Then you can tell me goodbye

Наступает весна. Луи получает работу. Пишет по две полноценных статьи в неделю. В кармане его неизменно лежит кожаный блокнот — подарок Митча. Со временем строки стали менее эмоциональными. В будние дни они с Митчем отправлялись на обыденный «завтрак» в свое любимое кафе. К концу года внимание Луи почти окончательно уплыло от экономики. Несмотря на это, он был лучшим на курсе. Поэтические вечера возникли внезапно, когда зацвел первый куст в центральном парке. Глаза Луи быстро научились подделывать искру, а улыбка превратилась в маску, сросшуюся с кожей. Нет, Луи знал, что такое радость. К концу зимы жизнь стала походить не на стекло, а на вату, в которой он утопал и из которой не мог вырваться. Ему не снились кошмары, он не стал напиваться до потери пульса. Спустя два месяца с последней встречи с Гарри Луи лишь усмехался своей назойливости. Лишь молчащий Митч мог разглядеть в этой усмешке горечь потери неизведанного. За запертыми дверьми в тиши своей комнаты за работой или в безделье Луи тайно уходил в рощу размышлений, выращенную его руками. На его ладони не осталось шрамов от пика эмоциональности и драматичности. Он думал обо всем на свете, опустив ладонь на паркет и вглядываясь в ледяные глаза напротив, в зеркале. «Как хрупко человеческое сердце… — думал он, — раз может разбиться от дуновения чужого присутствия, от надежды быть любимым, от разбитого вдребезги образа «любимого человека», ставшего любимым за мгновение, за час, за красивые слова». Луи действительно усмехался своей глупости. А еще он остался таким же. Он больше не говорил о своей проблеме. Вместо этого друзья вернулись к тому, что имели до всего случившегося, — к многочасовым разговорам обо всем на свете, будь то очередная статья Томлинсона, новый закон, изданный парламентом Англии, точнее «Монархом», или о ритмике, о русской литературе, которой внезапно увлекся Луи, и, конечно, о литературе Франции ХlX века, которой увлекся Митч. Несмотря на пьяные истерики, на один разбитый стакан и одно (два) разбитое сердце, дружба осталась той же лаконичной сдержанностью и страстной шутливостью. Тем не менее взросление оставило следы на каждом из них. Ни на ком в частности — удивительно, как самые близкие друг другу люди могут быть абсолютно далеки от того, что переживает душа каждого из них в одиночестве: переживания их были схожи до боли, но истоки их находились в разных сторонах. Спустя два месяца легче стало действительно. Как бы то ни было, Луи прекрасно осознавал, что страдание от «любви с первого взгляда» не прерогатива человека, который от страдания бежал. И если с самого первого вечера их встречи без формального знакомства Луи окутал свою «влюбленность» смехом и легкомыслием, то сердце его трепетало с самого первого взгляда, несмотря на намеренное преуменьшение. Луи вовсе не привык быть откровенно ранимым. Все его переживания и боль либо проходили со смехом, либо с неприкрытым драматизмом, который было уже невозможно сдержать. Драматизация и сарказм — вот они, два всадника восторженной травмированной души. Поэтому Митч не видел его стихов ни разу за три года. Поэтому их смогли услышать лишь тогда, когда Луи решил бежать в очередной раз. Ему нельзя было быть пойманным с поличным. Пусть его знакомые и друзья слышали его откровение, его тешила мысль о том, что вскоре они перестанут быть людьми, которых он видит на постоянной основе. На поэтических вечерах Луи учился разговаривать с людьми культуры и труда на высоком языке, который никогда не звучал в том районе Сакраменто, в