Карапульки

      Он почти на автомате делает фотографию, и только потом замечает, что эта небольшая комната окружена хаосом. Приехав сюда ранним утром, он не сразу понял, что на этом островке безмятежности и пугающей тишины они проведут не час, и даже не два.       Загнав их наверх, Стас распорядился приступить к гриму и одеванию примерно за три часа до начала съемок. А это означало, что какое-то время они предоставлены сами себе.       Он вновь оглядывается и замечает зевающего друга, старающегося скрыть зевок за ладонями, а потом трущего пальцами веки и поднимающего голову на него.       Друг улыбается, но как-то слабо и не весело, и пожимает плечами. — Ты чего замер? — Я… — он проглатывает слова. Буквы не складываются в предложения, когда друг встает с насиженного места, пододвигает ненужные вещи на кровати к самому краю и ложится, все еще зевая. — Ты чего делаешь? — Собираюсь подремать, — друг пожимает плечами, оказываясь за спиной того, кого он фотографировал, закидывая руку на подушку и обнимая за торс, почти зарываясь носом в волосы на затылке. — На твоем месте я бы сделал тоже самое. Нам предстоит длинная ночь. — Но… — он все еще смотрит как-то затравленно на эту картину, поражаясь спокойствию и равнодушию друга. — Зачем так? Кроватей же много… — Да, много, — друг вновь зевает. — Но такая огромная кровать стоит именно здесь. — А если он проснется? — у него все еще не укладывается в голове, как просто и вполне безмятежно друг себя ведет. Как-будто и не было ранее никаких возмущений о подобном развитии событий с легкой руки тех, кто им не мил, в какой-то степени. — Что значит если? — друг тихо смеется. — Он привык. Мне иногда нужны обнимашки. — Но это же… — Помолчи, будь любезен, — летящее настроение в один миг слетает с лица. И более неодобрительного взгляда он еще не встречал. — Не хочешь спать, я тебя не заставляю. Но тогда тебе лучше заткнуться.       Он оскорбленно замолкает, вслушиваясь, как выравнивается дыхание. И наконец может под нос себе пробормотать: — И он еще уверяет меня, что не голубой… — Если ты не голубой, подрисуй вагон другой? — рядом раздается тихий голос, и он испуганно вздрагивает. — Напугал? Прости. — Они вон, тут, это… — красноречие его покидает очень не вовремя, и вместо этого на кровать указывает указательный палец. — О, я тоже думал о том, чтобы подремать.       Теперь голос отдает ехидными нотами, и он непонимающе хмурится. Его словно не слышат, или не хотят слышать. Нет, конечно, ранее все было, и спали они в студенчестве не разбирая половой принадлежности где придется, но сейчас-то что случилось? Их же всех поголовно бомбит от одного только упоминания… — Ты если решишься тоже немного вздремнуть, через меня перелезай, я на краю привык. — Дим, — жалобно тянет он, пожимая губы. — Тебя вообще ничего не смущает? — А должно? — Поз сворачивается в клубок и почти мгновенно обмякает, чуть хрипло все же ответив. — Антош, не еби себе мозг.       Он какое-то время вслушивается в тихое, спокойное дыхание. На его плечах словно ангел и демон ругались, потому что он все еще сомневался в правильности всего происходящего. Отвлечься в телефоне? Как вариант…       Тихий хмык в тишине, а следом и фотография. Для своего, личного архива.       Архива, где Сережа, вытянувшись в струнку, лежит на руке Арсения, который обнимает его со спины, зарывшись носом в отросшие волосы, рядом Антон, разметав длинные конечности, словно морская звезда, а чуть дальше Дима, свернувшись в какой-то клубок, словно еж, спрятав нос…