Настолько безрассуден мой порыв,
Порыв безумца, следовать упорно
За той, что впереди летит проворно,
В любовный плен, как я, не угодив,
- Что чем настойчивее мой призыв:
"Оставь ее!" - тем более тлетворна
Слепая страсть, поводьям не покорна,
Тем более желаний конь строптив.
И, вырвав у меня ремянный повод,
Он мчит меня, лишив последней воли,
Туда, где лавр над пропастью царит,
Отведать мне предоставляя повод
Незрелый плод, что прибавляет боли
Скорей, чем раны жгучие целит.
Новый год наступает тихо и непримечательно. Луи сидит в гостиной Митча, спрятавшись от гостей и друга за письменным столом на полу. В его руках зажат стакан виски, а голова опущена, в темноте комнаты походя на засохший цветок, глядящий в землю. С залы доносится хор веселых голосов, топот танцующих ног, звон бокалов. Праздник жизни, на который приглашен и Луи, слишком погруженный в себя, чтобы заметить — он не один. В гостиной слышатся осторожные шаги. Человек останавливается на мгновение, и заворачивает за внутреннюю сторону письменного стола. — Луи… Томлинсон с трудом поднимает голову, пытаясь рассмотреть в мутной воде пространства лицо пришедшего. Оно расплывается и уходит вдаль, но спустя пару морганий, Луи удается узнать Митча, который ступает чуть ближе к нему. Слышится шорох бумаги. Митч опускает голову и находит под своей ногой кожаный блокнот, который он сам дарил Луи на его прошедший день рождения. С тихим шипением сожаления Митч поднимает ногу и убирает блокнот на стол, мельком замечая на его страницах бесконечное количество каракуль и пьяных строчек. — Ты... что делаешь здесь? Один. Я обыскался тебя. — Здесь тихо и непримечательно, — удивительно членораздельно произносит Луи. — Что такое? — Митч держится от Луи на здоровом расстоянии, боясь спугнуть, надавить, расстроить, нагнувшись и присев на корточки. — Я устал… — Пойдем, я постелю тебе в гостевой комнате. Уже давно за полночь, все равно всем пора расходиться. — Не будь дураком, веселье только начинается. — Но ты сказал… — Что устал. Луи поднимает взгляд на Митча. Друзья смотрят друг на друга, друг в друга, молчание нарушается лишь тиканьем часов и позвякиванием льда в стакане Луи. Он не дожидается реакции. Встает, опираясь на колени, полностью игнорируя протянутую руку Митча. Митч знал обо всем, что случилось. Прошло всего пару дней. Луи почти не разговаривал, утыкаясь в свой блокнот. Митчу стало известно, что тот пишет стихи, лишь когда Луи отвернулся, а Митч заглянул за его плечо. Они молчали. Готовились к празднику в натянутом напряжении. На предложение Митча устроить вечеринку в новогоднюю ночь — Луи лишь слегка кивает, давая понять, что поможет. Митч пристально вглядывался в спину друга. Вот оно — сейчас тишина разобьется. Луи смотрит в пол. Митч вздыхает: — Ты хочешь что-то сказать. — Я устал. — Да, я… — Черт! — стакан летит в стену. Митч мрачно хмурится, поднимаясь на ноги. Луи не оборачивается. — Я устал… Устал… Я… У меня ничего не получается. Я жалок, глуп, беспомощен. Я лишь слабый отголосок того, кем хотел стать. Я лишь слабый отголосок того, кем был. Я хочу домой. Мои руки дрожат, а сердце лишено надежды. Митч… мне так больно, так… Будто бы я… Будто бы я там, снова там. Митч медленно подходит к другу, кладет ладонь на его согнутую спину, проводит рукой. Спина содрогается, слышатся всхлипы. — Ты влюблен, Луи. — Я не могу так… Он ведь… Он подонок, льстец, ловелас. Я думал, что понравился ему, я думал, что это по-настоящему. — Луи… Ты слишком доверчив. Найл мог не так понять Гарри, мог просто наплести тебе глупостей спьяну. Почему ты решил, что все не по-настоящему? Тебе нужно успокоиться. И поговорить с ним по-человечески. Еще не все кончено. Все будет хорошо. — Я никогда не буду! — Луи отходит от Митча, оборачивается, вглядываясь в лицо напротив, словно раненый зверь, — Он оскорбил меня, унизил. Ведь он предложил мне постель в тот вечер, я отказался. Он предложил мне