котором он рос. Если бы его школьные друзья услышали, с каким пафосом говорит их самый громкий и дерзкий друг, они бы никогда не поверили, что это Луи. Кто угодно, но не Луи. А Луи рос. Рос ввысь, неторопливо и непрестанно. Он виделся себе маленьким комнатным растением, которое выставили в джунгли. Его цель состояла в том, чтобы перерасти каждую пальму, каждое многолетнее дерево и стать самым высоким и самым древним созданием во всех джунглях. Несмотря на засуху, на непрекращающиеся ливни, несмотря на зубы хищников, на лапы обезьян и обезьяноподобных. Может быть, когда он станет выше всех, с крыльца Сакраменто на него обратит свой взгляд одна одинокая женщина, которую он когда-то звал мамой. Гарри не препятствие на пути. Никакое он не испытание, не рок. Гарри человек, такой же как и все. Такой же как Луи. Луи старался не вспоминать о нем слишком часто. Не ругать слишком жестоко и не оправдывать слишком очевидно. Ведь кто они друг другу? Два незнакомца, связанные общими знакомыми, несколькими встречами, совсем небольшим количеством предложений, которыми они успели обменяться, совсем небольшим количеством часов, в которые Луи позволял себе думать о нем открыто и честно или скрытно и лживо. Но почему, если все так просто, Луи продолжал искать его макушку среди толпы? Почему через два года раз в месяц до самого отъезда из города он выделял один день, чтобы пройти мимо того бара и украдкой взглянуть внутрь, на сцену или на лица присутствующих? Если все так просто, почему Луи все еще писал стихи о лице, так искренне смеющимся на солнце? Проходит несколько месяцев. Каждый новый день — подобие вчерашнего. Эти времена Луи запомнил по себе самому, стоящему у окна в квартире Митча. За его спиной находятся люди, беседующие друг с другом, осторожно склонив головы. В его руках — стакан, в мыслях — образы, сменяющие друг друга. В них мелькает бронзовое безразличие отсутствующего в его жизни Гарри. Луи закрывает сессию с отличием. Профессора благосклонно закрывают глаза на небольшое количество прогулов, на теперь уже частую молчаливость Луи, на его отсутствующий вид. На их устах играет заговорщическая улыбка: они читают его статьи. Как похвально для первокурсника столь хорошо знать предмет обучения, рассуждать о столь сложной теме так, будто он давно получил степень и место. Да, все так. Для многих Луи был феноменом. Для самого себя Луи был пустой бравадой пустых умений — строфой, которую никогда не признают, музыкой, под которую никогда не плачут и никогда не смеются. Чувствами, на которые не отвечают. Пара месяцев, два «поэтических вечера» — один Луи, считающий себя никем. — Я так хочу стать лучше, — сказал однажды Луи в темноте гостевой комнаты Митча. Он сидел на краю постели, спрятав руки между ног, глядя в окно и в никуда. Отвернувшись от Митча. В темноте они не видели лиц друг друга. Поэтому тогда жили лишь их голоса, бродящие из угла в угол, плавающие на периферии. — Не нуждаться — это не значит быть лучше. Ты всего лишь человек. Люди нуждаются в людях, — отвечал Митч, прислонившись к двери. Его руки были скрещены на груди, а глаза смотрели на безликий силуэт мужчины, так бронзово безразлично восседающего в его доме. Луи промолчал. Митч тоже. Послышался дождь. Глядя на стекло, покрытое танцующими каплями, Митч мечтал пересечь комнату, проделать этот невозможный путь, коснуться Луи, дотронуться его плеча, но не так, как делал это всегда, — по-другому, иначе… Так чтобы он понял почему. Так чтобы почувствовал, что чувствует он. Луи чувствовал то же. Правда, не к нему.

