***
Шойфет не слишком охотно заглядывал в логово литераторов: они бесили его, он откровенно раздражал их. А ещё там можно было столкнуться с Розеном: голубоглазой, белозубой, длинноногой, блондинистой сволочью, на которую потрачено до обидного много душевных сил. Но теперь и сам Роман Аркадьич был литератором, потому приходилось ему наведываться в архив, сдавать туда свои сочинения под протокол с красивой печатью. Не заметить Розена было невозможно: он как яркая беззаботная бабочка выпорхнул навстречу из-за стеллажа. Сразу разулыбался, развёл широко руки, как будто безумно рад встрече и хочет обнять. − Виюшка! — радостно и звонко поприветствовал он Шойфета ещё издалека. Стремительно подошёл и чувственно чмокнул воздух. — Рад тебя видеть. − И я рад, зайчоночек, − плотоядно улыбнулся Шойфет, сжимая в кармане руку в кулак. Сценарий их встреч был уже множество раз отыгран, но отчего-то до сей поры не исчерпался. Стоило им столкнуться, как они сцеплялись как два репья. Раньше их словесные перепалки всегда заканчивались одинаково: они исступлённо трахались и расходились, отплёвываясь и от души ненавидя друг друга. Теперь каждый старался хранить верность своей половине, разрядки не наступало, отчего пикировки их становились всё острее, а реплики ядовитее. − Я тут глянул твой нынешний опус, − душевно сообщил Розен, склоняясь к лицу собеседника и лукаво заглядывая ему в глаза. — И вот что я хочу тебе сказать: ты б библейскими сюжетами не увлекался. − Почему же, заинька? — со змеиной лаской шепнул ему Шойфет, тоже подаваясь вперёд. Они некоторое время гипнотизировали друг друга, и каждый точно знал, чем это должно закончиться по сценарию: страстным поцелуем со всеми вытекающими последствиями. И как же было приятно обломать этого ненасытного эротомана! Только этой радостью Шойфет и держался на интимной, но всё равно приличной дистанции. − Они заряжены слишком сильно и потому выстреливают больно, — доверительно промурлыкал Розен Шойфету прямо в ухо, будто бы случайно щекотно задевая его губами. И тут же по плечу нежно погладил, снова заглядывая в глаза. Шойфет ответил ему широкой маньяческой улыбкой. − Сам-то давно на сказочки перешёл? — И с облегчением услышал энергичный рингтон своего телефона. — Извини, дела. В другой раз поговорим. Он нарочито панибратски стукнул Розена по плечу, достал телефон и пошёл прочь, оставляя Розена задумчиво подпирать стеллаж с архивными папками. − Привет, − смущённо забормотал Шойфет в трубку, − Ты вовремя. Я как раз хотел тебе позвонить. Я приеду сегодня. Жди. Всё закончил, иду к машине. Уже не в первый раз Тёмушка выручал его своими своевременными звонками. Чувствовал, что ли, на расстоянии? Если так, можно только порадоваться тому, как крепнет их связь вопреки прогнозам недоброжелателей. − Ром, ты так настойчиво предупреждаешь меня о каждом своём приезде, − усмехнулся Тёма. — Заботишься, чтобы я успел спровадить всех своих любовников, любовниц и собутыльников? − И собутыльниц, − добавил Шойфет ради гендерной справедливости. — Раньше папа всегда так делал, когда из командировки приезжал, − продолжал веселиться Тёма. − Я не папа, − ревниво заметил Шойфет. Оба знали, что это не совсем так, но старались эту тему не обсуждать. — Зачем ты звонил? − Хотел попросить тебя купить сыру. − Ты ж мой мышоночек! — умилился Шойфет. — С дырками? − Нет. Купи пармезану. Хороший такой кусок, чтобы на дольше хватило. Пряча телефон в карман, Шойфет старался не слишком заметно улыбаться. Его устраивала репутация маньяка-убийцы. Человечность была ему не к лицу.Глава 7
10 марта 2023 г. в 21:02
Яков не был доволен результатом своей беседы с Димой: проблему он не решил, от новых скандальных ситуаций себя не обезопасил. Если так дальше пойдёт, придётся рассказать Дине, а этого совсем не хотелось. Поверит ли она, что он не давал повода?
