И свет твоих прекрасных глаз оставит след в душе моей

Дин Эттвуд. Дин. Эттвуд. Д и н. ДИН. Кому могли дать такое имя? Разумеется, только выскочке из трущоб, который каким-то макаром умудрился попасть в наши ряды. Он выделялся среди нас абсолютно всем. Первым делом в глаза бросалась его одежда. Школьная форма была не первой свежести: джемпер и жилет в катышках, брюки и пиджак в заплатках, рубашку язык не поворачивался назвать белоснежной. Даже та одежда, в который мы ходили в свободное от учебы время, была растянутой, выцветшей и постиранной сотню раз. Учебники тоже не отличались первой свежестью. Дин общался со всеми на равных, не важно, одиннадцать тебе лет или восемнадцать. На втором курсе он не постеснялся спросить у семикурсника, что такое хламидии и почему все обходят стороной Кэти Янг из Северного дома. Будучи учеником пятого курса, он не гнушался помогать первокурсникам с домашней работой по математике. Нашего куратора Маргарет Олдридж и коменданта Ричарда Салливана он за спиной называл Пэгги и Салли. “Неслыханная наглость!”, – возмущались старшаки и вскоре сами начали говорить точно так же. Он не стеснялся в выражениях и ругался похуже Чарли, был упрям и вспыльчив, не боялся пускать в ход кулаки. Но в то же время он прекрасно учился, хотя в этом плане выбора у него не было: Дин стал одним из немногих, кто получал стипендию как ребенок из малоимущей семьи. Деньги полностью покрывали расходы на обучение, но выплачивались лишь при условии, что оценки по всем дисциплинам будут соответствующими. Присвоив себе статус книжного червя, он сдружился с Зои. Одноклассники постоянно спорили, кто же будет лучшим в этом триместре по тому или иному предмету – Петерсон или Эттвуд, – но эти двое никогда не воспринимали учебу как соревнование. То ли дело спорт. Из всего обширного списка (в коим не имелось рукопашного боя) он выбрал бег. Оно и не удивительно: чему еще могла научить жизнь в самом бедном районе Лондона? Но Дин не только стал лучшим бегуном среди учащихся нашей школы, он неоднократно становился лучшим на соревнованиях между другими школами. Поговаривали, что за первое место выдавали и денежное вознаграждение, однако я считал это лишь слухами, так как не видел у Дина ничего, что можно было считать новоприобритенным. В конце третьего учебного года он подрался с одним учеником, оскорбившим Зои, прямо в учебном кампусе на глазах нескольких профессоров, после чего Олдридж настояла на том, чтобы он пошел в команду по регби, “раз ему некуда девать свои силы”. Так, к моему величайшему разочарованию, Дин подружился с Джо. Они и раньше неплохо ладили, но теперь у них появилось общее увлечение. Что касалось наших с ним взаимоотношений, то мы невзлюбили друг друга с первого взгляда. Я не удержался и высказал свое мнение по поводу того, каким именно образом он попал в данную школу, Дин же в долгу не остался и ответил: “Ваше королевское величество, не соизволите ли вы пойти нахуй?”. “И поделом”, – усмехнулся Джо. Для меня же это прозвучало как объявление войны. С тех пор мы только и делали, что бранили друг друга, делали что-то назло другому или пытались взять на слабо. Я пользовался его несдержанностью и провоцировал прямо во время занятий, из-за чего его даже пару раз выгоняли из класса. Долго терпеть он не стал: как-то раз, придя в комнату, я обнаружил, что все мои вещи облиты томатной пастой. Но это еще ерунда. Во время оценивания масштабов катастрофы я заметил, что с манжетов одной из моих выходных рубашек пропали недешевые запонки. Я сразу же отправился к Олдридж, и она, захватив с собой Салливана, пошла к Дину. Тот выглядел сильно удивленным, даже оскорбленным, клялся, что не стал бы действовать так подло и, тем более, никогда не стал бы воровать. Салливан обыскал все его вещи, но ничего не нашел. А