<center>***

</center> Закончился первый для Луи учебный год. Выйдя из здания университета, он спешит к автобусной остановке. Чтобы усесться на самое заднее сидение и отправиться по неизвестному маршруту. Так он и поступает. Спустя полчаса он сидит на самом заднем сидении и идет в неизвестном направлении. В его ушах кричит любимая песня, а июньский ветер льется сквозь приоткрытые окна полупустого автобуса. Луи судорожно осматривается по сторонам, думая ни о чем и одновременно обо всем на свете. За окнами скользят сменяющие друг друга пейзажи. Редкие люди подбираются к остановкам. Они мчатся вперед по улицам Нью-Йорка, кажется, счастливые. Луи прикрывает глаза, откидываясь назад. Спустя полтора часа он спрыгивает с подножки автобуса на конечной остановке и робко осматривается по сторонам. Здесь виднеются низенькие здания, дома и мелкие закусочные, залитые солнцем. В домах показываются озабоченные лица жильцов, в закусочных — повернутые от солнца затылки посетителей, глядящих в окна. Близится закат. Луи идет по следам собственной свободы. Они видятся ему чувством, несущим его вперед. Следы приводят его к ограждению. Он поднимает голову, и тогда в его глазах отражается вид на мост Куинсборо. Мост возвышается над ним величественно и обыденно. Машины снуют вперед и назад, не замечая в дальнем уголке, на земле, маленького наблюдателя. Луи делает несколько шагов к ограждению, осматривается по сторонам в поисках прохода и находит крошечный проем в сетке. Взвесив все за и против, Луи протискивается к берегу реки, впервые за долгое время рассыпаясь в благодарностях своему росту. Берег реки окутан тенью. Мост — светом солнца. Луи пристально всматривается в безликие лица несущихся на машинах людей. Жаждет ли он, чтобы люди в тени стали видимыми свету? Хочется ли ему быть окутанным прикосновением тепла, счастья, победы? Конечно. Он вытаскивает из кармана брюк мобильник, кусает губы, нервно вглядываясь в пока еще заблокированный экран. Спустя мгновение он уже выбирает знакомый номер телефона и звонит. Хаотичное биение гудков в перебой с сердцебиением создают мелодию безответности. Проходит по меньшей мере минута, когда звонок сбрасывается. Телефон отправляется обратно в карман. Луи позволяет себе короткий вдох, опускается на холодный берег и утыкается губами в свои скрещенные руки. Что ж, теперь он отвергнут по-настоящему. Мелодия безответности наполняется алой кровью. Луи тянет кожу скулы в глухой ярости. Смотрит на безмятежное колыхание волн на воде. Он вытаскивает один наушник, закрывает глаза, прислушивается к шуму воды. И идет дальше. Он позвонил. Что сделал Гарри? Не ответил. Кажется, трагикомедия подходит к своему завершению. «Пусть мое сердце трепещет до тех пор, пока может. До тех пор пока оно трепещет, я буду писать. Когда же трепет закончится, начнется новая жизнь. Очередная новая жизнь».

<center>***

</center> Когда Луи перешагивает через порог своей съемной квартиры, он слышит тиканье часов и голоса. Волнуясь, Луи осторожно снимает свою куртку и обувь, проходит в гостиную слегка нахмуренным, но быстро находит среди необычно большого количества человек Патрика, который стоит боком к нему с бутылкой пива в руках. Что ж. Его никто не предупреждал о вечеринке. Луи хмурится гораздо сильнее, чем раньше. Проходит вперед. Замечает Найла, уже глядящего на него, неизвестно отчего, смущенно. Замечает еще парочку лиц, которых видел в последний вечер в баре. И Гарри. Луи не задерживает взгляд на его лице. Лишь судорожно глотает воздух, делает несколько шагов по направлению к Патрику и привлекает его внимание щелчком своих пальцев. Патрик замирает на месте, будто только сейчас вспомнив, что Луи здесь живет. Добрый Луи — милое зрелище. Злой Луи — зрелище не для слабонервных. Патрик был знаком с Луи не столь хорошо, как должно было быть соседу, но ему хватает ума не лезть к парню с улыбками и объятиями давно не видевшихся друзей, когда он видит