Яков в процессе размышлений исчеркал почти весь блокнот, и на каждой странице был Дима: решительный, собранный, очень спортивный Дима, страстно нацеленный на результат. Что, что нужно сделать, чтобы он переключился на кого-нибудь другого?!
Яков не верил в совпадения и потому считал, что судьба столкнула их с каким-то умыслом. Подумать только: десять лет Дима о Якове не вспоминал, а перед самой свадьбой вдруг случайно нарисовался и сразу любовь свою предъявил. Что-то здесь было не так, но вот что Яков понять не мог, поэтому снова принялся рисовать.
На этот раз на листе постепенно проявилась внутренность клуба, где они так некстати столкнулись. Яков тщательно прорисовывал интерьер и очень условно — посетителей. Лиц он не помнил и потому сначала не удивился, что изо всех прочих узнаваемым вышел только будущий шурин, Шойфет. Но когда Яков закончил рисунок и окинул его придирчивым взглядом, он вдруг увидел, что Шойфет оказался в центре композиции, как будто он в этой истории был главным, а ведь это не так!
Яков ещё раз прикинул в уме: оказались бы они с Димой в этом клубе, учитывая сложившиеся обстоятельства? Безусловно, оказались бы. У каждого была своя траектория, которая неотвратимо вела их в это место в тот самый вечер. Но — и тут Яков оживился — они всё равно не столкнулись там! Несмотря на всё безумие происходящего, толпа не бросила их друг другу в объятия. Они благополучно разминулись внутри этого компактного светопреставления. А свёл их Шойфет! Он поджидал их с Диной у входа, и Диму словно бы уже приготовил для вручения и упаковал. И он уже откуда-то знал, что Яков с Димой знакомы! Понятно, что скорее всего от Димы, но… Шойфет тем и объяснил свою просьбу позаботиться о битом приятеле: мол, дружок твой, братишка, кто как не ты. Досталось вот ему, пригляди, чтобы до утра не помер. Некому больше-то.
Яков откинулся на спинку стула и побарабанил карандашом по столу. Надо ещё раз поговорить с Димой. Только не как в прошлый раз, а душевно. В тот раз они оба были неспособны друг друга услышать. Оба были вздрючены ситуацией. И что сделал Яков, который обещал обсудить всё спокойно и мирно, без кулаков? Со всего маху стукнул книгой по голове! Правда, Дима тоже хорош, но использовать силовой аргумент, когда сам осуждал его и обещал обратное — это никуда не годится! Никудышный из Яши переговорщик и воспитатель никакой. Стыд и позор на его кудрявую голову. В Диме же было что-то настолько детское, что преступно топтать. Ещё доверчивость эта щенячья…
Яков стремился быть ответственным: за себя и за тех, кто зависит от него, поэтому он собрал волю в кулак и позвонил Диме. Тот ожидаемо пришёл в восторг, но быстро сдулся:
— Извини, я сейчас за городом. Мы с мужиками шашлыки замутили. С ночёвкой тут… Но если хочешь, я приеду!
— Нет-нет! — в ужасе запротестовал Яша. Он не хотел ломать ничьих планов. — Успеется. Просто знай, что я готов поговорить… ещё. Я не злюсь на тебя. Я не то сказал… не то, что надо было. Увидимся, как вернёшься.
Дима усердно кивал и угукал. Яшин звонок взволновал его до дрожи. Покосившись на стопку с водкой, Дима ухнул её залпом, пока никто не начал спрашивать, отчего его так колотит. Помогло.
Денёк был серенький и холодный, но без дождя. Все предсказуемо жались у костра и мангала. Коптились потихоньку, засыпали с открытыми глазами, наблюдая, как покачиваются в тантрическом танце лепестки прозрачного рыжего пламени.
Дима старался держаться поближе к Петровичу. Тот был жалостливым мужиком. Внешностью напоминал сельского попика: нос картошкой, борода кучерявая, взгляд сердобольный. Он и в моторе копался, охая и сочувственно качая головой, а с людьми так и вовсе впадал по-бабьи в тоску и тонул вместе с ними в их горестях.
