уже родители. В фейсбуке у Лотти об этом ни слова. Льюис смущенно отводит взгляд, сам не зная, чем смущен. — Да, мы только недавно вернулись с больницы. С праздниками, детьми, было не до этого… Не могу пожать руку, лишь представлюсь. Льюис Бертон. — Луи Уильям Томлинсон. — Я наслышан. Луи поднимает взгляд на мужчины. Бертону кажется, что его душа проткнута насквозь. Стеклянные болью глаза смотрят в глаза напротив. Задают вопрос. — Почему вы так добры ко мне? — Я вовсе не добр. Лишь вежлив. Боюсь, я не самый добрый человек. — Не правда, — Луи кротко смеется. — Иначе бы Лотти никогда не вышла за вас. Не дав его и задуматься над ответом, Луи говорит, что поднимется к себе, оставляя растерянного и чем-то задетого за живое Бертона стоять в гостиной, мерцающей сиянием праздничных огней елки. Поднявшись по лестнице на второй этаж, Луи попадает в полутьму. Мелькающий снегопадом свет освещает коридор, закрытые двери спален, почти все, кроме одной. Дверь комнаты в конце коридора приглашающе открыта. Луи идет вперед, по знакомому пути. Заглядывает в окно, светящееся, словно нутро светлячка — снег падает хлопьями на желтые огни фонарных столбов, соседние дома горят светом зажженных ламп. Луи входит в давно покинутую им комнату. На краю кровати он видит сложенное свежее постельное белье. Лотти… Он оглядывается. Все так же, как он оставил. Лишь небольшое столпотворение коробок в углу подсказывает, что комната не отапливается человеческим теплом. Луи не рискует зажечь свет. Во тьме он не видит постеров, картин, повешенных мамой. Не видит корешков книг, грамот, рисунков, креста над кроватью. Осторожно сняв обувь, чтобы не создавать шума, он оставляет ее у порога. И движется вглубь комнаты. Часто, как и многие, Луи задумывается о мысли неодушевленного: хотелось бы этой комнате, предательски брошенной три года назад, извергнуть его, оплевать, наградить кошмарами? Или же, будучи свидетелем его страдания, она понимает, почему он исчез? А о комнате ли о думает? Луи подходит к кровати, вглядываясь в силуэт креста над кроватью. Забравшись на мягкость раздетого матраса, он тянется руками вверх, поддевает его пальцами и осторожно снимает. Глядя на него с минуту, Луи чувствует лишь холод металла. В этом холоде ему мерещатся ладони матери. Луи откладывает крест на стол, стоящий рядом с кроватью. Он подходит к окну и поднимает его вверх. В раздуваемых ветром портьерах, Луи стоит словно самое одинокое привидение во всей ночной тьме. Он чувствует запах пыли, чувствует ее на пальцах, приложенных к подоконнику. Чувствует, как холодеет его кожа. Более ничего. Он закрывает окно, прикрывает дверь и стелет свое старое постельное белье на кровать. Засыпает в одежде, избавившись лишь от куртки. *** Луи не видит снов. Пробуждает его звук голосов, доносящихся из коридора. К моменту, как он выходит наружу, коридор пустеет. Луи движется вперед, примечая открытую дверь спальни Лотти. Он заглядывает внутрь. Лотти сидит на краю кровати, пряча сложенные ладони между сжатых коленей. Ее плечи напряжены, а взгляд устремлен в окно, вон на улицу. Она слышит, как Луи делает шаг вперед. Звучность шагов старших братьев не забывается. Внезапно, с первого этажа доносится игра на фортепиано. Лотти отводит взгляд от окна и встречается глазами с братом. — Ты проснулся, — нарочито равнодушно констатирует Лотти. Луи прячет ладони подмышками, поджимая плечи. — Да. — Ты можешь войти. Повисает неловкое молчание. — Я не знаю, что тебе сказать. — Кто это играет? — одновременно нарушают молчание близкие. Лотти невольно вздыхает, отводя взгляд: — Это Фиби. Я учу ее, время от времени. — У нее здорово выходит. Луи виновато тупит взгляд, уставившись себе в ноги. Лотти обращает внимание: — Ты босой. У нас холодные полы. — Я помню. Брат и сестра встречаются взглядами. Луи тяжелее сердцем. Прирастает к полу, словно корни его врастают в паркет, фундамент, землю под домом. Или так было всегда? — Как они погибли? Почему… Лотти белеет, сжимая челюсть: — Мама умерла после долгой борьбы с лейкемией. Физз умерла от сердечного приступа. — Я… Мне искренне жаль. — Может быть только Физз. Луи непонимающе смотрит на сестру: — Что? — Ты чувствуешь скорбь от того, что мама умерла? — Я… Луи понимает, что с трудом чувствует свое сердцебиение. Что он чувствует еще? Зияющую пустоту. Лотти снова отворачивается к окну. — Прежде чем я начну говорить, я должен спросить. Нужны ли тебе мои причины? — Смотря причины чего. Причина побега? Я ее знаю. Причина, по которой ты разорвал со мной любой контакт — нет, можешь рассказать, если есть что. Луи облокачивается о комод, не смея смотреть в лицо Шарлотты. «Вина кует могильные штыки у меня в горле» — думает он. — Я знаю, что