его выражение лица. Лицо Луи довольно спокойно. Немного опущено, так что он смотрит исподлобья. Он терпеливо ждет объяснений. — Луи. Здравствуй. — Здравствуй, — сухо чеканит он. — Я прошу прощения, что не предупредил о гостях. Если быть честным, я не думал, что ты будешь против, ведь в последний раз, мне казалось, мы здорово провели время. Многие из присутствующих с опаской и интересом наблюдали за безобидным с виду разговором. Луи, прекрасно осведомленный о лишних ушах и глазах, не ведет и бровью. — В следующий раз я буду признателен, если ты предупредишь меня заранее. — Конечно, — облегченно улыбается Патрик. — Не хочешь выпить? Не дожидаясь ответа, он ныряет за спину Томлинсона и возвращается обратно с бутылкой пива. — Ничего кроме пива нет, — открыв бутылку, он протягивает ее парню. Луи сдержанно принимает бутылку из рук Патрика и поднимает голову прямо. Отчего он так зол? Отчего Патрик стоит перед ним, столь обезоруживающе невинно улыбаясь, и пожимает плечами? Луи прикрывает глаза и понимает, что его жизнь стала походить на дешевые американские горки. Он оборачивается. Гарри стоит в другом конце гостиной, его руки пусты. Он дружелюбно переговаривается с одним из гостей. Его бедра плотно облегают черные брюки. Черная рубашка, расстегнутая сверху, открывает вид на подкачанную грудь, покрытую татуировками. Опуская взгляд ниже, Луи обнаруживает, что Гарри стоит на его паркете босыми ногами. Красное тепло покрывает его лицо. Луи резко отворачивается, вглядываясь в пространство затуманенным взглядом. Этот взгляд ловит Патрик, наблюдающий за ним с самого начала. За приоткрытыми губами, дрожащими ресницами, немигающим, замершим взглядом. За ладонью, крепко сжавшую бутылку. — Прошу прощения… — почти невнятно проговаривает Луи и обходит стороной Патрика, направляясь прямо в свою комнату, находящуюся за спиной соседа. Закрывая за собой дверь, Луи облокачивается на нее и шумно выдыхает. Его глаза закрыты, а щеки горят. Словно школьник, он слышит огонь, текущий по его жилам, и сжимается изнутри. Распластавшись на своей двери, он открывает глаза и опускает взгляд на свою заправленную постель. На ней сидит привидение. В черных облегающих брюках. В расстегнутой на несколько пуговиц рубашке, показывающей поверхность теплой кожи, обрамленной рисунками. Привидение глядит на него пристально, молчит. Его нога закинута на ногу, а голова откинута назад. Луи знает — он ждет его шага. Потому что ладонь привидения тянется к нему. А после — к новой пуговице, расстегивая ее. В комнате становится непозволительно жарко, когда рубашка сходит с широких плеч мужчины. Жар расходится по конечностям Луи, заполняя глаза красной дымкой. Он набирает побольше воздуха в легкие, прикрывает глаза, ждет команды, разрешения, позволения реальности. Но лишь вздрагивает, услышав хлопок входной двери. Бутылка пива, все еще находящаяся в ладони, звучит напоминанием о движущейся волне реки. Когда Луи снова открывает глаза, то его постель одиноко рассказывает ему о том, что он всматривался в пустоту. Пытаясь вырваться из плена иллюзии и жара, Луи раскрывает дверь своей комнаты и выходит, находя на другом конце гостиной только вошедшего Митча. Луи вспоминает лишь сейчас, что Митч обещал навестить его вечером. Митч смущенно осматривается по сторонам. Его высокая фигура привлекает всеобщее внимание. Почти всем знакомый, обрамленный в легкий плащ черного цвета, с растрепанными волосами, источающий тепло, он проходит вперед, в хор приветствующих его голосов. Конечно, эти люди знали Митча. Митча знали все. Он походил на мост, скрепляющий путь людей друг к другу. Луи походил на темный берег реки, на который с левой стороны гостиной взирало воплощение привидения. Луи встречает взгляд Гарри, не подавая виду. Он вовсе не взволнован. Он не взволнован и тогда, когда Гарри, теперь со стаканом в руке, движется в его направлении. Не взволнован и тогда, когда узнает этот стакан, — к нему