Дин смотрел на меня так, будто в жизни не испытывал большего унижения. От его взгляда мне становилось тошно, да так, что я начал сомневаться в собственной правоте. Нас грозились расселить по разным домам, но так как за два года, проведенные в пансионе, мы уже успели подружиться с остальными, никто не хотел переезжать. Олдридж еще раз поговорила с Дином наедине, после чего последний окончательно остыл. У нас наступило всевдоперемирие. Теперь Эттвуд старался игнорировать мое существование. Я старался делать то же самое. В общем, с ребячеством было покончено, однако время от времени мы все же ссорились, припоминая друг другу старые обиды. Один из таких разов случился в самом начале пятого курса. Тогда мы разругались так, что нас было слышно во всем Восточном доме. Мы даже не заметили, когда к толпе зрителей присоединился комендант. Разогнав толпу зевак, он объявил, что теперь мы вдвоем будем целый месяц драить туалеты, а подоспевшая Олдридж наказала нам до конца учебного года работать в редакции школьной газеты, “чтобы мы смогли в полной мере использовать свой богатый словарный запас”. Пока я стоял, переваривая первую часть новостей – драить туалеты?! – Дин стал возмущаться, что он, мол, не собирался работать журналистом. Куратор почему-то сказала, что его мать вряд ли обрадуется исключению сына из школы за плохое поведение, после чего Эттвуд замолчал. Работа в школьной редакции предполагала следующее: отбор статей, их тщательный анализ, коррекция и публикация. Газета выходила ежемесячно, а так как статьи печатались анонимно, желающих опубликоваться было предостаточно, поэтому работа требовала много времени. Так мы с Дином не только стали видеться чаще, чем нам хотелось, но и кропотливо трудиться над одним делом. Когда поток, казалось бы, бесконечных ругательств и издевок закончился, мы начали общаться как адекватные люди. Я узнал много нового о Дине: его мама работала в пекарне, а отец был полицейским и погиб в перестрелке, когда ему было восемь. После этого он перестал говорить, что хочет спасать людей как папа, потому что мать, услышав это, непременно начинала плакать. Довольно дорогие часы, что он всегда носил (когда-то я пошутил, что их он тоже украл), были отцовскими. Еще у него есть сестра Миа – она младше брата всего на год – и братья-близнецы Оскар и Честер, которые младше его на семь лет. Казалось бы, куда больше? Но нет, у них еще был кот, два хомяка и аквариум с рыбками. Дин любил много болтать, а мне нравилось его слушать, потому что человеком он был неглупым и кругозор имел достаточно широкий. Подтверждением последнего стало то, что он в шутку решил написать и опубликовать пару статей на тему сексуального просвещения. Когда к нам в редакцию пожаловали несколько профессоров, тыча в лицо газетой, на первой странице которой большими жирными буквами было написано “Гигиена. Безопасность. Секс. О важности полового воспитания”, Дин с самым серьезным лицом стал объяснять, что очень ответственно подошел к работе, а разглашать фамилии авторов не имеет права. В ответ ему лишь сказали, что не стоит публиковать материалы на столь деликатную тему, так как газета попадает в руки “еще незрелых мальчиков и девочек”. В следующем номере вышла статья на тему “Что есть свобода слова?”