виновен. Я знаю, что мне нет прощения. Я знаю, что я недостойный тебя брат. Я знаю, что ранил тебя, предал тебя, но я тебя не забыл. — Луи поднимает взгляд на сестру. Лотти смотрит на брата, ее веки дрожат. — Я не забывал о вас ни на мгновение. — Это так себе оправдание! — Лотти, сегодня здесь не будет оправданий. Уже было взъерошенная ярость Лотти немного оседает в своей печали, впиваясь взглядом в брата. — Я не должен был оставлять тебя так, без связи, адреса, хотя бы записки. — Я не понимаю… — Мама. Лотти непонимающе бегает глазами по его лицу. — Ты не знаешь, но она боялась, что я плохо на тебя влияю. Она говорила… Говорила, что я могу заразить тебя своими взглядами. Иногда она говорила, что болезнью. Мама никак не могла решить, болен ли я, или ушел в порок добровольно. Я думал, что тебе будет лучше так, ведь если бы мы продолжили общаться, она бы непременно узнала об этом, а ты была еще такой юной… Я понял, что ошибся, лишь спустя время. Я… — Не говори ничего. Они молчат с минуту, прежде чем Лотти начинает: — Я знаю, как больно тебе было. Должно быть, тебе больно до сих пор. Ведь отвержение матерью — одно из самых тяжелых испытаний в этом мире. Но ты оставил меня. Ты думал лишь о том, как плохо тебе. А я осталась здесь, пока мама лежала в депрессии, я мыла ее, я поила ее, кормила, а Физз смотрела за детьми. После курса химиотерапии, ей стало еще хуже. Я не отходила от нее ни на шаг. Кого она звала в бреду? Тебя, Луи! Она звала тебя! Она звала тебя! Крик стихает. Так же, как и мелодия, играемая Фиби. — Ты никогда не поймешь, через что мы прошли, потому что тебя здесь не было. Ты был далеко, жил своей жизнью, исцелялся. А я ломалась. Ломалась с каждым днем все сильнее, и сильнее. — Лотти ненадолго замолкает, отводя взгляд от белого лица брата. — Когда она умерла, стало еще тяжелее. Я думала, будет иначе. Дети стали искать маму. Эрнест и Дорис были совсем маленькими… Если бы не Льюис, я бы не справилась. Я знаю это наверняка. Потому что Физз… Лотти всхлипывает, опуская голову. В руках она теребит ткань своего ночного платья. Луи не знает, можно ли ему подойти ближе. Позволит ли она ему. Но он подходит. Садится рядом, обхватывает ее плечи ладонью, берет за руку. Шарлотта раздается рыданиями. — Я очень злюсь на тебя. И не знаю, смогу ли простить. Ты даже не попросил прощения, придурок! Заявился, словно тебя не было всего день, словно ничего не случилось. Я очень зла, я почти что ненавидела тебя все эти годы. А теперь… не могу. Луи невольно улыбается: — Почему? Лотти, нахмуренная, заплаканная, поднимает на него взгляд: — Как ты смеешь улыбаться? Я такая только из-за слез. — Прости. Улыбка спадает с его лица, Луи целует сестру в лоб. Та, неотрывно глядящая на него, вдруг начинает плакать пуще прежнего. А потом — смеяться. — Ты в порядке? — Разве не видно?! В полном! Девушка обхватывает брата объятиями, утыкаясь лицом в его грудь. Луи думает про себя, что столько слез за одни сутки его грудь еще не знала. Спустя десять минут, после затихших всхлипов, Лотти утыкается взглядом в противоположную стену, оставаясь лежать щекой на его груди. — Ты появился, заговорил, стоило тебе посмотреть на меня своими щенячьими глазами, я будто бы все забыла. — Прости меня. — серьезно прерывает сестру Луи. Лотти замирает. — Я прошу прощения, но не жду его. Я заслужу твое доверие, твою доброту. Правдой, близостью, помощью. Пойми, что я нисколько… Я знаю, что сделал. Лотти недолго молчит. Потом, тихо прерывает молчание: — Она нашла тебя, ты знаешь? Сердце Луи холодеет. — Она знала, где ты. Знала, что ты учишься. Но мне ничего не говорила. Я долго упрашивала ее рассказать. Физз даже не пыталась. Физз нисколько не злилась на тебя. Если бы ты просил прощения у нее, она бы не приняла этого, ведь не считала, что ты должен извиняться. Она завидовала. Хотела уйти из этого дома. Но не хотела оставлять детей. Я не знаю, что случилось… В один день, все просто закончилось… Ее силы иссякли. Но Луи… Почему ты вернулся сейчас? Затуманенный воспоминаниями взгляд Шарлотты не сразу замечает, что Луи плачет. Дрожание его плеч, слезы, опавшие на ее руку, и то как усиленно он стал гладить ее плечи в жесте успокоения. — Прости, прости, прости… Лотти крепче обнимает брата. Так проходит десяток минут, прежде чем Луи не успокаивается. Они поглаживают кожу друг другу, Луи снова целует сестру в лоб. Она улыбается. В то мгновение, Луи начинает чувствовать. Горечь, радость, скорбь, боль — под прессом, его кости, мышцы, язык, глаза, плоть — все превращается в кашу неизданных эмоций. Безысходность. — Ты расскажешь мне, почему вернулся? — Я скучал. И…это долгая история. — Я никуда не тороплюсь. А ты? — Я здесь И Луи начинает свой рассказ.