прикасались его губы, влажные пальцы, его касался горячий воздух груди. Он не взволнован, наблюдая, как кончик пальца Гарри движется взад и вперед по краям стакана. Он становится перед ним, закрывая собой всех и каждого, напоминая о прошлом. В тот вечер Гарри ждал его звонка. В этот ждать, кажется, перестал. — Здравствуй. Луи, верно? — Верно, — горько хмыкает Луи, — Гарри. — Ты живешь здесь? — в голосе напротив кажется интерес, окутанный холодом. Холод Луи принимает за напускную вежливость, а значит за безразличие. Гарри отпивает из стакана. Луи заторможенно кивает и отводит взгляд, отпивая из своей бутылки. Повисает неловкое молчание. — Патрик не рассказывал, что вы живете вместе. Луи хмурится от фразы, но отвечает лишь: — Я снимаю у Патрика комнату. — Давно? — С начала первого семестра. — Ах да! Ты ведь первокурсник. — Удивлен, что ты помнишь. Прошло ведь столько времени. Полгода. Гарри коротко щурится, всматриваясь в лицо напротив. — Ирония. — Ты умен. Гарри резко выпрямляется, немного задирая голову. Его взгляд холоден, а челюсть словно стальная. Луи обводит глазами линию вены, выпирающую на шее мужчины. Напряженная поза Гарри наводит на мысль о силе его рук. Нагло рассматривающий его шею Луи нисколько не стеснялся ни взгляда, ни сжигающего его желания, смешанного с болью. Сейчас его губы на бьющемся нерве чужой кожи. Образ поцелуя мерещится ему, когда он поднимает взгляд обратно на лицо мужчины. Суровость его взгляда прошибает. Поцелуй превращается в укус, а человек перед ним — в стихию. Огромный океан, готовый поглотить его душу в мгновение ока. Глаза Луи блестят, он завороженно всматривается в Гарри, молчит, приоткрывая губы. — Было приятно повидаться, — нарочито равнодушно бросает Гарри, собираясь уходить. — Прошу прощения. Можно позвонить по твоему сотовому? — Луи мило улыбается, наклонив голову набок. Гарри недолго сомневается, но вкладывает мобильник в чужую ладонь. Луи открывает журнал звонков. Он вовсе не ищет свой номер, лишь делает вид, нарочито кокетливо вымолвив, не скрывая яда своих слов: — Черт возьми… Иногда так сложно найти нужный номер и позвонить. Ах, вот и он! Луи выбирает нужный номер и звонит, не позаботившись приложить мобильник к уху. В кармане его брюк раздается мелодия звонка. С ничуть не удивленным лицом он легко вытаскивает мобильник из штанов, отклонив звонок. — Я все никак не мог найти свой мобильник, — улыбается Луи, протягивая телефон обратно Гарри. Владелец молчит. Так же молча он тянется рукой к протянутой ладони, забирает телефон, касаясь чужой кожи. Их взгляды встречаются. Гарри стоит перед ним мгновение, а потом разворачивается и уходит, унося с собой и молчание. Луи опускает голову, понуро вглядываясь в паркет, на котором остался след от чужой босой ноги. Внезапная тень накрывает его, Луи вскидывает голову и видит перед собой Митча. Его лицо оживлено улыбкой. Встречаясь глазами с Луи, Митч улыбается напряженнее. — Не знал, что здесь вечеринка. — Как и я, — поднимает брови Луи. — Не хочешь уйти? –Я бы остался. — Ах да, — кивает сам себе Митч, — тогда, быть может, присоединимся к остальным? — А Найл очень пьян? — Очень. — Боже… Я боюсь его. Луи и Митч присоединяются к остальным. Эта вечеринка во многом отличается от тех вечеров, что проводят Митч и Луи. Эти вечера не походят на новогоднюю вечеринку. Эти вечера — нью-йоркская элита. Эта вечеринка — попойка друзей. Гости разделены на небольшие группы. Патрик стоит рядом с Найлом и парочкой других ребят. Митч смотрит на уткнувшегося в свой носок Луи, кладет ладонь на его шею и медленно мнет ее. — Расслабься. Хватит кукситься. Тебя никто не обидит. Если на то пошло, ты сам обидишь, кого захочешь. Но не нужно. Пойдем, поговорим с твоим соседом, склонным к исчезновениям. Патрик радуется приходу как Митча, так и Луи. Пьяные глаза Найла расширяются, он тянется к Луи в очевидной попытке обняться, но Патрик своевременно хватает его за шкирку. — Луи! А