− А если любовь… За неё надо, ну, бороться? Или взаимность сразу должна быть?
Дима обозначил свою тревогу несколько коряво, но Петрович понял всё правильно.
− Ты ешь! — Он подложил Диме ещё мяса и пару помидорных долек. — Любовь она злая бывает.
− Это как? — нахмурился Дима, отрывая зубами кусок свинины и втягивая поспешно брызнувший из неё сок. Тот всё равно потёк по вилке и по руке. Пришлось слизывать его с ребра ладони.
− Ну а что такое любовь? Любовь это «хочу». Ты вот выбрал себе кусок мяса на блюде и руку именно к нему тянешь: он тебе нравится, и ты его хочешь. Вот и вся любовь.
− Да ну, − упрямо мотнул головой Дима, − Цинично как-то. Я про настоящую любовь.
− Это какую же? — приосанился Петрович.
− Ну… как в книжках!
Петрович с коротким смешком хлопнул себя по ляжкам.
− Скажешь тоже! Разве в книжках настоящая?
− Книжки разные бывают, − обиженно буркнул Дима.
− Это точно, − согласился Петрович и задумался, глядя на огонь. — Вот в Библии, − оживился вдруг он, − история есть про Фамарь и Амнона. Не читал?
− Не, − сокрушённо признался Дима. — А чо там? Расскажи.
Петрович покряхтел, довольный проявленным интересом.
− Ну, значит, был у царя Давида сын Амнон. И этот сын влюбился в свою сестру Фамарь.
− Того самого Давида? — недоверчиво перебил Дима, − Который в музее с пращой?
Этого самого музейного Давида Дима долгое время от всей души ненавидел за его притягательную обнажённость и идеальную красоту. Ненавидел до слёз: не только его, но и себя — за то, что тот нравился ему, за то, что ничем в Диминых страстях не виноват. Дима не раз и не два со злостью думал, что Микеланджело наверняка был пидорасом, если так любовно мужское тело изваял.
− Того самого, − внушительно подтвердил Петрович. — Так вот. Друг Амнона узнал и посоветовал ему: сказаться больным и попросить, чтобы Фамарь прислали поухаживать за ним.
На этих словах у Димы кусок в горле застрял. Он как наяву увидел себя в роли безнадёжно влюблённого Амнона и Яшу — как кроткую Фамарь, которой велели поухаживать за ним. Всё как по писанному! Дима с трудом проглотил пережёванное мясо и нетерпеливо спросил:
− Ну? И что дальше?
− Что. — Петрович вальяжно сменил позу. — Амнон взял сестру силой. Та в слёзы.
− Изнасиловал? — уточнил Дима. «Взял силой» прозвучало слишком красиво для ситуации.
− Ну да. Для чего же ещё он её завлёк-то?
− Гнида этот его друг, − мрачно изрёк Дима. И хлопнул ещё водки. — Ну, тот, который присоветовал, − пояснил он для верности.
− Скажи мне, кто твой друг! — Петрович со значением поднял указательный палец, − И я скажу, кто ты.
Дима не нашёлся, что на это ответить. Он ошарашенно уставился на торжествующего Петровича, чувствуя, как простая истина, впитывается непосредственно в мозг и в сердце. Слышать-то Дима сто раз слышал эти слова, но только сейчас до него дошла суть и правда этой привычной сентенции.
− Ладно, − убито вздохнул Дима. — Чем кончилось-то?
− Кончилось чем? — Петрович таинственно усмехнулся. — А вышло так: как только Амнон переспал с Фамарью, он сразу её возненавидел.
− То есть как?! — ошалел Дима.
− Так. Стала она ему сразу противна. И он выставил её вон в слезах и в разодранной одежде.
− И это всё в Библии написано? — хохотнул Макс, который давно уже прислушивался к их разговору.
− Вот те крест! — побожился Петрович. — В Библии, брат, чего только не написано! — И назидательно добавил, качнувшись к Диме: − А ты думай, каково другому от твоей любви.
Однозначно, Петрович в прошлой жизни был попом.