постель, будучи влюбленным в кого-то другого. — Луи, ты этого не знаешь! — пытается образумить друга Митч. Луи задерживает дыхание, отступает на несколько шагов и идет к дальней стене. Опустившись на колени, он собирает осколки разбитого стакана. Всхлипы затихают. Митч подходит ближе, тянет руку. — Не нужно. Я сам. Прошу прощения. Кажется, я перебрал. Последняя слеза блестит на щеке парня, освещенная светом из коридора. Кто-то проходит мимо, но не заглядывает внутрь. — Иди к гостям. Я скоро приду. — Ты уверен? Я не думаю, что это хорошая идея. — Мне нужно развеяться. — Ладно, я буду ждать. Отдай стекло, я выброшу. — Я сам. Спасибо. Прости. Когда Митч скрывается в коридоре, Луи останавливается, прислонившись к стене с тихим вздохом. Что он творит… Спустя пару мгновений, все осколки ложатся в его ладонь, он выпрямляется, выдыхает и с безупречной осанкой выходит из малой гостиной. Когда Луи ступает сквозь толпу с улыбкой и зажатыми осколками в ладони, мир застывает и кажется стеклом, которое может разбиться в одночасье. Луи не видит четких очертаний лиц: все в то мгновение превращается в испытание воли, которое он должен пройти с достоинством. Разве кто-то сможет понять его? Кто-нибудь, кто узнает его историю — разве не подумает этот свидетель, что Луи глуп и категоричен? Глуп — потому что отдается воле «напускных» страданий, вызванных человеком, который никем ему не приходится, и категоричен — потому что больше не хочет смотреть в глаза этому самозванцу — никогда. Невольно замирая посреди веселящейся толпы в раздумьях, Луи желает прикоснуться ладонью к своему сердцу, спросить его: «Почему ты поступаешь так со мной? Я не хочу того, что ты мне предлагаешь. Отпусти». Но рука его занята осколками, а за другой тянется чужое рукопожатие. Луи смирно жмет руку гостя, глядит на движение его губ, на горящие радостью глаза — и не слышит ни единого слова. Когда он готовится пройти остаток пути — его внимание привлекает облаченная в черное фигура, возникшая на пороге залы. Множество лиц обращены к новому гостю. В нем Луи узнает Гарри. В его ладонях зажата бутылка шампанского, а другая — жмет руки знакомым. В тот момент — ладонь Луи разжимается, выпуская на волю остатки своего стакана и кровь. Лишь немногие, стоящие рядом с парней, замечают еле слышимый стук упавших на паркет осколков. Люди обеспокоенно переглядываются, кто-то подзывает Митча, который появляется буквально спустя пару секунд — он обращен к Луи побелевшим лицом и широко раскрытыми глазами. Кого-то он просит подобрать осколки, а сам берет застывшего всеми конечностями Луи за локоть и ведет на кухню. Сквозь пелену, он слышит обеспокоенный голос друга: — Луи, боже… что ты наделал? Митч прислоняет Луи к окну и идет к аптечке, спрятанной в одном из навесных шкафчиков. — Не двигайся и не трогай ничего, ты можешь занести инфекцию. Да где же она… Аптечка пропадает. Луи отворачивается от друга и обращает взгляд в залу. Из проема двери виднеются фигуры, прижатые друг к другу в танце или в порыве нежности, или в желании. Люди касаются друг друга скромно, не боясь быть пойманными. — Что же они шепчут друг другу? — выдыхает Луи. Митч слышит каждое слово, но молчит. Лишь вздыхает. Быть беспомощными — рок дружбы. И любви. Мир медленный и мрачный — но даже тогда Луи видит тепло, исходящее из приглушенного света настольных ламп, освещающих счастливые тела, или притворяющиеся тела — и самую малость освещающее его, спрятавшегося в темной кухне. Лишь синий свет из окна холодит его спину, обращенную к городу его мечты. Он отталкивается от окна и выходит из кухни под окрик Митча. Луи осторожно проходит сквозь толпу. Жар охватывает его грудь и конечности. Такой жар толкает вперед. Пронзает насквозь, не боясь поранить. Такой жар поджигает кровавый лоскут души парня. Что от него осталось? Мелочи. И остаток, эти мелочи — вся эта малость обращена к одному человеку, стоящему в центре