я запомнил, что ты ничего нам не рассказал о себе в прошлый раз. — Да ну! — Луи притворяется задумчивым. — А что еще ты запомнил? — Я… Я не знаю. Не уходи от темы! — Думаю, с меня хватит быть эпицентром всеобщего внимания, — хмыкает Луи, отпивая из своей бутылки. Луи зол. Он правда зол. А еще ему очень жарко. Жаром объято все его тело. Этот жар остался отпечатком на ладони Митча, которую он судорожно сжимает и разжимает. Найл смотрит на него слишком большими, нелепо очаровательными глазами, чтобы Луи позволил себе грубость. Вновь появившаяся на его спине ладонь Митча не дает делать глупостей. К тому же, он еще не столь пьян. Надеясь на то, что что-нибудь отвлечет внимание Найла, Луи утыкается в свою бутылку. — Митч, так ты дружишь с Луи? — интересуется Патрик. — Луи полон тайн, — зачем-то добавляет Найл, убедительно качая головой. — Мы с Луи больше чем друзья, но меньше чем любовники, — отвечает Митч, улыбаясь. Луи ведет бровью, но не подает виду. Лишь немного посмеивается, чем привлекает внимание Митча. Митч добавляет, посерьезнев: — Но да. Мы близкие друзья. — Тогда, может быть, ты расскажешь нам о Луи? — не унимается Найл. Вокруг них образуется небольшая толпа слушателей. Как случилось понять, Патрик — связующее звено этой вечеринки, Найл — его соратник, а Митч — всеобщий любимчик с кучей знакомых. Луи казалось, что он мокрое место. Всем остальным — что он по меньшей мере один из самых привлекательных людей во всей квартире. — Что ж, я не прочь рассказать о Луи ту малость, которую мне удалось узнать. Начнем с того, что Луи — самый добрый человек из всех, кого я встречал. Это совершенно незаметно, ведь с виду Луи — ежик, о которого можно поцарапаться. Луи — искусный мастер разбивания сердец. Сколько девушек у нас в университете пали под его чарами. Нет, я серьезно! — Луи пытается незаметно пихнуть друга в бок, вконец смущенный всеобщим вниманием. — Хватит, — шипит он. Митч нисколько не пугается. — Луи также лучший на курсе. Он только закончил первый курс, но уже работает на крупную газету. Луи действительно таинственная личность. Я почти ничего не знаю о его прошлом. Еще Луи умело организовывает приемы. Это я выяснил на первом же поэтическом вечере, на котором, между тем, я жду вас всех. Мы познакомились по дурацкой случайности, теперь я чту их с благоговением. — Ну хватит… — почти задыхается от смущения Томлинсон, не смея поднять и головы. — Не думаю, что вам, музыкантам, удастся заполучить его в качестве друга, — Митч ухмыляется, переглядываясь с глядящими на него, вызывая у множества легкий смех. И замолкает. Кто-то уводит разговор в совершенно другое русло, Найл легко отпускает Луи жить дальше, не грозясь вызвать у него приступ паники. До тех пока не вскрикивает снова: — Я придумал нам игру! — говорит он, вскидывая руки над головой. Луи поднимает голову и смотрит на взъерошенного волнением Найла. А после отвлекается от его криков и, наконец, смотрит на Митча, который встречает его суровый взгляд теплой улыбкой, нарушая неловкое молчание: — Я не рассказал твоих секретов. Лишь самое очевидное, — считает нужным заметить Митч. — Слишком много информации, — хмурится он, пока все отвлеклись на Найла и его тушку, унесшуюся вглубь комнаты. — И я никому не разбивал сердца! — Мне лучше знать, — поднимает брови Митч. Толпа переносится в середину гостиной, оставляя Митча и Луи стоять в одиночестве. Митч собирается присоединиться к остальным, когда Луи касается его запястья и тихо проговаривает: — Спасибо… За то, что ты сказал. — Луи. Я даже не старался. Не дав ему опомниться, Митч сам перехватывает запястье друга и тянет его к сборищу. Посреди толпы стоит бутылка из-под пива. Найл командует всем встать подальше друг от друга. Гостей вечеринки не много, но и не мало — как раз достаточно для игры, в которую играют дети и подростки. Луи глубоко жалеет, что поселился здесь. И раз уж на то пошло, он жалеет, что вообще переехал в этот