. Стоит ли говорить о том, какую популярность обрела школьная газета в тот год? Я ждал нашу каждую встречу, стал подмечать мелкие детали: как покрывалась красными пятнами его шея, когда он начинал злиться, как лениво поднималась одна бровь в немом вопросе "Что за дерьмо?", как он, уходя куда-то в свои мысли, начинал отбивать пальцами один и тот же ритм, как от его волос доносился едва различимый аромат цитрусового шампуня. Иногда мы с Чарли [как будто бы] от нечего делать ходили на тренировки Джо по регби, но я все чаще ловил себя на мысли, что наблюдаю исключительно за Дином. Все было плохо. Настолько плохо, что мне было даже плевать на уход из родительского дома. Джо, разумеется, это заметил, но растолковал по-своему. Он думал, что у меня что-то вроде шока, и сильно за меня переживал. “Была не была”, – подумал я и решил ему все рассказать. Я не мог держать в себе все накопившиеся эмоции, и мне было необходимо кому-нибудь исповедаться, а ближе него у меня никого не было. Когда я замолчал, повисла гробовая тишина, которую нарушал лишь гул моего сердца. Джо долго тер переносицу, как это бывает, когда он пытается решить в уме задачу, затем спросил: “Я ведь тебе не нравлюсь?”. “Пфф, конечно, нет!” – выдал я на эмоциях. “Почему это?” – спросил он немного обиженным тоном. В общем, он попросил немного времени, чтобы свыкнуться с этой новостью, затем вспомнил свои же слова “За вкусы не осуждаем”, и крепко меня обнял, пообещав, что никому не скажет и всегда готов выслушать и поддержать. Я уже говорил, что люблю его? Ладно, вернемся к объекту моего воздыхания. После рождественских каникул я стал избегать Дина – что было довольно сложно, так как мы жили в десяти метрах друг от друга, – дабы не выдать себя. Отказываясь от встреч, я ссылался на всякую ерунду, и Джо с Чарли меня всячески покрывали, но продлилось сие представление недолго. Дин был упрямым, и, не добившись ответов у меня, пошел к Джо. Тому ничего не оставалось, как сказать, что я странно себя веду из-за проблем в семье. Мне стало стыдно за свое поведение, еще и Джо подставил, поэтому я рассказал Дину о том, что ушел из дома. Он искренне мне сочувствовал и смог вывести на разговор, в ходе которого я выболтал все о своих родителях. И знаете, что? Мне стало легче. В тот день я подумал, что нет смысла от него бегать. Надо просто переждать. Скоро весна, а там различные спортивные соревнования и экзамены, не до того уже будет. Работа в редакции тоже была лишь до конца учебного года. Наступит лето, мы не будем видеться почти три месяца, и все пройдет. Уже осенью, стоя перед воротами школы, я был уверен, что переболел. Идя вместе с Джо с чемоданами в руках к Восточному дому, я пытался разглядеть в толпе знакомые лица. – Глазам не верю… Как она могла стать еще краше? – выдает Джо, не сводя глаз с Зои, которая недалеко от нас прощалась с родителями. – Сукин ты сын, Эдриан! Прошел мимо и даже не поздоровался? Я оборачиваюсь на голос и замираю от увиденного. Не удивительно, что я прошел мимо. Чарли изменилась до неузнаваемости: вместо длинных каштановых локонов красовался ассиметричный боб, волосы осветлены до теплого блонда. Глаза густо обведены подводкой, уши проколоты в нескольких местах. Не дождавшись от нас внятных слов, Палмер закатывает глаза и уходит пугать родителей Зои отсутствием нижнего белья. Неподалеку я вижу Дэймона Броуди, с которым мы часто виделись на занятиях по фехтованию. Еще он играл в команде Западного дома по регби – главными нашими конкурентами, из-за Джо его не жаловал. Поэтому я молча машу ему рукой и он, повторив мой жест, улыбается. – Ребята! Перед глазами возникает невысокий светленький паренек, который, надо признать, за лето избавился от пары лишних фунтов и похудел в щеках. – Привет, Томми, – улыбается Джо и протягивает свободную руку для приветствия. Совсем забыл рассказать про Томаса Одли. Оно и не удивительно: кроме того, что он был соседом Дина, я ничего о нем не знал. Том абсолютно ничем не выделялся на фоне друга, был его тенью и всегда таскался за ним, как хвостик. Если бы не Эттвуд, я бы его и не запомнил. Да, да, такая я мразь. Обменявшись формальным приветствием, я начинаю крутить головой по сторонам, при этом мое сердце стучит как бешеное. Но оно пропускает удар, когда за спиной раздается знакомый голос: – Кого-то потерял?