толпы, спиной к нему. Дорога до него — вечность, окутанная вопросами. Когда он успел полюбить его? В тот ли миг, когда Гарри коснулся его руки, отправляясь за напитками? В тот ли миг, когда закрыл его от всех — своей спиной, нависая над его существованием тенью, защищая от глаз? В тот ли миг, когда солнечные лучи ослепили его на той таинственной улице, и он улыбнулся так ярко, что ослепил Луи? Не в тот ли миг, когда Гарри сел за фортепиано и заговорил устами клавиш о жизни, которой жил когда-то Луи? Не в тот ли миг? Когда бесконечность подходит к концу, а вопросы затихают — Луи останавливается у самой спины своего первого стихотворения и почему-то задыхается. Гарри оборачивается к нему спустя миг, озадаченный лицами своих собеседников или снова почуявший на своей спине жар, исходящий от Луи? Когда их глаза встречаются, Луи пронзает невидимое острие: дрожащий в религиозном ужасе и трепете, Луи протягивает ладонь Гарри — так ведь поступают знакомые? Встречают друг друга рукопожатием. Гарри пожимает его руку — крепко, тепло, знакомо. Тогда он чувствует боль. На жуткий миг кажется, что она передается через кожу. А когда рукопожатие заканчивается, Гарри смотрит на свою ладонь и видит осколок, впившийся в него. Он окроплен кровью. Гарри ошарашенно всматривается в лицо Луи. Луи не может отдышаться. — Здравствуй. На его плечо ложится ладонь друга. — Я прошу прощения, мне нужно забрать у вас Луи, — улыбка прикрывает тревогу. Митч тянет за собой парня. За ними следует след из алых капель. Луи видит. И знает, что если Гарри захочет — он сможет найти путь к нему. Но Гарри не приходит. Наступает утро. Ветер, исходящий из раскрытых дверей балкона, продувает пол, на котором оставлена чья-то визитка. Луи посажен на стул. Кухня освещена слабым предрассветным светом раннего утра. Митч опущен на колени в центре залы — холодная тряпка смывает алые следы несчастья. Квартира окутана тишиной. К утру Луи трезвеет. Дымка алкоголя, затмевающая его разум уносится ветром через раскрытый балкон. Зима проникает внутрь. Но Митч не закрывает окон. Холод помогает прийти в себя. Им всем есть о чем подумать. Луи почти окоченел, когда Митч молча входит на кухню, чтобы вымыть остатки крови. Его ладонь забинтована. Комната звучит лишь сердцебиением. Луи слышит стук собственного сердца, заполняющий тишину. Митч слышит тот же стук. Не свой собственный. Не разучился ли он жить? Когда о произошедшем напоминает только еще не высохшая влага на полу и белый бинт на продрогшей коже, Митч опускается перед стулом Луи на колени, кладет свою ладонь на его колено и ловит потупленный взгляд Луи, тишина нарушается его сиплым голосом: — Луи. Тебе плохо и больно. И я очень устал вместе с тобой. И я... рядом, готов помочь. Ты ведь понимаешь, что что-то не так? — Луи слабо кивает, — Отлично. Тогда мне нужна твоя помощь, — парни смотрят в глаза друг другу, — Ты должен помочь себе. Такова моя просьба. Ну как, справишься? Слабый кивок. Митч больше не нарушает тишину. Протягивает ладонь, берет Луи под руку и ведет в гостевую спальню. Луи бормочет слова благодарности и просьбы о прощении. Митч коротко вздыхает и дает парню сменную одежду. Оставляя его одного, Митч тихо прикрывает дверь. В молчании он закрывает балкон, все окна. Поднимает с пола потерянную визитку и кладет себе в карман. Он подметает, моет полы, собирает мусор и выбрасывает в мусоропровод. Когда он проходит мимо гостевой комнаты, то не слышит ровным счетом ничего. Запираясь в собственной спальне, Митч садится на край кровати. Тяжело вздыхает. Он смотрит вон из своей квартиры — город постепенно оживает, наполняя слух жужжанием. Откидываясь на постель, Митч прикрывает глаза. Его пальцы тянутся вверх, к лицу. Касаются приоткрытых губ, из которых вырывается дрожащий выдох. Он думает в то утро, каковы на ощупь губы Луи. И раздается беззвучными рыданиями, прикрывая глаза от света. «Я самый паршивый друг на свете».