странный до чертиков город. — Правила игры очень просты! — серьезно начинает Найл, пальцем лавируя сквозь невидимые в воздухе препятствия. Луи находит взглядом Митча, смотрит снизу вверх, с надеждой задает вопрос: — Только не говори, что собираешься играть в эту чертовщину? — Чертовщину? Луи, это всего лишь крутящаяся бутылочка. — И ты готов по ее нареканию поцеловать любого человека в этой комнате? — Ну, не любого. Красивого, желательно. — Митч, я не позволю. Митч шокировано поднимает брови, уставившись на Луи во все глаза. Не в силах сдержать улыбки, он выдает: — Что, прости? — Это низко, люди не должны прикасаться подобным образом друг к другу ради игры. — Луи, люди могут чувствовать что-то помимо любви во время поцелуя. Поцелуй в определенных странах — часть ритуала приветствия. Не обязательно кипеть романтической любовью или даже привязанностью, чтобы целовать кого-то. — Это твое право. Я отказываюсь играть в эту чушь. — Кажется, ты столь строг лишь потому, что твое сердце уже занято, — Луи вскидывает голову, но друг уже не смотрит на него. — Не суди других слишком строго. Мы живем лишь раз. Осуждение — последнее, что нам нужно для счастья. Луи тяжело вздыхает. — Играют все! Отказы не принимаются! Кто отказывается — вон за дверь! — кричит совсем хмельной Найл. Вот еще, уходить из собственного дома. Никто не смущается его криков. Кажется, Найл — известный пьяница в своих кругах. Ах да. Он еще чей-то начальник. Уму непостижимо. Большинство гостей играть отказывается несмотря на крики Найла. Луи следует их примеру и отходит от круга на небольшое расстояние, так, чтобы можно было беседовать с другом. На место Томлинсона никто не встает, и создается небольшой проем в полукруге. Луи заметно напряжен, стоя со скрещенными на груди руками. Занятый беседой с Митчем, он совсем не замечает, как Гарри оказывается на противоположной от него стороне полукруга. Они не смотрят друг на друга. Или просто старательно отводят взгляд. Найл встает в середине, заставляя кого-то выйти вперед и начать крутить бутылку. Люди отказываются садиться на пол, смешливо переглядываясь между собой. Кто-то выходит вперед. Первая пара счастливчиков легко целуется под всеобщий смех. Заметно надравшиеся и забывшие о приличиях гости не стеснялись касаться друг друга. Луи, выросший в религиозной семье, отводил взгляд от каждого поцелуя. Пока не приходит очередь Гарри. Найл хлопает его по плечу, на что Гарри лишь поджимает губы и без особого интереса выходит в центр. Спазм от страха и волнения сковал его тело. Конечно, он знал, что бутылка не укажет в его сторону. Но видеть его, целующим кого-то, слышать поцелуй, знать что он есть и есть рядом с ним — этого Луи не хотел. Может быть, если он не отдаст поцелуй кому-то другому, Луи все еще будет надеяться на то, что он интересен Гарри, хотя бы настолько, чтобы подойти к нему и поздороваться. Пока Луи задумчиво глядел себе под ноги, стараясь не смотреть на чужую босую стопу, наступило молчание, в котором слышалось тиканье часов. Когда Луи поднимает взгляд, то видит горло бутылки, направленное на него. Он замирает всем телом, оледеневший, ошарашенный, напуганный… Они встречаются глазами. Гарри без промедлений направляется в его сторону, не сводя глаз с его лица ни на мгновение. Когда до Луи остается два шага, внезапно взгляд парня поглощает темнота, напоминающая чью-то спину. Луи поднимает взгляд вверх по спине, утыкаясь глазами в затылок длинных взлохмаченных волос. Спина перед ним напряжена. Митч закрывает его собой, стоя почти вальяжно напротив замершего на полпути Гарри. — Он не играет, — говорит Митч. — Вот как, — отчего-то хмыкает Гарри. — Может быть, ты хочешь заменить его? — Боюсь, ты не в моем вкусе, — с ухмылкой отвечает Митч, вызывая у множества присутствующих смех. — Если наш вкус совпадает, то ты всенепременно прав. Митч поворачивается к нему боком, осторожно всматривается в него нечитаемым выражением лица и отходит в сторону, когда Гарри уходит обратно на свое место. Заминка, привлекшая всеобщее внимание, остается в прошлом, и все продолжают играть. Митч молчит до самого конца игры. Луи — тем паче. В голове парня буря из мыслей, не поддающихся описанию. Луи заметно хмурится, посматривая на Митча с сомнением. Митч замечает пристальные взгляды друга, и к концу игры со вздохом решает нарушить молчание. Прежде чем он успевает что-то сказать, Луи нейтрально интересуется: — Зачем ты это сделал? Я в силах выразить отказ самостоятельно. — Прости, я хотел помочь, — Митч смущенно опускает голову. Волосы спадают на его лицо, скрывая всякие эмоции. Его руки скрещены за спиной. — Спасибо, приятель. Но в будущем я возьмусь сам за защиту своей чести. — Я понял. Не повторится. Постепенно люди начинают расходиться. Найл против всеми руками и ногами, что Патрик уводит его во вторую спальню в попытке уложить спать. Провожание гостей остается на Луи и Митче. В основном на Митче, который добродушно и искусно обменивается прощальными репликами с каждым гостем. Луи подает голос лишь тогда, когда обращаются прямо к нему, что случается крайне редко. — Прощай, Луи, — слышит он бархатный голос. С открытой входной двери веет холодом ночи. Гарри стоит перед ним, спрятав ладони в карманы штанов. Действительно ли веет холодом только от двери? — Доброй ночи, — кивает он в ответ, опуская взгляд. — Обязательно приходи на поэтические вечера, я попрошу Патрика рассказать о них, — подает голос Митч. — Обязательно приду. Спасибо за приглашение, — просто отвечает Гарри, окидывая Митча одним цепким взглядом. На его плечо накинута кожаная куртка, которую он держит указательным пальцем. Повисает пауза. — Пока! — чрезвычайно радостно восклицает Митч. Гарри в последний раз окидывает того нечитаемым взглядом и выходит за дверь. На Томлинсона он не смотрит. Томлинсон грустно провожает взглядом его спину. Проводив последних гостей, Митч закрывает дверь и следует за Луи, трущим глаза и сонно волочащимся в гостиную. — Откуда взялись все эти люди… Чертовщина какая-то, — бормочет сам себе Луи, но Митч прекрасно все слышит, ступая по его шагам. — Их пригласил твой сосед — Патрик. Такое случается, Луи. — А откуда взялся Патрик? Я его месяц не видел. — Патрик здесь живет, просто редко бывает, помнишь? — Ха-ха-ха! — нарочито фальшиво смеется Луи, тем самым вызывая у Митча легкий смех. — Ты на удивление хорошо соображаешь, — широко зевает Луи, присаживаясь на кресло и осматриваясь по сторонам. — Ну, могу сказать уверенно: я здесь убираться не буду. — Могу сказать уверенно, что ты идешь спать. — Останешься здесь сегодня? — Луи поднимает глаза на Митча в ожидании ответа. Митч топчется на месте, прислушивается к голосам в комнате Патрика. — Я бы предпочел поспать в более малолюдном месте, — наконец выдает он, тепло улыбаясь другу. — Как скажешь. Напиши, как будешь дома. — Конечно. Доброй ночи, Луи. — Доброй ночи. Митч выходит из квартиры, оставляя Луи сидеть на кресле в гостиной. Спустя несколько минут после ухода друга Луи встает с кресла и медленно подходит к окну и раскрывает его. Улица наполнена прохладой ночи, безлюдье оправдано сном. Окна покрыты тьмой, а прошедший вечер диктует тоску. В печали Луи опускает взор и находит взглядом одинокую фигуру на тротуаре возле дома. В руке человека зажата сигарета. Фигура недвижима и неузнаваема, но Луи узнает ее — это Гарри. С тихим вздохом Луи прислоняется к окну, обнимая себя руками в попытках спрятаться от холода и сожаления. Терпкая боль кроется под кожей. Он почти успел позабыть его имя, разве это было так просто? Разве жар тела означает лишь страсть? Если так, то страсть Луи была окутана нежностью желания не только тел, но и душ. Так заканчивается ночь. Одинокая фигура в темноте ночи, одинокая фигура в темноте комнаты. Когда Гарри делает несколько шагов назад и уходит вверх по улице, Луи провожает его фигуру взглядом. И тихо уходит следом.